Текст книги "Антология реалистической феноменологии"

Связка, относя предикатную определенность к субъектному предмету, не полагает с необходимостью той или иной объективной связи между субъектным предметом и предикатной определенностью. Прежде всего, это не то отношение между предметом и его качеством, какое было бы присуще любому суждению. Конечно, в нашем примере «желтая» присоединяется к «сере» как ее качество. В других суждениях, относящихся к тому же предмету (как, например, в суждении «сера кристаллизуется в виде ромбических кристаллов»), субъектному предмету, напротив, приписывается не качество в собственном смысле, но состояние. Суждение вообще поэтому должно оставлять открытой возможность для любого объективного отношения между субъектным понятием и предикатной определенностью. Поэтому связка «есть» – в обобщенной форме суждения – должна выполнять только функцию сопряжения предикатной определенности с субъектным предметом вообще. Впрочем, все разнообразные качества одного предмета также не находятся исключительно в одном и том же объективном отношении к предмету, так что, скорее, всякое суждение, предицирующее некоторое качество, всякий раз должно сополагать соответствующее качеству отношение к предмету. Так, удельный вес по отношению к сере находится в ином объективном отношении, чем ломкость, и оба этих качества соотносятся с ней опять-таки иначе, чем желтый цвет. Суждение совершенно не связано с каким-либо единообразным отношением вещи и качества – или вещи и деятельности, – в отличие от того, что иногда утверждается в логике. Правда, в языковом выражении суждений особый вид сополагаемого в суждении объективного отношения между предикатной определенностью и субъектным предметом особым образом не выражается, но сополагается им, не высказываясь. Но это лишь еще раз обращает наше внимание на отличие языкового предложения от суждения и не препятствует помыслить и невыраженное объективное отношение, чтобы целиком и полностью понять такое выраженное в языке суждение.

Связка выполняет не только функцию сопряжения предикатной определенности с субъектным предметом, но одновременно и функцию утверждения. Своеобразие этой второй функции связки отчетливо обнаруживается, если сравнить суждение с каким-либо соответствующим требованием. Если от предмета требуется определенное качество, то эта определенность не просто относится к субъектному предмету, но и одновременно навязывается ему. «Скрепленная печатью» связь, устанавливающаяся между предметом и его качеством, является здесь требуемой связью. Суждение, напротив, притязает на то, чтобы сопряжение предикатной определенности с субъектным предметом совпадало с требованием самого предмета. Суждение, таким образом, не является произвольным решением в отношении предмета; его глубинной сущности противоречит всякое принуждение по отношению к субъектному предмету, приписывание ему чего-либо, чего он не требует из себя самого. Суждение, поначалу полностью свободное в выборе субъектного предмета, а, следовательно, самовластно из самого себя свой предмет определяющее, затем становится совершенно послушным толкователем выбранного предмета и подчиняется ему во всех отношениях. Любые диктаторские жесты, самомалейшее подавление предмета суждением являются прегрешениями против духа суждения и загрязняют интеллектуальную совесть. Поэтому из смысла момента утверждения следует устранить малейший налет своенравного противопоставления. Во всяком случае, здесь утверждение понимается в том смысле, что оно своевольно не противопоставляет себя ни предмету суждения, ни соответствующему лицу.

Чтобы удостовериться в правильном понимании тех результатов, что были получены в ходе предшествовавшего анализа, здесь следует особо подчеркнуть, что в отношении суждения необходимо различать, в сущности, четыре вопроса. Первый вопрос гласит: «Что есть суждение?». До сих пор на этот вопрос мы получили следующий ответ: Суждение есть своеобразное, составное, утвердительное мыслительное образование. Второй вопрос: «Из чего состоит суждение?». Ответ, который мы дали на этот вопрос, гласит: Суждение состоит, по меньшей мере, из трех понятий: субъектного понятия, предикатного понятия и выполняющего двойную функцию понятия связки. Третий вопрос таков: «Как строится суждение?». На этот вопрос мы только что дали подробный ответ. Затем следует задать четвертый вопрос: «Что имеет в виду и делает суждение?». И ответ на него звучит: Суждение имеет в виду какие-то предметы, которым оно подчиняется и в отношении которых – добавляя некоторую определенность или отбрасывая ее – в согласии с характером самого предмета производится утверждение. Суждение не состоит из предметов, с которыми соотносится, и оно не соотносится с понятиями, из которых состоит. Связывание и разделение суждения затрагивает те предметы, с которыми оно соотносится, и не затрагивает его собственные элементы, понятия, из которых оно состоит.

Суждение необходимо относится к предметам. Нет такой категории и такого вида предметов, к которым суждение не могло бы относиться. Предметами суждений могут становиться не только вещи, вещества, лица, но и состояния, особенности, процессы, поступки и, наконец, отношения и связи. Кроме того, ни одна предметная область какого бы то ни было вида принципиально не закрыта для суждений. Область неодушевленной природы открыта суждениям так же, как и область природы живой, психический мир – так же, как мир социальный и культурный, сверхчеловеческий и божественный мир – так же, как всевозможные образы мира ирреального и вымышленного. Область предметов, к каким может относиться суждение, является, следовательно, совершенно неограниченной и в подлинном смысле слова бесконечной. Таким образом, суждения, соотносящиеся с различными предметами, сами по себе уже являются различными суждениями. Так как число предметов бесконечно велико, то, следовательно, с этой точки зрения уже имеется бесконечно много различных суждений. Их можно, однако, в соответствии с числом категорий и разновидностей предметов подразделить на ограниченное число видов суждений, но эти виды не будут подлинными видами суждений. Ведь у такого подразделения нет собственной логической ценности.

Перед суждениями простирается бесконечное множество предметов из всевозможных предметных областей. В соответствии с этим возможно и бесконечное множество положений дел. Но каждый отдельный предмет сам, в свою очередь, может обнаруживать бесконечное множество положений дел, поэтому число возможных положений дел вообще бесконечно как бы вдвойне. Но подобно тому, как предметы, несмотря на свое неограниченное множество, разделяются на ограниченное число видов, так и возможные положения дел, несмотря на свое бесчисленное множество, упорядочиваются в ограниченное число видов положений дел.

Первую главную группу положений дел образуют те, что заключаются в пределах самого субъектного предмета, вторую группу – те положения дел, которые простираются за пределы субъектного предмета к другим предметам. В первой главной группе следует далее различать:

1. положение субъектного предмета к собственной «чтойности» или сущности;

2. положение субъектного предмета к своим определенностям какого-либо вида, из коих одни обнаруживают сущность предмета, другие же, напротив, связаны с предметом более или менее случайно;

3. положение субъектного предмета к виду своего бытия, к своему реальному или идеальному бытию какого-либо вида.

Во второй главной группе, группе реляционных положений дел, в общем виде различаются:

1. сравнительные положения дел, т. е. положение предмета в сравнении с какими-либо другими предметами;

2. положения дел принадлежности, т. е. положение принадлежности предмета к каким-либо другим предметам;

3. положения дел зависимости, т. е. самостоятельность предмета или его зависимость от каких-либо других предметов;

4. интенциональные положения дел, т. е. затронутость предмета какими-либо интенциями каких-либо других предметов.

В отношении каждого предмета могут наличествовать все эти виды положений дел. Так как суждения, по своей сущности, всегда полагают положения дел и так как они могут полагать любое положение дел, то суждения, в соответствии с видом полагаемых ими положений дел, подразделяются на две основных группы, из которых первая содержит три, а вторая – четыре подгруппы. В первой главной группе, соответственно, оказываются:

1. Определяющие суждения, названные так потому, что они определяют субъектный предмет, задавая его «чтойность». Они дают ответ на вопрос «Что это?» Ответ на этот вопрос ни в коем случае нельзя получить путем перечисления как можно большего числа тех определенностей, что соответствуют этому предмету. Это отчетливо обнаруживается в вопросах к загадкам, не удовлетворяющихся тем, что в ответ на них о предмете был сообщен целый ряд определенностей, и продолжающих вопрошать «Что это?» Точно так же экзаменуемый на экзамене дает уклончивый ответ, если отвечая на относящийся к предъявленному предмету вопрос «Что это?», начинает перечислять ряд качеств и прочих определенностей предмета. Конечно, на вопрос «Что это?», как правило, можно дать целый ряд различных ответов. Один и тот же предмет, в отношении которого был задан вопрос о его «чтойности», может являться в определенном случае сразу и телом, и живым существом, и животным, и хищной птицей и орлом. При продолжении соответствующих определяющих суждений субъектный предмет определяется все точнее по мере того, как вводятся более специальные «Что». Обычно вопрос ставится относительно по возможности наиболее специального определения предмета через наименее общий вид. Но все, что утверждается в этих различных определяющих суждениях о субъектном предмете, полагается как заключенное в нем, а именно образует с ним своеобразное единство, где эта «чтойность», сущность, «essentia» предмета относится к нему самому. Различные «Что» находятся при этом в предмете, будучи своеобразно взаимовложенными. Поэтому в определяющих суждениях связка производит не только утверждающее обобщенное приписывание предикатной определенности субъектному предмету, как то выражается в общей формуле суждения вообще через слово «есть», но и одновременно полагает объективное единство, имеющее место между предметом и его «чтойностью». Поэтому определяющие суждения верно понимаются только в том случае, если при их вынесении сополагается это своеобразное объективное единство.

2. Атрибутивные суждения сущностно отличаются от суждений определяющих именно тем, что в них, в соответствии с другим видом предикатов, полагается сущностно иной вид объективного единства между субъектным предметом и предикатной определенностью. Примером атрибутивного суждения является вышеприведенное суждение «сера есть желтая». Это суждение никоим образом не дает ответ на вопрос «Что это?», но дает ответ на вопрос «Как это есть?» Посредством связки «есть» «желтое» не только утверждающим образом присоединяется к «сере», но и полагается вместе с ней в своеобразном единстве качества и телесной вещи. И даже если все различные определенности, которые могут соответствовать предмету, как, например, величина, форма, твердость, ломкость и т. д. не образуют в точности одного и того же единства с предметом, то все же общим для них является то, что они суть в предмете или у предмета и притом совершенно иным образом, чем «чтойность» предмета есть в нем. Таким образом, атрибутивные суждения посредством своей связки, даже если она выражена словечком «есть», полагают в положениях дел совершенно иное единство, нежели это делают определяющие суждения, а в случаях различных видов атрибутивных определенностей они полагают различные, конкретно уместные виды единства между субъектным предметом и предикатными определенностями.

3. Суждения существования дают ответ на вопрос о виде бытия субъектного предмета. Экзистенциальные суждения – этот особый вид суждений существования – дают повод для сомнения в только что установленном необходимом трехчленном делении любого суждения. К рассмотрению этого сомнения мы должны немедленно приступить. Здесь следует лишь подчеркнуть, что вместе с суждением существования какого-либо вида еще никоим образом не дается ответ на вопрос, что есть предмет. Бытие, «экзистенция» не есть «Что», но сущностно отличается от любой «эссенции». Точно так же суждения существования не дают ответа на вопрос, как есть предмет. Ибо бытие какого-либо вида также сущностно отличается от любой содержательной определенности предмета. Предмет, определенный в отношении своего «Что» и своего «Как», ничем не обогащается, если он, кроме того, наделяется определенным способом существования. Суждения существования, приписывая особый вид предикатной определенности субъектному предмету, одновременно полагают и особый вид объективного единства между предметом и его бытием.

Суждения об отношениях, как вторая главная группа суждений, должны объединять здесь те суждения, которые полагают различенные выше четыре вида реляционных отношений. Под суждениями об отношениях не следует понимать, например, суждения, имеющие какие-либо отношения в качестве субъектных предметов. Ибо в связи с отношениями возможны как определяющие суждения, так и атрибутивные суждения, суждения о существовании и суждения об отношениях (как мы их понимаем). Так, например, суждение «Подобие есть сравнительное отношение» является суждением, которое имеет субъектным предметом отношение, а именно отношение подобия, и утверждает о нем, что оно есть. Это суждение характеризуется, таким образом, как определяющее суждение. А вот атрибутивным суждением о том же самом отношении будет следующее утверждение: «Подобие всегда имеет определенную величину». Негативное суждение о существовании соотносится с подобием в утверждении «Подобие не имеет реального бытия». Наконец, отношение может быть также предметом рассматриваемых здесь суждений об отношениях. Так, например, это происходит в суждении «Подобие между красным и оранжевым цветом больше, чем между красным и желтым» или «Подобие относится к отношениям сравнения, оно является несамостоятельным предметом, оно познается в особых актах». Из приведенных примеров наглядно видно, чем суждения об отношениях отличаются от других суждений. Они могут, как и все суждения, относиться к каким-либо предметам, но в том положении дел, которое они полагают, они выходят за пределы субъектного предмета к каким-либо другим предметам и одновременно полагают некоторое отношение между субъектным предметом и этими другими предметами. Тем самым они дают ответ на вопрос: «Как соотносится этот предмет в определенном отношении с какими-то иными предметами?». Несмотря на то, что объективное отношение, сополагаемое в этих случаях связкой суждения, может быть весьма различным в различного рода суждениях об отношениях в зависимости от вида отношения, оно в любом случае отличается от тех отношений, что сополагаются связкой в определяющих, атрибутивных суждениях и суждениях о существовании. В соответствии с четырьмя различенными выше видами реляционных положений дел можно, таким образом, различать четыре различных вида суждений об отношениях, а именно суждения сравнения, суждения принадлежности, суждения зависимости и интенциональные суждения.

Однако же, только что произведенное нами подразделение суждений не является чисто логическим подразделением. Основание для проведения этих различений дают объективные различия в области полагаемых суждениями положений дел, а не различия в самих суждениях как утвердительных мыслительных образованиях. Ни суждение вообще, ни чисто логические виды суждения не требуют, чтобы определенные объективные отношения необходимо входили в положение дел. Поэтому из чисто логического подразделения суждений, в отличие от того, что ошибочно полагал Кант, нельзя вывести определенные объективные категории. И суждение вообще, или, скорее, связка вообще, имеет еще полную свободу выбора в отношении всевозможных объективных связей, каковые можно полагать между субъектным предметом и предикатными определенностями. К чисто логическому подразделению суждений нам придется обратиться лишь впоследствии. Теперь же мы, прежде всего, вернемся ко всеобщей сущности и структуре суждения вообще, чтобы рассмотреть сомнения, которые могут возникнуть в отношении вышеприведенных результатов, исходя из смысла определенных суждений, а именно экзистенциальных суждений и так называемых безличных суждений.

Ядвига Конрад-Мартиус. К вопросу об онтологии и теории явления реального внешнего мира.

В связи с критикой позитивистских теорий

В позитивистской литературе любят рассуждать о мировоззрении «обычного человека», которое противопоставляется мировоззрению автора-позитивиста, с одной стороны, и мировоззрению «спекулятивного философа» или просто «философа», с другой. Наивный взгляд на мир при этом позитивисту намного симпатичнее, чем мир «философа», всегда отличающийся безудержными спекуляциями и конструкциями.

В одном вопросе современный позитивизм в полном согласии с наивным – по существу, здоровым и естественным – мировоззрением противодействовал известной философской доктрине, которую, впрочем, сегодня едва ли кто-нибудь еще разделяет: в борьбе с фактически совершенно абсурдным так называемым «идеализмом» в том виде, как его блестяще изложил и довел ad absurdum Авенариус в сочинении «Человеческое понятие о мире». Едва ли кто-нибудь может с чистой интеллектуальной совестью уклониться от существенных пунктов этой дельной критики независимо от того, согласен ли он, в частности, с Авенариусом по вопросу психологической теории происхождения такого рода идеалистических воззрений или нет.

«Интроекция», противоречивость которой выявил Авенариус, заключается в том, что воспринимаемые содержания полагаются в мозг воспринимающего человека или в «психическую субстанцию», мыслимую как пространственно с этим мозгом связанная. Авенариус противопоставляет этой искусственной теории свой, к сожалению, так, по существу, нигде и не проведенный до конца принцип: оставлять данное нам там, где мы находим его, и так, как мы его находим; он подчеркивает, что внешний мир, окружающий наше собственное тело, в этом своем «внешнемирном» положении является изначально преднаходимым, а вместе с тем и столь же неуловимым, как и само Я; тем самым упраздняется функция, которую должны выполнять в этой теории Я, или Я-тело, или же мозг, – быть первоначальным «носителем» либо «вместилищем» соответствующего воспринимаемого мира.[141]141
  У Маха, который меньше интересовался полемикой с такими теориями, мы также находим весьма ясные замечания в этом смысле. В частности, он критикует мнимые проблемы «внешней проекции ощущений», основывающиеся на тех же самых теоретико-познавательных представлениях (Die Analyse der Empfindungen, S. 28 внизу, S. 44 внизу). Впрочем, Мах полагает, что его рассуждения критического характера можно было бы скорее назвать полемикой против «экстраекции»; при этом он указывает, очевидно, на задуманную им элиминацию всех допускаемых в качестве реальных элементов, которые, по его мнению, не могут быть указаны среди «данностей» и, следовательно, должны быть отнесены к ненавистной области «метафизического».


[Закрыть] С другой же стороны, это Я (и, в первую очередь, Я-тело) занимает привилегированное положение по отношению к остальным преднаходимым предметам, поскольку оно постоянно и необходимо дано как «центральный член» (особое выражение Авенариуса), относительно которого ориентированы – прежде всего, пространственно – все другие содержания восприятия.[142]142
  Не все позитивисты разделяют мнение, что возможность всего этого «преднахождения» мира, пространственно упорядоченного в указанном смысле, дает каким-то образом преднаходимый субъект, или, как можно было бы выразиться, эта возможность предполагает такого субъекта – некое «сознание вообще», для которого вся соответствующая сфера восприятия в целом является, в свою очередь, объектом (причем этого субъекта нельзя путать с преднаходимым, а потому также принадлежащим к объектному миру Я-телом вместе с привязанными к нему [и также обнаруживаемыми] психическими элементами). Из числа позитивистов в узком смысле его разделяет, прежде всего, так называемая «имманентная философия» (Шуппе). Ср. В. Шуппе. Подтверждение чистого реализма. Открытое письмо Авенариусу (Vierteljahrsschrift für wissensch. Philos. 17, 1893). Лаас с его «коррелятивизмом» или «субъект-объективизмом» также разделяет сходную точку зрения.


[Закрыть]

Этими констатациями для представителя позитивизма заканчивается, в сущности, все, что применительно к данности «реального внешнего мира» кажется ему достаточно ценным для заимствования в неизменном виде из естественного мировоззрения. Мы никоим образом не разделяем такого понимания. Но перед тем, как вернуться к особому значению этого фундаментального позитивистского воззрения для феномена реального внешнего мира, сначала нам придется напрямую обратиться к нашему главному в настоящий момент вопросу. Он звучит так: к чему ведет для объективного основоположения тщательный анализ имманентного для естественного сознания, но существующего в нем в неразработанном и совершенно смутном виде представления о «реальном» внешнем мире, полностью отделимого в своей реальности от воспринимающего Я?

Возможность обнаружения в естественном сознании такого смутного представления едва ли стал бы отрицать даже позитивист Авенариус. Тем не менее, он, пожалуй, ответил бы на наш вопрос так: это представление ведет к объективным противоречиям, и его фактическое наличие в реальном сознании, несмотря на эти противоречия, можно объяснить только известными психологическими закономерностями.

Ход мысли здесь в принципиальной форме был бы примерно таким:[143]143
  Ср. об этом Корнелиус. Опыт теории экзистенциальных суждений. Это сочинение в связи с обсуждаемой здесь проблематикой может служить классическим примером того воззрения, которое мы называем типично позитивистским.


[Закрыть] полагать так называемую «действительность», не содержащую в себе ни малейшего отношения к восприятию, противоречит смыслу действительности. Ибо «сознание действительности» в первоначальном и незамутненном смысле есть не что иное, как осознанное восприятие чего-либо или осознанное обладание «содержанием ощущения». Но как на этом основании может представляться действительное? Очевидно, лишь на основании сознания того, что представляемое будет или при определенных условиях может восприниматься. Таким образом, в соответствии с этой теорией нечто уже действительное, т. е. действительное в первоначальном смысле, невозможно представить; ибо представление предмета вовсе не является восприятием этого предмета, а сознание действительности может иметь место только в восприятии как таковом.

Само же представление возможного процесса восприятия предмета, связанное с представлением предмета, следовало бы назвать представлением «действительного бытия» этого предмета. «Действительным» в этом расширенном смысле было бы в таком случае

1. то, что воспринимается «прямо сейчас»,

2. то, что можно воспринять при определенных условиях.[144]144
  Следует, пожалуй, обратить внимание на то, что эти определения должны служить не только однозначной фиксации «действительного» через его неотъемлемый предикат. С этой точки зрения они были бы, конечно, верны, так как всякое действительное, в принципе, можно воспринять. Однако они должны служить в качестве идентификационного определения.


[Закрыть] Однако характерное и существенное для нас сохраняется и при таком изменении способа выражения; и состоит это характерное и существенное в том, что в представлении действительный предмет именно как действительный может встречаться только на окольном пути представления, проходящего через «возможное восприятие».

Таким образом, если в ходе дальнейших анализов нам удастся показать, что сознание действительности сопряжено, или хотя бы может сопрягаться, с переживанием представления так, что представление возможного переживания восприятия не будет иметь совершенно никакой релевантной функции, то тем самым мы докажем, что это отождествление переживания восприятия с сознанием действительности ложно, а также что момент, благодаря которому в переживании представления представляемый предмет феноменально становится представляемым «действительным» предметом, можно и должно постигать как нечто своеобразное. Но вместе с тем обнаружилась бы беспочвенность мнения, заключающегося в том, что абсурдно представление о «независимом» от воспринимающего Я внешнем мире и что, следовательно, несостоятелен и весь теоретико-познавательный вопрос о правомерном признании этого мира; к тому же, этот вопрос теории познания и, прежде всего, вопрос о том, что представляет собой по сущностному содержанию такой «бытийно-самостоятельный» мир, пришлось бы ставить заново.

В порядке методического замечания добавим, что путь, специально выбранный нами из множества других, для того, чтобы установить фактическое наличие совершенно своеобразной идеи «реального бытия», в пределах этой работы должен служить не только тому, чтобы прояснить этот факт по возможности в наибольшей степени, но и тому, чтобы вместе с особыми анализами, которые необходимо при этом провести, подготовить прояснение совокупного феномена «реального внешнего мира».

Прежде всего, надо исследовать, с каким из обнаруживаемых в самих вещах моментом связана теория того, что действительное как таковое может встречаться в представлении только как нечто необходимо привязанное к возможности восприятия. Ибо даже если эта теория и является последовательным выводом из одного только указанного основания как такового (сознание действительности = переживание восприятия), то, по-видимому, научный постулат обращенности к самим вещам игнорируется здесь все же не настолько, чтобы эта теория не опиралась бы известным объективным образом на то, что дано в содержании переживания представления.

Во всех подобных теориях принимается во внимание тот тип переживаний представления, что, по-видимому, поначалу действительно не вызывает для них никаких сложностей. Это тип представлений, к которому привязана известная позитивистская «теория копий»: от испытанного в ощущении содержания в памяти остается «копия»; если она как таковая появляется в сознании, то «представляется» соответствующее содержание, само актуально не наличествующее.

Как известно, имеется обширная литература о том, каким образом эта копия все же отличается от изначального содержания, которому она, тем не менее, должна в точности соответствовать именно как его копия. Прежде всего, выделим два важных для нас момента.

1. Весьма часто упоминаемая «неясность», «тусклость», «расплывчатость» представляемого. Неоднократно указывалось на то, что этот момент не совпадает с указанием на меньшую «интенсивность» данного в представлении, а также, что выражения «расплывчатость» и «неясность» характеризуют эту ситуацию не в собственном смысле. Указывали также на то, что эту теорию довел до абсурда аргумент, состоящий в том, что воспринимаемое посредством уменьшения своей интенсивности или в ходе потери отчетливости не превращается тем самым в то, что только представляется. Корнелиус, который в упомянутом сочинении (S. 34f.) совершенно верно подчеркивает недостаточность такой попытки определения, в конце концов, довольствуется констатацией того, что речь идет именно о «своеобразном качественном содержательном различии между ощущением и соответствующими фантазмами». С другой стороны, по отношению к этому различию познание взаимопринадлежности «является одним из первых фактов психической жизни, который лежит в основании уже наших элементарнейших познаний, и поэтому дальнейшее объяснение, по-видимому, невозможно и не требуется». Нам же кажется, что вместе с этой констатацией только и возникает подлинная задача, правда, не «объяснения», а «прояснения» этих своеобразных феноменов.

В отношении наглядности представления лучше всего говорить о «скрытой наглядности». «Скрытой» эта наглядность является потому, что наглядно данное в представлении – в отличие от наглядно данного в восприятии – даже где речь идет о самом по себе совершенно ясном и отчетливом представлении, имеет нечто своеобразно «отдаленное» – как если бы это содержание само по себе требовало того, чтобы его вынесли из затемняющей его среды и показали в «правильном свете».

Поэтому можно предположить, что представляемое содержание в себе указывает на иной возможный для него наглядный способ данности, а именно на данность в восприятии. Это нужно исследовать подробнее. А здесь важно пока только установить фактическое наличие момента «скрытости».

Это первое различие между восприятием и представлением касается, таким образом, различного характера наглядности данного содержания.

В качестве второго момента надо упомянуть следующее: явление представляемого происходит не там, где является воспринимаемое, а в сфере, которая отчетливо отличается от этой сферы восприятия. С этим моментом сущностно связана смена угла зрения в случае, когда я, например, перехожу от установки восприятия в установку представления. Этот момент, очевидно, имеет в виду Мах, когда (ibid., S. 16) говорит о явлении представляемого «в ином поле», и, прежде всего, об «изменении направления внимания» (S. 163): «я ощущаю, как при переходе к представлению отвожу внимание от глаз и обращаю его к чему-то иному».

От «глаз» я, конечно, внимание не отвожу; ведь и при восприятии я не направлял его на них. Но от сферы, куда я был вовлечен как воспринимающий, я действительно отвлекаюсь, по крайней мере, в случае того типа представлений, на который в первую очередь обращается внимание. Мы сталкиваемся с этим потому, что эта сфера может мешать нам в процессе представления, и мы будем и далее зрительно погружаться в нее, если, например, не закроем глаза. Но к чему я обращаюсь теперь, в этом акте представления? Внутрь себя самого? Но это, собственно, не так: представляемое содержание здесь, правда, постоянно «удерживается» моим «умом»; оно не отделено от него полностью, как отделены или оторваны предметы восприятия (поэтому никоим образом нельзя отказать в некотором феноменальном основании выражению «представлять нечто «в уме»«), тем не менее, и представляемое содержание может отчетливо являться «где-то там вовне», но только, в отличие от предметов восприятия, оно там – если можно так предварительно выразиться – не укоренено. Оно «парит где-то там», но место этого парения не поддается точному определению и не имеет никакой релевантной функции ни для наличного бытия этого содержания, ни для его так-бытия. Сказанное необходимо только для предварительной ориентации. Более полное разъяснение на этот счет будет возможно только позднее.

Исходя из этих общих соображений, рассмотрим особый случай, когда представляется действительный предмет, а именно – предмет, который подразумевается или осознается в представлении как действительный. Допустим, этот предмет на очень многие мили удален от того, кто его представляет, а последний имеет его в представлении как удаленный предмет. Наглядное содержание представления находится, как мы сказали, «где-то там вовне»; и я могу произвольно помещать спонтанно производимый предмет представления в рамки определенной сферы, и это помещение не меняет ничего существенного ни в самом этом представлении, ни в его содержании. Но для такого типа представлений характерно одно: я не способен помещать содержание представления на то место пространственной действительности, где – как я знаю или полагаю – действительно находится представляемый предмет; в этом типе представлений я, таким образом, не достигаю действительного предмета на его собственном месте действительности. Непосредственно наглядно актуальным для меня является, напротив, только «заместитель» подлинного, подразумеваемого предмета; в непосредственно наглядное содержание представления включается не подразумеваемый действительный предмет, а только его «репрезентант».[145]145
  Рассматриваемый здесь вид репрезентации, в случае которого некий (наглядно актуальный) предмет замещает другой предмет, который подразумевается в представлении, но сам не является непосредственно, не следует отождествлять с тем, что имеет в виду Липпс (Leitfaden der Psychologie, 2. A, S. 12), когда говорит, что нам «также и» в представлении «представляемый образ» «репрезентирует» «мыслимый» в представлении предмет. В нашем случае речь идет не об отношении репрезентации между «содержаниями» и предметами, а об отношении между одним и другим предметом, которое, будучи отнесено к восприятию, полностью утратило бы смысл. На основании этой интуиции Липпса в отношении нашего случая мы могли бы сказать следующее: в нашем типе представлений имелось бы двоякое отношение репрезентации: 1. отношение наглядной репрезентации предмета к тому предмету, на который направлено представление, 2. в пределах самой репрезентации предмета – отношение непосредственно наглядного содержания к предмету созерцания в целом.
  Но насколько, конечно, важно это различие между содержанием и предметом вообще, настолько же мало мы можем придерживаться точки зрения, согласно которой и здесь речь идет об отношении репрезентации. Ибо именно эта полная раздельность обоих членов, вытекающая из их природы и совершенно отчетливая в нашем случае, отсутствует в отношении между содержанием и предметом, заключенным и усматриваемым в этом содержании.


[Закрыть] Образно выражаясь, можно было бы сказать (сказанное, разумеется, не следует понимать генетически): ум приближает к себе предмет с помощью наглядных репрезентантов для того, чтобы вообще иметь возможность схватывать его наглядно (но, конечно, только в «скрытой наглядности», присущей представлению как таковому).

Учитывая этот феноменологический факт, теперь можно до известной степени признать правоту тех теорий, с которыми мы намерены полемизировать. Они опираются на тот действительно обнаруживаемый здесь момент, что в непосредственное наглядное содержание представления как таковое не включается собственно сам подразумеваемый действительный предмет; отсюда они делают заключение, что представленное «содержание» имеет какое-то отношение к подразумеваемому действительному предмету лишь постольку, поскольку этот предмет мы осознаем. При определенных условиях он может становиться действительным, и в данной теории это означает, что он воспринимается.