Текст книги "О крокодилах в России. Очерки из истории заимствований и экзотизмов"

В 1730 – 1740-е годы истолкование понятия «остроумие», впрочем, все еще сохраняет коннотации, указывающие на благочестивое знание и мудрость: в брошюре-описании иллюминации, устроенной по случаю четвертой годовщины коронования Анны Иоанновны (1734), «остроумие», обозначившее один из семи «женских образов <…> добродетелей и похвальнейших свойств», украсивших аллегорический «Храм Премудрости» правления императрицы, здесь же переводится на немецкий как Klugheit, т.е. – ум, рассудительность129129
  «Краткое описание онаго фейэрверка которой апреля 28 дня 1734 года то есть в высокоторжественный день коронования <…> государыни Анны Иоановны <…> при великой иллуминации в царствующем Санктпетербурге представлен был. Печатано при Императорской Академии Наук» (б. п.).


[Закрыть]. М. В. Ломоносов в «Кратком руководстве к красноречию» включает «остроумие», наряду с «памятью», в «душевные» дарования, составляющие – вместе с «телесными» дарованиями – «природные» дарования, необходимые к приобретению красноречия; остроумие является при этом результатом соединения «силы совоображения» и «рассуждения» (§ 23). В познании человеческих нравов особая роль, по его же мнению, принадлежит «философскому остроумию»: «Должно самым искусством чрез рачительное наблюдение и философское остроумие высмотреть, от каких представлений и идей каждая страсть возбуждается, и изведать чрез нравоучение всю глубину сердец человеческих»130130
  Ломоносов М. В. Краткое руководство к красноречию. С. 166 – 167, 200.


[Закрыть], тогда как идеальный ученый – «рачительный любитель натуры» – имеет охоту быть «любопытным и неусыпным», совмещая «чтение книг» и «собственное искусство»131131
  Ломоносов М. В. Слово о пользе химии // Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. М.; Л., 1951. Т. 2. С. 353, 354. См. у него же в другом тексте: «Науки довольствуют врожденное и вкоренное в нас любопытство» (Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. М.;Л., 1950. Т. 1. С. 241).


[Закрыть]. В схожем значении употребляет слово «любопытство» В. К. Тредиаковский, придавая ему вместе с тем этические и эстетические коннотации: «Любопытство <…> узрит и познает все Предначертание <…> Доброту и Изящность живописания»132132
  Тредиаковский В. К. Предъизъяснение об ироической пииме (1766) // Сочинения Тредьяковского. Изд. А. Смирдина. СПб., 1849. Т. II. С. VIII.


[Закрыть]. В похвальном «Слове Петру Великому» Сумароков (1759) характерно «датирует» «остроумие» эпохой отечественного Просвещения: «До времен Петра Великого Россия не была просвещена ни ясным о вещах понятием, ни полезнейшими знаниями, ни глубоким учением. Разум наш утопал во мраке невежества, искры остроумия угасали и воспламениться не имели силы. <…> Родился Петр <…>. Возрадовалась истина и ужаснулось суемудрие»133133
  Трудолюбивая Пчела. 1759. Октябрь. С. 579 и след.


[Закрыть].

Похвалы на предмет «остроумия» и «любопытства» не лишены вместе с тем социологических оговорок. «Остроумие» и «любопытство» даровано властью – это, как заявляет в вышеприведенном пассаже Сумароков, «право на истину», но это в то же время и «право на досуг». Досуг же (otium), как писали уже античные авторы, по необходимости – привилегия немногих, предполагающая «недосуг» (negotium) большинства. В 1759 году русскоязычный читатель тоже мог задуматься над этим нехитрым силлогизмом, прочитав в журнале «Праздное время в пользу употребленное» (издававшемся при шляхетском кадетском корпусе в Петербурге) анонимное «Письмо о пространстве разума и о пределах оного»: «Если бы земледелец был прорицателен, остроумен и чрезмерно любопытен, восхотел ли бы он день и ночь в полях скитаться за стадом? Не почел ли бы себе за оскорбление, что должен с неусыпным попечением ходить за презренными сими животными? Между тем ежели скот и земля оставлены будут в небрежении, останемся все без одежды и без пропитания, всюду родятся бедствия и нестроение. Итак, грубость и невежество поселянина немалое есть для нас благодеяние»134134
  Праздное время в пользу употребленное. 1759. 30 января.


[Закрыть].

Инерция истолкования остроумия как ума и рассудительности дает о себе знать вплоть до 1780-х годов. Князь М. М. Щербатов в записках «О повреждении нравов в России» использует слово «остроумный» для характеристики Петра и князя Я. М. Долгорукова, имея в виду присущую им зрелость ума, обдуманность поступков и – что показательно – неторопливость в словах («Остроумный монарх ничего не отвечав»; «Сей остроумный и твердый муж [Долгоруков] не мог вдруг ответствовать на такой вопрос, где состояло суждение между царствующаго Государя и его отца, обоих отличных их качествами»)135135
  Щербатов М. М. О повреждении нравов в России. М., 1908. С. 26, 27, 28.


[Закрыть]. Вместе с тем, начиная уже с середины XVIII века, за остроумием постепенно закрепляются все более риторические коннотации, приводящие в конечном счете к словоупотреблению, вытесняющему этимологически содержательное истолкование («ум») метонимическим: «острое слово».

Истории понятия «остроумия» в русском языке касалась Ренаты Лахманн, сближавшая его с риторическим понятием acumen136136
  Lachmann R. Die Tradition des ostroumie und das acumen bei Simeon Polockij // Slavische Barockliteratur I (Forum Slavicum. Hrsg. von D. Tschizhevskij. Bd. 23). München: Wilhelm Fink, 1970. S. 41 – 59; Лахманн Р. Демонтаж красноречия. Риторическая традиция и понятие поэтического. СПб., 2001. С. 129 – 137, 291 – 292. Примеч. 14.


[Закрыть]. Основания для такого сближения, несомненно, есть. В западноевропейской риторической (а шире – филологической) традиции истолкование понятия acumen восходит к Цицерону, использовавшему его для обозначения способности видеть аналогии между вещами и идеями, которые внешне не связаны между собою. Такая способность вызывает удивление и удовольствие, поэтому хороший ритор, по Цицерону, должен наряду с «мыслительной глубиной философов, выразительностью поэтов, памятью юристов, голосом трагика и жестикуляцией лучших актеров» владеть «остроумием диалектиков» (De Orat. I, 28, 128, II, 38, 158). Аcumen оказывается в этом случае синонимичным риторико-диалектическому понятию «subtilitas» («казуистика»: De Orat. II, 22, 93; 23, 98; III, 18, 66; Orat. 28, 98), а тем самым распространяется не только на сферу риторического «увеселения» (delectare), но и на сферу риторического «научения» (docere). В определении сентенций Цицерон различает три стиля остроумия, соответствующих различным риторическим задачам, – обучению соответствует «проницательность» (acutus), удовольствию – «острое слово» (argutus), важности предмета – «величественность» (gravitas) (De optimo genere oratorum I, 2, 5). Такое же различие сохраняется у Квинтилиана (Inst. XII, 10, 59). В эпоху Ренессанса и Барокко понятие acumen уточняется путем возможности обособления «остроумия в словах» и «остроумия в мыслях», связывается с понятиями иронии и, в частности, астеизма (употребление слова в смысле обратном буквальному, скрытая насмешка в форме нарочитого восхваления), а также с другими тропами и фигурами, позволяющими соотносить привычное с непривычным и тривиальное с возвышенным (concors discordia) – с оговорками об уместности такого соотнесения в прозе, поэзии и, наконец, эмблематике137137
  Lange K. – P. Theoretiker des literarischen Manierismus. Tesauros und Pellegrinis Lehre von der «acutezza» oder von der Macht der Sprache. München, 1968; Голенищев-Кутузов И. Н. Барокко и его теоретики // ХVII век в мировом литературном развитии. М., 1969. С. 102 – 152; Batistini A. Acutezza // Historisches Wörterbuch der Rhetorik. / Hrsg. v. Gert Ueding. Tübingen: Max Niemeyer, 1992. Bd. 1. Sp. 88 – 100.


[Закрыть]. Среди авторов, уточнявших доксографические определения понятия acumen, были Матиас Сарбиевский, связывавший его (с опорой на Марциала и Сенеку) с понятиями acutus и argutus138138
  Sarbiewski M. K. De acuto et arguto liber unicus // Wyclady poetiki. Krakau, 1958. S. 2 – 10.


[Закрыть], и Федор Кветницкий. Последний различал три типа риторического остроумия: juxta naturam («сообразно с природой») – в согласии с семантикой возможного сопоставления референтов; praeter naturam («помимо природы») – с указанием на возможность такого сопоставления и contra naturam («вопреки природе») – с нарушением семантического правдоподобия. Не исключено, что трактаты Сарбиевского («De acuto et arguto») и Кветницкого («Clavis Poetica»), учитывая обширный импорт латиноязычных риторик в Россию в рамках институализации риторического образования при Петре, вполне могли найти здесь концептуальный отклик139139
  Lachmann R. Rhetorik und Acumen-Lehre als Beschreibung poetischer Verfahren. Zu Sarbiewskis Traktat «De acuto et arguto» von 1627 // Slavistische Studien zum VII internationalen Slavistenkongress in Warschau. München, 1973. S. 331 – 355; Левин П. Барокко в литературно-эстетическом сознании преподавателей и слушателей русских духовных училищ XVII века // Wiener Slawistisches Jahrbuch. 1977. Bd. 23. S. 184 – 192; Uhlenbruch B. Einleitung // Fedor Kvetnickij CLAVIS POETICA / Hg. B. Uhlenbruch. Köln, Wien: Böhlau (Slavistische Forschungen. Hg. Von R. Olesch. Band 27/III, Rhetorica slavica. Hg. Von R. Lachmann), 1985. S. LXIII – LXVI.


[Закрыть].

Не ясно, однако, насколько «точечным» было воздействие именно термина acumen, а не соотносившегося с ним сравнительно широкого риторического контекста. Между тем «терминологическое пространство» этого контекста включает в себя, по замечанию самой Лахманн, основополагающие риторические понятия ingenium (ingenio) и conceptus, указывающие на способность к пониманию и воображению140140
  Лахманн Р. Демонтаж красноречия. С. 284.


[Закрыть]. Заметим, кстати, что Ломоносов в тексте, написанном им параллельно по-русски и по-латыни, словом «остроумие» передает именно слово ingenium, а слово acumen в словосочетании с judicium (acumine iudicii) переводит как «проницание рассуждения»141141
  Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. М.; Л., 1952. Т. 3. С. 16 – 17. Ср. во франц.: acumen – pénétration: Mouchel C. Les rhétoriques post-tridentines (1570 – 1600) // Histoire de la rhétorique dans l’Europe moderne, 1450 – 1950 / Dir. M. Fumaroli. Paris: Presses universitaires de France, 1999. P. 435, 437.


[Закрыть]. Содержательным эквивалентом латинского понятия в русскоязычных риториках, скорее, могло бы служить понятие «витиеватой речи». По определению Ломоносова, посвятившего «изобретению витиеватых речей» седьмую главу «Краткого руководства к красноречию», «витиеватые речи (которые могут еще называться замысловатыми словами или острыми мыслями) суть предложения, в которых подлежащее и сказуемое сопрягаются некоторым странным, необыкновенным или чрезвычайным образом и тем самым составляют нечто важное или приятное». Авторами витиеватых речей Ломоносов называет Григория Назианзина, Григория Селевкийского, Плиния, Сенеку, Марциала, но оговаривается, «что в самые древнейшие времена за острыми мыслями авторы, как видно, не так гонялись, как в последовавшие потом и в нынешние веки». Уместность правил о «изобретении витиеватых речей» в риторическом руководстве диктуется, таким образом, «вкусом нынешнего времени», но требует, по Ломоносову, важного ограничения: в составлении витиеватых речей следует соблюдать меру и не следовать «нынешним итальянским авторам, которые, силясь писать всегда витиевато и не пропустить ни единой строки без острой мысли, нередко завираются»142142
  Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. М.; Л., 1952. Т. 7. С. 204, 205, 206.


[Закрыть]. По мнению И. Сермана, выпад Ломоносова в адрес «итальянских авторов» имеет в виду подражателей кавалера Джамбаттиста Марино и соответственно маньеристические новации в области риторики143143
  Серман И .З. Ломоносов и придворные итальянские стихотворцы 1740-х годов // Международные связи русской литературы. М.; Л., 1963. С. 112 – 134.


[Закрыть]. Позиция Ломоносова в этом случае перекликается с умонастроением немецких литераторов – членов русской Академии наук, работавших в это же время в Петербурге, ориентированных на французский классицизм и последовательно выступавших против маринизма и прециозности144144
  Степанов В. П. Критика маньеризма в «Примечаниях к ведомостям» // ХVIII век. Сб. 10. Л., 1975. С. 39 – 48. Занятно, что П. Н. Беркову декларируемая Ломоносовым необходимость соблюдения чувства меры при «изобретении витиеватых речей» представлялась весомым аргументом в пользу нерелевантности определения русской культуры середины XVIII века как барочной: Ломоносов «предлагает избегать того, что в конечном счете составляет существо, душу барокко как искусства маньеризма» (Берков П. Н. Проблемы литературного направления Ломоносова // ХVIII век. М.; Л., 1962. Сб. 5. С. 22). Можно согласиться, что представление о доминировании тех или иных стилистических тенденций в облике русской культуры XVIII века не слишком определенно, но сводить его к оценке этих тенденций в устах Ломоносова малообоснованно. Замечу попутно, что косвенным свидетельством предубеждения Ломоносова по отношению к итальянцам может служить судьба Джорджо Дандоло – венецианского канцеляриста, ставшего переводчиком в Коллегии иностранных дел в Петербурге. В 1747 году Дандоло представил Коллегии на рассмотрение составленный им русско-латинский-итальянско-французский лексикон. Рецензентами словаря были Ломоносов и Тредиаковский, давшие на него резко отрицательный отзыв. В своей антикритике Дандоло особенно негодовал на Ломоносова, упрекая его в том, что «сочинитель Российской Риторики <…> не только всех итальянских авторов презирает, но <…> и других наций писателей <…> ни во что не ставит» (Попов Н. Георгий Дандоло, русский лексикограф и переводчик прошлого столетия // Библиографические записки. 1858. № 7. С. 217).


[Закрыть]. Можно добавить, впрочем, что характеристику итальянцев, как славящихся остроумием, не стоит непременно связывать с Марино: напомним, что об остроумных итальянцах писал уже Николай Спафарий, ту же характеристику повторит В. Тредиаковский в перечне «учтивейших и просвещеннейших в Европе народов»: «проницательнейшие Англичане, благорассуднейшие Голландцы, глубочайшие Гишпанцы, острейшие Италианцы, витиеватейшие Поляки, тщательнейшие Шведы, важнейшие Немцы»145145
  Тредиаковский В. К. Слово о богатом, различном, искусном и несхотственном витийстве. СПб., 1745. С. 71.


[Закрыть].

Истолкование «остроумия» кажется в этих случаях существенно отличающимся от acumen’а западноевропейских риторик, подразумевая у русских авторов не нарушение норм правдоподобия в оправдание «искусства вымысла» (studium mentiendi) и утонченной парадоксальности «городской речи» (urbanitas)146146
  Таково, напр., сочувственное отождествление поэтической лжи и парадоксов (паралогизмов) в трактате Эмилио Тезауро «Il Cannoncchiale Aristotelico» (1655): Tesauro E. Il Cannoncchiale Aristotelico o sua idea dell’arguta et ingeniosa elocutione / Hg. A.Buck. Bad Homburg; Berlin; Zürich, 1968. S. 491. См. также: Daenens F. Enkomium mendacii ovvero del paradosso // la menzogna / Ed. F. Cardini. Firenze, 1989. P. 99 – 119.


[Закрыть], а защиту этих норм – способность к адекватному мировосприятию и убедительному описанию. Характерно, что при всех расхождениях с Ломоносовым схожим образом понимал остроумие А. П. Сумароков, перечислявший в качестве необходимых «источников стихотворца» – «свободу, праздность и любовь», но кроме того: «способы в изображении естества человеческому остроумию и в самой грубой природе»147147
  Сумароков А. П. О стихотворстве камчадалов // Трудолюбивая пчела. 1759. Январь. С. 63.


[Закрыть]. Понимание «остроумия» как умения воспроизводить в слове саму природу предопределяет характеристику «остроумного писателя» в статье С. Г. Домашнева «О стихотворстве» (1762):

«Остроумный писатель владеет умом и сердцем читателя, изображая колеблющееся море, ревущие волны, бурные ветры, сокрушение кораблей, страх плавателей, неприступные горы, непроходимые стремнины, поля багреющие кровию, треск оружия, радостные восклицания, жалостный вопль, плеск и рыдание, разрушение городов, крик победителей, стон побежденных, свирепство и наглость воинов, робость и уныние пленных, отчаяние жителей и проч., или в описании красоты естества, представляя стремящиеся с гор источники, зеленеющие луга, приятные рощи, прохладную тень, пение птиц, положение холмов и долин, благоухание цветов, шум ручьев, голос свирели и проч.»148148
  Домашнев С. Г. О стихотворстве // Полезное увеселение на месяц май 1762 года. С. 197.


[Закрыть]

Начиная с середины XVIII века возможность собственно лексикографической (а не контекстуальной) параллели между лат. «acumen» и рус. «остроумием» осложняется воздействием современного западноевропейского словоупотребления – коннотациями французского bel esprit, beaux mots, beux esprits и немецкого geistreicher, witziger Mensch, подразумевавшими понимание «остроумия» в значении иронической насмешки, сатирического критицизма и вместе с тем занимательного вымысла149149
  Как перевод фр. ‘bel esprit’, «остроумный» (в ряду – «прозорливость, проницательность, расторопность, быстрота разума») закреплено уже в: Dictionnaire complet François et Russe composé sur la dernière édition de celui de l’Académie Française par une société de gens de Lettres. St.Petersbourg, 1786. Vol. I. P. 439. Как галлицизм использует слово «остроумец» Н.М. Карамзин: «Самые модные Парижские дамы, знатные люди, славнейшие остроумцы (beux esprits)» (Карамзин Н. Письма русского путешественника // Сочинения Карамзина. СПб., 1848. Т. II. С. 456).


[Закрыть]. С оглядкой на западноевропейский контекст в восприятии соответствующих слов, отношение к понятию «остроумие» разнится. С одной стороны, за остроумием закрепляются ассоциации, связывающие его с литературным творчеством и особенно с жанром романа. Журнальная критика 1770-х годов убеждает читателя, что «остроумный роман, произведенный искусным пером господ Прево, Мармонтеля, Фильдинга, Лесажа, или Арнода <…> более удобен наставить и увеселить читателя, нежели целый шкап огромных томов, заключающих в себе сухия и строгие наставления»150150
  Цит. по: Сиповский В. В. Очерки из истории русского романа. СПб., 1909. С. 29.


[Закрыть]. Иван Дмитриев, оглядываясь в своих воспоминаниях (написанных в 1820-е годы) на те же годы, противопоставит «жалкие стихи» Тредиаковского и Кирьяка Кондратовича, «чуждые вкуса и остроумия», «игре остроумия» в благозвучных произведениях Сумарокова151151
  Взгляд на мою жизнь. Записки действительного тайного советника И. И. Дмитриева. М., 1866. С. 34.


[Закрыть]. Вместе с тем в остроумии видится предосудительная страсть к неуместной иронии и/или дерзости: так, например, отрицательный герой романа П. Львова «Российская Памела» (1789) характеризуется «подлым таканием, презрительным шутовством, дерзкими словами, кои в свете называются иногда „бомо“ (т. е. beux mots. – К.Б.)»152152
  Львов П. Русская Памела. Или история Марии, добродетельной поселянки. СПб., 1789. Ч. 1. С. 7.


[Закрыть]. Гр. Н. П. Румянцев, вспоминая в автобиографии о негативной оценке Екатериной II написанного им сочинения, «до Российской истории касающегося», признавал ее справедливой, так как «ирония, к которой я прибегнул, одних остроумных удовлетворяет»153153
  Сочинения императрицы Екатерины II / С объяснит. примеч. акад. А. Н. Пыпина. СПб., 1903. Т. 5. С. 334.


[Закрыть]. В 1772 году Г. Р. Державину общественные коннотации, связываемые с понятием «остроумие», представляются достаточным поводом для стихотворной филиппики:

 
Не мыслить ни о чем и презирать сомненье,
На все давать тотчас свободное решенье,
Не много разуметь, о многом говорить;
Быть дерзку, но уметь продерзостями льстить;
Красивой пустошью плодиться в разговорах,
И другу и врагу являть притворство в взорах;
Блистать учтивостью, но, чтя, пренебрегать,
Смеяться дуракам и им же потакать,
Любить по прибыли, по случаю дружиться,
Душою подличать, а внешностью гордиться,
Казаться богачом, а жить на счет других;
С осанкой важничать в безделицах самих;
Для острого словца шутить и над законом,
Не уважать отцом, ни матерью, ни троном;
И, словом, лишь умом в поверхности блистать,
В познаниях одни цветы только срывать,
Тот узел рассекать, что развязать не знаем, —
Вот остроумием что часто мы считаем!154154
  Первоначальная редакция стихотворения под заглавием «Остроумие» находится в рукописи 1776 года. Державин включил стихотворение в седьмую часть своих сочинений, подготовленную им к печати, но оставшуюся в рукописи после смерти поэта. Впервые: Собеседник. 1783. Ч. 3. С. 115, с пояснительным письмом от автора к «почтеннейшим господам издателям “Собеседника” и за подписью «X.X.****».


[Закрыть]
 

А. С. Шишков осуждает остроумие в «Рассуждении о старом и новом слоге» (1803), истолковывая его как пренебрежение «естественной простотой», «подобий обыкновенных и всякому вразумительных»: «[Г]оняясь всегда за новостию мысли, за остроумием, так излишне изощряем <…> понятия свои, что оные чем меньше мысленным очам нашим от чрезвычайной тонкости своей видимы становятся, тем больше мы им удивляемся, и называем это силою Гения»155155
  Шишков А. С. Собрание сочинений и переводов. СПб., 1824. Ч. II. С. 59 (курсив автора). Не исключено, что выпад Шишкова в данном случае направлен против П. Львова, заявлявшего в предисловии к роману «Русская Памела» об обязанностях романиста «показать богатство своего Гения», «открывая психологические феномены, обнаружить свое остроумие и знание человеческого сердца» (Цит. по: Сиповский В. В. Очерки из истории русского романа. СПб., 1910. Т. 1. Вып. 2. С. 417). Понятие остроумия применительно к дискурсу романа кажется в эти годы особенно устойчивым. См., например, в «Вестнике Европы» (1803. № 2. С. 136) критику «о новом романе госпожи Сталь», исходящую от «одного из первых остроумцев нынешнего Парижа».


[Закрыть].

Во второй половине XVIII века употребление слов «любопытный», «интересный», «остроумный» применительно к тому, что привлекает внимание, становится не только общераспространенным, но и находит синонимическую поддержку в лексических новообразованиях «занимательность», «занимательный», «занимающий»156156
  Hüttl-Worth G. Die Bereicherung des russischen Wortschatzes im XVIII. Jahrhundert. Wien: A. Holzhausens, 1956. S. 106.


[Закрыть]. О неравнодушии, с каким воспринимались вышеприведенные неологизмы еще в начале XIX века, и о тех идеологических инновациях, с которыми ассоциировалось их употребление, можно судить по сочинениям того же А. С. Шишкова, не устававшего напоминать о них как о примерах нелепых заимствований, искажающих русский язык и заслуживающих запрета. На страницах программного «Рассуждения о старом и новом слоге Российского языка» (1803) патриотически настроенный автор снисходительно ироничен: «Может быть, скажут еще, когда употребляем мы слова: желательно, чаятельно, сомнительно и проч., то для чего, последуя тому ж правилу, не употреблять <…> занимательно и проч.? Для того, что естьли бы это свойственно было языку нашему, то давно бы уже оное введено было в употребление»157157
  Шишков А. Собрание сочинений и переводов. СПб., 1824. Ч. II. С. 167. C м. здесь же: С. 27.


[Закрыть]. Прогнозы, однако, не сбывались, и в «Разговоре между двумя приятелями о переводе слов с одного языка на другой», и особенно в «Опыте славенского словаря», ирония сменяется наставительным негодованием: «Во всяком языке есть такие понятия, которые ему свойственны, а другому нет <…>. Но здесь не тот случай. Невозможно, чтоб таковых слов, как intérêt, intéressant, в нашем языке не было»158158
  Шишков А. Собрание сочинений и переводов. СПб., 1825. Ч. IV. C. 327.


[Закрыть]. Необходимой заменой французских слов-паразитов, по мнению Шишкова, должно стать слово «корысть» и его производные. Конечно, соглашается Шишков, обиходное значение слова «корысть» мало соответствует словоупотреблению французских заимствований, но проблема легко решается, если понимать слово «корысть» также не в меркантильном, прагматическом и преимущественно негативном, но в расширительном и позитивном смысле, соответствующем французскому intérêt. В «Опыте славенского словаря» предлагаемая замена обосновывается замечательной этимологией: слово «корысть» восходит, по Шишкову, к словам «кора» и связано с его производными – словами «корица», «корень» и «шкура», а тем самым – в историческом плане – подразумевает добычу и приобретение. Но не всякое приобретение, продолжает автор, достойно осуждения: приобретения могут быть материальными, а могут быть духовными, как это явствует из приводимого здесь же текста Димитрия Ростовского: «Книги святыя в руце примите, и пользу вних сущую с великим прилежанием приемлете. Оттуду бо раждается корысть многа: <…> язык чтением в доброречии управляется, <…> душа приемлет духовные криле, и возносится горе, и сиянием правды просвещается»159159
  Шишков А. Собрание сочинений и переводов. СПб., 1825. Ч. V. С. 192.


[Закрыть].

Итак, заключает автор, если понимать корысть как «духовное приобретение», ничто не мешает заменить глагол «интересовать» глаголом «корыстовать», прич. «интересующий» причастием «корыстующий», а прилагательное «интересный» прилагательным «корыстный». «Духовное приобретение» обеспечивается, впрочем, не только чтением святых книг: почему бы, восклицает Шишков, не говорить о женщинах «она меня очень корыстует» (вместо: интересует), и «в лице ея есть нечто корыстное» (вместо: интересное)160160
  Там же. С. 195.


[Закрыть]. Рекомендации Шишкова оказались тщетными, а в языке закрепилось именно то словоупотребление, которое он настойчиво осуждал (см., напр., синонимический ряд к слову «интерес» в «Корифее» Якова Галинковского (1803): «любезное душе пристрастие, влекущее ее к своему предмету; соучастие, заманчивость, приманка, занимательность»)161161
  Корифей. СПб., 1803. Ч. 1. Кн. 2. С. 16 – 17.


[Закрыть].

ПУТЕШЕСТВИЯ. ДАЛЕКОЕ И БЛИЗКОЕ

Начиная с 1760-х годов словами «любопытство», «любопытный», «куриозный» пестрят названия книг, адресуемых широкой публике и посвященных самым различным сюжетам – диковинкам природы, техническим изобретениям, историческим анекдотам, истолкованию снов, хиромантии и физиогномике162162
  Напр.: Тавернье П. Краткие разговоры. О разных. до наук, и до любопытства, касающихся весьма куриозных вещах. В вопросах, и в ответах, представленныя. СПб., 1761 (второе издание: Зеркало любопытства, или Ясное и подробное истолкование всех естественных и нравственных познаний, служащих к пользе, удовольствию и приятному времяпрепровождению времени для тех, кои в короткое время желают снискать нужное просвещение, Собранное из разных писателей. СПб., 1791); Куриозное и краткое изъяснение любопытства достойных наук физиогномии и хиромантии, переведено с нем. яз. М., 1765 (шесть изданий: 1768, 1773, 1781, 1786, 1789); Безвинное и увеселительное препровождение празднаго времени, состоящее в новоприумноженном оракуле, или круге щастия, которое любопытным людям, по задаваемым ими их вопросам на все в человеческой жизни бывающие случаи, дает справедливые ответы, с 67 принадлежащими до сего таблицами и наставлением, как сию книгу употреблять должно. Пер. с нем. М., 1770; Всегдашния предсказания, весьма любопытныя и доказанныя Томаса Иосифа Мута, уроженца неаполитанскаго, пер. с итал. на франц., а с сего на российский язык имеющия свое действие с 1269 года, и продолжающиеся до конца веков. СПб., 1778; Сонник, или Истолкование снов выбранное из наблюдений астрономических и физических и по алфавиту расположенное с приобщением о седми планетах и двенадцати небесных знаках описания и способов узнавать кто под которою планетою и зодиаком родился. Пер. с разных языков для увеселения любопытнаго общества. СПб., 1784; Книга забавная и любопытная, содержащая разныя любопытныя и забавныя тайны, до наук и художеств касающияся, и притом легкия, но удивительныя произведения и выдумки, до городских бесед и до сельской жизни многия принадлежащия приятныя вещи и проч. М., 1789; Колдун не болтун, или Настоящий ворожея дающий каждому на вопросы справедливыя ответы, и отгадывающий, задуманных или отдаленных особ имяна; с доказанием некоторых примечаниев и гадании освятках, также на картах, и других наблюдений с наставлениями для удовольствия любопытствующих как должно употреблять сию книгу. СПб., 1792; Мартына Задека сто-шести-летняго славнаго швейцарскаго старика, любопытное, примечания достойное и, многих весьма важных в Европе произшествий, событием оправданное предсказание, которое он друзьям своим, 20 декабря 1769 года, пред кончиною своею открыл с присовокуплением послания к слугам моим Шумилову, Ванке и Петрушке, соч. г. Фон-Визина; Пер. с нем. СПб., 1798.


[Закрыть]. В ряду контекстуальных факторов, закрепивших за понятием «любопытства» ассоциативную связь с понятиями удивления, стремления к новому и необычному, немаловажную роль сыграли географические сочинения и записки путешественников.

Особенности социальной репутации путешествий в русской культуре также связаны с именем Петра Великого. Как и в случае других петровских нововведений первого в русской истории «царя-путешественника», в глазах современников смысл государева путешествия не был само собой разумеющимся. Красноречивый пропагандист петровских преобразований Феофан Прокопович не преминул посвятить этой теме сразу два похвальных слова. Однако вплоть до правления Екатерины II русские правители не спешат отправиться в чужедальные края. При Екатерине издаются и первые описания поездок Петра и его сподвижников по Европе – «Путешествие Его Величества в Париж» (СПб., 1771), путевые записки Б. П. Шереметьева: «Записки путешествия в европейские государства, в Краков, в Вену, в Венецию, в Рим, на Мальтийский остров» (М., 1773)163163
  Второе издание этого текста: Статейный список посольства ближняго боярина и наместника Вятского Бориса Петровича Шереметьева в Краков, в Венецию, Рим и Мальту 7205 (1697) годе // Древняя российская вивлиофика. 2-е изд. М., 1788. Ч. V.


[Закрыть], а также «Записная книжка любопытных замечаний Великой Особы, странствовавшей под именем дворянина Российского посольства в 1697 и 1698 году» (СПб., 1788), долгое время считавшаяся путевыми записками самого Петра164164
  Уверенность в том, что путевые записки принадлежат самому Петру, высказывалась вплоть до середины XIX века, в частности, П. Свиньиным, опубликовавшим их в 1830 году под названием: «Путевые записки, веденныя самим государем Петром Великим, во время путешествия своего в 1697 и 1698 годах по чужим краям под именем дворянина Российского посольства» (Отечественные записки. 1830. Ч. 43. С. 32). После того как было установлено несовпадение фактов биографии Петра и автора «Записок», об авторстве текста спорят: М. Ф. Горбунов называл вероятными составителями «Записок» Б. И. Куракина и И. М. Головина, сопровождавших царя в поездке по Европе (Журнал путешествия по Германии, Голландии и Италии в 1697 – 1699 годах / Сообщил с примеч. М. Ф. Горбунов // Русская старина. 1879. Т. 25. С. 104), Д. С. Лихачев – частное лицо, не входившее в свиту Петра и совершавшее путешествие «по своей охоте» (Лихачев Д. С. Повести русских послов как памятник литературы // Путешествия русских послов XVI – XVII веков (статейные списки). М.; Л., 1954. С. 339).


[Закрыть]. Не вызывает сомнения, что именно пример Петра стал прецедентным для далеких поездок самой Екатерины II и ее сына; отчеты о путешествиях царственных особ печатаются в периодике и выходят отдельными изданиями165165
  Журнал путешествию Ея Императорского величества в Эстляндию и Лифляндию. СПб., 1769; [Храповицкий А. В.] Журнал высочайшего путешествия Ея Величества государыни императрицы Екатерины II, самодержицы всероссийской, в полуденные страны России в 1787 году. М., 1787; [Вороблевский В.] Описание путешествия его имп. Высочества благовернаго цесаревича и великаго князя Павла Петровича в Берлин и обратнаго прибытия в Санктпетербург в 1766 году. М., 1766; Плещеев С. И. Начертание путешествия их императорских высочеств великого князя Павла Петровича и государыни великой княгини Марии Федоровны, <…> предпринятого в 1781 и окончанного в 1782 г. СПб., 1789.


[Закрыть]. Примечательно при этом, что в 1770-е годы государыня печатно высмеивала тех, кто не одобрял пользу путешествия, позволяя думать, что какой-то повод для этого у нее был. В написанной императрицей «педагогической» сказке «О царевиче Февее» героя-царевича, заявляющего о своем желании путешествовать («хочу видеть своими глазами, что люди бывалые рассказывают! Хочу глядеть очами, что в книгах печатают, – хочу спознать вещи не заочным делом! хочу узнать силу и бессилие соседное и иных земель, – смотреть горы, леса и крепости, морские волнения и пристани, и города купеческие»), родители и домочадцы убеждают остаться дома, ссылаясь на ценности патриархального русского быта: «Батюшка и матушка сыщут тебе жену-красавицу, сошьют тебе шубу богатую <…> У нас зимой горницы теплыя, летом яблоки красные, луга зеленые! что тебе делать на чужой стране?»166166
  Цит. по: Сиповский В. В. Очерки из истории русского романа. Т. 1. Вып. 2. С. 315. Попытка Стефанио Гардзонио истолковывать запрет Февею путешествовать в дальние страны как полемический выпад в адрес Петра и Павла (Екатерина, по мнению Гардзонио, якобы «подчеркивает важность связи царя с национальной почвой») представляется мне ничем не обоснованной и противоречащей сути екатерининской дидактики (Гардзонио С. Либреттистка Екатерины II и ее государственно-национальные предпосылки // Россия/Russia. Вып. III. Культурные практики в идеологической перспективе. Россия, XVIII – начало XX века. М.; Венеция, 1999. С. 87).


[Закрыть]

Образованный читатель екатерининской эпохи имел достаточно возможностей судить о заморских странах по сочинениям европейских путешественников – Франсуа Берние, Корнеля Лебрюна, Клода Лебо, Обри де Ламоттре, Жана Тевено и многим другим167167
  Bruin Cornelis de. Voyage au Levant, c’est-à-dire dans les principaux endroits de l’Asie Mineure, dans les isles de Chio, Rhodes, Chipre… Paris, 1714, La Mottraye Aubry de. Voyages du Sr. A. de La Motraye en Europe, Asie et Afrique, ou l’on trouve une grande variété de resherches géographiques, historiques et politiques. La Haye, 1727. 2 vol., Lebeau Claude. Avantures du sieur C. Le Beau, ou voyage curieux et nouveau parmi les savages d’Amérique septentrionale, dans lequel on trouvera une description du Canada. Amsterdam, 1738. 2 part) (Thévenot Jean. Voyage en Europe, Asie et Afrique… Amsterdam, 1727. 5 Vol. J. О покупателях этих сочинений в России: Копанев Н. А. Распространение французской книги в Москве в середине XVIII в. // Французская книга в России в XVIII в. Очерки истории. Л., 1986. С. 89).


[Закрыть]. Но помимо записок о реальных путешествиях в его распоряжении не менее важными в данном случае были литературные тексты, герои которых странствовали по реальным и вымышленным окраинам европейской ойкумены. В спорах о пользе и вреде романов защитники последних нередко сравнивали романы с учебниками географии и истории. А. Т. Болотов, вспоминавший читательские пристрастия своей юности (конца 1750-х годов), оправдывал их следующим образом: «романы заменили мне чтение особливых географических книг, я получил понятие о роде жизни разного рода людей, начиная от владык земных даже до людей самого низкого состояния; самая житейская жизнь во всех ея разных видах и состояниях и вообще весь свет сделался мне гораздо знакомее пред прежним»168168
  Жизнь и приключения А. Т. Болотова. СПб., 1870. Т. I. С. 825.


[Закрыть]. В начале XIX века в схожих словах оценивал дидактическое значение романов Н.Карамзин: «Нынешние романы богаты всякого рода познаниями; автор, вздумав написать три или четыре тома, прибегает ко всем способам занять их и даже ко всем наукам <…> Таким образом читатель узнает и Географию и Натуральную историю»169169
  Вестник Европы. 1802. № 9. – Цит. по: Белозерская Н. Василий Трофимович Нарежный. СПб., 1896. С. 105.


[Закрыть].

История героев, действующих на страницах доступных русскоязычному читателю второй половины XVIII века переводных и оригинальных романов, протекает в калейдоскопическом пространстве Европы, Индии, Китая, Америки. В произведениях М. Чулкова, М. Попова, В. Левшина, М. Комарова, С. Глинки прихотливая судьба заносит героев в древние и новые культуры, в южные и северные земли170170
  Сиповский В. В. Очерки из истории русского романа. СПб., 1910. Т. 1. Вып. 2. С. 156, 356, 359.


[Закрыть]. Так, например, по ходу историй, включенных Левшиным в сборник «Вечерние часы, или Древние сказки Славян древлянских» (1787), герои сталкивались с римлянами, гуннами, германцами, половцами, кимврами, скифами, кафрами, готентотами, индийцами, сикулами, готами, обрами, козарами, финнами, болгарами, персами и мн. другими; в предисловии к роману читателю давались разъяснения, касавшиеся быта племен, с которыми славяне исторически соседствовали, – чуди, мордвы, чувашей, черемисов, корелов, эстов, ясов, лопарей, тюрков, половцев, печенегов, даков и т.д.171171
  Там же. С. 250 – 251.


[Закрыть] Правдоподобие соответствующих описаний не исключало фантазий (тот же Левшин утверждал в упомянутом предисловии, что древние славяне подвергали своих детей обрезанию, и, со ссылкой на документальные источники, доказывал существование человекообразных амфибий), а увлекательность изложения – дидактических претензий общественно-политического и морально-нравственного содержания. О зависимости жанра травелогов от авантюрной литературы можно судить по путевым запискам унтер-офицера Ефремова (1786) и Василия Баранщикова (1787) с характерным для них языковым и сюжетным смешением топики путешествий и романных приключений172172
  Российского унтер-офицера Ефремова <…> десятилетнее странствование и приключение в Бухарии, Хиве, Персии и Индии и возвращение оттуда через Англию в Россию. СПб., 1786; Нещастные приключения Василья Баранщикова мещанина Нижняго Новагорода в трех частях света: в Америке, Азии и Европе с 1780 по 1787 год. СПб., 1787.


[Закрыть]. В Европе записки путешественников предваряют появление социально-утопических травелогов Джонатана Свифта, Даниэля Дефо, Франсуа Фенелона, Жана Террассона, Габриэля де Фуаньи, Ретиф де ля Бретонна, Дени Вераса, Станислава Лещинского. К концу правления Екатерины II основные сочинения в жанре утопического травелога издаются в русских переводах. В 1770-е годы появляется и первый сравнительно оригинальный опыт русскоязычной литературной утопии – «Путешествие в землю Офирскую» кн. М. М. Щербатова173173
  Чечулин Н. Д. Русский социальный роман XVIII века. «Путешествие в землю Офирскую г. С. швецкаго дворянина». Соч. кн. М.М. Щербатова. СПб., 1900 (отд. оттиск из ЖМНП за 1900).


[Закрыть].

М. И. Дмитриев, вспоминая годы своей юности, писал о читательских пристрастиях помещиков-провинциалов: «По деревням, кто любил чтение и кто только мог, – заводился небольшой, но полной библиотекой. Были некоторые книги, которые как будто почитались необходимыми для этих библиотек и находились в каждой». В ряду таких, упоминаемых Дмитриевым «бестселлеров», – «Робинзон Крузо», «История о странствованиях вообще» Ж. Ф. Лагарпа, «Всемирный путешествователь» Аббата де ля Порта174174
  Дмитриев М. Мелочи из запаса моей памяти. – Цит. по: Сиповский В. В. Очерки из истории русского романа. СПб., 1909 (Записки ист. – филол. фак. Импер. С-Петербургского ун-та. Ч. XСVII). Т. 1. Вып. 1. С. 5. Новизна географических познаний в России XVIII века кажется особенно поразительной на фоне предшествующей традиции: Пекарский Н. Наука и литература в России при Петре Великом. Т. 1: Введение в историю Просвещения в России XVIII столетия. СПб., 1862. С. 333 – 345; Kosta P. Eine Russische Kosmographie aus dem 17.Jahrhundert. München, 1982.


[Закрыть]. Спрос на географические сочинения сопутствует спросу на иноязычные словари, учитывающие неизвестную ранее «экзотическую» лексику (см., например, изданный в 1764 году тиражом в 2400 экз. «Новый лексикон на французском, немецком, латинском и на российском языках, переводу асессора Сергея Волчкова»175175
  Новый лексикон на французском, немецком, латинском и на российском языках, переводу асессора Сергея Волчкова. СПб., Ч. 1 [1755]; Ч. 2. 1764. Словарь Волчкова (данные о тираже: Копанев Н. А. Распространение французской книги в Москве в середине XVIII в. // Французская книга в России в XVIII в. Очерки истории. Л., 1986. С. 86) – перевод «Словаря путешественника» (Dictionnaire du Voyageur Franзois – Allemand – Latin. Francfort, Möller, 1744).


[Закрыть] или популярнейший «Письмовник» Николая Курганова, выдержавший с 1769 по 1793 год пять изданий и включавший, в частности, «Словарь разноязычной, или Толкование еврейских, греческих, латинских, французских, немецких и прочих иноземских употребляемых в руском языке <…> слов»)176176
  Курганов Н. Г. Российская универсальная грамматика, или Всеобщее писмословие, Предлагающее легчайший способ основательнаго учения русскому языку с седмью присовокуплениями разных учебных и полезнозабавных вещей. СПб., 1769. С. 381 – 416.


[Закрыть].

Последние десятилетия XVIII века стали временем появления подробных описаний России – «Географического лексикона Российского государства» Федора Полунина (М., 1773), «Географического методического описания Российской империи» Харитона Чеботарева (М., 1776), «Обозрения Российской империи в нынешнем ея новоустроенном состоянии» Сергея Плещеева (третье издание: СПб., 1790), а также колонизируемых окраин – северо-востока Сибири, Камчатки, Аляски, Алеутских и Командорских островов, активизации картографической работы, первых опытов историко-этнографического «краеведения»177177
  Лебедев Д. М. Очерки по истории географии в России XVIII века. М., 1957; Goldenberg L. A., Postnikov A. V. Development of Mapping Methods in Russia in the Eighteenth Century // Imago Mundi. 1985. № 37. P. 63 – 64.


[Закрыть]. Русскоязычный читатель этого времени мог судить о географии и этнографии обширной империи по сочинениям русских и иностранных путешественников – С. Крашенинникова, И. И. Лепехина, П. – С. Палласа, Н. Я. Озерецковского, Н. П. Рычкова, С. Г. Гмелина, В. Ф. Зуева, Ту Ли Чэня, Э. Кравэн, А. Фомина, Г. И. Шелихова и др. 178178
  Крашенинников С. П. Описание земли Камчатки. СПб., 1755; Рычков Н. П. Журнал или Дневныя записки путешествия капитана Рычкова по разным провинциям Российскаго государства, 1769 и 1770 году. СПб., 1770; Рычков Н. П. Продолжение Журнала или Дневных записок путешествия капитана Рычкова по разным провинциям Российскаго государства, 1770 году. СПб., 1772; Самуила Георга Гмелина, доктора врачебной науки, Имп. Академии наук, Лондонскаго, Гарлемскаго и Вольнаго экономическаго общества члена Путешествие по России для изследования трех царств естества. /Переведено с немецкаго. Часть перьвая. Путешествие из Санктпетербурга до Черкаска, главнаго города донских козаков в 1768 и 1769 годах / [Пер. А. Я. Поленова и В. П. Светова]. СПб., 1771; Паллас П. С. Путешествие по разным провинциям Российского государства. СПб., 1773 – 1778 (первоначально на нем. яз.: Reise durch verschiedene Provinzen des Russischen Reichs. Th. I – III. SPb., 1771 – 1776); Дневныя записки путешествия доктора и Академии наук адъюнкта Ивана Лепехина по разным провинциям Российскаго государства, 1768 и 1769 году. СПб., 1771; Продолжение дневных записок путешествия Ивана Лепехина, академика и медицины доктора; Вольнаго економическаго в С: П: друзей природы испытателей в Берлине и Гессенгомбургскаго патриотическаго, общества члена, по разным провинциям Российскаго государства в 1771 году. СПб., 1780; Ту Ли Чэнь. Путешествие китайскаго посланника к калмыцкому Аюке хану, с описанием земель и обычаев Российских / Перевел с манжурск. <…> Алексей Леонтиев. СПб., 1782; Зуев В. Ф. Путешественныя записки Василья Зуева от С. Петербурга до Херсона в 1781 и 1782 году. СПб., 1787; Российского купца Григорья Шелехова странствование с 1783 по 1787 год из Охотска по Восточному океяну к Американским берегам. СПб., 1791; Озерецковский Н. Я. Путешествие по озерам Ладожскому и Онежскому, надворнаго советника, Имп. Академии наук академика, Имп. шляхетнаго Сухопутнаго кадетскаго корпуса профессора в российском слове, медицины доктора, Имп. Российской академии, С.П.Б. Вольнаго економическаго общества и Бернскаго в Швейцарии члена, Николая Озерецковскаго. СПб., 1792; Путешествие в Крым и Константинополь в 1786 году милади Кравен, в котором она описывает часть Франции, Италии, Германии, Польши, России, Турции, бытность свою в С. Петербурге и Москве <…> / Пер. с фр. [Д. Рунича]. М., 1795; Фомин А. Описание А. Описание Белаго моря с его берегами и островами. СПб., 1797.


[Закрыть] В 1810-е годы к этим сочинениям добавляются записки о кругосветной морской экспедиции И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисянского179179
  Путешествие вокруг света в 1803 – 1806 гг. на кораблях «Надежда» и «Нева» под начальством флота капитана-лейтенанта Крузенштерна. СПб., 1809 – 1813. Ч. I – III; Лисянский Ю. Путешествие вокруг света в 1803, 1804 и 1806 гг. на корабле «Нева». СПб., 1812. Ч. I.


[Закрыть].

Репутация путешественника к концу XVIII века отличается от репутации странника или паломника по Святым местам: если паломничество удостаивается социального внимания прежде всего в качестве религиозного опыта покаяния или обета, то путешествие – как опыт нового знания, обретаемого в новых местах180180
  О «жанре паломничества» в древнерусской культуре: Прокофьев Н. И. Русские хождения XII – XV вв. М. (Ученые записки Московского государственного педагогического института им. В. И. Ленина. Вып. 363), 1970; Seemann K. – D. Die altrussische Wallfahrtsliteratur. Theorie und Geschichte eines leterarischen Genres. München: Wilhelm Fink (Theorie und Geschichte der Literatur und der schönen Künste. Texte und Abhandlungen. Bd. 24), 1976; Vroon G. L. The Making of the Medieval Russian Journey. Diss. University of Michigan, 1978.


[Закрыть]. Но меняются и сами описания паломнических маршрутов: привычные темы, как теперь выясняется, не исключают ни «тематического», ни языкового разнообразия, допускающего смешение книжно-славянской и обиходно-разговорной лексики. Таковы, например, записки иеромонаха Мелетия (1798) и Василия Албова, вышедшие пятью изданиями с 1788 по 1800 год181181
  Путешествие в Иерусалим Саровския общежительныя пустыни иероманаха Мелетия в 1793 и 1794 годах. М., 1798; Пешеходца Василия Григоровича-Барскаго-Плаки-Албова, уроженца Киевского, монаха антиохийского путешествие к святым местам в Европе, Азии и Африке находящимся, предпринятое в 1723 г. и оконченное в 1747 году, им самим писанное. СПб., 1788 (5-е изд. – 1800). О нарративных особенностях русских паломнических травелогов см., помимо вышеуказанной литературы, предисловие Теофаниса Ставру и Питера Вайзензеля к библиографическому описанию: Russian Travelers to the Christian East from the Twelfth to the Twentieth Century / Ed. T. G. Stavrou and P. R. Weisensel. Columbus (Ohio): Slavica Publishers, 1986. P. XXVII – XLVIII, а также: Мальцева И. М. Записки путешествий XVIII века как источник литературного языка и языка художественной литературы (к постановке вопроса) // Язык русских писателей XVIII века. Л., 1981. С. 130 – 150.


[Закрыть]. В «Дневных записках путешествия из ахипелагского, России принадлежащего острова Пароса, в Сирию и к достопримечательным местам в пределах Иерасулима находящимся» Сергея Плещеева (СПб., 1773) описание традиционных паломнических маршрутов становится поводом к рассуждениям о географии и политической истории «святых мест».

Сочувственное отношение к подвижническому опыту странника-богомольца разнится с заинтересованным отношением к путешественнику как владельцу самоценной информации о том, что он видел на своем пути, и не исключает соответствующей редактуры при публикации старинных текстов (примером такой переработки может служить напечатанное в 1798 году вторым изданием «Путешествие московского купца Трифона Коробейникова» 1583 года; 1-е издание, сравнительно близкое к оригиналу, вышло в 1786 году)182182
  Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века. 1725 – 1800. М., 1964. Т. II. С. 488.


[Закрыть]. Цель путешествия не определяется отныне паломническими маршрутами, а определяется стремлением к новизне и самообразованию.

Малопредставимая для допетровской эпохи ситуация, когда в странствиях видится повод для хвастовства рассказчика и зависти аудитории, порождает рассказы о вралях-путешественниках. Один из западноевропейских анекдотов на эту тему (предвосхищающих появление барона Мюнхаузена) находит русскоязычных читателей: путешественника, рассказывающего небылицы о заморских диковинках, один из слушателей спрашивает, сведущ ли он в космографии. Думая, что это название одной из стран, самозванец отвечает: «Я в ней не бывал, но только видел ее издали, едучи на корабле, стоящую по правую руку»183183
  Товарищ разумный и замысловатый, или Собрание хороших слов, скорых ответов, учтивых насмешек и приятных приключений знатных мужей древнего и нынешнего веков. Пер. с франц. и умноженный из разных латинских <…> писателей <…> Петром Семеновым. М., 1787. Ч. 1. С. 185. См. вариацию того же анекдота в журнале «Дело от безделья» (1792. Ч. 4. С. 157 – 159: «Осмеянная мудрость»): «Некогда бывши он в благородной и ученой компании заговорил о городах и землях, один искусной и умной человек слушая его нелепые басни, спросил: государь мой! Кто вам преподавал Географию? Новый землеописатель не вняв порядочно сей вопрос ответствовал, что он этой земли не знает; поелику в ней не бывал, а как, присоединил к тому, далека она от Парижа, и сколько до нее миль?».


[Закрыть].

Стремление к фантазии, обоснованно или необоснованно вменяемое путешественникам, оказывается в таких случаях чем-то вроде жанрового признака, затрудняющего само различение фикциональных и «документальных» нарративов. Повествованиям о выдуманных и невыдуманных путешествиях равно предпосылаются заверения об их правдивости – в конечном счете они формализуются как узнаваемая нарративная уловка, только усугубляющая эпистемологические сложности в дискурсивном различении правды и вымысла, действительности и фантазма. Авторизованная Лоренсом Стерном («Сентиментальное путешествие по Франции и Италии», 1768) традиция чувствительных травелогов осложняет это неразличение дискурсивными импликациями «субъективирующего» зрения – фокусировкой авторского внимания на собственных переживаниях. В 1820-е годы, оценивая литературные пристрастия своей юности, Иван Дмитриев напомнит именно о поэтической пользе путешествий: «Одна неделя в пути может обогатить (поэта. – К.Б.) запасом идей и картин по крайней мере на полгода. <…> Будучи одинок, никем не развлечен, наблюдатель и нравственного и физического мира, он входит сам в себя, с большей живостию принимает всякое впечатление, и запасается, не думая о том, материалами для будущих <…> своих произведений. Самое над ним пространство, недосягаемое и беспредельное, возвышает в нем душу и расширяет сферу его воображения»184184
  Взгляд на мою жизнь. Записки действительного тайного советника И. И. Дмитриева. М., 1866. С. 74.


[Закрыть]. В русской традиции таковы травелоги В. Измайлова, П. И. Сумарокова, П. Шаликова, М.И. Невзорова, П. Макарова, в меньшей степени – М. Н. Карамзина, популяризующие поиск духовных ценностей на фоне весьма условной географической и социальной действительности185185
  Измайлов В. Путешествие в полуденную Россию, в письмах. М., 1800. Ч. I – IV; Сумароков П. И. Путешествие по всему Крыму и Бессарабии в 1799 г. М., 1800; Досуги крымского судьи или Второе путешествие в Тавриду. СПб., 1803. Ч. I; 1805. Ч II; Невзоров М. И. Путешествие в Казань, Вятку и Оренбург в 1800 г. М., 1803; Шаликов П. Путешествие в Малороссию. М., 1803. Ч. I; 1804. Ч. II; О «литературе путешествий» в России: Сиповский В. В. Н. М. Карамзин – автор «Писем русского путешественника». СПб., 1899; Schönle A. Authencity and Fiction in the Russian Literary Journey, 1790 – 1840. Cambridge, 2000.


[Закрыть]. В отличие от путешественников-сентименталистов, вольных описывать то из увиденного, что казалось соответствующим выбранному жанру, они, путешественники, не выказывавшие литературных претензий, спешат заверить читателя в правдивости и полноте описываемого. Так, например, капитан Г. Сарычев – современник Радищева и «путешествующих» сентименталистов – предваряет описание своего далеко не сентиментального путешествия по Северным морям и Тихому океану (1802) заявлением, что он «не старался по примеру некоторых странствователей украсить повествование свое привлекательными, чрезвычайными и забавными, но вместе вымышленными приключениями, а только следуя всегда одной истине, с точностью вносил в оное подлинныя произшествия, и местами делал свое замечание»186186
  Путешествии флота капитана Г. Сарычева по северо-восточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану в продолжении осьми лет при географической и астрономической морской экспедиции, бывшей под начальством флота капитана Билингса с 1785 по 1793 г. СПб., 1802. Ч. 1 – 2. С. XII.


[Закрыть].Но каковы дискурсивные основания, чтобы читатель принимал на веру описанное тем же Сарычевым? Неудивительно, что и критерием читательского доверия к текстам травелогов выступают внетекстовые факторы – репутация путешественника, авторитет оппонирующих мнений и т.д.