Текст книги "Родитель «дубль два»"

Комбат Найтов
Родитель «дубль два». роман

© Комбат Найтов, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

* * *

Я направлялся к новому месту службы, так сказать, «дембельский аккорд». Борт сел на дозаправку, ночь, притихшие терминалы нового аэропорта Адлер. Жутко дорогой кофе возле выходов № 4–5 на посадку. Затем проход к развозке, посадка и семьдесят секунд полета. Не свезло. Подъемная сила появляется только на скорости, она и умение летчика держат самолет в воздухе.

Впрочем, мне не привыкать, хотел стать летчиком, учился в ДОСААФ, подлётывал с отцом и с его подчиненными, но зимой, учась в десятом классе, на Чегете во время спуска упал не совсем удачно. И когда казалось, что все кончится хорошо, на пути падения оказалось дерево. Черепно-мозговая травма, с огромным шрамом под бровями, и суровый приговор медиков: «Вы годны в истребительную авиацию, но через пять лет мы вас спишем». Отец предлагал пойти в Сызрань, на вертолеты, дескать, и блат там имеется, начальником училища служит его бывший курсант. Перегрузки на вертолетах небольшие, летать будешь долго. Но я закочевряжился и выбрал ВВМУПП, второй факультет, крылатые ракеты. По молодости лет я думал, что буду не только стрелять, но и делать их, в смысле конструировать. При поступлении выяснилось, что это – детские мечты. Масса комаров в «Сивой кобыле» (лагерь училища находился на форту «Серая Лошадь»). Сам форт практически отсутствует, только бетонные стены дальномерного поста управления стрельбой да остатки орудийных двориков. В лесу металлические полубочки для проживания курсантов, несколько домиков для командного состава и обслуживающего персонала лагеря. Наряды на камбуз, караул, строевые занятия и курс молодого бойца, крепко приправленный комарами. Четвертый курс, плавательская практика в Видяево, на «раскладухе», умудрился сдать на самоуправление боевым постом и на несение ходовой вахты, получил вызов в «семерку», в 122-й экипаж. Был горд и доволен собой, так как ходили упорные слухи, что весь курс будет направлен в БРАВ и на полигоны. Своего будущего командира, капраза Ивана Александровича Семенова, вспоминал просто с восхищением.

Выпуск! Две маленькие звездочки на погонах, кортик – и большой скандал с супружницей: «Ты едешь в эту дыру, а я остаюсь в Питере!» Чем заканчивается подобное сосуществование, я с курсантских времен знал, на личном опыте. Была подружка, проживавшая недалеко от Финбана, с которой несколько месяцев поддерживались более чем плотные взаимоотношения, до тех пор, пока не выяснилось, что у нее есть муж, закончивший первый факультет три года назад, и который служит в Гремихе. В общем, до штаба 7-й дивизии через месяц я добрался холостым, но обремененным алиментами. В штабе пробыл всего сорок минут и выехал обратно в Мурманск, где вначале угодил на «губу» в Североморске, за нарушение формы одежды, а затем смог выехать по месту службы: «моя» лодка встала на ремонт и переоборудование на «Звездочке», в городе Северодвинск.

Командир не терял времени и учился в Ленинграде в Академии имени Гречко. Вместо него – капраз Дурышев, который на мои допуски даже и не посмотрел, определил меня «на берег», гонять матросиков от казармы до пирсов, и на лодку я попадал только на «экскурсию», когда что-нибудь происходило и требовалось доставить очередного, перебравшего, «годка» до местной гауптвахты. Лодку перевооружали на «Базальты», более дальнобойную модификацию стандартных П-6 или П-35 (комплекс для надводников). Собственно, этот комплекс превращал сами лодки и их экипажи в смертников: точка пуска находилась в радиусе действия авиации авианосной группы противника, а приходилось всплывать для пуска. Залповая стрельба была возможна только с восьмисекундной задержкой между ракетами, иначе маршевый двигатель не запускался из-за пороховых газов предыдущей ракеты. Это было оружие надводных кораблей, но за неимением гербовой имеют кухарку.

Даже в училище обучение было поставлено несколько лучше. Плюс все носились с идеей получить звание «Лучший экипаж», поэтому на «учебу» был забит флотский болт, меня полтора года «вносили в режим», до этого я даже просматривать «спецлитературу» не мог. В общем, пока на берегу не столкнулся с комдивом, носившим очень известную фамилию – Калашников, вся служба проходила между матросской столовой и казармой.

В тот день я, как обычно, стоял помощником дежурного по части в/ч 81275, дежурный съел что-то не то, в общем, отсутствовал, пришлось докладываться «высокому начальству». Владимир Сергеевич лично давал разрешение Семенову принять у меня зачеты в том памятном дальнем походе, поэтому задал вопрос: как служится? На что я и вывалил все, что накопилось. В том числе, что до сих пор не имею доступа к вооружению, которым предстоит пользоваться. В общем, испортил идиллическую картину, созданную командиром лодки в глазах начальства. Результат не заставил себя долго ждать: допуск мне открыли, но перевели в в/ч 81275-а, во второй экипаж. Стало понятно, что дальнейшая служба на этом «корыте» практически закончена.

К этому времени я уже вполне освоился в Северодвинске и задействовал связи, наработанные в ресторане «Двина». В результате официально перевелся в Ненёксу. Там испытывался «Гранит», ракета, предназначенная специально для КрПЛ, ее «уменьшенный вариант» «Оникс» и «суперракета» «Метеорит-М». Где, собственно, и прошла моя служба от командира группы до замначальника полигона по научной части. Последнее назначение тоже было связано с полигоном и испытаниями. Предстояло выполнить целую серию подводных пусков новых ракет «Калибр» по реальным целям на берегу и, в случае чего, по нескольким авианосным группам в Средиземном, Красном морях и в акватории Персидского залива. Что касается «применения», то я настрелялся всеми принятыми и непринятыми на вооружение ракетами по самое «не хочу» и вполне серьезно собирался в отставку, в маленький домик на берегу Чудского озера, но не судьба.

Упали мы в море, «канадку» я успел снять и засунуть ее в ящик над головой, сидел в мундире капитана 1-го ранга, стареньком, «второго срока». Времена, когда каждый курсант мог пошить себе мундир и «фирменную мицу», давно канули в Лету. Нас переодели в «иудушкина», а на голову нахлобучили нечто непотребное, под кодовым названием «пидорки с “курицей”». Этого же «цыпленка-табака» прилепили на плечо. Комплект такой лежал в чемодане, я его иногда надеваю, когда начальство неразумное приезжает, а так хожу в форме «старого образца». Так как седой, как лунь, то никто на эти причуды внимания не обращает, тем более в Архаре или Северодвинске, а дома, в Ненёксе, я в основном в спецовке хожу, пардон, ходил.

Так на чем я остановился? А, на море! Не все оказалось так однозначно, к Нептуну я не попал, никого из знакомых не встретил, даже тех, кто сидел на соседних креслах. Мундир и даже нижнее белье кто-то упер. «Уже же наши души, голенькие, стояли меж алкоголиков и утренних крестьян…». Стою, как на медкомиссии, на всякий случай прикрывая непотребство руками. Никого не вижу, синеватый свет исходит прямо от стен, но иногда кто-то пихается, задевая в проходе. Скорость «приема» здесь высокая, шагать не нужно. Судя по всему, дефицит душ здесь высокий.

Сменился цвет, появилась расплывчатая фигура. Перед ней что-то вроде монитора, но видно не резко, я даже глаза протер, может, поэтому расплывается. Ни одного вопроса. Свет сменился на полную темноту, длилось это довольно долго, я даже подумал, что это – всё. Вдруг через неплотно закрытые глаза вижу окно с неплотно задернутыми тяжелыми занавесками. И утренний свет, пробивающийся через них. И дребезжание трамвая. Мне захотелось встать и подойти к окну. Но тело даже не дернулось. Наоборот, взяло и отвернулось от окошка, да еще и накрыло голову одеялом. Глупейшее положение!

Похоже, меня «подкинули» куда-то и к кому-то. Пытаюсь определиться, провести что-то вроде определения топологии сети. Это не ад и не рай, никаких гурий, ангелов, богов. Ничего не видно. Где-то стучит сердце, чувствуется ровный пульс. Громко тикают часы, терпеть не могу этот звук. Иногда за окном слышен трамвай. А сейчас кто-то метет улицу. Послышалось: «Доброе утро, Пал Иваныч!» «Доброе утро, Клавдия Михайловна». По-русски! Тоже хорошо, но где же я? Звонок! Металлический, противный. Тело начало еще больше заворачивать голову в одеяло, затем пошевелилось и выключило неприятный звук. Какой-то гад включил радио, и женский голос сказал: «Петя, вставай!» Ни мыслей «хозяина», ни его тела я не ощущаю. Просто «присутствую». Больше похоже на ад, но прикольно, как сейчас модно говорить. Скрипнула дверь, чьи-то шаги и звук отбрасываемых штор. «Хозяин» приоткрыл глаза и хрипловатым голосом сказал: «Я уже проснулся!» – «Так, мы уходим! Завтракай, и не опаздывай. У тебя математика сегодня!» – «Я помню!» – «Готов?» – «Всегда готов». Я, наконец, увидел женщину, которая это говорила. Лицо почему-то знакомое, но вспомнить ее я не могу. Красивая фигура, форменное платье белого цвета с золотистыми надраенными пуговицами с якорями: четыре пуговицы вниз, плюс две на карманах на груди. На левом рукаве одинокий шеврон клювиком вниз. Широкий кожаный ремень с массивной бляхой со звездой и якорем. На боку портупея и кобура, из которой торчала рукоять «нагана». Белокурые волосы уложены в тугой комок сзади. Где-то я эту женщину видел, но вспомнить: где, я не мог. «Хозяин» сел в кровати, увернулся от поцелуя, его потрепали по голове, он потянулся и встал. Подошел к окну. Этот пейзаж я ни с чем не перепутаю: за окном текла Нева, слева – мост лейтенанта Шмидта, прямо перед окном Адмиралтейские верфи. Справа виднеется стоящий у причала на достройке довольно большой кораблик с башнеподобной мачтой. Я такой никогда не видел. Похож на «Киров», но у того дальномерный пост стоял на четырех опорах. Скорее всего, это – «Максим Горький». Черт, сороковой год? Охренеть! Стоп! В сороковом он уже флаг поднял и был сдан флоту. А этот – достраивается. Может быть, не «Горький»? Или не сороковой год. Ничего не понимаю! Вот угораздило!

«Хозяин» вышел в коридор, в комнате – две двери, сходил в туалет, с кем-то поздоровался, вернулся в свою комнату и приступил делать зарядку. После этого я увидел его лицо в ванной: узкий нос, очень темные волосы, на мать, если эта женщина – его мать, совершенно не похож. А вот прищур глаз – ну очень знакомый! Возникло такое же впечатление, что я его видел, но узнать не могу. Ему лет шестнадцать, щупленький, невысокий, с густой черной шевелюрой. Он нацепил какие-то брюки, больше похожие на шаровары, из-за застежек внизу, рубашку, вытащил из стола командирскую сумку и вышел в соседнюю комнату. Она много больше той, в которой он только что находился. Там стояло три кровати, но две из них были детскими. И тут меня как пыльным мешком по голове стукнуло: над большой кроватью на ковре висела шашка с орденом Красного Знамени и «маузер» в деревянной кобуре с золотой нашлепкой. Это оружие я знаю с детства, еще бы номера посмотреть. Это оружие моего деда Василия. Я его никогда не видел. Не сохранилось к году моего рождения ни одной фотографии. Все, что было в этих комнатах, кроме этих двух предметов, сгорело во время блокады. После войны шашку «разоружили», поставили вместо клинка кусок обычного железа, а у «маузера» не стало бойка и появилось два отверстия, в одно из которых вкрутили болт, который мешал затвору подать патрон в патронник и закрыться. Это уже при Хрущеве. Так это – бабушка? А это – мой отец? Что за шутки? Для чего? Чтобы я осознал свою вину перед ними? Или для того, чтобы я лучше узнал их?

Петр, с чайником в руках, пошел на кухню. Квартира – коммунальная. В ней четыре или шесть комнат, одна кухня, туалет и ванная. Три керосинки, ведро с водой стоит рядом с ними. Противопожарная безопасность, наверно? Три коробка спичек и пустая банка из-под консервов для сгоревших спичек. Центрального отопления нет, в маленькой комнате есть дверца для печи-голландки, с помощью которой обе комнаты отапливаются. Так что Петя в осенне-зимний период истопником подрабатывает. Дату я уже увидел: 20 июня 1938 года, понедельник. Об этом, ленинградском, периоде жизни отца и бабушки я мало чего знаю. Помню, что она работала в училище имени Фрунзе, преподавателем, а отец здесь закончил десять классов, не поступил в военное училище, в какое – он не говорил, и записался добровольцем в РККА. Да, еще тетя Нина родилась здесь, но в каком году – я не помню. В общем, помалкивали они оба об этом периоде почему-то. Ладно, разберемся, может быть, для этого меня сюда и отправили? Завтрак состоял из яичницы, двух бутербродов и стакана чая с одной ложкой сахара. Сколько помню отца, он меньше трех-четырех ложек на стакан никогда не клал.

О-па! Талоны! Он аккуратно вырезал несколько штук, достал из шкафа кошелек, вынул оттуда несколько бумажек и сунул в карман. Из другого достал горсть мелочи и пересчитал. Что-то положил туда, где лежали бумажки, а остальное сунул в кармашек для резинки на командирской сумке. Посмотрел на часы и, быстро нацепив тряпочные туфли, выскочил на лестницу. Ключи от комнат и квартиры положил в сумку. Оттуда вытащил складной нож и сунул его в карман. Сумку через плечо и зашагал по набережной в сторону моста. Через квартал свернул на 10-ю линию и оказался у дверей школы. Довольно большая толпа, 60–80 человек, старшеклассников стояла перед дверьми и воротами во внутренний двор школы. Все что-то читали и зубрили, а этот стервец даже в сумку не залез. Впрочем, через пару минут он из нее вытащил мятую пачку «Севера», прикурил у кого-то и разболтался о каких-то пустяках с парой таких-же обалдуев, как и сам. Сейчас завалит экзамен! Тут я вспоминаю, что один раз у него прорывалось, что математику он одолел уже в 42-м, когда ему пригрозили, что из училища авиационного отчислят. За месяц выучил и сдал на «отлично». Тут меня зло разобрало, что не могу повлиять на ситуацию, и я стал придумывать, как до него достучаться. Он пару раз коснулся затылка, сказал, что проснулся среди ночи от резкого щелчка в этом месте, так и побаливает почему-то. Затем они затушили папироски, потому что открылись двери, и стали запускать вовнутрь. Там рассадили всех по одному через парту. Перед этим ребята получали листок с билетом, которые были разложены на столе преподавателя. Петр вытащил билет № 13, весь сморщился, сел за парту, сумка осталась у дверей класса. На парте было два простых карандаша, ручка и чернильница. Взял листок черновика, карандаш и затих. Я посмотрел на билет, а что там решать?! И я начал мысленно проговаривать решение, не как ему, а как себе. Доказали теорему Паскаля, построив линию NMP. Решили задачу и доказали теорему синусов. И через десять минут Петя поднял руку.

– Чего тебе? Что-нибудь забыл? В туалет не выпущу, – спросил учитель.

– Да нет, я готов, Александр Иванович.

– Куда готов?

– Отвечать.

Преподаватель подошел к парте и проверил содержимое самой парты, там ничего не было.

– Рубашку задери!

– Да не списывал я.

– Ну, прошу!

– Билет номер тринадцать, первый вопрос: теорема Паскаля. Если в окружность вписан произвольный шестиугольник, то точки пересечения противоположных сторон находятся на одной прямой…

Память у него была «лошадиная», сколько его помню, просто приехал он в Питер поздно, а там, где жил до этого, учителя как такового не было, и большую часть времени школа не работала. Шла война, героические пограничники и части ОГПУ гоняли басмачей, в школе преподавали на таджикском, киргизском и узбекском. Русские школы были только в городах, что-то успевала дать мать, в перерывах между постоянными командировками. В дневнике стояли отличные оценки, а когда приехали в Ленинград, тут и выяснилась глубина этих пробелов. Предлагали закончить обучение и идти в фабзауч. Но по гуманитарным предметам были сплошные пятерки, поэтому скрепя сердце ставили «три».

– Так, интересно! А что ж ты мне письменный-то завалил? Ну-ка, садись обратно. Держи! Решай, Петя, решай.

Угу, упростить выражение? Так, поехали! Сюда, сюда, меняем знаки, сокращаем, получаем. Готово!

Задача… Это – «Х», это – формула, вот это – в скобки, вычитаем, делим, ответ. Система уравнений… выражаем одну переменную через другую, подставляем, одно решение, подставляем, второе решение, ответ. Едем дальше, тригонометрическое уравнение: превращаем единицу в сумму квадратов обратных функций, сокращаем квадрат косинуса, выносим синус на скобки, получаем sin x · (sin x – cos x) = 0. Отсюда: x₁ = π ± 180, x₂ = π/4 ± 180.

– Готово, Александр Иванович.

– Марь Федоровна! Вы это видели?

– Видела, я всегда говорила, что Петруша – поразительный мальчик, сообразительный, но – ленивый, и пока его петух в темечко не клюнет, так и не пошевелится. Пусть перепишет начисто, и не карандашом, а ручкой. Медаль мы ему дать не сможем, у него тройка за прошлый год, а в аттестат пойдет пятерка. Садись, Петенька, пиши.

Тот тяжело вздохнул и своим бисерным почерком быстро переписал с черновика второй вариант годового и выпускного экзамена по письменной математике. Через пятнадцать минут оказался на 10-й линии перед школой. Завтра выпускной, а сейчас он свободен, как птица. Его мысли я читать еще не научился, а вот передавать свои уже могу.

– Петр! Сдал? – спросила его девушка в красивом белом фартуке, подошедшая сзади.

– Сдал, и переписал письменный.

– Как переписал?

– Ну, помнишь, Саня-Ваня говорил про тринадцатый билет на консультации. Вот он мне и достался.

– Ну и?..

– «Пять». Он еще шесть дополнительных вопросов задал, и я на все ответил, сам не знаю как, но ни разу не ошибся. Тогда он дал мне второй вариант контрольной, я же первый писал, ну и… как обычно. А здесь все четыре примера за пять минут решил. Мариша была ассистентом и все видела, сказала, чтобы переписал начисто, и тогда в аттестате будут одни пятерки. Ну, чо, как обещала: рекомендация с тебя!

– Ну ты же с пересдачей сдал на «пять».

– Но сдал ведь, уговор дороже денег, и в протоколе это записано. Так что завтра отдашь мне рекомендацию, в райком сам сбегаю.

– От тебя не возьмут, вместе пойдем.

– Вместе, значит, вместе, Кать. За тобой зайти? Во сколько?

– Нет, из школы пойдем, после выдачи аттестатов. Пока будут родителей поздравлять, успеем туда и обратно.

– А вдруг никого не будет? Всё бюро разойдется по школам, ищи их. Давай сегодня?

Комсорг наморщила лобик и нехотя согласилась. Через полчаса она появилась снова из дверей школы, возле входа которой уже было гораздо больше людей, выходили счастливчики, сдавшие устную математику, но Петр, несмотря на то что не успевал пересказывать вновь и вновь приключившуюся с ним историю, все-таки посматривал на дверь.

– Эй, вы куда? – раздалось несколько голосов.

– Я сейчас вернусь, мы в райком РКСМ. Я обещала, если сдаст без троек.

Пять кварталов по тенистому Большому, правда молчком, с Катей он почти не разговаривал, и вообще, было заметно, что они не дружили.

– Петя, а ты так и не сказал, в какое училище хочешь пойти.

– В самое далекое, чтобы отчима не видеть. Маму, правда, жалко.

– А что так?

– Злой он, и жадный. В общем, у мамы, меня и Верки одна бухгалтерия, а у них другая. Если я уеду, то Верке больше будет доставаться.

– А мне казалось…

– Да ты ж его никогда не видела.

– Как не видела, видела, они по выходным на набережной гуляют втроем.

– А нас – пятеро. Поняла?

– Теперь поняла.

– Может быть, если я уеду, Веруська с Нинкой вообще-то не разлей вода, то Верке легче будет. Она еще маленькая…

В здании райкома Петр немного потерялся, потому что Катя бегала туда-сюда, кого-то разыскивая. Наконец, появилась, уже без школьного фартука.

– Так, Ночных, сказали, чтобы ты сам подошел в тринадцатый кабинет. А я пойду, держи свою бумагу. До завтра.

В тринадцатом кабинете сидел молодой бровастый капитан с эмблемами кавалериста. Петр, вся жизнь которого в основном прошла на пограничных заставах, четко отрапортовал о прибытии.

– Садитесь, товарищ Ночных, вот вам анкета, заполняйте. – Сам он продолжал заниматься другими документами, куда-то уходил и приходил, а Петр на небольшом столике заполнял свою анкету, пропуск в другой мир. Пришлось немного помочь, тем, что знал, и что не захотел писать этот очень самостоятельный человечек. В том урезанном виде его анкета просто не пройдет.

– Готово?

– Готово, товарищ капитан!

– Так! Ух ты, из дворян! – довольно улыбаясь, проговорил капитан, как будто бы врага народа поймал.

– Из дворян, товарищ капитан, и папа, и мама, но вы читайте дальше, отец – с 1913 года в партии. Еще до войны, до той войны. Георгиевский кавалер, кавалер ордена Красного Знамени, и награжден золотым революционным оружием. Вручал лично товарищ Сталин. Оружие у меня дома висит. Могу показать подпись товарища Сталина на этом документе. Мать вместе с ним воевала, была начальником штаба, а я в тачанке родился в шестой армии РККА. Командовал ею бывший генерал-майор Генерального штаба Самойло. Отец с ним всю Империалистическую прошел и всю Гражданскую. Он мой «крестный», и не потому, что меня крестили, а потому, что он предложил меня Петром назвать. Это – который Перекоп брал в двадцатом.

– Почему мать ушла из НКВД?

– Потому что ее непосредственным начальником был назначен человек, лично ответственный за смерть моего отца.

– Фамилия!

– Кого?

– Того человека.

– Капитан госбезопасности Соколов.

– А вы когда в Туркестан приехали?

– В двадцать третьем. Уехали в тридцать шестом.

– Почему?

– Мать замуж вышла, а Ночных перевели в Ленинград.

– А фамилию почему сменил?

– Ночных настоял, мать его поддержала, я не хотел. Но мать очень просила, это еще там было. Голодали мы, брат мой, младший, умер в Оше, от голода. Мать хотела оттуда уехать.

– Так Мадамин-бека при вас?..

– Да, отец руководил этой операцией, а мама была его начштаба.

– Я подпишу тебе направление. Вспомнил я эту фамилию. Хвалили его очень. И жену его тоже хвалили. Лично не знал, но их всегда в пример ставили. Так, давай смотреть: здесь мест нет, команда набрана. Стоп! Сбил ты меня! Медкомиссия?

– Есть. Прыжки с парашютом – есть, и год и три месяца в аэроклубе, летная книжка есть. Самостоятельно не выпускался.

– Тогда всё, смотрим дальше. Нет, нет, тоже все забито, что ж ты так поздно?! Угу, есть, но в дополнительном наборе, одно место. Учти, можешь просто скататься, если всех, кто по списку, возьмут. Зато у теплого моря побудешь. Деньги-то есть?

– Ну, скопил немножко.

– Ты их там не транжирь, туда-то ты доедешь в команде, а обратно платить за всё придется.

– Да у меня билет в один конец, товарищ капитан. Если что – там останусь, хвосты самолетам заносить.

– Ну, гляди! Мать пожалей, ты ей здесь нужен будешь. Держи повестку, время там указано. Давай!

Петр буквально вылетел из тринадцатого кабинета! Выскочил из райкома и побежал домой. Тут вмешался я:

– Куда бежим? Там никого нет, так что радоваться некому. Надо идти в школу.

Тут я впервые разобрал его мысли: «Блин, дурь какая! На фига мне в школу? Чё за ерунда, я ж ее закончил!

– Нужна лаборатория, надо сделать платинит. Давай-давай! Шевели ножками, сумку забыл!

– Ой, блин! Папина сумка!

И Петр прибавил ходу, почти бежал по Большому проспекту по левой стороне, по самому пеклу. Свернул на Десятую, пробежал мимо штаба базы, ЛенВМБ. Слезно молил Дарью Степановну, что забыл сумку в двадцать первом кабинете. Сумка оказалась на месте, и после этого я направил его в химическую лабораторию. Там сидел лаборант Лева, который готовился к экзамену в Техноложке.

– Лева! У тебя никель есть? – спросил я его через Петра.

– Ну и чё? Есть.

– Мне нужно пятьдесят или сто граммов.

– Столько не дам. А у тебя папиросы есть?

– Есть, но столько – не дам.

– Жмот. Три папиросы, и по рукам!

– Идет! – Поменялись.

– Теперь на третий этаж, в физику, – дал я ценное указание Петру. Тот почесал затылок, но пошел наверх.

Лаборантка Настя сидела в лаборатории и скучала: Виктор Николаевич ушел к Марьяше, директору, и уже почти час оттуда не возвращался. А Насте наскучило сидеть взаперти в узком и длинном кабинете лаборатории. За окном сверкало лето, столь редкое в наших широтах, по набережной бродили курсанты «Фрунзэ́», завидные женихи, у которых закончились занятия. Настя сегодня надела новое платье, купленное позавчера по талонам на галантерею, и мечтала познакомиться с очередной жертвой, а не ждать танцев в училище. Ее мысли нарушил несносный Ночных:

– Анастасия, а где Виктор Николаевич?

– У Марьяши, обещал вернуться.

– Индукционку починили?

– Ну и что? Опять хочешь сжечь?

– Да нет, ты же помнишь, что Татьяна просыпала флюс, вот она и бахнула. Мы тут с Николаичем хотели новый сплав сделать. Я компоненты принес.

– Ты ври, да не завирайся! Мне об этом – ничего не известно. Вот журнал, здесь никакого 10 «Б» нету. – Настя показала высунутый язык Петру. Тот порылся в своей сумке и вытащил из нее записку, где рукой Яхонтова, школьного физика, было написано: предоставить оборудование.

– Ты мне ее уже показывал, и не один раз.

– Так опыт продолжается!

– Жди Виктора Николаевича, или сходи за ним.

Пришлось идти вниз и заглядывать к Марьяше. Перед этим Петр на листке написал: Платинит: Ni-C-Fe сплав 33,3:33,3:33,3.

Виктор Николаевич вышел из кабинета директора:

– Что хотел, Петя?

– Виктор Николаевич, я тут никель добыл, чтобы сделать новый сплав для ножек радиоламп. Смотрите!

– Так, Петя! Никель расплавить просто так не удастся, он окислится.

– Под флюсом, в качестве флюса – стекло.

– Годится! Затем добавляешь железо, и только после этого – уголь. Древесный не сыпь, лучше добавлять графит. Постой, а зачем?

– Лампу хочу сделать, пентод.

– Петя! Чуть нагреешь, и она расколется, требуется платина или молибден.

– Вот и посмотрим! – парировал я, через Петра, возражения учителя физики.

– Ладно, скажи Насте, что я разрешил.

– Она не верит.

– Отнеси ей записку и скажи, что я ее отпускаю. Без меня не уходи, нам еще долго, заполняем аттестаты зрелости.

Вернувшись и показав Насте новую записку, Петр надел фартук, снял с полки тигель, взвесил и высыпал в него никель в форме капелек, полученный у Левы. Покопался в мусоре, выбирая битые радиолампы и пробирки из «химического» стекла. В ступе превратил осколки в мелкий порошок и покрыл им металл в тигле. Включил электропечь и надел шапку с очками. Я напомнил ему, что температуру плавления надо посмотреть. Найдя никель и присвистнув, что требуется аж 1600 градусов, Петр выставил указанное число на лимбе немецкой индукционной печки. Потом занялся взвешиванием мелких двадцатимиллиметровых гвоздей. Отвесил он и пятьдесят граммов графита.

– Он же выгорать будет в присутствии кислорода, готовить надо в три-четыре раза больше, и смотреть по объему сплава, а не по количеству высыпанного графита.

В качестве заготовок шли выдернутые из круглых батареек аноды, с которых Петр удалял медные колпачки и еще раз протирал от следов электролита. Раздался квакающий звук печи, которая достигла заданной температуры. Гвоздики переместились в сплав без особых проблем, а графита ушло почти 200 граммов, прежде чем объем сплава достиг заданного объема. Вакуумная печь подошла бы больше, но ее не было. Несмотря на обилие всяческого инструментария – это всего-навсего школьная лаборатория. Дальше процессом управлял только я: разделил сплав на три части, отлив три удлиненных брусочка красноватого металла. На имевшемся вальковом прессе прокатал 0,5 мм проволочины. Натянув девять проволочин между двумя направляющими с десятью проточками, с помощью газовой горелки посадил двухмиллиметровые основания для будущих ламп. Петр перекусил аккуратно кончики, привел в порядок стол, за которым работал, и спустился к кабинету директора. Еще раз постучался, передал Виктору Николаевичу ключ от лаборатории, один из изготовленных образцов и лист бумаги, на котором были изображены пентод 6П14П и лучевой тетрод 6П45С. Изображение было в масштабе 3:1, поэтому никакого удивления у преподавателя не вызвало. Более того, Петр отвлекал его от работы, поэтому, сунув все в карман, Виктор Иванович протянул Петру руку и быстро с ним распрощался.

Здесь требуется отметить одно обстоятельство, непонятное для проживающих в XXI веке: радиодело и радиолюбительство в те годы было общенародным увлечением, как сейчас гаджеты и переписка в соцсетях. Гибель дирижабля «Италия» и счастливое спасение части его экипажа принесло мировую известность радиолюбителю из деревни Вознесенье-Вохма в Северо-Двинской губернии Николаю Шмидту. С 1925 года в СССР выпускается научно-популярный журнал: «Радио всем», в котором давались схемы, описывались принципы работы радиопередатчиков и радиоприемников, способы производства кустарных радиоламп. Все это можно сравнить, в качестве прямой аналогии, с процессом создания NIX-подобных операционных систем, где код открыт, и любой может его совершенствовать, в расчете на самородков-самоучек, которые найдут способ произвести дешевые и качественные радиолампы, методы и способы снизить шум, и, в конце концов, просто подготовить большое количество радистов и радиоспециалистов для РККА. Необходимые для работы элементы конструкции извлекались из сгоревших ламп, приобретались в магазинах «Сделай сам», заказывались по почте из Москвы и Ленинграда. Все это носило массовый характер, и я видел у отца на столе в его маленькой комнате эти журналы, самодельный приемник, несколько блоков будущего передатчика и отдельно лежащую в ящике стола лампу СО-242, на основе которой теоретически можно было собрать выходной каскад маломощного передатчика. На выходе из школы посмотрел на часы: 14:36. Мимо проходил трамвай № 6, чуть пробежав, Петр зацепился рукой за ручку и запрыгнул на заднюю площадку. Трамвай был забит, что сильно его обрадовало: есть возможность проехать «зайцем». Кондуктор только кричала: передавайте деньги за проезд, но самостоятельно передвигаться по переполненному вагону отказывалась. Сразу за мостом Свободы Петр соскочил с трамвая на повороте на Боткинскую, навстречу шел трамвай № 20, который он пропустил, а затем запрыгнул на заднюю площадку. Трамвай неторопливо постукивал колесами на стыках и был «наполовину пуст», поэтому избежать приобретения билета не удалось. Пришлось показывать ученический билет и платить 20 копеек на следующей остановке. Я ему уже успел «сообщить» цель нашей поездки. Так как «решение» принималось именно «им», то возражений не последовало. Его маленькая хитрость: прикинуться зубрящим математику прилежным учеником, не проскочила, кондуктор был строг и суров, с деньгами пришлось расстаться.