Текст книги "Блокада Ленинграда. Народная книга памяти"

Журкина Людмила Григорьевна
Чудом осталась жива!

Перед самой войной мы жили на полуострове Ханко. Отец был командиром торпедных катеров. Нам объявили, что началась война, дали 24 часа на сборы и погрузили всех на теплоходы. В основном там были женщины и дети – семьи военнослужащих. Повезли в Таллин, но на подходе к нему узнали, что он уже занят немцами. Нам сказали, что немцы расстреливают семьи военнослужащих, поэтому мы срочно стали уничтожать документы.

Теплоход, шедший первым, был обстрелян и затонул. Второй теплоход, на котором плыли мы с мамой, развернулся и пошел в Петергоф. Ночью выгрузились и разместились в окопах. В этих окопах пришлось находиться больше двух недель, так как немцы не давали никому из них выбраться. Делали они это для того, чтобы через эти окопы не могли пройти наши танки, которые шли на позиции врага.

Однажды ночью мы (18 человек) смогли выбраться из окопов и направились в Ораниенбаум. До него смогли добраться только 6 человек, в том числе мы с мамой. Позже нас разыскал отец и отвез в Ленинград. В Ленинграде я была ранена в руку и голову. После лечения были очень сильные головные боли, и я не могла учиться, только несколько лет спустя смогла закончить 7 классов. Раненую руку чудом удалось спасти. Уже начиналась гангрена, и ее хотели ампутировать, но все же в госпитале руку удалось вылечить и сохранить.

Мама работала и находилась на казарменном положении. Я часто к ней приходила. В мастерской, где она работала, стоял большой стол, на котором я любила лежать и рисовать. Однажды в мастерскую попала бомба, прямо в то место, где стоял стол, и только по счастливой случайности (я искала укатившийся в угол карандаш) я осталась жива.

Мы жили в Ленинграде до 1950 года. Потом из-за плохого состояния здоровья мамы переехали в Севастополь. Отец вернулся с войны в звании капитана 1-го ранга. Заведовал кафедрой в Высшем военно-морском училище им. Нахимова.

Жукович Нонна Георгиевна
Отец погиб на Синявинских болотах

Родилась в Ленинграде 26 сентября 1934 года. До войны семья проживала на Пороховых, по ул. Ильинская слобода, д. 1, кв. 3 (ныне Ржевка). Потомственная ленинградка. Всю блокаду 900 дней и ночей находились в городе, жили у бабушки в Александро-Невской лавре (дед был священником) по адресу набережная реки Монастырки, д. 1 – потому что при первых бомбежках города дом, где жили семьей, – разбомбило. Отец с первых дней войны ушел на фронт (военный), погиб в 1942 году на Синявинских болотах. Мать всю блокаду работала. «Однажды она долго искала нас после работы, а мы с сестрой и бабушкой находились в бомбоубежище. Дружинники, когда объявили воздушную тревогу, заставили всех спуститься туда, у самого входа разорвалась бомба, нас засыпало, потом откапывали. Было очень страшно», – вспоминает Нонна Георгиевна. А еще самые страшные картины всплывают в памяти, когда ленинградцы возили умерших на Никольское кладбище, каждый день, целый день… У бабушкиной сестры жила охотничья собака Найда, потом она пропала, позже узнали, что ее съели соседи.

В декабре 1942 года Нонна пошла в 1 класс, ей было 8 лет, средняя школа № 169 находилась в Смольнинском районе на ул. Харьковской. Было холодно, на уроках сидели в пальто, замерзали чернила, урок прерывался, если начиналась бомбежка, всех вели в бомбоубежище, было очень страшно. Очень хорошо помнит прорыв блокады Ленинграда: все смеялись, целовались, плакали и поздравляли друг друга. В 1944 году мать направили на работу в Ораниенбаум, дочь училась в местной школе, там и встретили радостное известие об окончании войны. В Стрельну переехали по расселению из Ленинграда в 1995 году.

Жучковский Михаил Львович
Мама думала, что пухнет с голода!

Я родился во время блокады Ленинграда в роддоме у метро «Чернышевская», он существует до сих пор, а во время войны там был госпиталь.

;Мама не знала о том, что она беременна, думала, что пухнет с голода. Отец воевал на Ленинградском фронте на флоте, потом работал шофером. Он иногда приезжал в Ленинград по Дороге жизни. Моя жена тоже родилась здесь и прожила в Ленинграде всю жизнь. Родилась в июле 1941 года, и ее мать говорила, что если бы не дочка, то она бы наложила на себя руки. Папа моей жены сгорел в танке, он ее так и не увидел, у нее осталась только похоронка.

Моей маме было легче, так как она жила вместе с семьей – с ее родителями, моими бабушкой и дедушкой, моей старшей сестрой. Мама работала бухгалтером в организации на 2-й Советской. Бабушка с дедушкой нигде не работали. Отца призвали в армию за два месяца до начала войны, у меня осталось бумага, где его вызывали на переподготовку на 60-дневный сбор. Из родственников у меня воевал еще дядя, он был офицером на флоте на Ленинградском фронте. Думаю, что наша семья выжила еще и потому, что, когда бывала какая-нибудь оказия, они оба присылали нам свой паек.

Однажды из госпиталя приехал офицер, чтобы что-то передать бабушке. Увидел у нас дома фотографию дядьки и говорит: «О, я этого мужика знаю, я с ним только что в палате лежал!» А бабушка с дедушкой не знали, что их сын ранен и лежит в госпитале в Ленинграде. Дядя и в штрафбате был. Их там куда-то послали, а до сих пор существует порядок, что надо исполнять последний приказ. И вот его вытащили из строя и куда-то послали, а остальные ушли на задание и погибли. Из-за этого дядя попал в штрафбат. После ранения его отправили обратно в часть с восстановлением звания – закончил войну морским капитаном. Папа демобилизовался в июле – августе 1945 года, ему тогда уже исполнилось 38 лет, и он не подлежал службе в армии, так что он не участвовал в советско-японской войне. В армии осталась в основном молодежь.

Город был сильно разрушен. Очень много разбомбленных домов было в районе площади Восстания. Перед войной там была очень красивая Знаменская церковь, которую снесли при постройке метро. Немцы пытались разрушить Московский вокзал и ориентировались на этот храм. О том, что его снесли, немецкая разведка не знала, и поэтому вокзал остался цел. Наш Смольнинский район не сильно пострадал, может, потому, что мы были в глубине города, но разрушенные дома я помню. Самый первый дом был восстановлен на улице Ракова, недалеко от Театра музыкальной комедии, его восстановили в 1945 году силами жильцов.

Каждый вносил свою лепту. Сестренка была на десять лет старше меня, она бегала на крыши, гасила фугасные бомбы, сбрасывала с крыши и тушила. В нашем доме жила одна женщина, тетя Маня Путятина, она работала при штабе у маршала Говорова. И она в каждую квартиру приносила то чуть-чуть крупы, то еще что-то, делилась всем, уж не знаю, от своей пайки или от офицерских. Первым от голода в нашем доме умер ее сын. Сама она умерла где-то в 1970-х. Старые жильцы всю жизнь были ей благодарны. А могла бы жить за счет этих продуктов, в блокаду на черном рынке торговали продуктами, можно было обменять золотое кольцо на хлеб, например. Все было: и продуктами торговали, и спекулянты, и мародеры…

Люди были разные. Моя бабушка рассказывала, что в доме напротив жила женщина, бывшая его владелица, она каждый день выходила из дома с цветами встречать немцев. Она выходила встречать несколько дней, потом пропала, и ее никто больше не видел. И такие были – некоторые пострадали при большевиках, хотели вернуть свое, но не получилось.

Бомбоубежище находилось в подвале, там было большое помещение с освещением и вентиляцией. Практически все бомбоубежища были оборудованы в подвалах. Когда я родился, дедушка решил, что это на счастье, и наша семья больше не будет ходить в бомбоубежище, так что больше мы в подвал не спускались.

Сестренку должны были два раза вывезти из города со школой, но так и не получилось. Первый раз они с подругой опоздали на сбор, а второй раз ее дед не пустил, и часть тех вагонов попала под обстрел.

Мы все втроем: и я, и брат, и сестренка – учились у одной учительницы. Тогда школы были раздельные – мужские и женские. И вот у сестры во время уроков в эту школу на Кирилловской попала бомба. Она не взорвалась, а прошила все здание насквозь и застряла в подвале здания. Взрывной волной учительницу откинуло к стенке, и с тех пор она не могла сесть, вела все уроки стоя. В 1957 году соединили обучение мальчиков и девочек, и эту учительницу перевели к нам. Потом у нее учился и мой братишка.

В самом начале войны были сожжены Бадаевские склады, и люди ходили собирать землю там, где сгорел сахар, просеивали ее или разводили в воде, потом пропускали через марлю и пили. Если снаряд попадал в лошадь, ее тут же разделывали, каждый пытался взять кусок. Но наш кот прожил с нами всю блокаду. По нему мы узнавали, когда начинается бомбежка: еще до того, как по радио объявляли тревогу, кот чувствовал приближение самолетов и начинал выть. Он умер только в 1947 году, его отравили наши новые соседи, которые не любили животных. Тогда дедушка сколотил гроб и похоронил нашего кота.

В те годы люди мало говорили и о войне, и о блокаде, старались эту тему не поднимать, не бередить. Отчим моей жены никогда не смотрел фильмов о войне и никогда о ней не рассказывал, несмотря на то что он был летчиком, и медалей у него был полный иконостас. Это сейчас стали делиться этим, рассказывать, а в те годы старались об этом не говорить.

После блокады тоже было тяжело. Есть такая болезнь – дистрофия, и я ей болел уже в 1947 году. У нас до сих пор сохранились карточки тех времен, но не на еду, а на разные материалы – тогда их было не отоварить. Когда в 1947 году их отменили, они так у нас и остались.

Первое празднование Дня Победы, который отмечали именно как праздник, прошло 9 мая 1965 года, я как раз только вернулся из армии. Тогда прошел первый военный парад и был объявлен выходной, раньше это был обычный рабочий день. Я взял братишку, который был на 8 лет младше меня, и мы пошли на Невский проспект, залезли там на одну из машин напротив Казанского собора и смотрели парад.

Залесская Валентина Михайловна
Мечтала быть балериной

В 13 лет награждена медалью «За оборону Ленинграда».

Родилась 16 ноября 1930 года в Ленинграде в многодетной семье рабочего. Жилось трудно, но дружно. Жили в любви и заботе.

Когда началась война, мне было 10 лет и 7 месяцев. О том, что Германия без объявления войны вероломно напала на Советский Союз, узнали мы так же, как и все ленинградцы, – стоя на улице и слушая радио. С первых же дней войны добровольно ушли на фронт сестра Анна, братья Константин и Василий. Чуть позже добровольно в ополчение ушел и отец. Хотя он не подлежал призыву в Советскую армию по возрасту (он был 1898 года рождения) и по многодетности.

Я и многие дети нашего дома, которые не эвакуировались из Ленинграда, самостоятельно оборудовали в доме № 11 по Дерптскому переулку бомбоубежище в подвале. Сколотили ящики из досок, отнесли на чердаки, носили туда песок, собрали ведра, корыта, выварки и заполнили водой. Ходили по квартирам и помогали жильцам нашего дома принести воды с Фонтанки, натопить печь, пока было чем, получить продукты. Дежурили на чердаках во время тревоги, в парадных, помогали ловить сигнальщиков. Во время бомбежки тушили и сбрасывали зажигательные бомбы, а после отбоя спешили с докладом на пр. Газа, с донесением о том, что произошло.

До войны мы занимались во Дворце пионеров. С началом войны занятия прекратились, но те, кто мог, ежедневно приходили в наш любимый Дворец, клеили окна, просто беседовали. Потом все меньше и меньше ребят приходило. Но администрация Дворца пионеров заботилась о нас, поддерживала. В костюмерной были лари, наполненные грецкими орехами, сухофруктами. Нас оделяли этими дарами, давали по стакану горячего молока.

Аничков мост. Кони Клодта. Как же было больно, когда их сняли… Но мы, дети, верили, что все это ненадолго, что все будет так, как было до войны.

Моя родная 265-я школа на Курляндской улице. Не задумываясь, ехали на рытье окопов. Полуголодные дети, с 5-го по 10-й классы. Никто никого не заставлял. Это было святое – для Родины.

На Лермонтовском проспекте школа № 280. Там были горячие обеды. Пристроили меня туда. Учились. По тревоге спускались в подвал школы. Только ушли – буквально через несколько минут снаряд влетел в окно класса.

Моя старшая сестра служила в 106-м пограничном полку на 7-й заставе у Красненького кладбища. Я к ней ходила. Есть хотелось. Дойду до Кировского завода, у завода застава – никого не пропускают. Иной раз упрошу пустить, а чаще – через насыпь перебиралась. Приду в землянки, меня накормят и с собой что-то дадут. А дома мама и братишка мои 125 граммов хлеба съедят.

Слегли мама и брат. Я получила муку из макухи. Прихожу домой, а там едой пахнет, да так вкусно, что я тут же сознание потеряла. Оказалось, что папа пришел на побывку с пайком, подкормил нас. А на Новый 1942 или 1943 год (точно не помню) муж сестры был по делам в Ленинграде и привез нам вязанку дров и по целой луковице. И никогда, ни разу не возникала мысль уехать, «окопаться», как тогда говорили.

Разбомбили дрожжевой завод на моей Курляндской улице. Удалось притащить домой дрожжи; и свежими их ели, и на сковороде жарили.

Когда в училище меня спрашивали, о чем я мечтаю, я всегда отвечала четко: «Хочу белого хлеба с молоком и с сахарным песком». А о том, что мечтала быть балериной, старалась не думать, ведь ранение изуродовало мою левую ногу. Мечты не все и не всегда сбываются.

А однажды пришла домой, а на входной двери замок сорван. Боялась входить в квартиру. Пришла мама и обнаружила, что украли все наши карточки. Вот тогда нам досталось!

Осенью 1941 года ходили с мамой на Международный проспект, к Дворцу Ильича, где-то в районе Средней Рогатки, за капустными листьями, за кочерыжками. Мама их насолила. Вот и пригодилась нам наша «хряпа». И соседей подкармливали ею.

Когда началась война – все магазины вмиг опустели. На прилавках осталась соль каменная и уксусная эссенция в треугольных бутылочках. Я три дня носила все домой. Потом чай пили с этой солью. Возьмешь в рот и пьешь чай. Вкусно. Только во рту ранки образовывались.

Ходили весною на Митрофаньевское кладбище. Собирали лебеду и тростничок. Очень вкусный. Однажды нас туда не пустили – фашисты десант на кладбище сбросили, немцы в склепах окопались. Слышна была перестрелка.

На всю жизнь запомнился такой эпизод. Шла я с саночками по Таракановке за водой на Фонтанку, к заводу Марти. Навстречу мне прошла женщина. Возраст я не могла определить, да и кто обращал на такие мелочи внимание. Несла она никелированный чайник с водой. Шел очень сильный снег. Я прошла немного, остановилась отдохнуть, поправить ведерочко. Оглянулась – что-то блеснуло из холмика. Я подошла. Раскопала. Оказался носик чайника и уже окоченевшее тело женщины. Но тогда страшно не было, я ничего не боялась.

Вставала в три часа ночи и шла в магазин занимать очередь за продуктами. Однажды очень долго не могла открыть дверь. Что-то мешало. Когда я наконец-то приоткрыла дверь, то увидела, что кто-то лежит. Посветила «жучком» – сосед из квартиры № 9. Простояла в очереди до 9 утра. Заведующая сказала, что нечем отовариваться. Пришла я домой, столкнула соседа вниз, подвинула саночки, положила и отвезла в морг на 10-ю Красноармейскую.

Весной 1942 года вместе со всеми жильцами расчищала снежные сугробы, глыбы нечистот. Разве можно забыть лица людей, которые, держась одной рукой за стены домов, в другой держали совочки или лопатки и очищали тротуары; кто покрепче – впрягались в сани из фанеры и веревок и свозили снег, сбрасывали в Фонтанку.

Очень было горько, когда возвращалась домой с пустыми руками, не получив ничего по карточкам. Встречали меня голодные глаза моего младшего братишки, Толика, которому было 3 года. Я не знала, что сказать, и опять ходила по городу, искала магазин, в котором можно было взять хлеб вперед на несколько дней.

Брат мой – 1926 года рождения учился в ФЗО на Курляндской. Началась война, и их сразу же перевели на казарменное положение. Как-то пришли и сказали: «Забирайте, он умирает». Мама взяла саночки, и мы пошли, привезли живой труп. Выходили, отмыли, немножко щами откормили. Пришли из военкомата и отправили его на фронт. На острове Эйзель он был ранен в левую лопатку. Одним словом – всем досталось. Война никого не пощадила.

В 1942 году прибежала после бомбежки к школе. Оцепление. Из окна лестницы всегда выглядывала подружку – Люду Королеву. Она жила в корпусе в школьном дворе. Разбит, разбомблен дом, смотрит пустыми глазницами. Сколько было пролито слез… А потом узнала, что их семья осталась жива, их переселили на пр. Огородникова.

В нашем доме в квартире № 4 жила семья Леоновых, тоже многодетная. Тетя Полина, мать этой семьи, работала в школьной столовой, которая была открыта от фабрики им. Дзержинского на пр. Огородникова. Так вот, я ходила туда и на мусорной куче собирала кое-какие отходы. А потом нас прикрепили к этой столовой, как-то достали из Ладоги машины с рисом, пшеном. Рис распухший, синий, но необыкновенно вкусный. Это сильно помогло нам всем. Под Ленинградом, защищая его, служили папа, старшая сестра и ее муж. Кое-что и от них перепадало нам из еды.

Помню страшный налет на Ленинград. Как летели полчища самолетов, низко-низко, на бреющем полете, как все гудело и стонало от разрывов бомб. Как одна из бомб упала на наш дом, пробила крышу и легла прямо на кровать в квартире № 22 к Крушининым. Не разорвалась. Но я получила контузию – долго гудело в голове и тошнило.

Потом обстрелы стали частыми. Однажды, не услышав сигнала тревоги, пошли с подружкой-одноклассницей Ниной Леоновой из квартиры № 4 на пр. Огородникова и попали под шрапнельный огонь. Снаряд попал в трамвайную линию напротив Гознака. Страшный треск, казалось, земля уходит из-под ног, меня волной откинуло, Нину ранило.

Ужасная боль в левой ноге и душераздирающий крик Нины: «Валя, что с моей ногой?»

Я подошла. Своей боли уже не ощущала, видимо, был шок. А Нина лежит на тротуаре и руками окровавленными держит что-то. Оказалось – куски своей левой ступни. Ее сразу отвезли в больницу, а я пошла домой, за мной – две сандружинницы с носилками. У дома стояла соседка. Она взяла меня за руку, привела домой. Наложили повязку, и я несколько дней была дома. Потом нога распухла, почернела, и мама меня отвезла в больницу им. Урицкого, на Фонтанке, во 2-ю хирургию.

Если бы вы только знали, как все живо в памяти, как больно все это вспоминать. И не всегда находятся слова, чтобы положить все на бумагу. Разве можно выразить словами то, что 10 – 12-летняя девочка ждала с нетерпением отбоя, чтобы тут же бежать к обломкам разбомбленного дома, тащить оттуда доски, балки. Ведь мы сожгли все, что можно было: книги, паркет, мебель.

Зима 1941 – 1942 годов. Шли с мамой по 10-й Красноармейской на 6-ю Красноармейскую к крестному. По тропке вдоль домов шел мужчина. Еле-еле, держась за стены домов.

Когда возвращались обратно, человек лежал, пальто задрано, брюки приспущены и вырезаны ягодицы. Картина ужасная. Сейчас вспоминаю, и мне становиться жутко.

Объявлена воздушная тревога. Дежурю в подъезде. Идут «мессеры». Идут натужно. Визг, свист, грохот. Эти гады сбрасывали шпалы, рельсы, костыли железнодорожные, бочки с горючим. Загорелся дом № 50 на пр. Огородникова. Все было объято пламенем, горючее разлилось по всему дому. Ох и страшно было на все это смотреть. Помогали людям, чем могли. Кто просил о помощи, кто звал маму или детей. А кто и просто просил водички.

Ходила я в госпиталь на 7-й Красноармейской, носила раненым газеты, папиросную бумагу, которую брала из книг с иллюстрациями. Пела, плясала, писала письма родным раненых. Они давали мне что-нибудь из съестного.

14 марта 1943 года на правом берегу Невы погиб папа, Леонов Михаил Леонович. Похоронен был сначала в Купчино. Позднее перезахоронили на Пискаревском кладбище.

Часов у нас дома не было. Остановились, а починить некому было. Сплю я и сквозь сон слышу: шум за окном, крики, музыка, выстрелы и плачь – громкий женский плач. Это объявили о победе. Нашей победе. Все проснулись – и на улицу. Друг друга люди обнимали, целовали, плакали, пели, танцевали. А вечером – праздник на Дворцовой площади. Салют, прожекторы, море людей.

Да, в 1945 году в мае к нам во Дворец пионеров приезжали Уинстон Черчилль и его жена Клементина. Общались в Голубой гостиной, госпожа Черчилль написала: «Самые лучшие часы своей жизни провела во Дворце пионеров». Очень приятно.

Я поступила в ремесленное училище № 71 на Измайловском проспекте в группу наборщиков, учебу окончила в 1947 году. До 1952 года работала в Госфиниздате им. Котлякова на Садовой. А вообще-то всю молодость я занималась в самодеятельности, по конкурсу попала в училище к мужу – в танцевальный коллектив. В 1948 году мы познакомились, а в 1952 году поженились. В марте 1952 года приехала в Севастополь к мужу, Залесскому Владиславу Васильевичу, который в 1950 году окончил училище в Ленинграде и получил назначение в Севастополь, в училище им. Нахимова.