Текст книги "Общественный разлом и рождение новой социологии: двадцать лет мониторинга"

Общий механизм усреднения здесь практически тот же, что и в массе избирателей. При этом парламентские партии с несколько более акцентированной либерально-демократической и рыночной ориентациями (например, СПС, активная часть «Единства») не «просто» отказываются от ряда своих принципиальных прежних позиций (критическая оппозиция исполнительной власти, антивоенные взгляды) и соглашаются быть «как все», но делают это «со значением» и в обмен на надежды – реализовать свою экономическую программу, использовать имеющийся интеллектуальный потенциал, провести своих представителей в думские комитеты, подать соответствующие кандидатуры в состав правительства и др. Однако законы общей политической механики вынуждают их сегодня представлять себя «большинством» («всей» своей партией и даже «всем» обществом), что фактически означает сдачу. Подобную капитуляцию, моральную, идеологическую, интеллектуальную, сегодняшние лидеры правых оправдывают соображениями патриотизма и государственной безопасности, обеспокоенности будущим демократии и реформ, экстраординарностью обстановки, называют частичной, временной, тактической и пр. Однако сделанное ими имеет гораздо более серьезные последствия. Принятие такой позиции – отказа от выбора, от собственных идей и целей и попытка пристроиться в кильватере власти – практически ведет к расколу внутри «правых», а затем и к их самоуничтожению.

Все эти предпринятые шаги, даже помимо прямой воли и намерений этой продвинутой части партийного актива (которая опять-таки чуть лучше среднего, серая на фоне черной), воспроизводят привычную по позднесоветским временам структурную конфигурацию власти и общества. Заметим, что в последний месяц перед выборами федеральная и региональная власть в их единстве публично, по центральным каналам масс-медиа, демонстрировали несколько подзабытую нынешними россиянами независимость от процедуры будущего голосования и полную уверенность в его благоприятных для себя результатах.

При этом явная демаркационная линия между властью и «обществом» с нажимом проводилась – что характерно! – именно тогда, когда фактическая общность установок и ожиданий «верхов» и «низов» достигла, казалось, невозможных пределов. Такова, среди прочего, во весь голос объявленная властью социальная цена достигнутого в стране политического единства.

Леонид Седов
Проблема смены политических элит: поколение «next»

На сегодняшний день только что избранный президент России В. Путин остается «закрытой книгой», загадкой, которую тщетно пытаются разгадать политологи не только на родине, но и в других странах.

Что он предпримет на первых порах? Каков будет его стратегический курс в политике, в экономике, в международных отношениях? На какие силы он станет опираться? В конечном счете, что будет с Россией, где во все времена так много зависит от личных качеств и замыслов первого лица?

Возможно, многое прояснится уже после первых назначений в правительстве. По крайней мере, обозначится тот круг представителей элитарных групп, вместе с которыми президент собирается осуществлять неизбежный в его ситуации политический разворот к новым по сравнению с его предшественником направлениям. И насколько крутым окажется этот поворот. Пока же можно лишь угадывать возможные тенденции, исходя также из существования довольно большого выбора сценариев, каждый из которых находит поддержку в многочисленных разнонаправленных сигналах, выданных В. Путиным в период нахождения его на посту премьер-министра, и.о. президента и, наконец, президента избранного.

Очевидно, что при всей смутности и противоречивости высказываемых В. Путиным программных деклараций о намерениях один мотив прорисовывается как доминантный – это мотив великодержавности (поклонник Петра I, В. Путин готов исходить из внешнеполитической аксиомы последнего: «Россия как положением своим, так равно и неистощимою силою есть и должна быть первая держава в мире») и как бы отстаивания чести и достоинства великой страны против всякого рода посягательств со всех самых немыслимых сторон. Собственно, имидж именно такого защитника чести, подкрепленный реальными действиями против главного на данном этапе обидчика – Чечни, и принес В. Путину грандиозный электоральный успех. Другой мотив, связавшийся у людей с имиджем В. Путина, – это мотив порядка, который необходимо установить в стране вместо существующего хаоса и беспредела. При всей справедливости оценок современного состояния общества как криминального, бандитского и т. п. довольно большому числу людей непереносимы сама свобода, принесенная реформами, и личная ответственность за свою жизнь, и они готовы пожертвовать этими дарами ради порядка, пусть даже и полицейского. Вполне вероятно, что, не обладая ясно очерченной программой действий и идя навстречу этим популистским устремлениям, В. Путин поведет борьбу одновременно со всеми «вольницами», от криминальной до журналистской, и, наломав дров, уже к концу своего первого срока восстановит против себя многочисленные влиятельные силы – и демократов, и олигархов, и бюрократов, и региональные элиты. Симптомы именно такого развития уже наметились, как в истории с «Медиа-Мостом», так и в решении о создании региональных округов с целью обуздания своевольных губернаторов. Жесткое закручивание гаек может привести к срыву резьбы, и он либо не будет избран на второй срок, либо, в случае даже получения народной поддержки, убран недовольной элитой. Этому будут способствовать и провалы во внешней политике, неизбежные в условиях явно обозначившегося нарастания конфронтации с Западом. (Второй балканский кризис может оказаться для России роковым.)

Таков один из возможных сценариев развития событий, и, наверное, не самый вероятный при условии, что В. Путин не окажется идеологически зашоренным «державником», уповающим исключительно на силовые методы решения сложных проблем. Иная судьба и, может быть, 12-летний (в случае принятия предложений об избрании на семь лет) срок правления предстоит В. Путину, если он без промедления примет курс на дальнейшие глубокие рыночные преобразования и, будучи по всем признакам не слишком компетентным в экономических проблемах, возьмет в напарники твердого, убежденного и знающего рыночника в качестве даже не премьера, а, допустим, министра экономики с диктаторскими полномочиями в том, что касается вопросов функционирования рынка. Премьер в таком варианте должен осуществлять роль координатора деятельности всех министерств, выполнять представительские функции и быть пропагандистом проводимого курса. Сам же президент возьмет на себя задачу силовой «крыши» над сооружаемым зданием рыночной экономики, обеспечивающей ее правовые устои и конституционные основания (все то, что не смог сделать Б. Ельцин в отношении правительства Е. Гайдара). Назначение в мае 2000 года, после инаугурации, на ключевой экономический пост деятеля праволиберальной ориентации, будь то Г. Греф, А. Кудрин или Л. Рейман, будет означать вступление именно на такой путь. Похоже, что на это направление уже указывает состоявшееся назначение А. Илларионова советником президента по экономическим вопросам.

Другая возможность будет обозначена в том случае, если на посту премьера останется М. Касьянов и правительство сохранит в основном свой нынешний состав. При таком раскладе нам предстоит в течение еще по меньшей мере года быть свидетелями жестокого противоборства олигархических кланов (условно говоря, «Семьи» и А. Чубайса) и лишь где-то весной 2001 года, когда В. Путин сделает свой окончательный выбор, увидеть новое правительство во главе с кем-то вполне неожиданным, ныне произрастающим в недрах «Семьи» или в чубайсовских теплицах. Тем временем будет укрепляться и силовая составляющая правительственных кадров, и на ведущих правительственных постах появятся выдвиженцы из числа работников силовых ведомств и из рядов военных, показавших себя в ходе решения чеченских проблем. При всех различиях указанных выше вариантов следует ясно отдавать себе отчет в том, что и самый что ни на есть либеральный из них в экономическом плане в политических аспектах будет сопровождаться существенным «откатом» от либерально-демократических завоеваний предшествующего периода и отказом от услуг демократов-романтиков перестроечной и реформаторской волны. На очереди давно прогнозировавшийся рядом политологов «пиночетизм», который в наших условиях будет означать маскируемый новыми (православно-державными) идеологическими покровами возврат ко многим «совковым» формам политического устройства и стилистическим особенностям дореформенного быта.

Такому возврату, возможно, будет способствовать и то непреложное обстоятельство, что приход В. Путина к власти совпадает со временем поколенческой смены, когда «молодые волки» постараются убрать со сцены и заместить во власти укоренившуюся элиту. Об особенностях идущему на смену нынешнему поколению поколения «сыновей» и «младших братьев» (для краткости назовем его поколением «next») подробнее будет сказано ниже, но что сразу можно отметить, так это его большую однородность. Если нынешнее поколение состоит из полярно противоположных и противоборствующих носителей ностальгических переживаний по теплому брежневскому стойлу и тех, кто отринул социализм и с изрядной долей утопической романтики бросился в пучину рыночных реформ (заметим, что многие потом разочаровались и вновь повернули к стойлу), то идущие на смену уже не испытывают эйфории новизны, хотят жить по-западному, но к Западу испытывают недоверие, проникнуты скептицизмом (если не цинизмом), к прошлому ностальгии не питают, но кое-что из мифов о былом величии воспринимают легко.

Надо сказать, что вся российская история XX века довольно четко размерена поколенческими сменами, оказывавшими самое серьезное влияние на ход политических процессов, да и на всю жизнь в стране. Сам октябрьский переворот означал, по сути дела, приход к власти не только новых социальных групп, но и очень молодых людей (напомним, что «старику» Ленину в 1917 году было всего 47 лет, а Сталину и Троцкому по 38 лет). С этого момента можно наблюдать скачкообразное движение в рамках «поколенческих эпох» продолжительностью в 32–36 лет – ленинско-сталинской тоталитарной эпохи (1917–1953), хрущевско-брежневской эпохи разлагающегося тоталитаризма (1953–1985) и начала эпохи посттоталитарного «криминально-демократического» похмелья (эпохи Горбачева – Ельцина – Путина, сокращенно период ГЕПа). Внутри отмеченных выше двух крупных эпох явно различаются точки поколенческого «полураспада», когда молодые представители политического класса начинают теснить «революционеров» – зачинателей эпохи. Эти точки располагаются как раз где-то в середине эпохи и знаменуются бурными политическими событиями. В эпоху Сталина это были 1934–1937 годы – искоренения «ленинской гвардии» и существенного омоложения элиты, сознательно проводившегося Сталиным, «оседлавшим» процесс поколенческой смены (по нашим подсчетам, средний возраст властных групп после 1934 года снизился с 49 до 32 лет). Во времена Брежнева аналогичный натиск молодых происходил в конце 60-х годов (это и «шелепинцы», и порыв «пражской весны»), но был заторможен и остановлен (после 1968 года средний возраст элиты помолодел всего на четыре года – с 58 до 54 лет), результатом чего явилась всем известная постепенная геронтизация правящего класса и «парад гробов» на Красной площади на исходе эпохи.

Нынешняя эпоха как раз приближается к этой средней точке и как будто бы предоставляет выбор между двумя описанными выше вариантами развития событий. Более вероятным, однако, представляется вариант резкой смены поколений и «опоры на молодых». Сегодня средний возраст элиты – 56 лет, а условную границу между поколениями можно провести где-то на рубеже 45-летнего возраста (годы рождения 1955–1957-й), т. е. различить тех, кого перестройка застала в возрасте 30 лет и более, и тех, кто был тогда еще в сравнительно юношеском возрасте. Похоже, что именно эти тогдашние юноши очень скоро начнут в массовом порядке приходить к власти и средний возраст элиты резко снизится и составит 39 лет.

Будет ли эта смена означать резкую смену идеологических ориентиров и ценностных установок? Выше уже приводились отдельные умозрительные соображения на этот счет. Теперь мы попробуем подкрепить или опровергнуть их на основе анализа данных социологических опросов (апрель 2000 года, N=1600 человек), позволяющих если и не получить полную картину поколенческих различий (для этого требуются не опросы общего назначения, а специально поставленные тематические исследования), то во всяком случае уловить некоторые симптомы, указывающие на такие различия или их отсутствие. С этой целью мы рассмотрим и сравним данные по возрастным группам 45–60 лет (нынешнее поколение) и 30–45 лет (поколение «next»). В каких-то случаях для получения большей контрастности будут сравниваться группы 30–39 лет и 50–59 лет.

Первое, что бросается в глаза, – это почти полное отсутствие у этих групп сколько-нибудь значимого различия в базисных ориентациях по таким вопросам, как роль России и русских, великодержавное будущее страны, ее место в глобальном устройстве мира. В этом оба поколения равно патриотичны и не склонны сдавать позиций перед лицом цивилизационно чуждых России веяний. Совершенно одинаковым образом отвергаются претензии к России со стороны ПАСЕ, да и вся ситуация в Чечне, за исключением небольших нюансов, о которых будет сказано ниже, воспринимается очень сходно. Однако цивилизационная гомогенность россиян – тема, требующая гораздо более глубокого подхода, она не может быть рассмотрена в рамках данного довольно беглого очерка. Поэтому далее речь пойдет о сравнительно частных, но в то же время достаточно важных в смысле дальнейшего хода политических процессов различиях.

Пожалуй, самое главное и четко выраженное отличие прослеживается в отношении к рынку. В поколении «next» наилучшей для России экономической системой считают рыночную 42 % опрошенных, а в нынешнем поколении (50–59 лет) всего лишь 19 %. Нельзя не заметить, что равномерное нарастание положительного отношения к рыночной системе находится в прямой зависимости от снижения возраста (табл. 1).

Но все-таки и в поколении «next» все еще очень сильны «пережитки социализма в сознании людей». Плановой системе отдают предпочтение 45 % респондентов из этой группы (60 % в группе 50–59 лет). Идею 100 %-ной государственной собственности поддерживают 12 % в поколении «next» и 27 % в нынешнем, а за то, чтобы в частной собственности находилось не более 30 %, выступают 47 % в группе «next» и 62 % в группе 50-летних. Только 9 % среди 30-летних (4 % в группе 50–59 лет) высказываются в пользу более чем 70 %-ной доли частной собственности.

Следует, однако, подчеркнуть, что и в основе указанных различий лежит не столько разница в идеологии или, тем более, менталитете, сколько различие в прошлом жизненном опыте и будущих жизненных перспективах. Нельзя не учитывать, что группа 50–59-летних на 36 % состоит из пенсионерок со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому и доля сомневающихся в том, что они когда-либо смогут приспособиться к происходящим в стране переменам, в этой группе составляет 37 %, а в группе «next» – 26 %. Что же касается менталитета, то о нем скорее поведают нам ответы на вопрос о том, в каком обществе предпочли бы жить опрашиваемые – в «обществе социального равенства» или в «обществе, где есть возможность проявить себя и добиться жизненного успеха». Хотя и здесь предпочтение второго варианта равномерно растет с увеличением возраста и может быть связано не столько с изменениями ментальности, сколько с возрастной психологией, меняющейся с годами. Вместе с тем различия между возрастными группами выглядят достаточно красноречиво, о чем свидетельствуют данные в таблице 2.

Мы видим, что соотношение предпочтений составляет 55 к 43 в возрастной когорте «next» и 69 к 26 у 50-летних. Доля предпочитающих жизнь в «обществе успеха» в группе 30–39-летних почти совпадает с числом тех, кто считает лучшей экономикой рыночную. И все-таки и в этой группе большинство принадлежит сторонникам «социального равенства». И в этом можно усмотреть влияние глубоко укоренившихся уравнительных ценностных установок, мешающих утверждению в обществе достижительных начал. В среднем общество равенства предпочитают 59 % населения и лишь 35 % высказываются за общество индивидуального успеха, и это соотношение необходимо твердо запомнить тем политологам, которые в последнее время усердно отыскивают в России «протестантскую этику» и настаивают на том, что она уже возобладала.

В том, что касается вопросов политического устройства, то здесь тоже остается много сторонников системы советского образца, хотя и меньше, чем сторонников советской плановой экономики. В среднем советскую систему, которая была у нас до 90-х годов, считают наилучшей 42 % опрошенных, системе по образцу западных демократий отдают предпочтение 26 % и еще 11 % устраивает та политическая система, которая сложилась у нас на сегодняшний день. В группе «next» число сторонников советского устройства снижается до 31 %, в нынешнем же поколении оно выше среднего – 48 %. Соотношение «советских» и «западников» в группе «next» складывается в пользу последних – 31 к 36, а в нынешнем поколении «западники» сильно уступают «совкам» – 48 к 22.

В ответах респондентов на вопрос «В какую эпоху Вы бы предпочли жить?» выявляется как бы равнодействующая отмеченных экономических и политических предпочтений. Выясняется, что половина опрошенных полагает, что было бы лучше, если бы в стране все оставалось так, как было до начала перестройки (до 1985 года); не согласны с этим 40 %. Рассматриваемые нами группы весьма контрастны и в этом плане. Соотношения первой и второй точек зрения выглядят как 40 к 52 в поколении «next» и 55 к 33 у 50-летних.

Вполне естественно, что при таких различиях во взглядах на экономику и политический строй рассматриваемые группы отличаются и своим восприятием сегодняшних коммунистов. Если говорить о доверии их лидеру Г. Зюганову, то в группе 50–59-летних его рейтинг перед президентскими выборами равнялся 26 %, а в группе 30–39-летних был ровно вдвое ниже. Соответственно и доля тех, кто ни за что не хотел бы видеть Г. Зюганова президентом, составляла 26 % в первой группе и 38 % во второй. При этом, однако, нельзя не отметить, что отношение к коммунистам в группе «next» не имеет остро антагонистического характера. Скажем, в вопросе об отношении к возможности формирования правительства «народного доверия» с участием коммунистов и других победивших на выборах партий 45 % в этой группе высказываются за такое правительство (против 24 %). (В группе 50–59-летних эти цифры равны 61 и 21 % соответственно.) Такая снисходительность к коммунистам является признаком, скорее всего, стремления к «социальному миру» и может быть выражением определенного понимания демократии, коль скоро речь идет о победе на выборах. Сказывается здесь и довольно заметная аполитичность поколения «next», выявляемая в ряде других вопросов. Так, накануне выборов президента респондентов просили назвать имена политиков, выступления которых в СМИ обратили на себя внимание. В группе «next» половина ее состава отказывалась или затруднялась назвать таких политиков, в то время как в группе 50–59-летних подобным образом реагировала только треть. Ровно так же распределились ответы по поводу результатов выборов в апрельском послевыборном опросе – соответственно половина и треть заявили, что эти результаты не вызывают у них никаких чувств. Характерно, что при этом 30-летние как бы более умеренны в своих ожиданиях относительно связанных с избранием нового президента перемен в экономической и политической жизни страны: 42 % (против 27 % в старшей группе) уверены, что произойдут лишь некоторые изменения. Напротив, значительных изменений ждут 39 % в группе 50–59-летних, надеющихся по большей части на «левый галс» в направлении к государственничеству, доля же ожидающих значительных перемен в группе 30–39-летних существенно более малочисленна – 24 %. Поколение «next» в большей степени устраивает существующее положение дел и преемственность в осуществлении экономического и политического курса.

За умеренностью и аполитичностью молодых можно разглядеть, к сожалению, и некоторые признаки моральной деградации и правового нигилизма. Скажем, при объяснении поддержки В. Путина на выборах такой мотив, как то, что он честный и бескорыстный человек, оказался значимым и востребованным для 25 % 50–59-летних и только для 8 % в группе «next». Это особенно заметно в оценках чеченских событий. Так, действия военных в Чечне оценивают как достаточно и адекватно жесткие 42 % в группе «next» и 51 % в группе 50–59-летних, а недостаточно жесткими считают 41 % первых и 32 % вторых. Сомнения относительно того, что война ведется против законно избранного президента А. Масхадова, посещают 19 % людей группы 45–59-летних и 14 % возрастной группы от 30 до 44 лет, но еще сильнее контраст проявляется в безапелляционном отрицании его законности 67 % в первой группе и только 54 % во второй.

Другие бросающиеся в глаза различия между анализируемыми группами связаны скорее с возрастными особенностями, нежели с переменами в мировоззрении, которые можно было бы отнести к разряду поколенческих. Так, более молодому возрасту, естественно, свойственно и более оптимистичное восприятие жизни и потому в ответах на вопрос: «Что из большого перечня событий и обстоятельств Вас радует?» – отвечают «ничего» 29 % в группе 30–39-летних и 38 % в группе 50–59-летних. При разбивке на группы от 30 до 44 лет и от 45 до 59 лет этот контраст выглядит даже еще острее – 28 к 44 за счет того, что пограничная или промежуточная группа 40–49 лет сама делится резко пополам: на подгруппу 40–44 года, где доля отвечающих «ничто не радует» равна 28 %, и подгруппу 45–49 лет, где эта доля достигает 42 %. Выясняется, что наряду с пожилыми людьми старше 60 лет это – самая психологически не устроенная группа и недовольство ее и безрадостность существования связаны прежде всего с озабоченностью материальным положением семьи.

Вообще же, материальный фактор далеко не единственный из влияющих на психологический настрой. В частности, группа 45–59-летних в последнее время существенно больше, по сравнению с группой 30–44-летних, выигрывает от улучшения положения с выплатами (об улучшении сообщают 53 % в первой группе и 38 % во второй), однако в ней на первый план выходят проблемы здоровья, и они-то начинают определять психологический климат.

И последнее, казалось бы, маленькое наблюдение, несущее в себе, однако, немаловажные для жизни страны следствия, касается роли и значения в ней СМИ. В ответ на вопрос о том, стали ли за последние год-два интереснее газеты, журналы и телевизионные программы, положительно ответили 55 % в группе «next» и лишь 40 % 50-летних. Это означает, что в СМИ уже господствуют вкусы и пристрастия поколения, идущего на смену, и, значит, «четвертая власть» уже почти в его руках.