Текст книги "На морских дорогах"

Наш теплоход далеко не первое судно, которое проводит этот лоцман. И он успел хорошо усвоить некоторые команды на русском языке.

Судно вошло в устье большой американской реки. Когда оно проходило бар, лоцман сказал мне, указывая на низкие берега с бесчисленными отмелями:

– Здесь нашли себе гибель в разное время семьдесят судов, их занесло песками, недавно погиб и советский пароход «Вацлав Воровский».

Об этой аварии я был наслышан еще во Владивостоке. Ее разбирали в Моринспекции совместно с капитанами стоявших в порту судов. Помню, что авария казалась мне очень странной. Большой пароход «Вацлав Воровский» выходил с грузом из реки в море. В порту Астория был принят на борт морской лоцман, который и повел пароход через бар к выходу. Американец уверил капитана, что погода благоприятствует проходу через бар. Когда судно прошло десятый буй и все опасности остались позади, лоцман решил повернуть обратно и повернул самовольно, без согласования с капитаном.

– Лучше возвратиться на рейд порта Астория, – сказал он капитану. – Погода.

Правда, зыбь с моря увеличилась, но, с другой стороны, впереди были большие глубины, океан. И опасаться как будто было нечего. Однако, полагаясь на опыт лоцмана, капитан согласился. Да и поздно было возражать: судно ложилось на обратный курс. Получилось, что «Вацлав Воровский» свернул с безопасного пути в узкое место. Наступила темнота. Приливным течением, ветром и зыбью судно выкинуло на банку, и через несколько часов пароход разломился на три части.

Был ли добросовестным человеком этот американец? Меня авария «Вацлава Воровского» насторожила, и я постарался как следует изучить предстоящий путь.

Все чаще встречались рыбацкие лодки – парусные и моторные, выкрашенные в разные цвета. С лодок нас приветствовали люди, махая шапками.

Лоцман предупреждает:

– Сейчас мы подойдем к карантинной станции. На борт должен подняться доктор. Старику пошел седьмой десяток. Спустите, пожалуйста, парадный трап. Ведь доктору чертовски трудно взбираться по штормтрапу.

Осторожно поднимается по парадному трапу седой бодрый старичок – карантинный врач. Он быстро закапчивает оформление необходимых документов, радушно прощается с нами и покидает борт. Еще несколько часов пути по извилистой большой реке с живописными берегами. На берегах тут и там пестреют крыши домиков. На карте я увидел, что один из притоков назван Русским. И здесь побывали русские в давние времена.

После крутого поворота сразу открывается порт. Вот мы минуем знаменитые верфи, где строят огромные океанские суда.

На берегу разбросаны громадные цистерны компании «Стандард ойл». Бросаются в глаза яркие американские рекламы. У причалов множество судов. И среди них немало с флагом Советского Союза. На фок-мачтах этих судов, по международному обычаю, поднят в знак дружбы американский флаг. Люди на берегу и на пароходах, мимо которых мы проходим, оживленно приветствуют советский пароход, благополучно пришедший в порт. Эти приветствия не случайны. Соединенные Штаты – морская держава. Значение торгового флота там огромно. Американцы знают трудности морской службы. И они с уважением относятся к морякам.

Наш теплоход швартуется. И вот мы снова ощущаем под ногами твердую землю, на этот раз штата Орегон.

Глава четвертая. С благополучным прибытием на твердую землю!

Еще не спустили трапы на причал, а с соседних судов уже раздаются возбужденные возгласы на русском языке:

– Поздравляем, ребята, с благополучным прибытием!

– Передайте привет стармеху.

– Как там Сережа Лукьянчиков поживает? Пусть ждет меня в гости.

Оказывается, наше судно встало у причала между двумя советскими пароходами. На корму судна, стоявшего рядом с нами, высыпали моряки. Они выкликали имена знакомых, и те немедленно поднимались на палубу, чтобы обменяться с друзьями приветствиями и новостями. Приятели-моряки, работающие на разных торговых судах, редко встречаются в порту: морская жизнь вечно кидает их в разные стороны, в самые отдаленные уголки земного шара. И если уж доведется приятелям встретиться где-нибудь за океаном, то для них это немалое событие.

По трапу поднялись представители портовых властей. Впереди – таможенный чиновник. Он облачен в синюю форму, напоминающую нашу военно-морскую.

Со всеми необходимыми формальностями было покончено в какие-нибудь 20—30 минут, и американцы отправились осматривать советский теплоход. Обычное удивление американцев вызвали женщины, работающие на теплоходе, – медик, повар, пекарь, буфетчица, уборщица.

Расторопной и милой нашей буфетчице Варваре Андреевне, радушно принявшей гостей, американцы наговорили кучу комплиментов. И все же недоверчиво допытывали нас:

– Женщины на судне? Их не укачивает? Работают хорошо? И несчастий не бывает?

Десятки вопросов, на взгляд советских людей иногда даже странных, следовали один за другим. По старинному поверью моряков, всякая женщина, попав на торговое или военное судно, приносила ему несчастье в море…

– Да, – отвечали мы не без гордости, – они работают неплохо. И несчастья у нас случаются не чаще, чем на иных судах.

Сойти на берег после нескольких десятков суток пути, после штормов, невзгод – это то, чего с нетерпением ждет каждый моряк. Порт Такома, где мы стояли буквально несколько часов, в счет не шел.

В каютах моряки с особой тщательностью выбривают щеки и подбородки – готовятся к берегу. Мотористы беспощадно трут руки жесткой щеткой, стараясь отчистить их от машинной смазки. Из рундуков вынимаются выглаженные и вычищенные костюмы.

Но вот кончается подготовка к берегу, и моряки группами спускаются по трапу. Их сразу окружают американские портовые рабочие. Начинаются дружеские похлопывания по плечу, сыплются взаимные вопросы.

Ошеломляющее впечатление оставляет картина порта. Здесь все находится в неустанном движении. Над портом стоит многоголосый шум: стук паровых лебедок смешивается с гудками буксиров и с криками грузчиков. И под этот своеобразный аккомпанемент тысячи громадных ящиков, тюков, железных труб мелькают в воздухе, покачиваясь на крепких стропах, чтобы через минуту исчезнуть в черных проемах трюмов.

Словно огромные руки, шевелятся стрелы на торговых судах. Бесконечной цепью тянутся вдоль обоих берегов реки ряды кораблей. Черные отражения мачт и стрел колышатся на водной глади. На причалах тесно от множества платформ и автомобилей с грузами. Тут же лепятся один к другому склады. И в этом на первый взгляд случайном нагромождении огромных ящиков, груд металла, автомобилей, тюков, мешков безостановочно снуют юркие электрокары и маневренные паровозы. Последние нещадно звенят на ходу сигнальными колоколами: в Америке у паровозов имеются кроме гудков колокола, которыми и пользуются обычно машинисты.

Когда солнце спускается за рекой, порт заливается светом мощных прожекторов и работа продолжается полным ходом.

Сюда, в Портленд, порт далеко не самый крупный в США, стекались грузы с разных концов страны. Огромные ящики, теснившиеся в складах, пестрели красными, черными, зелеными надписями, сообщающими название того или иного отправного пункта. Нередко встречаешь знакомые адреса.

В порту строго следят за порядком. На красном плакате на фоне огромной папиросы – здания, пароходы и люди, объятые пламенем. Надпись коротка и выразительна: «Курение – это диверсия».

…Вечереет. Лучи солнца скользят по реке, и она, желтовато-мутная днем, становится розовой. На фоне угасающего дня многочисленные мосты, смело переброшенные через реку, кажутся черными и тонкими, точно нарисованные углем. По середине реки тащится маленький колесный буксир. У него не два лопастных колеса, как у наших волжских пароходов, а всего одно широкое колесо, оно расположено на корме. Буксирный пароходик уткнулся своим туповатым носом в корму огромной баржи и толкает ее вперед.

Медленно движется огромный океанский корабль. Он приближается к мосту. Кажется, еще мгновение, и мачта парохода заденет мост, сломается, произойдет несчастье. Но нет, середина моста вдруг поднимается, как поднимались в старину мосты рыцарских замков, и пароход благополучно продолжает свой путь.

Невольно наше внимание привлекают звуки бодрого военного марша. Мы видим: толпа людей стоит на причале у борта новенького, видно только сошедшего со стапелей верфи, корабля. Он причудливо разукрашен в белый, черный, зеленый цвета – камуфлирован. По трапу на судно взбираются десятки людей: старики в черных костюмах и в котелках, люди средних лет в неизменных соломенных шляпах и с галстуками бабочкой, девушки в нарядных платьях, немолодые женщины, дети…

– Что тут происходит? – обратились мы с вопросом к одному американцу.

– Это военный транспорт, он идет в свой первый рейс, к театру военных действий, И вот старики пришли посмотреть корабль, на котором придется плавать и воевать их мальчикам.

Вскоре все родственники спустились с судна на причал. Еще сильнее стали дуть в свои кларнеты и тромбоны музыканты. И под приветственные возгласы людей на берегу пароход медленно отвалил от причала. Долго еще махали шляпами старики и посылали воздушные поцелуи девушки…

Док, в котором встало наше судно для ремонта, оказался деревянным. Конструкция его была до удивления примитивна. Это был огромных размеров затопленный деревянный ящик с толстенным двойным днищем. Когда судно входило в док, вода из ящика откачивалась, он всплывал, и корабль оказывался прочно стоящим на кильблоках, укрепленных на дне дока. Несмотря на простоту своего устройства, док мог принимать суда довольно внушительных размеров. В соседнем «ящике» стоял в ремонте авианосец – высокий, с гордо очерченными линиями, он сверкал светлыми тонами свежевыкрашенных бортов.

…Раздалась команда докового мастера. С шумом начала откачиваться вода из «ящика». Все больше высовывались из воды деревянные его стенки, док поднимался. Американские рабочие не теряли времени даром: по мере того как из-под судна уходила вода и обнажались его борта, рабочие счищали с них ракушки и прочие наросты. Словно шрамы боевого солдата или ссадины на броне танка, эти ракушки и наросты свидетельствовали о том, что судно долго бороздило воды морей и океанов.

Минул какой-нибудь час, и теплоход крепко встал на кильблоках в осушенном доке, совсем как на операционном столе. Еще несколько часов, и борта оделись лесами. В воздухе стоял неумолчный стук пневматических молотков и треск электросварочных аппаратов. Когда настал черед днища, которое очень нуждалось в ремонте, в борта судна уперлись огромные балки, из-под днища вынули кильблоки, и судно оказалось как бы висящим в воздухе – точно человек, стоящий на ходулях.

На следующий день мы с инженером-американцем спустились в док осматривать днище. Это было очень печальное зрелище: наполовину оторванные и завернутые в разные стороны, наваренные сверху железные листы. Практически ремонта, сделанного в Совгавани, как не бывало. Днище было в таком же дырявом состоянии, как после аварии.

Американец прошел вдоль всего днища, осмотрел пробоины, потрогал для чего-то торчавшие заусеницы. Потом стал смотреть на меня.

– Картина для вас ясна, мистер? – спросил я.

– Картина ясна. Одного не могу понять: как вы дотянули из Владивостока до Америки и привезли еще какой-то груз? Вы должны были утонуть в Беринговом море… Скажите, какова была погода в Тихом? В январе он не любит шутить с моряками.

– Ветер ураганной силы и зыбь девять баллов.

– Такое может случаться только с большевиками, да и то один раз в сто лет. Странно, как выдержал корпус?!

– Ленинградцы строят крепкие суда.

– Я вас вдвойне поздравляю с прибытием в США. Считаю, что вы родились во второй раз… Пятьдесят листов, а то и больше на днище надо сменить и флорных столько же. Ну, теперь пойдем поговорим о ремонте.

Начались жаркие дни. Американцы не тянули с ремонтом.

На нашем теплоходе главным лицом, отвечающим за все дела по палубной части, оказался мастер. Он пришел с небольшой записной книжкой. Не только никаких ремонтных ведомостей, но даже портфеля у него не было. Он обошел судно вместе со старшим помощником и сделал отметки в своей книжице. Одновременно он ставил разноцветными мелками свои отметки на всем, что подлежало ремонту. Примерно так же обстояли дела и в машине у стармеха Виктора Ивановича Копанева.

Утром на палубе нашего теплохода появились рабочие с жестяными саквояжиками в руках, в этих ящичках они принесли завтрак и быстро разошлись по своим местам.

На судне параллельно велось несколько видов работ, и все с таким расчетом, чтобы закончились они в одно время и затяжка не сказалась на сроках ремонта всего корабля.

Хочется отметить, что большинство американских рабочих, из тех, кого я встречал, относились к своему труду добросовестно и работали с прославленной американской деловитостью. Американцы очень близко принимали к сердцу события, развертывающиеся на мировых фронтах, и с особым вниманием относились к нам, советским морякам.

* * *

Спал я плохо. Всю ночь снилось разорванное камнями днище нашего теплохода. Я просыпался и подолгу лежал с открытыми глазами.

Вспомнил, как мы вместе со старпомом Никифоровым в совгаванском доке осматривали искалеченное брюхо теплохода.

– Не так страшно, Константин Сергеевич, – повторил он несколько раз, – не так страшно. Я думал куда страшнее.

– Да уж куда страшнее, треть днища потревожена, – сказал я, освещая сильным электрофонарем черные провалы и торчащие железные заусеницы.

Мне вспомнилась вся совгаванская история. Обидно. Я включил свет и прошел в кабинет. Вынул папку с телеграммами, актами водолазных осмотров, заключений специалистов, относящихся к ремонту нашего теплохода. Долго перебирал все бумаги.

Когда прошли годы, я стал думать, что суровый рейс помог мне сделаться капитаном: это была хорошая выучка. После я никогда не шел на сделки с совестью и если считал необходимым для благополучного плавания сделать то или другое, то добивался этого всеми силами.

Конечно, на все случаи морской практики трудно сразу набраться ума, однако, думал я, если страдать, то уж лучше от своей собственной глупости, нежели от чужой.

Старинная мудрость говорит: море не может научить плохому.

Море волнует и манит миллионы людей. Море воспитывает сильных и бесстрашных. Оно поглотило немало надежд, но оно само – надежда. Даже когда океан гневается, он дает возможность человеку испытать свои силы…

В 10 часов утра на борт пришли американские инженеры. Они сообщили, что наш теплоход одновременно с ремонтом будет переоборудоваться под перевозку паровозов.

– Мы хотим погрузить на ваш теплоход, капитан, в трюмы и на палубу, восемнадцать больших паровозов вместе с тендерами, – сказал высокий рыжий американец. – Как вы полагаете, будет ли это возможно?

– Надо подумать, дайте ваши расчеты.

– Конечно, – рыжий американец вынул из портфеля кипу бумаг и передал мне. – Мы думаем основательно расширить люки номер два и четыре, – добавил он, помолчав, пока я бегло рассматривал чертежи и расчеты. – Вам здесь на неделю работы, капитан, чтобы только разобраться, что к чему.

Разговор продолжался три часа, и я понял, что все расчеты в основном сделаны. Конечно, я понимал значение паровозов для моей страны, разоренной фашистами. Война продолжается, наша армия неудержимо идет вперед. Сколько грузов каждый день надо отправить вслед за движущимся людским потоком!

Наш теплоход подходит для перевозки паровозов.

Всю ночь мы вместе со старшим помощником Василевским разбирались в чертежах и расчетах, оставленных американцами. Они оказались благоразумными людьми и все предусмотрели.

Будто не так уж сложно погрузить на большегрузное судно 18 паровозов и тендеров, ведь они весили всего 1800 тонн. Однако разместить их оказалось непростым делом. Прежде всего для погрузки паровозов в трюмы необходимо расширить люки, а эта сложная операция ослабляла корпус. Поэтому основная задача проектировщиков состояла в том, чтобы укрепить слабые места корпуса, не уменьшая грузовместимости трюмов.

Эту задачу американцы решили неплохо, и корпус теплохода, как нам показалось с Петром Николаевичем, должен быть крепче прежнего.

Для перевозки десяти паровозов и тендеров на палубе инженеры предложили построить специальные рамы, накладывающиеся сверху на уровне люка. Эти крепчайшие рамы из двухтавровых балок будут сидеть на столбах, вделанных в главную палубу. Таким образом, нашему теплоходу предстоит не только залечить свои раны, но и качественно переродиться. После ремонта и переоборудования его специальность будет не только «лесовоз», но и «паровозовоз»note 43Note43
  Кроме нас под перевозку паровозов были полностью переделаны теплоходы «Максим Горький» (капитан А. Полковский), «Севзаплес» (капитан И. Карасев), «Комилес» (капитан А. Бородин).


[Закрыть].

Американцы в содружестве с советским инженером В. И. Негановым, несомненно, вложили немало труда в проект переделки нашего теплохода и других однотипных судов под перевозку паровозов. Однако первым, кто проделал подобную работу, был академик Алексей Николаевич Крылов.

В 1922 году он был уполномочен правительством Советской России приобрести и приспособить под перевозку тысячи паровозов несколько пароходов. Я не буду рассказывать всю историю. Самое главное заключалось в том, что он отлично справился с порученным делом. Паровозы весом в 73 тонны каждый (в собранном виде) перевозились по указанию А. Н. Крылова в трюмах и на палубе пароходов. На пароходы «Маскинож» и «Медипренж» грузили по 20 паровозов и тендеров.

Разница с американским проектом заключалась в том, что суда академика Крылова значительно больше наших и приспособлялись только под паровозы. А паровозы весили на 20 тонн меньше. Суда академика Крылова использовались примерно на одну треть своей грузовместимости, а наш теплоход – на четыре пятых, что в военное время играло немалую роль. Район перевозок 1922 года, по сути дела, ограничивался портами Балтики. Вообще, задача, поставленная перед А. Н. Крыловым, была менее сложной. Однако расположение паровозов и тендеров в трюме и на палубе, прокладка рельсов в трюмах и подвижные поперечные платформы – все это было предложено академиком Крыловым еще в то время и принципиально мало чем отличалось от схемы, разработанной американцами. В связи с предстоящими перевозками паровозов мне вспомнилась встреча с академиком Крыловым, пионером в этом трудном деле, сделавшим первые расчеты.

В 1940 году, будучи в Ленинграде, я зашел к нему домой. Алексей Николаевич – высокий седой старик – встретил меня приветливо. Разговорились, вспомнили Арктику. Алексей Николаевич отозвался с высокой похвалой о достоинствах корпуса ледокольного парохода «Георгий Седов».

– А вот пароход «Челюскин» совсем другого сорта, – сказал он. – Когда я взял в руки его чертежи, достаточно было десяти минут, чтобы сделать вывод. Корпус слабый. Корабль будет раздавлен при первом же сильном сжатии льда. Так я и сказал. Но, как видно, было уже поздно, и «Челюскин» пошел в свой рейс. Мне потом говорили, что некоторые капитаны не согласились с моим мнением… А ведь я оказался прав.

Глава пятая. В американском городе

Едва только несколько советских моряков вышли из порта, первая же проходившая мимо машина вдруг круто остановилась. Сидевший за рулем американец высунулся из окна и, вежливо приподняв шляпу, спросил с улыбкой:

– Русские моряки? Я увидел красные флажки на ваших фуражках. Русские?

Получив утвердительный ответ, он решительно объявил:

– Я вас довезу до города в моей машине, располагайтесь! Не каждому посчастливится поговорить с настоящим русским, приехавшим прямехонько из России, – заключил, смеясь, американец.

Но машина не могла всех вместить. И когда несколько минут спустя к остановке, расположенной неподалеку, подкатил длинный ярко-желтый автобус, оставшиеся моряки немедленно влезли в него.

Автобус мчится к городу. Впереди широкая черная лента гудрона, разделенная белой полосой. В окнах автобуса мелькают домики, огороды, огромные рекламы, газовые колонки. На обочине шоссе – плакаты, они взывают к совести водителя: «Экономьте горючее», «Не забывайте беречь покрышки ваших автомобилей».

Автобус проносится по улицам пригорода. Одноэтажные и двухэтажные коттеджи стандартного типа утопают в вечнозеленой листве деревьев. Здесь живут почти все обитатели города. В самом городе преимущественно офисы – конторы, учреждения, магазины, зрелищные заведения. Это четырех– и пятиэтажные здания, не один десяток лет верой и правдой служащие своим владельцам. Небоскребов, даже «карманных», не видно.

Улицы города, особенно в деловой его части, не отличаются чистотой: многие американцы имеют скверную привычку бросать окурки, апельсиновые корки и разные бумажки прямо себе под ноги. К тому же центральные авеню и стриты довольно узки. Еще уже становятся они оттого, что у тротуаров нескончаемыми вереницами стоят автомобили. Продолжительная уличная пробка в часы «пик» – обычное явление даже в этом, далеко не перворазрядном, городе.

На окнах многих домов приклеены небольшие листики. В красном ободке на белом фоне нарисовано несколько черных пятиконечных звездочек: две, порой одна, иногда три-четыре. Мы заинтересовались: что значат эти звездочки? Прохожий словоохотливо объяснил:

– Американские семьи числом звездочек, приклеенных к стеклу или вывешенных в окнах, дают знать, сколько членов семьи находятся в армии или флоте и защищают отечество.

За последние два года сюда приехали из разных концов страны многие американцы, чтобы поступить на работу на верфи и другие предприятия, занятые производством военных заказов. На улицах стало более людно: многие из тех десятков и тысяч людей, которые разъезжают по Америке в поисках более выгодной работы, нашли ее, быть может, здесь, в этих местах. И над городом, раскинувшимся на окраине Америки, пронесся вихрь военного «бума». Каждый хочет использовать нынешнее время, когда нет безработицы, а заработная плата возросла, чтобы накопить немного денег на «черный день».

Как-то встретился с одним американцем, уже пожилым человеком. Много лет он был безработным. Теперь он мойщик оконных стекол. Каждый день, несмотря на свой преклонный возраст и скверное здоровье, он встает в четыре часа утра и работает до шести вечера.

– Теперь такое время, – говорит он, – когда я в день могу заработать в несколько раз больше, чем раньше. Кто знает, когда мне еще раз представится такая возможность? Я уже накопил немного денег.

Вечером улицы заполняются фланирующей толпой: американцы отдыхают после рабочего дня. Зажигаются рекламы магазинов, кино, отелей. По-прежнему, как и в былые, довоенные дни, американцы, подняв глаза, видят красочную, сверкающую огнями рекламу, убеждающую курить «только сигареты „Честерфильд“„ или пить „лучший, утоляющий жажду напиток кока-кола“. Но появились рекламы и военного времени. Они просят американцев „покупать облигации военного займа“. Они увещевают: „Покупайте только то, в чем вы нуждаетесь“. Они напоминают: «Платите ваши старые долги“. Поздно вечером я возвращаюсь на свой теплоход. Мои мысли далеко, там, где я оставил своих родных и близких, на моей Родине, все еще находящейся в огне войны.

Ни в какое сравнение не идут тяготы, понесенные во время войны американцами, с жертвами советского народа. Оставшиеся в тылу советские люди обеспечивали армию всем необходимым, работали по две смены, получая скудный паек, едва достаточный для поддержания жизни.

Утром мне нанес визит Менли С. Гаррис, президент и владелец моторной корпорации в Сан-Франциско, высокий пожилой мужчина с седыми, коротко остриженными волосами. За завтраком он спросил меня:

– Сколько штормовых дней приходится на переход из Портленда во Владивосток?

– Трудно сказать. На пути сюда мы не встретили ни одного спокойного дня. Но это было зимой, в июле может быть совсем по-иному.

– Я буду крепить паровозы на вашем теплоходе и хочу знать условия, в которых они поплывут к вам на родину.

– Как вы их будете крепить?

– Обыкновенно, тросами.

В моем воображении возник Великий океан во время последнего перехода.

– Думаю, это будет сложно, очень сложно. Даже невозможно, – заключил я.

Менли Гаррис рассмеялся:

– Успокойтесь, капитан, это шутка, крепление будет жестким. Я придумал оригинальный способ. Растяжками будут двухдюймовые круглые штанги. Я закреплю паровозы так, что в шторм, при крене в тридцать и даже в тридцать пять градусов, они не шелохнутся. Вот, посмотрите…

Менли Гаррис вынул из портфеля несколько чертежей на голубой бумаге и показал мне:

– Нажим или удар в 1 миллион 400 тысяч фунтов с каждой стороны паровоза мои крепления выдержат. Их девять. Для палубных креплений поставлю кованые скобы.

Американец замолк, заметив, что я внимательно рассматриваю чертежи.

Я прикидывал и так и сяк: вроде все продумано основательно.

– Как будто бы все хорошо, мистер Гаррис, однако я еще поразмыслю над вашими расчетами.

Предложить какое-либо иное решение мы не могли. Однако проверить надо. Придумывали люди сухопутные, а повезем паровозы мы, моряки, и от нашего внимания зависит и благополучная доставка груза, и наша жизнь. Если крепления хотя бы одного паровоза сдадут и он станет «играть» в штормовую погоду, вряд ли удастся спасти судно от гибели.

Менли Гаррис внимательно следил за мной и, вероятно, догадывался, о чем я думаю.

– Я понимаю. Конечно, надо вникать в каждую мелочь. Мы останемся на берегу и будем спать спокойно на мягких постелях, а вы повезете паровозы через океан.

– У нас, в Советской стране, есть хорошее правило, – сказал я. – Сложные вопросы мы обсуждаем на совещаниях вместе со всем экипажем. И сейчас пусть подумают и матросы и механики. Одна голова хорошо, а две лучше.

Менли Гаррис кивал головой:

– Превосходно, капитан… Но обратите внимание на эту вон шайбу, – он показал на чертеже. – Эта полусферическая шайба обеспечит некоторую свободу при жестком креплении. При вибрациях корпуса, ударах волны, при большом крене возникающие нагрузки более равномерно распределятся в узлах крепления.

Полусферическая шайба сыграла свою положительную роль. Конечно, палубной команде приходилось прикладывать немало труда, наблюдая за креплениями в морс, однако в первом рейсе и в последующих повреждений растяжек и узлов крепления не было. Время шло. Раздался звонок, буфетчица позвала к обеду.

В кают-компашш у нас обедал кто-то из механиков парохода «Перекоп». Во Владивостоке я краем уха слышал о перекопской трагедии. Сейчас узнал подробности.

Услышанное потрясло меня. На торговое безоружное судно в Южно-Китайском море напали японские самолеты. Несмотря на поднятые советские флаги, японцы дважды бомбили судно. Даже когда пароход тонул, бомбежка не прекратилась. Несколько моряков были убиты, некоторые тяжело ранены. Но на этом злодеяния японцев не окончились. Когда моряки спасались с гибнущего парохода на плотах и шлюпках, а некоторые бросались за борт в спасательных нагрудниках, японские летчики продолжали в воде уничтожать людей из пулеметов.

Оставшиеся в живых высадились на маленький островок недалеко от Борнео. Среди моряков находились тяжелораненые. С тонущего парохода удалось захватить с собой полторы сотни банок мясных консервов и две банки галет.

Я не буду описывать все лишения и тяготы, выпавшие на долю экипажа парохода «Перекоп» на этом острове. Моряки превратились в робинзонов. Даже одежду себе шили из мешковины.

Еще хуже повернулись дела после того, как японцы захватили остров. Начались издевательства, избиения, допросы.

Убедившись, что это моряки, спасшиеся с «Перекопа», японцы развязали им руки, но оставили под стражей. Допросы велись с пристрастием. Японцы добивались от советских моряков показаний, что «Перекоп» был потоплен американскими летчиками.

Только в ноябре 1943 года, через два года, перекопцы вернулись в родной порт Владивосток. Исключительное мужество моряков, самообладание капитана «Перекопа» Александра Африкановича Демидова сделали возможным возвращение экипажа «Перекопа» на Родину.

* * *

В один из февральских дней 1944 года мне довелось разговаривать с Леонидом Алексеевичем Разиным, представляющим советскую закупочную комиссию на западном берегу США. Разин мне рассказал, что в Лос-Анджелесе достраивается ледокол «Северный ветер» типа «уинд». По просьбе нашего правительства он передается Советскому Союзу в порядке ленд-лиза. Имеющихся ледоколов было явно недостаточно, тем более что предстояли большие перевозки из США через Берингов пролив на запад.

Леонид Алексеевич показал мне чертежи нового ледокола. Я был очень заинтересован. Основные данные ледокола: длина 76 метров, ширина 19 метров и осадка около 8 метров. Водоизмещение его 5400 тонн. Общая мощность двигателей 10 тысяч лошадиных сил и скорость при чистой воде 16 миль.

Прежде всего я обратил внимание, что двигатель его – дизель-электрическая установка, впервые употребляемая на ледоколах. И второе, что бросилось мне в глаза, это небольшое водоизмещение. При одинаковой мощности с «Красиным», например, он был в два раза меньше. Я подумал, что меньшая масса ледокола не даст развить ему нужную инерцию для преодоления льдов. Однако дизель давал возможность запастись топливом на длительное время. Отпадали изнурительные угольные бункеровки. Такой ледокол может давать полную мощность, все время работая во льдах без героических усилий кочегаров.

Корпус ледокола был цельносварной и, судя по .чертежу, достаточно прочный. И еще очень интересная деталь. У ледокола два кормовых и один носовой гребных винта. Причем носовой винт вместе с гребным валом можно снимать в доке, когда необходимо работать ударами с разбегу в тяжелых льдах, например в Чукотском море.

«Плохо будет с механиками», – подумал я. Все наши механики-ледокольщики были паровиками. А здесь не только дизель, но и электрическая установка, требующая серьезных знаний.

На вопрос Леонида Алексеевича, что я думаю о новом ледоколе, я сказал:

– Много хороших качеств и один большой недостаток. В тяжелых торосных льдах он будет работать плохо, хуже, чем наши ледоколы. А вот в беломорских льдах ему не будет цены. Интересно, какой толщины ровный лед он возьмет с ходу?

Вскоре я узнал, что капитан Юрий Константинович Хлебников пришел в США на своем ледоколе «А. Микоян» ремонтироваться и получил назначение на новый ледокол «Северный ветер».

Американцы дают нам по готовности еще два таких ледокола: «Северный полюс» и «Адмирал Нахимов»note 44Note44
  После войны полученные от США ледоколы были возвращены.


[Закрыть].

Сейчас в Советском Союзе много могучих ледоколов. Мы первые применили атомную анергию при постройке арктических гигантов. Когда я заканчивал свои записи, в первый рейс вышел новый атомный ледокол «Арктика» мощностью около 75 тысяч лошадиных сил.