Текст книги "Столпы мудрости"

Все уходящее

1

Учитель редко говорил о выгоде, судьбе и человечности.

2

Житель улицы Состоятельных сказал:

– Как велик Конфуций! Его ученость необъятна, вот только не сумел ни в чем прославиться.

Учитель, услышав об этом, обратился к своим ученикам:

– Чем же мне заняться? Заняться ль управлением колесницей? Заняться ли стрельбой из лука? Займусь-ка управлением колесницей.

3

Учитель сказал:

– По ритуалу, шапке надлежит быть из пеньки, но ныне ее делают из шелка, что дешевле, и в этом я следую за всеми. По ритуалу, надо кланяться внизу у входа в залу, но ныне кланяются наверху, что дерзко. Пусть буду против всех, но кланяюсь внизу.

4

Учителю были чужды четыре недостатка: склонность к домыслам, излишняя категоричность, упрямство, себялюбие.

5

Когда Конфуцию угрожали в Куане, он сказал:

– Разве после смерти государя Просвещенного тут, во мне, не уцелела просвещенность? Если бы Небо пожелало эту просвещенность погубить, то я не смог бы приобщиться к ней. Но Небеса ее не погубили. А куанцы… Как им со мною справиться?

6

Кравчий спросил Цзыгуна:

– Как много у Учителя способностей, талантов! Он обладает высшей мудростью?

Цзыгун ответил:

– Воистину Небо позволило ему приобщиться к высшей мудрости. Еще он наделен многими талантами.

Учитель, услышав об этом, сказал:

– Знает ли меня кравчий? Я был незнатен в молодости, поэтому знал много простых профессий. А много ли умеет благородный муж? Совсем немного.

7

Лао сказал:

– Учитель говорил: «Я умел много, так как не был испытан на службе».

8

Учитель сказал:

– Есть ли у меня какие-либо знания? Их нет. Но когда селяне просят у меня совета, я, не имея никакого представления об их деле, выясняю только, где его начало и конец, и больше ничего не объясняю.

9

Учитель горестно изрек:

– Не прилетает благовещий феникс, не шлет река предначертаний, свершается мой час последний!

10

Когда Учитель встречался с человеком в траурном либо церемониальном одеянии или со слепцом, то при виде их всегда вставал, а подходя к ним, непременно ускорял шаг.

11

Печально вздыхая, Янь Юань сказал:

– Смотрю – оно все выше, вникаю – все сокрытей, гляжу – передо мною, то вдруг уж позади. И вот когда все мои силы на исходе, оно как будто уже рядом. Я хочу следовать за ним, но не могу.

Учитель сразу все не раскрывает, умеет завлекать людей. Он всесторонне просвещает нас и сдерживает ритуалом.

12

Учитель тяжело заболел, Цзылу послал к нему для несения службы своих учеников. Когда Учителю стало лучше, он сказал:

– Уже давно Цзылу совершает лицемерные поступки. Кого я обману, считая, что обрел подданных, когда на самом деле их у меня нет? Небо обману? Ужель мне лучше умереть в окружении подданных, чем на руках моих учеников? Пусть даже и не удостоюсь пышных похорон, но ведь меня не бросят после смерти на дороге!

13

Цзыгун спросил:

– Есть тут у нас изделие из прекрасной яшмы. Спрятать ли его в шкатулку и хранить или продать достойному ценителю?

Учитель ответил:

– Продать! Продать! Я жду ценителя.

14

Учитель хотел уйти жить к восточным варварам. Кто-то воскликнул:

– Как же Вы сможете там жить? Они ведь так грубы!

Учитель ответил:

– Какая грубость может быть там, где благородный муж?

15

Учитель сказал:

– Когда из Вэй я возвратился в Лу, музыка была исправлена. Все оды, гимны обрели свои места.

16

Учитель говорил:

– На стороне служить князю и сановникам, а дома – своему отцу и старшим братьям; не сметь пренебрегать заботой об умерших и пьяным от вина не быть – что есть во мне из этого?

17

Учитель, стоя на берегу реки, сказал:

– Все уходящее, как эти воды, не прекращает своего движения день и ночь.

18

Учитель сказал:

– Я не встречал еще того, кто любил бы добродетель так же сильно, как чувственные наслаждения.

19

Учитель сказал:

– К примеру, если, насыпая холм, я останавливаюсь, хотя мне надо еще высыпать последнюю плетушку, чтобы завершить работу, то эта остановка зависит от меня. Или к примеру, если, ровняя землю, я высыпаю сначала лишь одну плетушку, то это будет продвижение вперед, которое зависит от меня.

20

Учитель говорил:

– Это не Хуэй ли был, кто никогда не отвлекался, когда я с ним беседовал?

21

Учитель сказал о Янь Юане:

– О нем моя кручина! Я видел, как вперед он продвигался, но никогда не видел, чтобы останавливался.

22

Учитель говорил:

– Бывает, появляются ростки, но не цветут; бывает, что цветут, но не дают плодов.

23

Учитель сказал:

– Младших по возрасту надо уважать. Как знать, возможно, в будущем они будут не хуже нас? Но не достоин уважения тот, кто не обрел известности, дожив до сорока – пятидесяти лет.

24

Учитель сказал:

– Как можно не соглашаться со справедливым замечанием? Но при этом важно самому исправиться. Как можно не радоваться деликатно высказанному совету? Но при этом важно вникнуть в его суть. Я не могу помочь тем людям, которые лишь соглашаются, но себя не исправляют и радуются, не вникая в суть.

25

Учитель сказал:

– Главное – будь честен и правдив; с теми, кто тебе не равен, не дружи и не бойся исправлять свои ошибки.

26

Учитель сказал:

– Можно с полководцем разлучить солдат. Но нельзя стремлений у простых людей отнять.

27

Учитель сказал:

– Это не Ю ли, кто не стыдится стоять рядом с одетыми в меха лисицы и енота, когда на нем накинут изношенный халат, подбитый сбившейся пенькой? Коль не завистлив и не жаден, что может сделать он дурного.

Цзылу эти стихи повторял всю жизнь. Учитель на это заметил:

– Для достижения добра этого недостаточно.

28

Учитель сказал:

– Становится известно, как стойки сосна и кипарис, лишь с наступлением холодного сезона.

29

Учитель говорил:

– Знающий не сомневается, человечный не тревожится, смелый не боится.

30

Учитель сказал:

– С кем можно сообща учиться, не всегда годен для того, чтобы вместе с ним идти по пути; с кем можно идти по пути, не всегда годен для того, чтобы вместе с ним на пути прочно стоять; с кем можно стоять прочно, не всегда годен для того, чтобы вместе с ним применяться к обстоятельствам.

31

«Колышутся, волнуются цветы на ветках сливы.

Я ли о тебе не думаю?

Да дом твой далеко отсюда».

Учитель по поводу этих строк заметил:

– Не думает. А если бы думал, то было бы недалеко.

Что дальше?

1

Учитель сказал:

– Я продолжаю – не творю; я верю в древность и люблю ее чистосердечно. Осмеливаюсь в этом сравниться с Лаопыном.

2

Учитель вопросил:

– В молчании запоминать, учиться ненасытно и наставлять других без устали – что есть во мне из этого?

3

Учитель говорил:

– Я чувствую печаль, когда не улучшают нравы, не уясняют то, что учат, а зная долг, не могут ему следовать и не способны устранить порок.

4

Учитель на досуге имел спокойный вид и выглядел довольным.

5

Учитель сокрушался:

– Как опустился я! Уже давно не снится мне князь Чжоу.

6

Учитель сказал:

– Привязан всей душой к пути, ищу поддержку в добродетели. Исполнен веры в человечность, утеху нахожу в искусствах.

7

Учитель говорил:

– Я всем даю советы, начиная с тех, кто мне приносит связку вяленого мяса.

8

Учитель сказал:

– Кто не проникнут горестным порывом, тех не просвещаю, непотрясенных не учу, не повторяю тем, кто не способен отыскать по одному углу три остальных.

9

Когда Учитель находился рядом с человеком в трауре, он никогда не наедался досыта.

10

В тот день, когда Учитель плакал, он не пел.

11

Учитель сказал Янь Юаню:

– Когда используют, то действуем, а отвергают, то скрываемся – так поступаем только мы с тобой.

Цзылу спросил:

– А с кем бы Вы, Учитель, были, когда б вели войска?

Учитель ответил:

– Не с тем, кто может броситься на тигра с голыми руками иль кинуться в реку, не дожидаясь лодки, и умереть без сожаленья. Но непременно – с тем, кто, приступая к делу, полон осторожности и со своей любовью к составлению планов добивается успеха.

12

Учитель сказал:

– Если бы богатства можно было добиться, то ради этого я стал бы даже тем, кто держит плеть. Но раз его нельзя добиться, я буду делать, что мне нравится.

13

Учитель относился бдительно к посту, войне, болезни.

14

Когда Учитель находился в Ци и там услышал музыку «Весенняя», то он в течение трех месяцев не знал мясного вкуса и сказал:

– Не ждал от исполнения музыки такого совершенства.

15

Жань Ю спросил:

– Учитель за Вэйского правителя?

Цзыгун ответил:

– Ладно, я его спрошу.

Войдя к Учителю, спросил:

– Что были за люди Старший Ровный с Младшим Равным?

– Они были древними достойными людьми, – последовал ответ.

– Они на что-нибудь роптали?

– Они стремились к человечности и обрели ее. На что же было им роптать?

Выйдя от Учителя, Цзыгун сказал:

– Учитель не за Вэйского правителя.

16

Учитель говорил:

– Я радость нахожу и в том, когда живу на отрубях с водой, сплю, подложив ладошку вместо изголовья. Богатство, знатность, обретенные нечестно, мне кажутся проплывшим мимо облаком.

17

Учитель сказал:

– Когда бы мне было добавлено еще немного лет, то в пятьдесят я взялся бы за изучение «Книги Перемен» и смог бы избежать больших ошибок.

18

Учитель пользовался образцовым говором, касаясь Песен, Книги и Обрядов. Всегда использовал при этом образцовый говор.

19

Князь Шэ спросил Цзылу о том, что за человек Конфуций? Цзылу не ответил.

Учитель сказал:

– А почему ты не сказал: «Вот это человек какой не помнит в горестном порыве о еде, испытывая радость, забывает все печали и не замечает подступившей близко старости»?

20

Учитель говорил:

– Я обладаю знанием не от рождения, но древность возлюбя, стремлюсь к ней всеми силами.

21

Учитель не высказывался о чудесном, силе, смуте, духах.

22

Учитель сказал:

– Я непременно нахожу себе наставника в каждом из двоих моих попутчиков. Я выбираю то, что есть в них хорошего, и следую ему, а нехорошего у них я избегаю.

23

Учитель молвил:

– У меня от Неба добродетель! А нечестивый правитель, что может он мне сделать?!

24

Учитель говорил:

– Сынки, вы, верно, думаете, что я скрытен. А у меня нет от вас тайн. Что я ни делаю, все разделяю с вами. Я именно таков, сынки.

25

Учитель обучал по четырем разделам: учености, поступкам, честности и преданности.

26

Учитель говорил:

– Я не надеюсь уж на встречу с человеком совершенной мудрости. Если удалось бы встретиться с благородным мужем, то этого было бы достаточно.

Учитель продолжал:

– Я не надеюсь уже встретиться с хорошим человеком. Если удалось бы встретить обладающего постоянством, то этого было бы достаточно. Трудно тому быть постоянным, кто, не имея, претендует на наличие, пустое выдает за полное, нужду считает избытком.

27

Учитель удил рыбу, но не пользовался сетью; охотясь с привязной стрелой, не бил сидящих птиц.

28

Учитель сказал:

– Бывают, видимо, творящие без знаний. Я не таков. Слышать же о многом, выбирать в нем лучшее и следовать ему, не забывать то многое, что видишь, – это в знании второстепенно.

29

С людьми Хусяна было трудно говорить. Но отрок из тех мест был принят Учителем.

Ученики пришли в недоумение.

Учитель им сказал:

– Я не позволил ему удалиться и разрешил войти, чтобы не быть излишне строгим. Если человек себя очистил прежде, чем войти, я одобряю его очищение без поручительства за то, что было сделано им в прошлом.

Статуя Конфуция в Китае.

Со временем конфуцианство приобрело статус официальной идеологии Китая. Хотя конфуцианство часто называют религией, в нём нет института церкви, и для него не важны вопросы теологии. Идеалом конфуцианства является создание гармоничного общества, в котором всякая личность имеет свою функцию. Конфуций сформулировал золотое правило этики: «Не делай человеку того, чего не желаешь себе».

Учение и философия Конфуция по-прежнему оказывают большое влияние на китайскую культуру и в настоящее время переживают возрождение. В 2018 году в Китае была открыта самая высокая в мире (72 метра) статуя Конфуция.

30

Учитель говорил:

– Далека ли человечность? Едва к ней устремлюсь, она ко мне приходит.

31

Сыбай из Чэнь спросил Конфуция о том, знал ли князь ритуал, и он ответил:

– Знал.

Когда Конфуций вышел, Сыбай, поклонившись Ума Ци, провел его вперед и стал расспрашивать:

– Я слышал, благородный муж лишен пристрастности. Он, что же, тоже может быть пристрастным? Ведь князь взял в жены деву из удела У, носившую такую же, как у него, фамилию, но дал ей имя «Первая из У». Коль знает ритуалы князь, то кто же их тогда не знает?

Ума Ци поведал все Учителю, и он воскликнул:

– Мне везет. Люди непременно узнают о каждой из моих ошибок.

32

Когда Учитель пел в компании с другими и ему нравилось их пение, то он просил начать сначала и лишь затем к ним присоединялся.

33

Учитель говорил:

– В учености я, может быть, не уступлю другим, но в том, чтоб лично стать на деле благородным мужем, я не достиг еще успеха.

34

Учитель вопрошал:

– Разве посмею я претендовать на то, что обладаю высшей мудростью и человечностью? Но я стремлюсь к ним ненасытно, учу других без устали, вот это лишь и можно обо мне сказать.

Гунси Хуа заметил:

– Но мы, ученики, этому как раз не можем научиться.

35

Когда Учитель тяжко заболел, Цзылу просил позволить вознести молитву. Учитель у него спросил:

– А делают ли так?

Цзылу ответил:

– Делают. В Молитвеннике сказано: «Воздам молитву за тебя духам Неба и Земли».

Учитель возразил:

– Я уж давно молюсь.

36

Учитель говорил:

– Расточительность ведет к непокорности, а бережливость – к захудалости. Но лучше захудалость, чем непокорность.

37

Учитель молвил:

– Благородный муж спокоен, нестеснен, малых же людей всегда гнетут печали.

38

Учитель ласков был, но строг. Внушителен, но не свиреп, Полон почтительности и покоя.

Комментарии

«Учителем» в Китае называли человека, известного в Западном полушарии под именем Конфуция, или Кунцзы. (По-китайски его звали Кун Цю, где Кун – фамилия, а Цю – имя. Привычное нашему слуху имя Конфуций происходит от латинской транскрипции китайского словосочетания Кун фуцзы, в дословном переводе означающего «учитель Кун». Это латинизированное имя органически вошло в западную культуру, и заменять его на оригинальное уже не имеет смысла.)

В мировосприятии, психологии и биографии Конфуция можно выявить глубокое сходство с комплексом мотивов и схем, составляющих специфику ритуального сознания. Нередко отмечают, например, противоречивость Конфуция. В значительной мере так и есть. Он может быть то блаженно спокоен, то пребывать в безысходном отчаянии; увлеченность небесным началом не отрывает его от земли, рационалистичность не мешает ему предаваться мистическим настроениям, а его приверженность обыденному на поверку оборачивается возвышенной святостью. Но суть этой противоречивости заключается как раз в преодолении противоречия.

Изречения Конфуция кажутся отрывочными, даже вызывают порой ощущение недосказанности. Но основная причина этой фрагментарности другая: требование внешнего соответствия, соотнесенности с обстоятельствами, декорума или этикета, в котором Конфуций видит один из важнейших жизненных принципов, определяющих и характер речевого общения между людьми.

Жизненных ситуаций может быть до бесконечности много, их последовательность не подчиняется заранее намеченной логической схеме, поэтому и адекватной формой изложения, которое ориентируется на конкретный случай, служит именно отрывок, цепочка фрагментов, открытая для неисчерпаемого продолжения.

Излюбленное занятие Конфуция – определение понятий, но не однозначное, а в зависимости от того, с кем и при каких обстоятельствах он общается. Особенно много примеров такого рода можно привести из его бесед с учениками. Наиболее ярко это проявилось в эпизодах, когда он, отвечая на один и тот же заданный ими вопрос, давал каждому противоположные ответы.

Конфуций оперирует понятиями и определениями как знаками. Истинное, т. е. правильное, понятие или определение есть символ, отображающий как определяемый предмет, так и всю ситуацию, в которой он дается. В эту ситуацию включается и субъект познания, что придает понятиям Конфуция субъективную окраску. Но такая субъективность не равнозначна релятивизму, ибо представляет собой лишь конкретизацию общего положения.

В отличие от Сократа, который разбирает частные случаи и отыскивает среди них более общие ситуации, идя от конкретного к абстрактному, Конфуций ищет общее в пределах конкретного. Он не разделяет примеры по степени охвата ими явлений действительности, а указывает конкретные ситуации, между которыми наблюдается полное равноправие. Каждая из этих ситуаций – лишь отдельный, хотя и существенный, признак искомого явления. Но у Конфуция они предстают конечными и вполне исчерпывающими определениями. В данном случае происходит отождествление части с целым, частного с общим. Ориентируясь на «все, пронзенное одним», он стремится представить это всеединство в слиянии с частным и конкретным. Поэтому его понятия есть не просто этикетные знаки, а символы, выражающие через отдельные частные представления и образы идею целостности мира. Они составляют разновидность интеллектуальной символики с разомкнутым бесконечным смыслом.

С этим связано то, что можно было бы назвать терминологическим протеизмом Конфуция. Давая свои определения, первоучитель в зависимости от ситуации высказывается то так, то иначе, но каждый из этих вариантов уводит в бесконечную глубину к единой сути и потому неизменно оборачивается тождеством с другими высказываниями. Исходный мотив как бы постоянно повторяется в разных по форме, но близких по содержанию смыслообразах. Это семантическое единство терминов обусловливает их принципиальную метафоричность. Каждая категория в определенном плане оказывается иносказанием и знаком другой. Стоит только, как нить в клубке, «ухватить» один из терминов, и он потянет за собой все остальное. Например, принцип приспособления к обстоятельствам в качестве важнейшего жизненного правила есть лишь иное обозначение категории справедливости, которая тождественна тому, что делается в положенное время, посезонно, и несовместима с абстрактной преднамеренностью.

Это терминологическое «оборотничество» восходит к архаическим формам человеческого сознания и способствует выявлению истинного смысла этикетности в «Изречениях». Этикетность в первую очередь связана с понятием ритуала (ли), которое отождествляется именно с принципом уместности: Конфуций часто говорит о «незнании ритуала» как о нарушении соответствия между конкретным видом ритуального действия и социальным положением того, кто его совершает. Религиозный ритуал оказывается у Конфуция в основе всех общественных и нравственных норм, включающих и словесный этикет.

Конфуций призывает трепетать перед тем, что изрекают люди высшей мудрости, подразумевая под ними в первую очередь древних царей-праведников. Себя же он считает продолжателем и передатчиком их дела и слова – значит, его собственная речь, уже только по этой причине, должна содержать элементы, которые вызывают к ней чувство трепетного благоговения, т. е. имеют культовый характер.

Конфуций проявляет особую чувствительность к слову. Как навязчивая идея все время звучит у него требование быть осторожным в том, что говоришь. Его максимализм в этом вопросе таков, что косноязычие, затрудненность речи кажутся ему намного предпочтительнее красноречия, и он возводит их в добродетель.

Подобное отношение не могло быть продиктовано лишь соображениями обывательской осторожности. Внимательным в речи требуется быть прежде всего для того, чтобы слово не расходилось с делом. Это стремление среди учеников Конфуция приобретало иной раз курьезную форму. Сообщается, например, что один из них боялся услышать поучение, думая, что не сможет его исполнить. Но главная причина такого подхода к слову заключается даже не только в попытке избежать расхождения между словом и делом, а в буквальном понимании «правильного» слова как дела. Именно это представление о речевой магии и выступает у Конфуция на первый план. Благородный муж «прежде видит в слове дело, а после – сказанному следует». Речь как органическая часть ритуала есть уже не только речь, но и действие.

Необходимо добавить еще одно замечание, касающееся важной особенности перевода – его текстологической специфики. Существуют давние традиции в понимании и переводе на различные языки основных терминов конфуцианского учения. Это не означает, что к настоящему времени имеется какое-то, пусть даже относительное, единство взглядов по данному вопросу. Исходным во многих работах становится поиск точного и конкретного смысла того или иного слова, однако в результате исследователь нередко оказывается перед целым набором самых различных значений. Тогда начинают говорить об условности принятого перевода, хотя им и продолжают пользоваться.

Но как было выяснено выше, у родоначальника конфуцианства вовсе нет системы четких и достаточно однозначных понятий. Это, конечно, не означает, что следует вообще отказаться от поиска соответствующей терминологии. Несмотря на текучесть и изменчивость логических форм, они все же не превращаются в некую бесформенную, хаотическую массу. Слово у Конфуция имеет, как правило, семантическое ядро и отличается той или иной смысловой направленностью, которую и следует прежде всего отражать в переводе. Конечно, такой перевод в любом случае будет носить несколько условный характер, не исчерпывая до конца смысла оригинала. Но это, видимо, неизбежные издержки, которые могут быть компенсированы введением дополнительных вариантов перевода, выражающих семантические оттенки слова в разных контекстах.

Именно такова проблема перевода, например, такой важнейшей категории в учении Конфуция, как жэнь. Первоучитель сам иногда затруднялся в ее определении. Поэтому она представляет, видимо, самую большую переводческую проблему. Жэнь переводят по-разному: «высшая добродетель», «доброта», «гуманность», «человеколюбие», «человечность», «истинно человеческое начало», «благоволение», «милосердие» и т. д.

Можно найти основания для каждого из перечисленных вариантов. Конфуций однажды определил жэнь как «любовь к людям». Но он привносил в понятие любви значение экономии, бережливости и считал суть человека не только земной, чисто человеческой, но и небесной. Его «любовь к людям» значила, что надо экономно, бережно относиться к ним как к тому, что представляет небесное начало на Земле. В то же время эта любовь имеет значение благодеяния, милости со стороны вышестоящего лица. С учетом того, что такая милость соединяется с терпимостью и способностью прощать простых людей, становится возможен перевод жэнь словом «милосердие» (и я использовал его в своих предыдущих работах). И все же «милосердие» не может служить достаточно адекватным отражением понятия жэнь, вызывая к тому же несколько иные ассоциации, привычные для западной культуры. Остается, видимо, переводить жэнь словом «человечность», отражающим, пусть хотя бы формально и частично, графическую структуру этого иероглифа, который состоит из двух знаков – «человек» и «два», полностью сознавая условность данного перевода. Утешением может служить то, что и его иероглифическое изображение тоже ведь достаточно условно.

И. Семененко