Текст книги "Войны Кофе и Чая. Книга 1. Рудная Гора"

Глава 7

А вот в случае с Одиссеем всё было иначе. В смысле ни Орфея, ни Демиса Руссоса, ни Ясона на корабле с греками не было. На корабле также не было знаменитых испанских и итальянских оперных певцов. Димаш тоже отсутствовал. Он вообще последнее время на разрыв. Все в мире хотят слышать его голос. Да я сам хочу.

Почему хочу?

Всё просто. Я заметил такую вещь… Послушаю пару-тройку его песен… И вдруг чувствую: гипнотизирует… Вдруг чувствую, что я, это вроде уже и не я, а кто-то другой, гораздо лучше, чище, благородней и тоньше… И симпатичней… И умнее… Того себя, что был до Димаша, я и сам иногда недолюбливал за вспыльчивость, за грубость, за тупость, за мат, за табак, за алкоголь, за лень, за лишний вес… и еще кое за что, о чём и говорить то неловко… А этого себя, который уже после Димаша, я начинаю любить, ценить, уважать, и одобрять. Чувствую в этом новом человеке нет того, за что он себя сам недолюбливал, а есть много такого позитива против которого ни один пессимизм не сдюжит.

Вдруг чувствую, сейчас выброшусь за борт. Вслед за греками…

 
«И для меня воскреснут вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слёзы, и любовь…»
 

Вот такая фантасмагория получается… Прямо до слёз доходит… А ведь я вам не девочка-припевочка. У меня слёзы не просто скупые… Они как бриллианты по десять карат. В земле. На километровой глубине. Замучаешься искать. Я же этот… Гранитный утёс. Глыба. Меня и краном не поднимешь. Все тросы оборвёшь… Ой, да ну короче…

Пацан, из меня прямо верёвки вьёт… А я ведь уже аксакал. Я ведь уже пару тройку раз нырял в то знаменитое Озеро. Где серебра хватит на всем. И мне тоже хватило… Это я должен из него верёвки вить. Но, увы. Увы и ах… Откуда он вообще взялся, Карузо этот? И кто ему дал право выворачивать меня наизнанку, как бэушный мешок из– под картошки…? Кто дал ему право выбивать из меня всю пыль и мусор, как будто он мощная бейсбольная бита, а я старый уставший от жизни шерстяной персидский ковёр? Который вроде бы ещё держит свой узор и форму, и его даже можно продать за пол цены, да только кто-же его купит? Когда вокруг полно новых китайских цветастых синтетических ковров? В натуре.

Но если он делает это со мной, так эффективно, так виртуозно, так неотвратимо и волшебно… Так у него значит и право на это есть… Ведь права не дают… Их берут… Своей мозолистой рукой… Вот он берёт, и… Мир становится лучше…

Итак, на корабле не было очень востребованных, и жизненно необходимых для команды корабля людей.

И что грекам было делать, пойти и застрелиться? Но вот беда ни нагана, ни кольта, ни парабеллума, ни ТТ у них тоже не было. Я уже молчу про современные российские пистолеты «Гюрза» и «Удав». Которые на раз пробивают легкие бронежилеты. Ну, а «Удав», тот, вообще, пробивает всё, что можно пробить. И всё что пробить нельзя. Даже теоретически. Рельсу может и не пробьёт. А может и пробьёт. По рельсам не стрелял, не знаю. Впрочем, вряд ли сирены прикрывали жизненно важные органы рельсами.

В воде. Я вам больше скажу. Вряд ли сирены плавали в бронежилетах. Даже лёгких.

У команды не было ни пистолетов, ни револьверов. Ни даже простого охотничьего двуствольного ружья. Про автомат Калашникова и вспоминать глупо. Ни прямоствольного. Ни нарезного. Ничего. Тогда их ещё ни у кого не было. А вот они и могли бы уравнять шансы поющих сирен и молчаливых греков. Но, увы.

Однако, у них было другое. И гораздо более эффективное. Да вы уже сами догадались – это была всё та же греческая смекалка.

В лице великого и ужасного Хитрого Грека.

Одиссей быстро смекнул, что без команды он вообще не доплывет до Итаки ни через двадцать, ни через сорок лет. Встретить смерть на корабле в открытом море, без жены, без сына… Без Телемаха, без Пенелопы… Да, возможно, он был плохим мужем и не очень хорошим отцом. Да его часто не было дома. Да тихая домашняя идиллия была не его коньком. Но зато он выиграл величайшую войну в истории войн. Его имя в ряду бессмертных героев. В Зале Славы человечества. Зато никто не смеет напасть на Итаку просто так без отпора. Зато народ Итаки живёт свободно и ни в чём не нуждается. (Ну, с этим можно поспорить).

И он их всех любит и свою семью и свой народ. Любит как мужчина, без особых сантиментов. Без сюсюканья и этих фальшивых гипертрофированных чувств как в индийском кино. (И с этим не поспоришь.)

Любит как царь. Как царь Итаки. А любовь у царей она такая… Специфическая…

Зато сам Гомер будет рифмовать его славное имя в своих нетленках «Илиада» и «Одиссея».

А иногда и другие авторы, смехотворно пытающиеся переплюнуть мастерство Гомера, тоже будут рифмовать его имя, впрочем, гораздо скромнее. Ну, очень скромно. Ну, так скромно, что дальше некуда. Одиссей – Колизей. Одиссей – Фарисей. Одиссей – Без Лаптей. Одиссей – Без Гвоздей. Ну и так далее. В том же духе. Было бы имя, а рифма найдётся. Поэтому о великих – должны писать великие. Чтобы ненароком не уронить великое имя в грязь. Своей бездарной примитивной рифмой.

И весь мир будет знать, почитать и восхищаться им. Что даже через две c половиной тысячи лет какой-нибудь ботаник будет сидеть за ноутбуком с пяти утра до двух дня и неукротимо, глава за главой будет ваять свой роман, где его имя будет самым упоминаемым из имён…

И роман будет с таким странным названием…

Как это там вспоминай, вспоминай «Войны», так так уже тепло, «Кофе» ещё теплее и «Чая» – совсем горячо!

Название не из хилых. Войны – это его жизнь, это ему близко, это его стихия. Кофе и чая – тут не совсем понятно. Во-первых, непонятно были ли такие напитки во времена Троянской войны. Очень может быть так, что и не было. Вот он, Одиссей, предпочитает пить вино, разбавленное водой. И он бы назвал роман «Войны Вина и Воды», потому что по жизни если разбавить вино водой слабо, то можно так окосеть, что мозги откажутся думать и хитрить. Что не очень хорошо. Перехитрить могут тебя.

А вот если переборщить и разбавить вино слишком сильно, то тогда пить вино становится противно, никакого удовольствия, бурда какая-то, пойло для свиней. И абсолютно не вставляет. Только раздражение одно. Раздражение мозга и желудка. А между тем:

 
«Все пьют вино,
И тот, кому запрещено,
И тот, кто запрещает пить вино…»
(Омар Хайям)
 

Вот это я понимаю война. А о чём могут воевать между собой Кофе и Чай…? Ну, вопрос конечно интересный…

Впрочем, что толку менять название чужого романа. Возьми, напиши свой и назови его так, как тебе нравится. И из критика сразу станешь объектом критики. И выпьешь эту чашу до дна. И никто водой эту горечь разбавлять не будет. А сколько в той горечи будет градусов и яда – одному Посейдону известно.

И в роддоме далёкого от Древней Греции города с экзотическим именем «Рудная Гора» родится крепкий горластый мальчик и станет его тёзкой, и его родители будут гордиться этим. А сам он пойдет его дорогой. Тернистой дорогой побед и поражений. Приключений и подвигов. Эпических свершений и камер предварительного заключения. И в его жизни будет всё. Как в салате «Никарагуа».

Одиссей вдруг представил себе, как его тело завернут в какую-то материю. Затем положат на край длинной широкой доски. Выдвинут доску за борт корабля. Помолятся богам. Окропят его тело вином. Медленно поднимут свой край… И он соскользнёт с края доски в море. Навстречу морским гадам и чудовищам. Навстречу одноглазым циклопам. Навстречу Сцилле и Харибде. Навстречу хитроумным нимфам. Навстречу сиренам и беспределу Посейдона. Чтоб ему ни дна ни покрышки. И в руках у него не будет ни меча, ни щита, ни копья, ни лука со стрелами. Ни даже кинжала.

Ни даже тайного стилета в сапоге. На всякий пожарный… Нет, такая перспектива ему не улыбалась. Теоретически он, конечно, понимал, что в море соскользнёт лишь только его тело, а душа уже будет там, в лодке Харона, плывущей по реке Стикс. И он будет вспоминать и переживать заново все эти сложные жизненные перипетии вновь и вновь.

Возможно, он даже услышит там этот музыкальный хит «Вояж, вояж…». Хит он потому и хит, что его слышат все. И в тачках, и на Лодке…

И в Небесной канцелярии, и в царстве Аида.

И даже в романах этого брутального, мощного и одновременно тонкого писателя – Коли Александровича…

Кто знает, сколько времени займёт этот круиз из царства живых в царство мёртвых. В царстве живых никто не обладал такой информацией. А в царстве мёртвых никто не спешил светиться в СМИ царства живых. И это было логично. Информация – это деньги. Мёртвым деньги не нужны. В царстве мёртвых не было денежного обращения. В раю не было денег. Все финансисты сидели в аду. Каждый в своём персональном котле. Особенно много там было выпускников Алма-Атинского Нархоза. Факультет «Финансы и кредит». Специальность «капвложения». А когда ты варишься в котле с кипятком, тебе уже не до дивидендов… Увы…

Всё равно ему было жалко своё тело, даже если в нём уже не было души. Своё сильное мускулистое загорелое тело, которое так часто спасало его здоровье, а, нередко и вовсе, жизнь и душу.

Эти руки, особенно левую, (он был левша), которые так феноменально и парадоксально для врагов владели мечом, копьём и луком, что мама не горюй. Как он метал левой рукой пращу и ножи. Как правой рукой он щитом разбивал головы врагов…

А как у него летела стрела через все кольца в расставленных подряд двенадцати секирах…

И на Лодке Харона, и в Царстве Аида, и на Олимпе он не забудет лица и глаза у этой толпы женихов, когда он чуть небрежно натянул тугую тетиву своего лука, пустил стрелу и стрела, как молния Зевса, точно пролетела через все двенадцать колец.

Когда он сбросил с себя личину жалкого старца пилигрима и все увидели его истинный величавый облик великого героя Греции, царя Итаки, победителя Трои.

И как великий Страх вдруг плеснул в сердца и души этих корыстолюбивых соискателей чужого, чужой жены и чужого Трона, как будто сама Смерть заглянула в их глаза и они бросились на Одиссея всей сворой, визжа и воя от страха, с острыми клинками в руках, один в один как когда-то бросилась на Колю Александровича толпа ходячих мертвецов из одноимённого американского сериала, очень наивно, по– детски, веря в возможность присвоить себе его ужин и выпивку, и тут-же, не отходя от кассы, и толпа женихов и толпа ходячих мертвецов, познали на себе всю глубину и тяжесть их ярости и праведного гнева…

Они познали на себе всё совершенство их воинского искусства ведения боя в ограниченном пространстве и их гений полководцев и организаторов победы, как в целой войне, так и в отдельном поединке.

И никому не суждено было миновать своей судьбы…

Две с половиной тысячи лет не стали преградой и помехой гению Гомера, который так ярко и с такой страстью поведал нам эту историю, что и сегодня всем ясно: на чужой кусок не открывай свой роток.

Рот порвут, моргала выколют, кусок вырвут обратно. Вместе с желудком.

Ему было жаль своё лицо с красивым греческим носом, чувственным ртом, карими глазами и взглядом гипнотизёра, притягивающим женские взгляды, с длинными, чуть вьющимися чёрными волосами и бородой как у Пола Маккартни. Когда тот был с длинными волосами и в бороде. Жаль, что во времена Одиссея не было электрогитар. Возможно, и здесь он не уступил бы самому Полу. И был бы пятым в его группе. (Если бы Джон не возражал, конечно.)

Как воин, он хотел погибнуть в бою. Но боги не хотели этого.

Как царь, он хотел умереть на троне. Но боги не захотели и этого. Как дипломат он хотел жить вечно. Но у богов кончились лицензии на такие мечты. Как острослов и остроум, как величайший хитрец всех времён и народов он хотел одного. Оставаться таким как можно дольше. Быть хитрее и острее. Как наконечник копья, меча или стрелы. Не терять этого дара богов ни на море, ни на суше, ни даже на Олимпе, если судьба приведёт его туда.

Он знал, что такое старческая деменция. Он видел её не раз и не два. Не сказать, чтобы он много думал об этом. Но в глубине души он мечтал и о том, что, когда эта беда придёт к нему, его не будет дома. Его не будет в этом мире. И он сможет корчить деменции весёлые комичные рожицы из того лучшего из миров в этот страшный и опасный мир.

И в этом боги не могли отказать ему. Они же не идиоты, отказать величайшему герою в даре, которым сами же его и наградили!

Они не в силах были отказать ни ему, ни Урганту. Эти двое были у них на особом счету.

В общем, умереть на корабле, в середине моря, а потом испытать все прелести морских похорон – это был не вариант. Ни для Одиссея, ни для Урганта.

А уж если до конца быть кристально честным и откровенным как дитя, то и не для Коли. Александровича.

Коля тоже, в гробу видал все эти морские, да и всякие другие – сухопутные, воздушные, подземные и любые иные его собственные похороны. Его собственные похороны и похороны этих двух ярких индивидуумов.

Ну, не желал он этим троим такой участи. И тогда он набрался смелости, а смелости в нём было больше чем воды в Фонтане «Ракета» и гораздо больше, чем воды в Эгейском море и предложил новую аранжировку знаменитому классическому выражению: «Чего хочет женщина, того хочет бог…»

А именно: Чего не желает Писатель, того не желает и Зевс…

С точки зрения литературы или кинематографии это было может быть и романтично. Но Одиссей уже был сыт романтикой по горло. Одна Троянская война чего стоила! Почти десять лет романтики, подвигов и приключений! Он уже устал от всего этого. Он устал и от Ахиллеса с его капризами и закидонами, и от Менелая и Агамемнона с их постоянной жаждой власти и от троянцев с их неприступными стенами. И постоянными ночными вылазками, и нападениями на лагерь греков.

И от этой походной жизни с её тяготами, грубой пищей и отсутствием элементарных удобств. Как известно в то время все удобства были во дворе. В этом же дворе расположилось станом всё многотысячное греческое войско. Откуда здесь было взяться комфорту? Или воздуху, напоенному запахом трав и цветов. Все цветы и травы завяли и превратились в труху, а те, кто не успел завять и превратиться в труху, были съедены лошадями. Под самый корешок.

Потому что лошади на любой войне всегда важнее травы и цветов. А иногда, я подчёркиваю не всегда, а иногда, важнее даже золота.

Глава 8

Перед женским днём 8 марта, из роддома выписались практически все, кто мог и даже те, кто не мог и кому, по– хорошему, не помешало бы полежать ещё денёк, другой, а то и третий.

Никто не хотел свой единственный женский праздник в году встречать в казенном месте.

Новых рожениц разместили по свободным палатам, но, полежав в одиночку пару часов, им стало скучно, и они договорились со старшей медсестрой лечь в одну. Вместе стало намного веселей. В минуту опасности мужчины становятся молчаливее и злее, они стремятся к уединению, они готовы к агрессии, а женщины, наоборот, разговорчивее и мягче, они стремятся к объединению, они готовы творить добро. Одиночество в таких ситуациях женщинам строго противопоказано.

Благополучно сдав своих жён в приёмный покой, мужчины испытали минутное облегчение, но затем их сердцами овладело странное сильное чувство – словно бы они сами, добровольно и без всякой борьбы отдали всё лучшее, что было в их жизни в чужие руки. И никто не подтвердил им время и сам факт возврата.

В душе возник ощутимый вакуум, который нельзя было восполнить ничем. Даже предчувствием грядущего чуда.

Растерянно потоптавшись на крыльце роддома, муж еврейки, кудрявый брюнет (вылитый Ахиллес, герой Троянской войны в двадцать пять лет, вы-ли-тый) отошел и сел на скамейку в беседке, метрах в тридцати от крыльца.

Хотя нет, стоп, стоп. Никто ведь толком не знает, как выглядел Ахиллес. Фото и видео тогда ещё не придумали. Америкосы вообще считают, что он выглядел как Брэд Питт. Такой блондинистый молодой парень без возраста. Поэтому всё должно быть по чесноку. Раз мы не знаем, как выглядел Бред Питт, фу ты дьявол, раз мы не знаем, как выглядел Ахиллес в свои двадцать пять, то сравнение его с Бредом Питтом будет чем? Догадайтесь с трёх раз. Правильно – волюнтаризмом.

– Эй! Эй!! В моём романе, попрошу не выражаться…

А кто, кто выражается? Это слово, популярное во времена социализма, вовсе и не матерное. Его значение сейчас почти никто и не помнит.

А вот плохие слова все помнят!

Значит что? Значит оно не плохое, а просто хорошо забытое слово.

А вот эй, эй – зовут лошадей. Это не очень толерантно. А значит почти матерно. Ты врубаешься, о чём я?

Чтобы не было всех этих недоразумений, начнём эту фразу с самого начала.

Растерянно потоптавшись на крыльце роддома, муж еврейки, кудрявый брюнет (вылитый Ваня Ургант в свои двадцать пять лет, вы-ли-тый, практически Ахиллес наших дней) отошел и сел на скамейку в беседке, метрах в тридцати от крыльца.

Его сильно раздражал этот рай. Всё в один миг покрылось тёмной пеленой, и этот роддом и беседка и эти два товарища по счастью. Он заранее, за месяц до часа «икс», купил жене всё новое– пару халатов, две пары тапочек, пару сорочек, «недельку» трусов, «недельку» лифчиков, двенадцати-бомбочную упаковку трёхслойной туалетной бумаги (мало ли), что-то там ещё (по списку жены). Её список он добавил своим поправочным коэффициентом 2 (умножил всё на два) и был очень доволен и горд собой. Большие мужчины любят иметь всё с большим запасом. По простому принципу – а вдруг. Пусть лучше останется, чем не хватит. Запас их успокаивает. Он искренне думал, что готов к родам. Он был далёк от этих глупостей – кто родится, мальчик или девочка, да как их назвать. Он знал точно, кто родится – тот и пригодится. Будет ребёнок – имя найдётся.

Кстати, если у кого-то вдруг ненароком возник вопрос, где это он в 1971 году прикупил всё это в Кентау, а особенно трёхслойную туалетную бумагу, так я вам отвечу. А медовый магазин забыли? Куда пасечники сдавали государству свой мёд, и получали не деньги, а талоны и на эти талоны отоваривались там импортными товарами народного потребления в широком ассортименте? Так я вам напомню.

Вы интересовались, что такое бартер (не путать с абортом) и где он родился в Союзе? Отвечаю. Бартер в Союзе родился в медовом магазине города «Рудная Гора». Тогда, когда значение этого слова у нас никто и не знал.

Задолго до этих двух иллюзионистов Горбачёва и Ельцина.

Аборт к бартеру никакого отношения не имеет. Аборт – это такое подлое слово хуже мата. Это не только подлое, но и очень вредное для женского здоровья слово.

А бартер, это такое полезное для здоровья и настроения доброе слово, которое помогает жить людям в условиях недоразвитого социализма.

Ситуация, когда какой-то очень хитрый иллюзионист производил экономический аборт и изымал с помощью трюка у народа деньги, периодически повторяется в истории любого государства и народа.

Когда нет денег, а очень хочется, то можно из этой формулы деньги товар деньги штрих изъять деньги. И менять товар на товар. И иметь свой штрих в виде нового качества товара.

Пример. У вас пять мешков соли. И это хорошо. Вы состоятельный человек. Но. Зачем вам столько соли? Шашлык и пиво солью не заменишь. Кофе и чай с солью не попьёшь.

Я пробовал. Меня затошнило. Но. Выход есть. Меняете три мешка соли на мешок сахара. И… вуаля! Вы снова дружите с кофе и чаем.

Меняете мешок соли на две кружки пива и пять палочек шашлыка. И… вуаля! Вы лучший друг аттракциона «Пивной Ларёк». Вы чувствуете, что ваша жизнь налаживается. В вашей жизни появляется дружба, пиво, шашлык, кофе и чай.

А это уже немало. И пусть между кофе и чаем периодически вспыхивают войны, так что с того? Это придаёт вашей жизни такую острую перчинку. То есть перец вам уже тоже не нужен. И это новый плюс.

При этом ваша соль никуда не делась. У вас ещё целый мешок соли. Быть может, вашей жизни не хватит, чтобы её всю съесть. У вас появляется стимул. Вы говорите себе – пока не съем всю эту соль не сдохну принципиально, буду жить назло кондуктору. Не дождётесь!

Плюс к этому мысленному позитиву вы сыты (шашлык), слегка подшофе (пиво), вы подсластили горечь жизни (сахар) и у вас всегда под рукой эти два позитивных тонизирующих вас напитка – (кофе и чай).

При этом вы ещё держите в голове мысль, что если у вас появится какая-то экзотическая потребность и вы не сможете себе в ней отказать, то у вас в запасе ещё целый мешок соли.

И это универсальное замечательное слово БАРТЕР.

И вы точно знаете, что если вы поменяете на что-то свой последний мешок соли, то совсем без соли вы не останетесь никогда. К тому времени соли накопятся в ваших костях и суставах. Как седина в ваших волосах. И седины в волосах и соли в костях и суставах будет немало. Думаю, мешков пять. Не меньше. И вы по любому останетесь состоятельным человеком. Как это мило, не правда ли?

Ну да, это правда, Большой Брюнет не был пасечником. Пчёл он не держал. Мёд он не сдавал. Так и что с того? Зато жену свою любил как подорванный. Любил так, как пчёлы любили свой улей, свой мёд и свою пчеломатку. Искренне и глобально. А это в итоге перевешивало всё. Даже отсутствие мёда для сдачи в медовый магазин.

Большой Брюнет был греком. А значит, договорится в этом почти греческом городе, в этом филиале Афин в СССР, хоть о чём, хоть с кем (да хоть с чёртом лысым) ему не составляло особого труда.

Он всех знал, его все знали. Дал сверху пару червонцев, и ты весь в импортном шоколаде. Ну не ты, а твоя жена. А значит и ты. Ты всегда в том, в чём твоя жена. Если она как огурчик только что с грядки, то и ты. Если она как альбатрос без крыльев, в смысле пингвин, ну значит и ты такой же. Да даже хуже. У тебя значит не только крыльев нет, но и когтей и башка оторвана вместе с шеей. Тушка одна осталась. И через минуту эту тушку в духовку, как и полагается. А те, у кого другой подход к жизни, так те и сами в анти-шоколаде всю жизнь, и жёны их в том же самом. По самые эти самые. Помидоры.

Кто не знает, что такое анти-шоколад – напрягите фантазию. Это такое дурно пахнущее вещество любого цвета на букву д… В конце буква о… Его ещё часто на заборах пишут: Жизнь – ….

Да, да – ларчик просто открывался.

Впрочем «Жизнь – дерьмо!» была скорее для тех, кто, собственно, и писал это откровение на заборах. А для тех, кто не писал, не читал и в упор не видел этих надписей к коим относились и многочисленные комбинации из трёх букв, для тех, скорее всего подходила другая короткая надпись

– «Жизнь удалась!»

И «Счастье есть – его не может не быть!»

Люди, относившие себя к этим двум высказываниям, не писали их на заборах. Зачем? Эти слова горели в их сердцах. И если забор можно было легко закрасить, затереть, соскоблить, изменить, наконец вырвать с корнем и заменить новым забором, то слова, горящие в сердцах и душах нельзя было уничтожить ничем. Душа не забор – не вырвешь и не заменишь. И топором не вырубишь. Руки коротки.

Воистину: «рукописи не горят». Когда они запали в душу.

Интуитивно Аполлон уже давно понял, что любовь с одной стороны штука простая, но с другой очень хитрая. Хитрость в том, что когда твоей любви хорошо, то тебе ещё лучше. Причём настолько лучше, что ты, иногда, просто летаешь в облаках. И этот глупый вопрос – чому я не сокол, чому не летаю, теряет всякий смысл. (Летаю, да так, что вам и не снилось. И Днепр перелетаю. А уж на Луну сколько раз мотался, так уже и не сосчитать).

Американцев, кстати, там не встречал.

И наоборот. Когда твоей любви плохо – тебе становится настолько хреново, уж такая депрессия возникает в организме, что порой кажется, что ты в адовом котле варишься, а черти, едрит их в ангидрит, всё подкидывают и подкидывают уголёк в пламя под кипящий котёл. А уголёк он горит ещё лучше, чем дрова. Это вам любой чертёнок скажет. Я уже молчу за главных, матёрых чертей.

И вот, в тот момент, когда ничто не предвещало беды, а всё предвещало великую радость и величайший триумф его жизни, (энергии которых хватило бы ему на триста лет вперёд), его из состояния полёта, (а он был где-то уже на подлёте к Марсу), резко и грубо сбросили с высоты, и не куда-нибудь, а прямо в закипающий адский котёл. Как бильярдный шар в лузу загнали. Мощно и точно. Профессионально. Тюк – и ты уже ниже плинтуса. Ты уже болтаешься в авоське под лузой. Ты уже отработанный материал. Кто-то там наверху, тот, кто с кием наперевес, кто возвышается над большим бильярдным столом обтянутым зелёным сукном, конечно, радуется успеху. Но тюкают-то тебя. Кием. Точно в центр. (В лоб). И самое страшное – когда тебя тюкнули кием точно в лоб и ты оказался в авоське под лузой, ты наверняка не знаешь, не останешься ли ты там навечно, вернут ли тебя снова в Игру?

Не был ли ты тем последним победным шаром? Не закончена ли Игра?

И эта скребущая мысль делает тебя маленьким. Ты вдруг чувствуешь, что росту в тебе, как в таракане. И если ты не такой как раньше – за метр девяносто, а такой как сейчас (малюсенький), то где же интересно ты будешь жить? Ответ очевиден – за плинтусом. А где тебя потом похоронят? Да там же.

Из того, что он купил, у него не взяли ничего. Вы только вдумайтесь в это ужасное слово – «ни-че-го». Ноль. Зеро. Пустота. Вакуум.

Взяли только зубную щетку и пасту. И туалетную бумагу. И то, только три «бомбочки». Из двенадцати. (Со словами «вы шо себе думаете, она сюда на полгода приляжет»? С ужасной улыбкой Люцифера на лице. В которой перемешан в один коктейль женский сарказм и женская неприязнь. Столкнувшись по жизни с таким коктейлем, каждый третий мужчина начинает верить, что ведьмы существуют. А каждый десятый в то, что Люцифер и сам женщина.

В белом халате. С сарказмом на лице. С холодом в душе. Господи, спаси и сохрани! От такой наглости наш «Ахиллес» аж охренел. И онемел. И побледнел. Да что там побледнел. Его даже слегка перекосило. Свят, свят.

Как сказал бы врач-сексопатолог – впал в ступор. Если бы такую дерзость себе позволил мужчина, он бы его стёр в порошок, набил бы этим порошком курительную трубку, вместо табака, и выкурил бы её. Он бы у него в дымок превратился. Ветер живо подхватил бы этот дымок и быстро разнёс его по великой казахской степи. И пришла бы этому дымку амба. Чтоб ему ни дна, ни покрышки.

А тут такая пигалица в белом халате, медсестра, от горшка два вершка, а уже «вы шо себе думаете»? И ведь знает, зараза, что такую крошку никто пальцем не тронет. И борзеет.

Ты мужа своего поучи щи варить! Колибри, блин.

Не взяли даже тапочки, под предлогом того, что не положено, а одели жену в местный секонд-хенд – в старый халат, в растоптанные тапки и роддомовскую выцветшую сорочку. Хорошо, хоть трусы и лифчик свои оставили.

Тапочки были разные. Левый – синий, правый – голубой.