Текст книги "Стихотворения"

Возвращение

 
Мне хочется снова дрожаний качели
В той липовой роще, в деревне родной,
Где утром фиалки во мгле голубели,
Где мысли робели так странно весной.
Мне хочется снова быть кротким и нежным,
Быть снова ребенком, хотя бы в другом,
Но только б упиться бездонным, безбрежным
В раю белоснежном, в раю голубом.
И если любил я безумные ласки,
Я к ним остываю – совсем, навсегда,
Мне нравится вечер, и детские глазки,
И тихие сказки, и снова звезда.
 

Ранним утром

 
Ранним утром я видал,
Как белеют маргаритки.
Я видал меж тяжких скал
Золотые слитки.
 
 
В раннем детстве я любил
Тихий зал и шум на воле,
Полночь в безднах из светил
И росинки в поле.
 
 
В раннем детстве я проник
В тишь планет и в здешний ропот.
Я люблю – безумный крик
И нежнейший шепот.
 

Я не знаю мудрости

 
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
Не кляните, мудрые. Что вам до меня?
Я ведь только облачко, полное огня.
Я ведь только облачко. Видите: плыву.
И зову мечтателей… Вас я не зову!
 

Есть люди…

 
Есть люди: мысли их и жесты
До оскорбительности ясны.
Есть люди: их мечты – как тихие невесты,
Они непознанно-прекрасны.
 
 
Есть люди – с голосом противным,
Как резкий жесткий крик шакала.
Есть люди – с голосом глубоким и призывным,
В котором Вечность задремала.
 
 
О, жалок тот, кто носит крики
В своей душе, всегда смущенной.
Блажен, с кем говорят негаснущие лики,
Его душа – как лебедь сонный.
 

Голубая роза

 
Фирвальдштетское озеро[11]11
  Немецкое название озера Люцерн в Швейцарии.


[Закрыть] – Роза Ветров,
Под ветрами колышутся семь лепестков.
Эта роза сложилась меж царственных гор
В изумрудно-лазурный узор.
 
 
Широки лепестки из блистающих вод,
Голубая мечта в них, качаясь, живет.
Под ветрами встает цветовая игра,
Принимая налет серебра.
 
 
Для кого расцвела ты, красавица вод?
Этой розы никто никогда не сорвет.
В водяной лепесток – лишь глядится живой,
Этой розе дивясь мировой.
 
 
Горы встали кругом, в снеге рады цветам,
Юной Девой одна называется там.
С этой Девой далекой ты слита судьбой,
Роза-влага, цветок голубой.
 
 
Вы равно замечтались о горной весне,
Ваша мысль – в голубом, ваша жизнь – в белизне.
Дева белых снегов, голубых ледников,
Как идет к тебе Роза Ветров!
 

Коромысло

 
Коромысло, коромысло
С нежными крылами,
Как оно легко повисло
В воздухе над нами.
 
 
Прилетает, улетает
В ласковой лазури.
Для него она рождает
Блески, а не бури.
Коромысло, коромысло,
Почему мы пленны?
Если б знать, какие числа
Для тебя священны.
 
 
Наши числа приковали
Нас к земле угрюмой,
И в просторах вольной дали
Мы скользим лишь думой.
 
 
Но и в думах мало смысла,
Тяжесть в них земная.
Ты же грезишь, коромысло,
В воздухе летая.
 

Снежинка

 
Светло-пушистая,
Снежинка белая,
Какая чистая,
Какая смелая!
 
 
Дорогой бурною
Легко проносится,
Не в высь лазурную,
На землю просится.
 
 
Лазурь чудесную
Она покинула,
Себя в безвестную
Страну низринула.
 
 
В лучах блистающих
Скользит, умелая,
Средь хлопьев тающих
Сохранно-белая.
 
 
Под ветром веющим
Дрожит, взметается,
На нем, лелеющем,
Светло качается.
 
 
Его качелями
Она утешена,
С его метелями
Крутится бешено.
 
 
Но вот кончается
Дорога дальняя,
Земли касается
Звезда кристальная.
 
 
Лежит пушистая,
Снежинка смелая.
Какая чистая,
Какая белая!
 

Золотая рыбка

 
В замке был веселый бал,
Музыканты пели.
Ветерок в саду качал
Легкие качели.
 
 
В замке, в сладостном бреду,
Пела, пела скрипка.
А в саду была в пруду
Золотая рыбка.
 
 
И кружились под луной,
Точно вырезные,
Опьяненные весной,
Бабочки ночные.
 
 
Пруд качал в себе звезду,
Гнулись травы гибко,
И мелькала там в пруду
Золотая рыбка.
 
 
Хоть не видели ее
Музыканты бала,
Но от рыбки, от нее,
Музыка звучала.
 
 
Чуть настанет тишина,
Золотая рыбка
Промелькнет, и вновь видна
Меж гостей улыбка.
 
 
Снова скрипка зазвучит,
Песня раздается.
И в сердцах любовь журчит,
И весна смеется.
 
 
Взор ко взору шепчет: «Жду!»
Так светло и зыбко,
Оттого что там в пруду —
Золотая рыбка.
 

Линии света

 
Длинные линии света
Ласковой дальней луны.
Дымкою море одето.
Дымка – рожденье волны.
 
 
Волны, лелея, сплетают
Светлые пряди руна.
Хлопья плывут – и растают,
Новая встанет волна.
 
 
Новую линию блеска
Вытянет ласка луны.
Сказка сверканий и плеска
Зыбью дойдет с глубины.
 
 
Влажная пропасть сольется
С бездной эфирных высот.
Таинство небом дается,
Слитность – зеркальностью вод.
 
 
Есть полногласность ответа,
Только желай и зови.
Длинные линии света
Тянутся к нам от любви.
 

К Елене[12]12
  Елена – героиня древнегреческого эпоса, покровительница моряков.


[Закрыть]

 
О Елена, Елена, Елена,
Как виденье, явись мне скорей.
Ты бледна и прекрасна, как пена
Озаренных луною морей.
 
 
Ты мечтою открыта для света,
Ты душою открыта для тьмы.
Ты навеки свободное лето,
Никогда не узнаешь зимы.
 
 
Ты для мрака открыта душою,
И во тьме ты мерцаешь, как свет,
И, прозрев, я навеки с тобою,
Я – твой раб, я – твой брат – и поэт.
 
 
Ты сумела сказать мне без речи:
С красотою красиво живи,
Полюби эту грудь, эти плечи,
Но, любя, полюби без любви.
 
 
Ты сумела сказать мне без слова:
Я свободна, я вечно одна,
Как роптание моря ночного,
Как на небе вечернем луна.
 
 
Ты правдива, хотя ты измена,
Ты и смерть, ты и жизнь кораблей.
О Елена, Елена, Елена,
Ты красивая пена морей.
 

Песня араба

 
Есть странная песня араба, чье имя – ничто.
Мне сладко, что этот поэт меж людей неизвестен.
Не каждый из нас так правдив, и спокоен, и честен,
Нам хочется жить – ну хоть тысячу лет, ну хоть сто.
 
 
А он, сладкозвучный, одну только песню пропел
И, выразив тайно свою одинокую душу,
Как вал океана, домчался на бледную сушу —
И умер, как пена, в иной удаляясь предел.
 
 
Он пел: «Я любил красоту. А любила ль она,
О том никогда я не знал, никогда не узнаю.
За первою встречей к иному умчался я краю, —
Так небо хотело, и так повелела луна.
 
 
Прекрасная дева на лютне играла, как дух,
Прекрасная дева смотрела глазами газели.
Ни слова друг другу мы с нею сказать не успели,
Но слышало сердце, как был зачарован мой слух.
 
 
И взгляд мой унес отраженье блистающих глаз.
Я прожил пять лет близ мечетей Валата-Могита,
Но сердцем владычица дум не была позабыта.
И волей созвездий второй мы увиделись раз.
 
 
Я встретил другую. Я должен спросить был тогда,
Она ли вот эта. Все ж сердце ее разглядело.
И счастлив я был бы, когда бы она захотела,
Но, слова не молвив, она отошла навсегда.
 
 
Мне не в чем ее упрекнуть. Мы не встретимся вновь.
Но мне никогда обещанья она не давала.
Она не лгала мне. Так разве же это так мало?
Я счастлив. Я счастлив. Я знал, что такое любовь!»
 

Печаль луны

 
Ты мне была сестрой, то нежною, то страстной,
И я тебя любил, и я тебя люблю.
Ты призрак дорогой… бледнеющий… неясный…
О, в этот лунный час я о тебе скорблю!
 
 
Мне хочется, чтоб ночь, раскинувшая крылья,
Воздушной тишиной соединила нас.
Мне хочется, чтоб я, исполненный бессилья,
В твои глаза струил огонь влюбленных глаз.
 
 
Мне хочется, чтоб ты, вся бледная от муки,
Под лаской замерла, и целовал бы я
Твое лицо, глаза и маленькие руки,
И ты шепнула б мне: «Смотри, я вся – твоя!»
Я знаю, все цветы для нас могли возникнуть,
Во мне дрожит любовь, как лунный луч в волне.
И я хочу стонать, безумствовать, воскликнуть:
«Ты будешь навсегда любовной пыткой мне!»
 

РАЗЛУЧЕННЫЕ

* * *

 
Прозвенит ли вдали колокольчик,
Колокольчик, во мгле убегающий, —
Догорает ли месяц за тучкой,
Там за тучкой, бледнеющей, тающей, —
 
 
Наклонюсь ли я, полный печали,
О, печали глубоко-мучительной! —
Над водой, над рекой безглагольной,
Безглагольной, безгласной, томительной, —
 
 
Предо мною встаешь ты, родная,
Ты, родная и в сердце хранимая, —
Вдруг я вижу, что ты не забыта,
Позабытая, горько-любимая.
 

* * *

 
Когда я был мальчиком, маленьким, нежным,
Был кроток мой взор и глубок.
Ты знаешь, что утром, пред морем безбрежным,
Горит золотистый песок?
Когда я был юношей, робким и странным,
Я вечной был полон тоской.
Ты знаешь, что вечером, в свете туманном,
Русалки поют над рекой?
 
 
Когда я стал страстным, желанным и властным,
Целую я всех на пути.
Ты знаешь, что ночью, в тумане неясном,
Так страшно, так страшно идти?
 

Маскированный бал

No vivas en flor[13]13
  Не живи как цветок (исп.)


[Закрыть]

Испанская поговорка.

 
О цветы красоты! Вы с какой высоты?
В вас – неясная страстная чара.
Пышный зал заблистал, и ликуют мечты,
И воздушная кружится пара.
«Не живи как цветок. Он живет краткий срок,
От утра и до вечера только.
Так прожить – много ль жить? Жизнь его – лишь намек,
О красивая нежная полька!»
 
 
«Лишь намек? – говоришь. – Но и сам ты горишь.
Закружил ты свой бешеный танец.
Ты минуту живешь, и ты ложь мне твердишь,
На минуту влюбленный испанец.
Я живу как цветок, я дневной мотылек
Я красивая нежная полька.
Я хоть час, но живу, и глубок мой намек,
Ты мгновение кружишься только!»
 
 
«Что мгновенье и час для тебя и для нас, —
Раз цветок, для чего ж ты считаешь?
Ты цвети и гори. Если ж вечер погас,
Говори, что как тучка растаешь.
О, живи как цветок! Мне отдай свой намек.
Мы продлим наш ликующий танец.
Не ропщи, трепещи, золотой мотылек:
Я – безумно-влюбленный испанец!»
 

Отречение

 
Красивы сочетания светил,
Пленительна зеленая планета,
Где человек свой первый миг вкусил.
 
 
В пространстве много воздуха и света,
И каждый день, в определенный час,
Земля огнем рубиновым одета.
 
 
Источник новых мыслей не погас,
Источник новых чувств горит всечасно,
И тот, кто любит, любит в первый раз.
 
 
Цветы цветут, их чаши дышат страстно,
Желанны их цветные лепестки,
И роскошь их оттенков полновластна.
 
 
Безгласное течение реки
И призрачно-зеркальные озера
Внушают больше неги, чем тоски.
 
 
Вершины гор – пьянящий пир для взора,
Бессмертно-свеж безбрежный океан,
И что нежнее пенного узора?
 
 
Прекрасна разность всех различных стран,
Просторны и равнины и провалы,
В мираже обольстителен обман.
 
 
И губы женщин ласковы и алы,
И ярки мысли избранных мужчин.
Но так как все в свой смертный час усталы,
 
 
И так как жизнь не понял ни один,
И так как смысла я ее не знаю, —
Всю смену дней, всю красочность картин,
 
 
Всю роскошь солнц и лун – я проклинаю!
 

«Он был из тех, на ком лежит печать…»

 
Он был из тех, на ком лежит печать
Непогасимо-яркого страданья,
Кто должен проклинать или молчать,
Когда звучат аккорды мирозданья.
 
 
Средь ликов, где прозрачен каждый взгляд,
Средь ангелов, поющих светлым хором
И вторящих свой вечный «Свят, свят, свят», —
Он вспыхнул бы и гневом и укором.
 
 
Нет, в нем сверкал иной, зловещий свет,
Как факел он горел на мрачном пире:
Где есть печаль, где стон, там правды нет,
Хотя бы красота дышала в мире.
 
 
«Ответа – сердцу, сердцу моему!» —
Молил он, задыхаясь от страданья,
И демоны являлися к нему,
Чтоб говорить о тайнах мирозданья.
 
 
Он проклял мир и, вечно одинок,
Замкнул в душе глубокие печали,
Но в песнях он их выразить не мог,
Хоть песни победительно звучали.
 
 
И полюбил он в мире только то,
Что замерло в отчаянье молчанья:
Вершины гор, где не дышал никто,
Безбрежность волшебства их без названья;
 
 
Ночных светил неговорящий свет,
И между них, с их правильным узором,
Падение стремительных комет,
Провал ночей, пронзенный метеором, —
 
 
Все то, что, молча выносив свой гнет,
Внезапной бурей грянет в миг единый,
Как чистый снег заоблачных высот
Стремится вниз – губительной лавиной.
 

«Я ненавижу человечество…»

 
Я ненавижу человечество,
Я от него бегу спеша.
Мое единое отечество —
Моя пустынная душа.
 
 
С людьми скучаю до чрезмерности,
Одно и то же вижу в них.
Желаю случая, неверности,
Влюблен в движение и в стих.
 
 
О, как люблю, люблю случайности,
Внезапно взятый поцелуй,
И весь восторг – до сладкой крайности,
И стих, в котором пенье струй.
 

Далеким близким

 
Мне чужды ваши рассуждения:
«Христос», «Антихрист», «Дьявол», «Бог».
Я – нежный иней охлаждения,
Я – ветерка чуть слышный вздох.
 
 
Мне чужды ваши восклицания:
«Полюбим тьму», «Возлюбим грех».
Я причиняю всем терзания,
Но светел мой свободный смех.
 
 
Вы так жестоки – помышлением,
Вы так свирепы – на словах.
Я должен быть стихийным гением,
Я весь в себе – восторг и страх.
 
 
Вы разделяете, сливаете,
Не доходя до бытия.
Но никогда вы не узнаете,
Как безраздельно целен я.
 

«О да, молитвенна душа…»

 
О да, молитвенна душа,
И я молюсь всему.
Картина мира хороша,
Люблю я свет и тьму.
Все, что приходит, то прошло,
В воспоминании светло
Живут добро и зло.
 
 
Но чтоб в душе была волна
Молитвенной мечты,
В явленье цельность быть должна,
Должны в нем жить черты.
Чем хочешь будь: будь добрый, злой,
Но будь же честен за игрой,
Явись – самим собой.
 
 
Пусть будет в смерть твоя игра,
Пусть ты меня убьешь, —
Пойму, что мне уйти пора,
Пойму я все, – не ложь.
Я только цельному молюсь,
И вечно мерзки мне, клянусь,
Ханжа, глупец и трус.
 

Старая песенка

Mamma, mamma! perchи lo dicesti?

– Figlia, figlia! perchи lo facesti?[14]14
  Мама, мама! зачем ты так говоришь? – Дочка, дочка! зачем ты так поступаешь? (ит.)


[Закрыть]

Из неумирающих разговоров

 
Жили в мире дочь и мать.
«Где бы денег нам достать?»
Говорила это дочь.
А сама – темней, чем ночь.
 
 
«Будь теперь я молода,
Не спросила б я тогда.
Я б сумела их достать».
Говорила это – мать.
 
 
Так промолвила со зла.
На минуту отошла.
Но на целый вечер прочь,
Прочь ушла куда-то дочь.
 
 
«Дочка, дочка, – боже мой! —
Что ты делаешь со мной?»
Испугалась, плачет мать.
Долго будет дочку ждать.
 
 
Много времени прошло.
Быстро в мире ходит зло.
Мать обмолвилась со зла.
Дочь ей денег принесла.
 
 
Помертвела, смотрит мать.
«Хочешь деньги сосчитать?»
«Дочка, дочка, – боже мой!
Что ты сделала с собой?»
 
 
«Ты сказала – я пошла».
«Я обмолвилась со зла».
«Ты обмолвилась, – а я
Оступилась, мать моя».
 

«Чем выше образ твой был вознесен во мне…»

 
Чем выше образ твой был вознесен во мне,
Чем ярче ты жила как светлая мечта,
Тем ниже ты теперь в холодной глубине,
Где рой морских червей, где сон и темнота.
 
 
За то, что ты лгала сознанью моему,
За то, что ты была поддельная звезда,
Твой образ навсегда я заключил в тюрьму.
Тебе прощенья нет. Не будет. Никогда.
 

Так скоро

 
Так скоро ты сказала:
«Нет больше сил моих».
Мой милый друг, так мало?
Я только начал стих.
 
 
Мой стих, всегда победный,
Желает красоты.
О друг мой, друг мой бедный,
Не отстрадала ты.
 
 
Еще я буду в пытке
Терзаться и терзать.
Я должен в длинном свитке
Легенду рассказать.
 
 
Легенду яркой были,
О том, что я – любовь,
О том, как мы любили,
Как любим вновь и вновь.
 
 
И вот твоих мучений
Хочу я как моих.
Я жажду песнопений,
Я только начал стих.
 

Довольно

 
Я был вам звенящей струной,
Я был вам цветущей весной,
Но вы не хотели цветов,
И вы не расслышали слов.
 
 
Я был вам призывом к борьбе,
Для вас я забыл о себе,
Но вы, не увидев огня,
Оставили молча меня.
 
 
Когда ж вы порвали струну,
Когда растоптали весну,
Вы мне говорите, что вот
Он звонко, он нежно поет.
 
 
Но если еще я пою,
Я помню лишь душу мою,
Для вас же давно я погас,
Довольно, довольно мне вас.
 

Безглагольность

 
Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
 
 
Приди на рассвете на склон косогора, —
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.
 
 
Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далеко-далеко.
Во всем утомленье, глухое, немое.
Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада, —
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.
 
 
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
 

Подневольность

 
Когда я думаю, что рядом,
Вот здесь, кругом, передо мной,
Безмерным преданы отрадам,
Ликуют духи, мир иной, —
 
 
В той комнате, где дни и ночи,
Как каторжник, забыв про сон,
Так бьюсь я, не смыкая очи,
Все бьюсь, к работе присужден, —
 
 
Когда я думаю, что годы,
С печальной бледностью лица,
В окно все тот же лик природы
Я буду видеть без конца, —
 
 
И сердцем, более не юным,
Я буду, догорая, тлеть,
Внимать метелям и бурунам,
Слабеть, седеть и холодеть, —
Вдруг сам себе тогда я страшен,
Я содрогаюсь, как в бреду,
Как будто я с высоких башен
Вот-вот на землю упаду.
 
 
А между тем так близко, рядом,
Но не слиянные со мной,
Безбрежным преданы усладам,
Сплетают духи мир иной.
 

Тише, тише

 
Тише, тише совлекайте с древних идолов одежды,
Слишком долго вы молились, не забудьте прошлый свет.
У развенчанных великих, как и прежде, горды вежды,
И слагатель вещих песен был поэт и есть поэт.
Победитель благородный с побежденным будет ровен,
С ним заносчив только низкий, с ним жесток один дикарь.
Будь в раскате бранных кликов ясновзорен, хладнокровен,
И тогда тебе скажу я, что в тебе мудрец – и царь.
Дети солнца, не забудьте голос меркнущего брата.
Я люблю в вас ваше утро, вашу смелость и мечты,
Но и к вам придет мгновенье охлажденья и заката, —
В первый миг и в миг последний будьте, будьте как цветы.
Расцветайте, отцветайте, многоцветно, полновластно,
Раскрывайте все богатство ваших скрытых юных сил,
Но в расцвете не забудьте, что и смерть, как жизнь, прекрасна
И что царственно величье холодеющих могил.
 

Болото
^{Прерывистые строки}

Miles and miles and miles of desolation,

Leagues on leagues on leagues without a change.

Swinburne[15]15
  Мили, и мили, и мили одиночества, // Лье, и лье, и лье без перемен. Суинберн (англ.).


[Закрыть]

 
На версты и версты протянулось болото,
Поросшее зеленой обманною травой.
Каждый миг в нем шепчет, словно плачет, кто-то,
Как будто безнадежно тоскует над собой.
 
 
На версты и версты шелестящая осока,
Незабудки, кувшинки, кувшинки, камыши.
Болото раскинулось властно и широко,
Шепчутся стебли в изумрудной тиши.
 
 
На самом зеленом изумрудном месте
Кто-то когда-то погиб навсегда.
Шел жених влюбленный к любящей невесте, —
Болото заманило, в болоте нет следа.
 
 
И многих манит к обманным изумрудам,
Каждому хочется над бездонностью побыть.
Каждый, утомившись, ярко грезит чудом,
И только тот живет, кто может все забыть.
 
 
О, как грустно шепчут камыши без счета,
Шелестящими, шуршащими стеблями говорят.
Болото, болото, ты мне нравишься, болото,
Я верю, что божественен предсмертный взгляд.
 

«Отчего мне так душно? Отчего мне так скучно?..»

 
Отчего мне так душно? Отчего мне так скучно?
Я совсем остываю к мечте.
Дни мои равномерны, жизнь моя однозвучна,
Я застыл на последней черте.
 
 
Только шаг остается, только миг быстрокрылый,
И уйду я от бледных людей.
Для чего же я медлю пред раскрытой могилой?
Не спешу в неизвестность скорей?
 
 
Я не прежний веселый, полубог вдохновенный,
Я не гений певучей мечты.
Я угрюмый заложник, я тоскующий пленный,
Я стою у последней черты.
 
 
Только миг быстрокрылый, и душа, альбатросом,
Унесется к неведомой мгле.
Я устал приближаться от вопросов к вопросам,
Я жалею, что жил на земле.
 

«Бог создал мир из ничего…»

 
Бог создал мир из ничего.
Учись, художник, у него, —
И если твой талант крупица,
Соделай с нею чудеса,
Взрасти безмерные леса
И сам, как сказочная птица,
Умчись высоко в небеса,
Где светит вольная зарница,
Где вечный облачный прибой
Бежит по бездне голубой.
 

«Зимой ли кончается год…»

 
Зимой ли кончается год,
Иль осенью, право, не знаю.
У сердца особенный счет,
Мгновенья я в годы вменяю.
 
 
И год я считаю за миг,
Раз только мечта мне прикажет,
Раз только мне тайный родник
Незримое что-то покажет.
 
 
Спросила ты, сколько мне лет,
И так усмехнулась мне тонко.
Но ты же ведь знаешь: поэт
Моложе, наивней ребенка.
 
 
Но также могла бы ты знать,
Что всю многозыблемость света
Привыкло в себе сохранять
Бездонное сердце поэта.
 
 
Я старше взметнувшихся гор, —
Кто вечности ближе, чем дети?
Гляди в ускользающий взор,
Там целое море столетий!
 

Похвала уму

 
Безумие и разум равноценны,
Как равноценны в мире свет и тьма.
В них – два пути, пока мы в мире пленны,
Пока замкнуты наши терема.
 
 
И потому мне кажется желанной
Различность и причудливость умов.
Ум английский – и светлый и туманный,
Как море вкруг несчетных островов.
 
 
Бесстыдный ум француза, ум немецкий —
Строительный, тяжелый и тупой,
Ум русский – исступленно-молодецкий,
Ум скандинавский – вещий и слепой.
 
 
Испанский ум, как будто весь багряный,
Горячий, как роскошный цвет гвоздик,
Ум итальянский – сладкий, как обманы,
Утонченный, как у мадонны лик.
 
 
Как меч, как властный голос – ум латинский,
Ум эллинский – язык полубогов,
Индийский ум, кошмарно-исполинский, —
Свод радуги, богатство всех тонов.
 
 
Я вижу: волны мира многопенны,
Я здесь стою на звонком берегу,
И кто б ты ни был, Дух, пред кем мы пленны,
Привет мой всем – и брату и врагу.
 

Бог и дьявол

 
Я люблю тебя, дьявол, я люблю тебя, бог,
Одному – мои стоны, и другому – мой вздох,
Одному – мои крики, а другому – мечты,
Но вы оба велики, вы восторг Красоты.
 
 
Я как туча блуждаю, много красок вокруг,
То на север иду я, то откинусь на юг,
То далеко, с востока, поплыву на закат,
И пылают рубины, и чернеет агат.
 
 
О, как радостно жить мне, я лелею поля,
Под дождем моим свежим зеленеет земля,
И змеиностью молний и раскатом громов
Много снов я разрушил, много сжег я домов.
 
 
В доме тесно и душно, и минутны все сны,
Но свободно-воздушна эта ширь вышины,
После долгих мучений как пленителен вздох,
О, таинственный дьявол, о, единственный бог!
 

К людям

 
О люди, я к вам обращаюсь, ко всем,
Узнайте, что был я несчастен и нем,
Но раз полюбил я возвышенность гор,
И все полюбил я и понял с тех пор.
 
 
Я понял, но сердцем, – о нет, не умом,
Я знаю, что радостен царственный гром,
Что молния губит людей и зверей,
Но мир наш вдвойне обольстителен с ней.
 
 
Мне нравится все, что земля мне дала,
Все сложные ткани и блага и зла,
Всего я касался, всему я молюсь,
Ручьем я смеялся, но с морем сольюсь.
 
 
И снова под властью горячих лучей
С высот оборвется звенящий ручей.
Есть мудрость, но жизнь не распутал никто,
Всем мудрым, всем мертвым скажу я: «Не то!»
 
 
Есть что-то, что выше всех знаний и слов,
И я отвергаю слова мудрецов,
Я знаю и чувствую только одно,
Что пьяно оно, мировое вино.
 
 
Когда же упьюсь я вином мировым,
Умру и воскресну и буду живым,
И буду я с юными утренним вновь…
О люди, я чувствую только любовь!