Текст книги "На морских дорогах"

Глава одиннадцатая. Льды наступают с севера

В конце сентября сорок второго года мы с Иваном Дмитриевичем Папаниным приехали в Москву.

Город по-прежнему выглядел ополченцем во всеоружии. Но на улицах стало оживленнее. Появились дети.

Мы прибыли в столицу, чтоб обсудить ледовую обстановку на северо-востоке Арктики. Она была из рук вон плоха, план перевозок мог быть сорван. А задачи большие: надо снабдить необходимым все населенные места по Северному морскому пути.

Папанин собрал представителей тех организаций, кому нужно было доставить грузы. Кабинет его в доме на улице Разина полон. Иван Дмитриевич очень внятно обрисовал трудности.

– Я хочу слышать от вас, товарищи, одно, – закончил он. – Если мы завтра будем вынуждены прекратить движение судов в Арктике и не все грузы дойдут по адресу, кто и как пострадает?

Это было главным. Я внимательно слушал выступавших и был удивлен, что все без исключения сказали: голодать никто не будет. Кое-что осталось от прежних запасов, и до будущей навигации зимовщики вполне обойдутся тем, что есть.

Папанин поблагодарил присутствовавших и, когда все ушли, сказал мне:

– Слышал? Я еду в Архангельск. Там ждут дела. А ты оставайся. Если заинтересуется Анастас Иванович – рассказывай ему все подробно. Следи за обстановкой, радиограммы из Арктики пойдут через тебя.

– Будет исполнено, Иван Дмитриевич.

– Заведи свою карту, как в Архангельске, и следи за движением кораблей, – инструктировал Папанин. – Вникай во все. Если разбудят тебя среди ночи и спросят, где какой корабль, что делает, какой на нем груз, какая там ледовая обстановка – должен без запинки ответить. Надеюсь на тебя.

И уехал. В Управлении Главсевморпути из старших остались только начальник Политуправления Валерьян Дмитриевич Новиков и я, начальник штаба. Заместители Папанина – кто в Красноярске, кто на морских дорогах.

Вся страна находилась в тягчайшем положении. Фашисты яростно рвались к Волге и на юго-восток. Сталинградцы борются из последнего. Весь народ стремится помочь им.

Когда у нас – на Севере, в Арктике – случались неудачи, мы тяжело переживали, а каждую удачу воспринимали как вклад в разгром врага. Помню, каким праздником была для меня телеграмма Михаила Прокопьевича Белоусова из штаба восточной части Арктики о прорыве ледяного барьера военными кораблями. Шедшие на запад лидер «Баку», эскадренные миноносцы «Разумный» и «Разъяренный» и сопровождавший их теплоход «Волга» пробились в море Лаптевых. 18 сентября корабли вышли из Тикси, а еще через два дня они уже не нуждались в ледоколах, были отпущены в самостоятельное плавание и на шестые сутки благополучно прибыли на Диксон.

Я и сам в 1936 году принимал участие в проводке эсминцев – с запада на восток. Помню, что эсминцы обшивались по корпусу шубой из деревянных досок. Теперь тихоокеанские корабли подкрепляли Северный военный флот. Подтверждалось значение северной морской магистрали, окупались расходы на нее в мирное время.

Вскоре после отъезда И. Д. Папанина от М. П. Белоусова была получена другая важная радиограмма. Дословно не помню текст, но смысл ее был таков: ледовая обстановка усложнилась, дальнейшее пребывание судов в Арктике поведет к зимовке. Считаю необходимым дать указание всем судам, находящимся западнее мыса Шелагского, следовать на запад, а судам, находящимся восточнее, – на восток.

Я немедленно доложил начальнику Политуправления Новикову. Он позвонил Микояну, и мы тотчас были вызваны в Кремль. Когда вошли в кабинет к Анастасу Ивановичу, увидели огромную карту Северного морского пути, расстеленную у него на столе.

Кроме нас присутствовал заместитель наркома морского флота Александр Александрович Афанасьев и еще кто-то.

– Кто будет докладывать от Главсевморпути? – спросил Микоян.

Новиков назвал меня. Я зачитал телеграмму Белоусова, рассказал, где какие суда находятся, кто ждет их грузы.

Микоян слушал, думал. Потом спросил:

– Если поступим, как предлагает товарищ Белоусов, останутся ли на Севере люди без хлеба?

– Анастас Иванович! Папанин недавно собирал всех заинтересованных лиц и выяснил, что никто не пострадает, если не все сумеем перевезти, – ответил я.

– Превосходно. В таком случае я разрешаю прекратить работы в Арктике. Немедленно дайте ответ Белоусову… Кто у вас за этим проследит, товарищ Новиков?

– Бадигин.

– Дайте срочно телеграмму, товарищ Бадигин.

Так была закончена арктическая навигация 1942 года на востоке. В западном секторе она еще продолжалась.

Мне запомнился поучительный эпизод, относящийся к этому времени.

Не всем судам удалось уйти из Арктики на восток. Два парохода Наркомморфлота остались в береговом припае (лагуна Гугауге). Старшим был назначен капитан-дальневосточник В. А. Вага. Зимовка как зимовка. И вдруг в очередной радиограмме, за подписью Ваги, вместо привычных координат оказались новые. Проложил на карте: выходило, что пароходы вынесло в дрейфующий лед. И далеко вынесло… Ошибка в радиограмме? Тотчас доложил В. Д. Новикову. Если в донесении все правильно, пароходы и люди подверглись бы всем опасностям дрейфа в тяжелых льдах Чукотского моря.

Новиков забил тревогу. Вызвал Н. Н. Зубова, находившегося в Москве. Мы с Николаем Николаевичем в один голос заявили о сомнительности радиограммы и отговорили начальника Политуправления докладывать А. И. Микояну. Было решено вначале перепроверить.

В Наркомморфлоте решили иначе. Заместитель наркома, прочитав диспетчерскую сводку, тут же сообщил о «дрейфующих» пароходах в Кремль.

– Но почему мне не доложили севморпутовцы? – спросил Микоян.

На «расправу» был вызван проклинавший себя за уступчивость В. Д. Новиков. Он сказал, что ждем подтверждения, но тем не менее получил замечание.

Следующее утро принесло приятные известия: пароходы капитана Ваги стояли на прежнем месте, в координаты, как мы и думали, вкралась досадная ошибка. Новиков, не медля ни минуты, – к Микояну… Как мне потом рассказывали, для заместителя наркома морского флота этот переполох но прошел даром.

Пароходы благополучно отзимовали и 21 июня 1943 года были выведены из льдов.

Возвращаюсь к «своим» ледоколам, в конце 1942 года работавшим в Арктике. К 10 октября все они, кроме «И. Сталина», застрявшего на востоке, собрались в море Лаптевых у острова Большого неподалеку от пролива Вилькицкого. Тут были «Красин», «Адмирал Лазарев», «А. Микоян», «Ленин». Кому было нужно, забункеровались тут же с транспортного судна-угольщика. «Красин» производил тренировочные стрельбы. На всех ледоколах и судах, идущих на запад, была введена ночная светомаскировка.

Я в эти дни, по звонку Папанина, снова приехал в Архангельск.

Военная Беломорская флотилия готовилась конвоировать арктические транспорты и ледоколы. Особенно – ледоколы. От них зависели успех зимней навигации в Белом море и будущая навигация в Арктике.

Я глаз не спускал с наших ледовых богатырей.

22 октября «Красин» и «А. Микоян» находились в Енисейском заливе. Здесь 24 октября у мыса Шайтанского корабли встретились с караваном транспортов, идущих из Игарки под проводкой ледокола «Ленин». Помогал им и «Дежнев» – его подлечили после боя на Диксоне и вернули в строй.

Когда лед торосился, суда застревали. Потом начались непрерывные сжатия. Ледоколы, даже работая на полную мощность, оказывались бессильными. Чуть льды отпускали, выводили пароходы по одному. Не теряли ни минуты: пропустишь время – и суда вмерзнут до лета.

Только 1 ноября караван вышел на недавние разводья, покрытые десятисантиметровым льдом. Дело пошло веселее. Предполагалось, что к проливу Югорский Шар ледоколы и транспорты подойдут к Октябрьским праздникам…

Очень обрадовался я приходу в штаб Владимира Ивановича Воронина. Мы хорошо были знакомы с прославленным полярником.

Первое наше с ним совместное плавание состоялось на ледокольном пароходе «Леваневский», построенном в Ленинграде в январе 1941 года. Владимир Иванович был капитаном, я выполнял специальное задание Главсевморпути.

Воронин был теперь в офицерской форме. Это он, как ледовый лоцман, в навигацию 1942 года довел военные корабли до Диксона. Воронин рассказывал мне, как тяжело приходилось порой на эсминцах во льдах и как жалели военные моряки, что им не удалось сразиться с «Шеером».

Владимир Иванович очень хвалил команду «Дежнева»: «Наши-то, торговые, не хуже военных оказались».

Мы говорили долго, о многом. Воронин умел интересно рассказывать.

В штаб приходил и Сергей Васильевич Куницкий, капитан парохода «Беломорканал». Он только 28 октября отдал якорь в аванпорту Экономия. С Сергеем Васильевичем тоже старое знакомство: когда-то вместе плавали на стареньком лесовозе – он старпомом, а я матросом, правда, уже со штурманским дипломом в кармане. Ходили из Мурманска в порты Северной Европы, возили лес и руду. Высокий, представительный, с седой шевелюрой, Куницкий сказал:

– Пришел доложить о рейсе.

– Рассказывайте, Сергей Васильевич.

И я услышал интереснейшее сообщение.

– Покинули мы Исландию 12 августа, решились с капитаном парохода «Энгельс» Кириллом Васильевичем Косьянчуком на одиночное бесконвойное плавание к берегам Советского Союза. В порту офицеры конвойной службы смотрели на нас, как на самоубийц. Однако наши моряки хотели поскорее выйти в плавание и не трусили.

Мы тщательно готовились к рейсу. Судно покрасили в мутно-белый цвет, трудноразличимый в тумане. Вооружили нас хорошо: на корме четырехдюймовая пушка, крупнокалиберные пулеметы, устройство для сбрасывания глубинных бомб. Словом, были готовы ко всем случайностям… Погода благоприятствовала, все время шли в тумане. Утром 19 августа подошли к самому опасному месту.

– Медвежий?

– Точно, но мы севернее. «Горячий коридор» оказался горячим и для нас. Справа пересекла курс подводная лодка. Объявили тревогу, пулеметы ударили по лодке – она поспешно погрузилась. Хотели таранить, но лодка успела уйти в глубину.

– Так и отстала?

– Нет. Через несколько минут матрос Ефремов закричал: «Бурун от лодки слева по носу». Мы взяли бурун на прицел пушки, а вскоре рассмотрели и саму лодку. Дали выстрел, сбросили глубинную бомбу.

Сергей Васильевич вынул пачку ароматных сигарет. Мы закурили.

– Услышали глухой подводный взрыв, – затянувшись, продолжал Куницкий, – и возликовали. Но времени терять не стали. Я проложил курс на северо-восток, поближе ко льдам.

– Вы сообщили о потоплении лодки?

– Да, Константин Сергеевич, я был в штабе флотилии… Но в рейсе нам дальше не повезло. В ночь на 20 августа впередсмотрящие заметили в тумане белую полосу. Помню, кто-то сказал: «Вот и до льда дошли». Однако это был не лед, а берег. Я дал полный назад, но было уже поздно. Удар корпусом, плотно сели на рифы. У вражеского берега! По радио просить помощь не могли, боялись, фашист услышит. Но откуда здесь мель? Я терялся в догадках. Карта у нас была вроде исправная, английская корректура 1941 года, лоция тоже последнего выпуска. Однако берег острова Надежды (а это оказался он) показан неправильно.

Я остановил Сергея Васильевича, достал карту района Шпицбергена, недавно изданную Гидрографическим управлением. Нашли место аварии.

– Ну а дальше как?

– Еще хуже. К полудню туман рассеялся, мы на темном фоне скалистого берега – белое пятно, особенно заметное с самолета. Решили обследовать остров: вдруг придется оставить судно под фашистскими бомбами? Я забыл сказать, что на борту у нас находилась взрывчатка.

– Немаловажное обстоятельство.

– Вот именно. В разведку пошли мой помощник Иванов, Гончар и краснофлотец Сироткин. Они на шлюпке искали вдоль берега подходящее место для высадки. Такое место нашлось, но, когда стали подходить к берегу, шлюпку разбило прибоем, люди едва выбрались на землю.

Обратно на судно разведчикам пришлось возвращаться вплавь. А водичка здесь… Стали заводить якоря. А тут появилась зыбь, бьет о рифы. 22 августа дали машине ход и помогали лебедками тянуться к якорям. Сколько потратили сил и нервов, пока снялись наконец… К вечеру привели судно в порядок и двинулись дальше. Скажу прямо: не думал, что люди могут вынести такое. Двое суток непрерывно без сна и отдыха, в воде, на холоде.

Утром 25 августа приняли радиограмму с мыса Желания. На них напали.

– «Горим, горим. Огонь, много огня», – подсказал я на память первую радиограмму станции с Желания.

– Да, да. Ну, я севернее, севернее, обходил опасность. Еще перехватили радиограмму: «Сибиряков» сообщал о фашистском корабле. Я решил не заходить на Диксон, а следовать к проливу Вилькицкого.

29 августа прошел пролив. Когда оказался на безопасной воде, сообщил по радио, что «Беломорканал» жив, здоров. 3 сентября был в бухте Кожевникова, а одиннадцатого – устье Яны. Принял в Тикси уголь и рыбу и снова вышел на запад от новоземельского пролива в сопровождении конвоя. 28 октября – докладываю вам. Ну, вы знаете, что и Косьянчук на «Энгельсе» дошел до дому.

Сергей Васильевич посетовал на общие трудности длительных плаваний:

– Год в море. Ничего не знаем о семьях – как они? Живы ли, здоровы? Это действует на экипаж. Помогите людям хоть сейчас связаться со своими.

Я обещал сделать все, что возможно.

Одиночные плавания в войну очень опасны. Транспорты, идущие караваном, находятся под защитой военных кораблей. В конвоях начеку служба обнаружения противника, воздушного и подводного. Даже если потопят пароход, есть спасательные суда.

В одиночку надеяться не на кого. Если сообщить о беде по радио, по твоим координатам вражеский самолет или подводная лодка может уничтожить и тебя, и того, кто устремится к тебе на помощь… Не раз так бывало.

Не случайно одиночные плавания в северных водах допускались лишь в крайнем случае. Война была таким крайним случаем. И пароходы-одиночки, рискуя всем, тоже вносили свой вклад в победу. Вслед за нашими в одиночное плавание пошли и союзные транспорты.

Глава двенадцатая. Пароход «Декабрист» и первый лед на Двине

Днем четвертого ноября радист парохода «Декабрист» Борис Щербаков отстучал в эфир «SOS»:

«12 часов 45 минут. Торпедированы в широте 75°30', долгота 27°30'… Кто слышит меня, отвечайте».

Радиостанция Диксон приняла сигнал бедствия и повторяла его для всех судов в полярных водах.

Еще несколько часов слышали голос парохода: «Крен увеличивается… в машине вода»… «Левые котлы потушены. Медленно погружаемся, крен увеличивается».

В 22 часа 40 минут последнее сообщение: «Судно тонет. Команда садится в шлюпки. Работаю последний раз. Ухожу в шлюпку. Спасайте нас». «Декабрист» затонул приблизительно в 60 милях к югу от острова Надежды, острова, возле которого недавно бедствовал «Беломорканал».

Моряки были потрясены гибелью ветерана советского торгового флота. «Декабрист» был в нем, пожалуй, вторым по величине. Еще учась в мореходке, я мечтал попасть на него хотя бы матросом.

31 октября пароход покинул Исландию и самостоятельно, без охраны вышел в плавание, направляясь в Белое море. На траверзе острова Надежды появились фашистские самолеты. «Декабрист» открыл огонь (вооружен он был неплохо). Капитан Степан Поликарпович Беляев все время выпускал ракеты с парашютами на тонкой проволоке, мешая врагу целиться. В то же время пароход маневрировал, уклоняясь от торпед. В результате все бомбы и торпеды были сброшены в воду.

Но самолеты возвращались все снова и снова. Одна бомба попала в судно. Затем левый борт пробила торпеда, лопнули переборки. Носовое орудие вышло из строя, заклинилась скорострельная пушка. Боцман Петров-Старикович и матрос Фомин спустились за борт и работали в ледяной воде, заводя пластырь на пробоину. Чтобы уменьшить поступление воды в трюмы, шли задним ходом. Однако вода неумолимо затопляла пароход. Появился крен на левый борт. Заливало топки котлов и машинное отделение. Да тут еще начался шторм. Только тогда капитан Беляев приказал покинуть судно…

Судьбу моряков «Декабриста» мы узнали лишь после войны. И то только тех, кто сел на шлюпку номер один: Беляева и еще восемнадцати человек. Их пригнало ветром к острову Надежды и волной выкинуло на берег.

Больше года пробыли они на острове – голодные, обессиленные, больные. Для большинства из них остров стал последней пристанью.

В один из августовских дней на остров заплыла ремонтироваться вражеская подводная лодка. Забрали капитана, а за остальными приплыли через три месяца, в октябре 1943 года.

Поместили всех в Норвегии в концлагерь.

Когда я писал эту книгу, мне довелось встретиться с Н. М. Натальич– судовым медиком «Декабриста». Несмотря на перенесенные страдания, она была здорова и полна жизни.

Из гитлеровского лагеря смерти капитан Беляев, Натальич и матрос Бородин были освобождены благодаря помощи норвежских патриотов. После победы все вернулись на Родину. И снова пошли на суда торгового флота.

Таким образом, из восьмидесяти человек команды «Декабриста», покинувших судно на четырех шлюпках, остались в живых только трое.

В год 30-летия Великой Победы на острове Надежды был открыт обелиск. Открытие прошло в торжественной обстановке. Памятник обращен лицевой стороной к морю. Слева поставили якорь с цепью. На камне высечена надпись: «Морякам советского парохода „Декабрист“, героически погибшего в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в 1942 г.».

* * *

В Архангельске вовсю шла загрузка союзных транспортов, прибывших с PQ-18. Они теперь принимали в свои трюмы лес и руду. Новый конвой выйдет в рейс под кодом QP-15. 17 ноября все транспорты должны быть на морском рейде, и изменить этот срок даже на один день очень трудно. Сроки выхода и все мероприятия по обеспечению безопасности на переходе согласовывались с английской военной миссией. А мер этих немало: тут и авиаразведка, и траление, и завеса из подводных лодок, и охрана союзных транспортов с воздуха.

Ледокольное обслуживание QP-15 Папанин возложил на меня. На мне лежала обязанность выколоть изо льда основательно примерзшие у причалов транспорты и вывести их к морю. Двина уже замерзла, и приходилось думать, как выходить из положения. Ледоколов-то ведь в моем распоряжении не было, кроме все той же «восьмерки». Договорился с Василием Александровичем Мироновым, капитаном архангельского торгового порта, разделить работу пополам. Я «выковыриваю» транспорты изо льда у причалов и вывожу их на русло, он – на рейд. Миронов был энергичным и бесстрашным в своем деле человеком.

Помню, иногда он забирался на пароходы, не требуя трапов, по тонкой длинной доске, переброшенной с мостика ледокола на борт судна. Английские моряки часто аплодировали Василию Александровичу.

Октябрьские праздники застали нас в трудах. Вести с фронтов все так же мало утешительны. 7 ноября я невесело провел на одном из судов. Хорошо помню чувство одиночества, охватившее меня в корабельной каюте, когда кончился праздничный ужин. Я вспомнил родителей, жену, дочь. Как они живут в далеком Омске? Здоровы ли? Как прошел у них праздник?! Встал перед глазами день 7 ноября, проведенный здесь, в Архангельске, девять лет назад, в 1933 году.

Я окончил мореходку во Владивостоке, плавал на дальневосточных морях, но хотел посмотреть Европу. С приятелем Толей Дренавским мы приехали в Ленинград. В отделе кадров пароходства оказалась большая очередь моряков, желающих попасть на пароход. Мы решили попытать счастья в Архангельске.

В город приехали вечером, в самом конце октября, и тут же отправились в Дом моряка на улицу Карла Маркса. Прошла неделя, наступили праздники. Жили мы в большой комнате на двенадцать коек. Комната была населена плотно. Но 6 ноября мы остались вдвоем с Толей, остальные разбрелись по знакомым и друзьям. В шесть вечера к нам вошел директор Дома моряков, крепкий, благодушный человек.

– Ребята, – сказал он добрым голосом, – хотите попасть на праздничный ужин в клуб водников?

– Хотим, – обрадовался Толя.

– Ну и прекрасно. Однако вам придется немного потрудиться. Надо доставить в клуб на Поморскую корзинку с посудой. Я позвоню директору, он мой друг, вас с благодарностью примут, и вы проведете праздник с лучшими нашими людьми.

– Согласны, – ответил за себя и за меня Толя.

– Одевайтесь, а я приготовлю корзинку.

Когда мы вышли на крыльцо, там уже стояла огромная плетеная бельевая корзина, доверху загруженная посудой. Толя приподнял ее за одну ручку и выругался: ноша оказалась очень тяжелой.

– Ну что ж, пошли.

Мы ухватили корзину с двух сторон и двинулись. Тяжесть оттягивала нам руки, и приходилось останавливаться каждые двадцать шагов. Нас вдохновлял ужин, танцы, концерт.

В трамвай нас с этой корзинищей не пустили, и от улицы Карла Маркса до Поморской мы тащились не меньше часа. Клуб был ярко освещен и полон народа. При входе стояли дежурные с красными повязками на рукавах.

Они велели нам оставить корзину у двери. Мы с важным видом потребовали директора клуба. Он появился и был весьма обрадован.

– Возьмите у них корзину, – сказал он дежурным, – отнесите буфетчикам.

– А как же мы? – опешил Толя. – Нам директор Дома моряков сказал, что вы пригласите нас на вечер.

– Я не знаю, что вам сказал ваш директор. У меня нет ни одного свободного места… За посуду большое спасибо.

– Ешьте сами свое спасибо, – Толя расстроился.

Мы вышли на темную улицу и ринулись в Дом моряка с надеждой увидеть его директора и восстановить справедливость. Однако дом был пуст. Только дежурный сидел за столиком у двери и читал книгу. И мы легли с Толей спать несолоно хлебавши…

Но что значат давние огорчения по сравнению с военными событиями этого года… Возникли совсем другие картины. Мне представилось, что в замерзшую Двину вошел с моря новый ледокол и с необычной легкостью пробивал русло и выкалывал замерзшие суда…

Даже в самое трудное время войны у меня никогда не возникало сомнений в победе над фашистами. Вера в свой народ, в партию была безгранична. Все мысли были о том, как скорее и лучше выполнить порученное мне дело.

И сны у меня в ту осень были однобокие: льды и ледоколы.

Утром 8 ноября 1942 года меня снова со всех сторон обступили ледокольные заботы. Еще в октябре из Арктики прибыл ледокольный пароход «Монткальм». Это было странное судно. Недаром про него говорили: «Курица не птица, „Монткальм“ не ледокол».

Он пришел из Канады минувшим летом и был передан Советскому государству. Судно было старое. Надводная часть корпуса проржавела и иной раз при очистке пробивалась насквозь. Водотрубные котлы плохо держали пар, для них требовались угли высоких марок, а наш воркутинский не мог обеспечить нужное давление. Вот «Монткальм» и работал вполсилы, едва ворочаясь во льду.

Когда стало ясно, что канадец отпадает, все надежды я возложил на «Седова» – он заканчивал починку на судоремонтном заводе «Красная кузница».

На небольшом ледокольном буксире отправился туда. Подобравшись к пароходу, на котором дрейфовал в Ледовитом океане, я вызвал капитана Э. Г. Румке. Он показался на палубе – полноватый, с добродушным круглым лицом, волосы светлые с проседью.

– Приветствую, Эрнст Германович! Как тут у тебя?

– Здравствуй, Константин Сергеевич, ремонт еще на два дня. Но машина готова.

– Великая просьба: немедленно снимайся. Надо околоть суда у причалов.

– По просьбе не могу, приказывай. По приказу через четыре часа буду готов. – Он обернулся к подошедшему старшему механику. – Вот механик говорит, угля всего на шесть ходовых часов.

Этого я не ожидал, новое осложнение.

– Переходи к угольному причалу. Насыпем уголь, – сказал я не совсем уверенно: с углем было не так-то просто.

– Хорошо, – отозвался Румке, – снимаюсь к угольному.

С Эрнстом Германовичем мы впервые встретились еще на «Садко», где я одно время был старшим помощником капитана, занимая место ушедшего в отпуск Эрнста Германовича. Когда он вернулся, я остался вторым помощником, и мы вместе участвовали в высокоширотной экспедиции и вместе зимовали. Характер Румке был мне хорошо известен: добрейший, тишайший, он всегда был верен своему слову.

– Не подведи, Германыч, – сказал я все же на всякий случай. – Понимаю, «Седов» не приспособлен к околочным работам, но только он может выручить. Работай осторожно, не продырявь «союзный» корпус.

Эрнст Германович поднял руку в знак понимания.

Из ближайшего телефона позвонил начальнику порта Дикому, попросил прислать на уголь грузчиков.

– Будут, – сказал Георгий Иванович. – Даю на «Седов» бригаду Шадриной. Работницы верные.

Я всегда удивлялся энергии Георгия Ивановича. Вот кому пришлось поработать в военные годы! Ни дня, ни часа отдыха. Все свои силы вложил бессменный начальник Архангельского порта в дело победы над врагом.

Во время разговора с Диким узнал: 13 ноября умер капитан А. К. Бурке…

Я отправился по всем причалам, где стояли транспорты. Еще раз предупреждал капитанов: будьте готовы к выходу на рейд. После двадцати четырех часов разъездов составил для Румке трафик очередности околки.

На угольный причал я добрался к 11 часам. «Седов» стоял у стенки, вокруг темно и тихо. Уголь не грузили. Оказалось, начальник арктического пароходства не счел своей обязанностью бункеровать суда, работающие на Двине. Два часа пришлось «висеть» на телефоне, пока не пришло наконец распоряжение дать уголь.

Я рассказал бригаде Шадриной обстоятельства дела. Женщины за четыре часа погрузили на «Седов» воркутинского угля на пять ходовых суток.

Все это хорошо вспоминать, а ведь тогда было 16 ноября – канун железного срока выхода конвоя в море.

Эрнст Германович принялся за работу споро. Я даже не ожидал, что дело пойдет так быстро.

Рано утром 17 ноября QP-15 в составе двадцати восьми судов начал движение.

Он был последним в порядке конвоев «PQ – QP». В конце 1942 года их зашифровали по-иному.

Проводы QP-15 были нашей первой ледовой операцией в начале зимы 1942/43 года. Еще не все суда выведены в море, а лед крепчал быстро. Ледокольный пароход «Седов» и ледокол «восьмерка» уже не справлялись. Нескольким пароходам грозила зимовка у портовых причалов. А ведь каждый из них мог привезти из Англии или США но нескольку тысяч тонн военных грузов. Многих трудов стоило, по они ушли, эти суда.

Хочу рассказать об одном трудовом подвиге в ходе ноябрьских погрузок-выгрузок.

На Бакарице разгружали пароход «Петровский». Пока кран снимал носовые палубные грузы, судно основательно вмерзло в лед. А как быть с остальными трюмами? Подвинуть кран не было никакой возможности. И тогда грузчики помогли передвинуть судно – без ледокола, который выкалывал готовые к выходу в море пароходы в двух десятках километров ниже по течению.

Коллектив грузового участка, которым руководил Александр Алексеевич Ильичев, решил вручную разбить лед вокруг «Петровского» и продвинуть его вперед. Работали с утра до вечера, и вот вдоль корпуса затемнела майна. Завели концы на причал и с помощью лебедок и судовой машины попытались продвинуть судно. Оно ни с места. Снова взялись за пешни. Майна у бортов стала гораздо шире. Опять пустили в ход лебедки, судовую машину. Пароход сдвинулся и медленно прополз вперед на половину корпуса.

Теперь кран мог снять тяжеловесы с большей части палубы. Осталась кормовая. Требовалось еще продвинуть судно. Грузчики снова вышли на лед с пешнями. На этот раз было сложнее. У форштевня лед набился толстым слоем. Надо убрать его.

Справились и с этой задачей. Особенно отличились грузчики Филиппов, Дементьев и Бакулин, вложившие много труда и выдумки. Без ледокола судно два раза перешвартовали во льду и все палубные тяжеловесы сняли. Теперь можно было очищать и трюмы: тут кран не нужен, достаточно силы судовых стрел.

С гордостью смотрели грузчики на тяжело груженные вагоны, уходившие с причала на фронт…

* * *

После закрытия навигации в западном районе у Диксона скопилось около четырех десятков транспортов, шесть ледоколов и ледокольных пароходов.

Предстояло все их вывести. Особенное значение, как всегда, придавалось ледоколам.

А еще 13 октября мы узнали, что авиаразведка обнаружила на острове Междушарском фашистский самолет. Это вблизи формирования наших конвоев!

Немедленно обстреляли вражеский самолет, однако он сильным ответным огнем отогнал нашего разведчика.

Когда с базы прилетели другие советские самолеты, фашистский разбойник успел исчезнуть. Обследование острова показало, что противник устроил здесь посадочную площадку, радиостанцию. Несомненно, отсюда, у входа в губу Белушью, враг мог многое наблюдать.

Иван Дмитриевич, рассказывая мне об этом происшествии, поморщился:

– Наверно, военные нас обвинят, что не доглядели. Земля-то наша, арктическая.

Как стало известно после войны, фашисты не только на Новой Земле основывали свои базы. В 1951 году на берегу Земли Александры (архипелаг Франца-Иосифа) участники полярной экспедиции неожиданно наткнулись на бревенчатые постройки, на одну четверть врытые в землю. Стены срубов, в целях маскировки, были выкрашены белой масляной краской. Вокруг – окоп с пулеметными гнездами. Нашли много боезапасов и мощную радиостанцию.

В солдатском блиндаже остались секретные уставы и журналы метеорологических наблюдений.

Судя по жилым помещениям, здесь находилось несколько десятков человек. Можно предположить, что база была покинута с большой поспешностью. Склад продовольствия, жилье и механизмы остались неуничтоженными…

Когда я узнал об этих находках, вспомнил разговор с И. П. Мазуруком в 1942 году о подводных лодках противника.

В октябре того года их обнаруживали в самых разнообразных местах – у новозамельских проливов и на пути следования транспортов из Арктики в Белое море. Для наших сторожевиков лодки были неуязвимы. В надводном положении они делали более семнадцати миль в час и запросто уходили, даже не погружаясь, и от наших и от английских охранных кораблей.

Вскоре в тех местах, где были замечены вражеские лодки, начали взрываться поставленные ими мины: контактные, магнитные, акустические.

А у нас близилось время возвращения ледоколов и транспортов с Диксона.

14 октября – радиограмма: у Югорского Шара на мине подорвался «Щорс». Он шел в кильватерном строю пароходов. Капитан А. Т. Кудлай сошел со створов для определения девиации и в результате потерял судно. По другой версии, мины таились на створах. Людей и имущество со «Щорса» снял экипаж теплохода «Волга». В том же потоке наскочил на мину буксирный пароход «Шквал». Этим наши потери и ограничились.

Заслуживает внимания благодарственное письмо от имени экипажа «Щорса» команде «Волга», написанное по прибытии в Архангельск. Приведу его здесь:

«Командованию и личному составу теплохода „Волга“

Дорогие товарищи!

Большое горе и тяжесть мы переносили из-за потерн своего судна, которое могло бы многое сделать полезного для Родины и фронта в войне против самого низкого и кровожадного врага-грабителя, издевавшегося над нашими советскими людьми, временно подпавшими под иго фашизма на захваченных территориях. Это все неудача временная, и нас нисколько она не устрашила и не демобилизовала. В наших сердцах только усилилась ненависть и жажда мести к врагу. Мы будем везде стойко драться за порученное нам партией и правительством дело и уверены, как бы ни была тяжка борьба с подлейшим врагом, народы Советского Союза выйдут победителями. Порукой в том – единение и товарищеская спайка людей в труде, борьбе и беде. Порукой в том – наша крепнущая Красная Армия, останавливающая самые крепкие удары врага. Порукой в том – наша великая партия, руководящая этой армией и всем советским народом.