Текст книги "О крокодилах в России. Очерки из истории заимствований и экзотизмов"

Константин А. Богданов
О крокодилах в России Очерки из истории заимствований и экзотизмов

Предисловие

Декларируя изучение «духовной культуры», гуманитарная наука апеллирует к понятию, популяризацию которого принято связывать с Вильгельмом фон Гумбольдтом. «Духовная культура», по Гумбольдту, обозначает религиозно-нравственные представления, санкционированные опытом государственной жизни и приводящие к социальному совершенствованию11
  Гумбольдт В. Идеи к опыту, определяющему границы деятельности государства // Язык и философия культуры. М., 1985. С. 62 – 76.


[Закрыть]. Современное истолкование того же понятия варьирует, но в общем подразумевает понятия (а попросту говоря – слова), выразившие собою идеологию европейского Просвещения: «опыт», «дух», «культура», «общество» и т.д. Не нужно доказывать, что общественные идеалы небезразличны к выражающим их словам. Знаменательно, что и само слово «идеология» было введено в научно-публицистический оборот (в работе Антуана Дестю де Траси «Элементы идеологии», 1815) в качестве понятия, обозначающего не что иное, как систему слов, атрибутивных к ценностным установкам западноевропейской цивилизации. Появившиеся вослед книге де Трасси десятки несравнимо более рафинированных дефиниций «идеологии» не меняют справедливости исходного к ним определения22
  Schnädelbach H. Was ist Ideologie? // Das Argument. 1969. Bd. 50/2. S. 71 – 92; Bauman Z. In Search of Politics. Stanford, 1999. P. 109 – 130.


[Закрыть]. Сегодня, как и во времена Трасси, предполагается, что в основании любой политической культуры (а шире – «культуры вообще») заложен набор «ключевых понятий», предполагающих их соотнесение с «ключевыми понятиями» другой культуры. Условием же самого этого соотнесения – в терминах кросскультурной коммуникации – мыслится установление набора сравнительно общих ценностей человеческой цивилизации (таковы, например, по классификации К.С. Ситарама и Р.Т. Когделла, «иерархия», «агрессивность», «патриотизм», «религия», «авторитаризм», «деньги»)33
  Ситарам К.С., Когделл Р.Т. Основы межкультурной коммуникации // Человек. 1992. № 2 – 5. См. также: Рукавишников В., Халман Л., Эстер П. Политические культуры и социальные изменения. М., 1998; Канарский И.В., Ушков А.М. Поиск критериев в компаративном кроссцивилизационном анализе политических культур: от философии истории через политологические теории среднего уровня к социологическим процедурам // Вестник Российского университета дружбы народов. Cерия: Политология. 2001. № 3. С. 104 – 110; статьи в сб: Values in Western Societies / Ed. R. De Moor. Tilburg, 1995;.


[Закрыть]. Но каким образом можно судить об определенности выражаемых этими ценностями социокультурных метанарративов (grand recits, master narrative), т. е. тех «главенствующих повествований», которые, с одной стороны, определяют возможность целостного представления об обществе, а с другой – убеждают в том, что существуют разные общества и разные культуры44
  McHale B. Postmodernism, or the Anxiety of Master Narratives // Diacritics. Vol. 22. № 1. 1992. P. 17 – 33. См. также: Лепти Б. Общество как единое целое. О трех формах анализа социальной целостности // Одиссей. Человек в истории. 1996. М., 1996. С. 148 – 164.


[Закрыть]. Какими языковыми средствами достигается в этих случаях медиальная и коммуникативная прагматизация «ключевых понятий» идеологии?

Исследователи-обществоведы в целом согласны, что отношение к языку – важнейший критерий идеологического прожектерства и социального экспериментаторства. Изменения в жизни общества не только сопровождаются дискурсивными трансформациями, но и неосуществимы вне этих трансформаций. Контроль над обществом – это также контроль над его языком, «создание» общества – это «создание» его языка. Привычной и в общем уже тривиальной иллюстрацией на этот счет является фантасмагория Джорджа Оруэлла «1984», где правители тоталитарного государства опираются на специально сконструированный – контролирующий, но потому же и контролируемый – язык. Радикализованная Оруэллом картина становится, однако, нетривиальной, если задаться вопросом о том, к какому языку апеллируют предполагаемые или реальные строители общества. Новояз в придуманном мире Оруэлла отличен, например, от языка, который, по мысли графа де Местра, мог бы стать основой чаемого им новоевропейского мира. Это – уже не новояз, но древняя латынь (замечу попутно, что Исайя Берлин ошибался, проводя в данном случае параллели между де Местром и фашистами, языковая политика которых напоминает именно Оруэлла)55
  Берлин И. Философия свободы. Европа. М., 2001. С. 264.


[Закрыть]. Едва ли случайно, что, как и в романе Оруэлла, в истории России претензии власти выражаются в претензиях самих властителей решать вопросы языкознания: Петр правит корректуры опытов новой русской азбуки и дает наставления в практике перевода с иностранных языков66
  Cracraft J. The Petrine Revolution in Russian Culture. Cambridge; London: Belknap Press, 2004. P. 256 – 300; Азбука гражданская с нравоучениями. Правлено рукою Петра Великого. СПб., 1877; Покровский В.И. Книга и читатель двести лет назад // Двухсотлетие гражданского шрифта. М., 1910. С. 1 – 2.


[Закрыть], Екатерина II декларирует примеры языкового пуризма и озабочена созданием сравнительного словаря всех известных языков мира77
  Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею Всевысочайшей особы. СПб., Ч. I. 1787; Ч. II. 1789.


[Закрыть], Павел I цензурирует общественно-политический лексикон88
  Высочайшее повеление 1797 года об изъятии из употребления некоторых слов и замене их другими. Сообщил В. С. Глинка из бумаг покойного издателя «Русского вестника» С. Н. Глинки // Русская старина. 1871. Т. 3. С. 531 – 532; Скабичевский А. М. Очерки истории русской цензуры (1700 – 1863 гг.). СПб., 1892. С. 84; Массон К. Секретные записки о России, в частности о конце царствования Екатерины II и правлении Павла I. М., 1918. Т. 1. С. 102 – 103.


[Закрыть], Николай I порывается реформировать традиционную графику польского языка заменой латинского алфавита – русским99
  Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Споры о языке в начале XIX века как факт русской культуры // Успенский Б.А. Избранные труды. М., 1992. Т. II. С. 335, 404.


[Закрыть], Ленин проводит реформирование русской орфографии, Сталин дарует отечественной науке доктринальное руководство по общему языкознанию1010
  Smith M. G. Language and Power in the Creation of the USSR, 1917 – 1953. Berlin; N. Y.: Mouton de Gruyter, 1998.


[Закрыть].

В своем понимании «идеологии» де Трасcи, отталкиваясь от эмпирической философии Джона Локка, заложил основы аргументации, позволяющей думать, что появление новых и/или реабилитация старых слов и значений характеризуют дискурсивные предпочтения власти и способствуют формированию идеологически поощряемого и – в перспективе – социально доминирующего словоупотребления. Для самого де Трасси примером такого словаря могла служить «Энциклопедия» Дидро – Д’Аламбера, продемонстрировавшая читателю понятийные ориентиры «духовной» и политической культуры эпохи Просвещения. События Французской революции показали, однако, и то, что идеологические конфигурации в иерархии «словарных» предписаний вариативны, а чтение даже самых хороших книжек непредсказуемо по своим социальным последствиям1111
  Frey M. Les transformations du vocabulaire français а l’époque de la révolution (1789 – 1800). Paris, 1925.


[Закрыть]. Можно сказать так: читатель Энциклопедии, хотя и ограничен набором включенных в нее слов, в своем социальном опыте в той или иной степени волен отдавать предпочтение одним понятиям идеологии перед другими. В определенном смысле это именно тот случай, когда постулат, лежащий в основе социального конструктивизма о реализуемой эффективности символических ценностей, оправдывает коррективы Ирвинга Гофмана: сценарии повседневности всегда оставляют место для случайностей, поскольку «весь мир – не театр, во всяком случае, театр – еще не весь мир»1212
  Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта. М., 2003. С. 61. См. также: Бовина И. Б. Представления об элементах процесса группового решения и выбор стратегии // Мир психологии. Научно-методический журнал. 1999. № 3. С. 30 – 40.


[Закрыть]. Помимо актеров и статистов, существует, так сказать, сопротивление материала.

Вопрос о «словаре идеологии» представляется поэтому сложным прежде всего в прагматическом отношении. Чем определяется идеологически доминирующий облик «духовной культуры» того или иного (со)общества? С оглядкой на власть, в России нашлось место как лингвистическим фантазиям де Местра, оказавшимся созвучными историософским утопиям архаистов1313
  Шишков А. С. Некоторые выписки из сочинений графа Мейстера с примечаниями на оные // Собрание сочинений и переводов адмирала Шишкова. СПб., 1827. Ч. XI. С. 264 – 290. См. также: Булич С. К. Очерк истории языкознания в России. СПб., 1904. Т. I. С. 613 – 615.


[Закрыть], так и лингвистическому экспериментаторству, напоминающему о «1984», – лексическим инновациям правления Петра I1414
  Левин В. Д. Петр I и русский язык // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1972. Т. XXXI. Вып. 3. С. 212 – 227; Соболевский А. И. История русского литературного языка. Л., 1980. С. 119 – 120; Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка. М., 1938. С. 59 – 62; Левин В. Д. Петр I и русский язык // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1972. Т. XXXI. Вып. 3. С. 212 – 227.


[Закрыть], эпохи «просвещенного абсолютизма»1515
  Мальцева И. М., Молотков А. И., Петрова З. М. Лексические новообразования в русском языке XVIII века. Л., 1975.


[Закрыть], времени установления советской власти1616
  Селищев А. Язык революционной эпохи. М., 1928; Smith M. G. Language and Power in the Creation of the USSR, 1917 – 1953. Berlin; New York: Mouton de Gruyter, 1998.


[Закрыть] и, наконец, недавней к нам «перестроечной» поры, которая также выразила себя в языковых новшествах, проиллюстрировавших радикальность идеологических перемен («гласность», «демократия», «застой», «человеческий фактор», «приватизация» и мн. другие)1717
  Дуличенко А. Д. Русский язык конца XX столетия. Mьnchen: Otto Sagner (Slavistische Beiträge. Hg. von P. Rehder. Bd. 317), 1994; Zybatow L. N. Russisch im Wandel. Die russische Sprache der Perestrojka. Wiesbaden: Harrassowitz, 1995; Rajewski A. Changes in the Russian Terminology of Economic Law since Perestroika. München: Otto Sagner (Slavistische Beitrдge. Hg. von P. Rehder. Bd. 391), 2000.


[Закрыть].

Какие же слова можно считать наиболее адекватно выражающими «ключевые понятия» идеологии или, в более расширительном смысле, «ключевые понятия» культуры?1818
  Wierzbicka A. Understanding Cultures through their Key Words: English, Russian, Polish, German, and Japanese. Oxford: Oxford UP., 1997.


[Закрыть] Можно предположить, что необходимым условием выделения круга таких слов служит их коммуникативное обособление, но что предопределяет и поддерживает это обособление на фоне других слов? Культурные и психологические факторы делают возможным сосуществование социальных конвенций, оправдывающих идеологически диссонирующие истолкования даже таких «элементарных» слов, которые, по определению Лейбница (определению, не дающему покоя специалистам в области лингвистической семантики), казалось бы, «не могут быть прояснены никакими определениями» («nullis definitionibus clariores reddere possunt») и должны быть общепонятными сами по себе1919
  Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996. С. 330 след.


[Закрыть]. Но если это так, то что же говорить о словах «неэлементарных», подразумевающих объяснения и дублирующие интерпретации?

Ясно, что для решения этих проблем полезно, но недостаточно сравнить, например, энциклопедические словари разных эпох. Содержательные выводы, которые могут быть извлечены из факта наличия либо отсутствия того или иного слова в словарных рекомендациях и цензурных предписаниях, осложняются необходимостью учитывать социальную и коммуникативную результативность самих этих рекомендаций и предписаний. Можно ли, например, по высочайшему повелению Павла I «об изъятии некоторых слов и замене их другими» (1697), судить о том, что раздражавшие императора слова («гражданин», «отечество», «общество» и т.д.) были тем самым исключены из общественного внимания?2020
  Высочайшее повеление 1797 года об изъятии из употребления некоторых слов и замене их другими. Сообщил В. С. Глинка. С. 531 – 532.


[Закрыть] Столь же показателен перестроечный анекдот о благонамеренной соотечественнице, уверенно восклицавшей в телеэфире, что «у нас секса – нет»2121
  Фраза, потонувшая в хохоте участников телемоста, заканчивалась словами: «Но есть любовь». Интервью с автором этой фразы, Людмилой Ивановой: www.stulchik.net/news. См. также: Попов Н. А у нас секса нет // www.proza.ru/texts/2001/05713-22.html


[Закрыть]. Ясно, что вопрос о существовании в СССР секса, при видимой предосудительности соответствующего понятия, заставляет посильно комбинировать методы лексикологического, социологического и историко-психологического объяснения. Допустимо задаться и более сложным вопросом: если в функционально-коммуникативном отношении «ключевые слова» идеологии обособлены семантически (указывая или подразумевая тексты, предписывающие определенные модели социального взаимодействия), означает ли это, что они лишены формальных – например, морфологических – признаков семантической типизации? А если нет, то какие из этих признаков способствуют или, напротив, препятствуют идеологически маркированному словоупотреблению?

Написание настоящей книги было продиктовано стремлением разобраться в том, насколько эффективно идеологическое использование иноязычных заимствований в истории русской культуры. Аристотель, рассуждавший о риторической выразительности языковых средств, использующих или напоминающих иностранную речь, советовал, как известно, ораторам «придавать языку характер иноземного, так как люди склонны удивляться тому, что приходит издалека» (Rhet. III, 1), и объяснял метафору по аналогии с чужестранными словами и неологизмами2222
  См., напр.: Poet. 1458a-1458b; Rhet. 1405a8 (και το ξενικον έχει μάλιστα η μεταφορά – «у метафоры очень много чужеземного». К сожалению, известный русский перевод Риторики Аристотеля Н. Платоновой в этом месте дезориентирующе неточен (Античные риторики. / Ред. А. А. Тахо-Годи. М., 1978. С. 130). О функции заимствований в теории риторики и поэтики: Меликова-Толстая С. Античные теории художественной речи // Античные теории языка и стиля. М.; Л., 1936. С. 177; Tröger T. Fremdwort // Historisches Wörterbuch der Rhetorik / Hrsg. G.Ueding. Bd. 3. Tübingen: Max Niemeyer, 1996. Sp. 465 – 472; Anderson R. D. Glossary of Greek Rhetorical Terms connected to Methods of Argumentation, Figures and Tropes from Anaximen to Quintilian. Leuven: Peeters, 2000. P. 30, 73 – 74. Напомним, что термин το` ξενικο`ν послужил формалистам для концептуализации «остранения»: Лахманн Р. Демонтаж красноречия. Риторическая традиция и понятие поэтического. СПб., 2001. С. 255.


[Закрыть]. В поэзии и красноречии востребована новизна, и именно чужое (το` ξενικο`ν), если верить Аристотелю, способно ее гарантировать. Риторика и поэтика небезразличны к истории культуры и общества, но каким образом убеждение Аристотеля детализуется в ретроспективе социальной истории и в плане исторической лексикологии?

Применительно к русской культуре давно замечено и часто повторяется, что история инокультурных заимствований в России – это прежде всего история переосмысления заимствуемых ценностей. Конечно, в этом нет ничего уникального: в ситуации взаимодействия разнородных культур «перенос» слов и вещей из одной культуры в другую в большей или меньшей степени выражается в искажении или утрате исходного к ним контекста. Подобно тому как не бывает абсолютно точного перевода с одного языка на другой, «перенос» инокультурных ценностей также не обходится без содержательных потерь. Но наряду с потерями, как о том свидетельствуют те же переводы, можно отметить и приобретения: в условиях нового контекста заимствуемые слова часто начинают звучать по-новому, порождая новые смыслы и новое содержание. История «европеизации» России служит в этом отношении богатым арсеналом иллюстративных примеров: перенесенные на русскую почву поведенческие, бытовые, научные, литературные, административные новшества приобретают здесь свое оригинальное и, казалось бы, не предполагавшееся ими назначение2323
  Лотман Ю. М. Избранные статьи в трех томах. Таллинн, 1992. Т. I. С. 34 – 35; Живов В. М. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996. С. 62 – 65.


[Закрыть].

Предлагаемые ниже наблюдения о некоторых особенностях инокультурных заимствований на русской почве ограничены сюжетами, которые могут показаться периферийными к идеологически доминантным, прецедентным текстам и понятиям отечественной «духовной культуры» (см. недавние попытки выделения таких понятий в обширном «Словаре русской культуры» Ю. С. Степанова, в «материалах к словарю» «Русская языковая модель мира» А. Д. Шмелева, а также в многотомном русско-польско-английском лексиконе «Идеи в России», издающемся под ред. Анджея де Лазари)2424
  Степанов Ю. С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М., 1997; Шмелев А. Д. Русская языковая модель мира. М., 2002; Идеи в России / Idee w Rosji / Ideas in Russia. Leksykon rosyjsko-polsko-angielski. Pod red. Andrzeja de Lazari. Lodz; Warszawa. T. 1. 1999 (в 2003 году вышел 5-й том).


[Закрыть]. Вероятно, это так. Вместе с тем установление закономерностей, как о том свидетельствуют исследования в области прогностики, обязывает к сравнению контрастных и разномасштабных явлений. Стимулом к такому сравнению в моем случае стала работа по проекту фонда Тиссена (Thyssen-Stiftung) в Констанцском университете, посвященная формированию русской риторической терминологии XVII – XVIII веков (Rhetorische Begriffsbildung als Adaptations– und Übersetzungsprozess im ostslavischen Raum im 17. – 18. Jahrhundert). Изучение латинских, греческих и русскоязычных риторик этого времени обещало, как я думал, быть плодотворнее при внимании к социальным и культурным практикам, сопутствовавшим, с одной стороны, трансляции риторического знания в Россию, а с другой – появлению в русской культуре слов и вещей, неизвестных предшествующей традиции, но имеющих к ней отношение сегодня. Теперь я рискую утверждать, что различия между словами-экзотизмами, риторическими терминами и политико-правовыми понятиями в ретроспективе отечественной «духовной культуры» менее существенны, чем их сходство.

Мне посчастливилось писать эту книжку, чувствуя поддержку друзей и коллег – Ренаты Лахманн, Юрия Мурашова, Риккардо Николози, Александра Панченко, Татьяны Ластовка. Изданием книги я всецело обязан Ирине Прохоровой. Некоторые фрагменты этого текста печатались в виде статей, некоторые озвучивались в форме докладов в экзотических, как я сейчас понимаю, местах: о крестьянах речь шла в Петербурге, о русской лексикографии – в Констанце, о крокодилах – в заполярном Норильске.

PROLEGOMENA AD STUDIA EXOTICAE

Слово «экзотика» (от греч. εξωτικός – чуждый, иноземный), по определению современного «Словаря иностранных слов», указывает на «предметы, явления, черты чего-либо, свойственные отдаленным, например восточным, южным, странам, нечто причудливое, необычное»2525
  Современный словарь иностранных слов. СПб., 1994. С. 267.


[Закрыть]. Научным термином, специализирующим вышеприведенное понимание в сфере лексикографии, служит понятие «экзотизм», объединяющее слова-заимствования, обозначающие вещи и явления, специфичные для жизни и культуры других народов.2626
  Ефремов Л. П. Экзотизмы // Русское языкознание. Алма-Ата, 1973. Вып. 2. С. 165; Лотте Д. С. Вопросы заимствования и упорядочения иноязычных терминов и терминоэлементов. М., 1982. С. 152; Кузнецова Э. В. Лексикология русского языка. М., 1989. С. 135 – 153.


[Закрыть] В описании «экзотизмов» лингвистические работы существенно варьируют: одни из них настаивают на необходимости различения собственно экзотизмов, т. е. слов, передающих разнообразные понятия инокультурной действительности и не теряющих своей экзотичности в принимающем их языке; «условных экзотизмов» – слов, выражающих реалии и понятия, первоначально чуждые заимствующей их культуре, но постепенно внедрявшихся в бытовую повседневность, профессиональную деятельность и язык принимающей культуры; «стилистических экзотизмов», т.е. слов, употребляющихся для обозначения вещей и понятий, которые хотя и имеют свои исконные синонимические обозначения в русском языке, служат средством функционально-коммуникативной маркировки, мотивируемой экспрессивными особенностями включающего их текста и т.д.2727
  Летаева Л. А. Французские экзотизмы как стилистический прием в русской комедии и частной переписке второй половины XVIII века // Language and Literature/Язык и литература. Вып. 17. Цит. по: www.utmn.ru/frgf/№ 17/text05.htm (см. также: www.russian.slavica.org/article306.html). См. также: Зюрина Т. П. Экзотизмы и их использование в русской литературной речи (конец 18 – первая треть 19 века). С. 5 (автор выделяет «яркие экзотизмы»).


[Закрыть] Еще более дробные классификации предлагают различать варваризмы2828
  Калинин А. В. Лексика русского языка. М., 1978. С. 62 – 78; Новиков Л. А., Иванов В. В., Кедайтене Е. И., Тихонов А. Н. Современный русский язык: теоретический курс. Лексикология. М., 1987. С. 81 – 92; Розенталь Д. Э. Практическая стилистика русского языка. М., 1987. С. 91 – 94; Современный русский язык / Под ред. Д. Э Розенталя. М., 1984. С. 48 – 54, Фомина М. И. Современный русский язык. Лексикология. М., 1990. С. 172 – 200; Шанский Н. М., Иванов В. В. Современный русский язык. М., 1981. С. 53 – 55.


[Закрыть], иноязычные вкрапления2929
  Леонтьев А. А. Иноязычные вкрапления в русскую речь. // Вопросы культуры речи, выпуск VII. М., 1966. С. 60 – 68; Крысин Л. П. Иноязычные слова в современном русском языке. М., 1968. С. 208; Листрова-Правда Ю. Т. Отбор и употребление иноязычных вкраплений в русской литературной речи XIX века. Воронеж, 1986. С. 144; Голуб И. Б. Стилистика современного русского языка. М., 1986. С. 179 – 193.


[Закрыть], иноязычные «реалии»3030
  Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе // Мастерство перевода. М., 1969. С. 432 – 456; Суксов В. М. Интерпретация реалий в филологическом словаре // Современная русская лексикография. 1977. Л., 1979. С. 120 – 125.


[Закрыть], культурно-экзотические слова, экзотизмы-вкрапления, иноязычные включения, иноязычные элементы, безэквивалентно (т.е. уникально) маркированную лексику3131
  Михайловская Н. Г. Варианты «безэквивалентной» («экзотической») лексики // Литературная норма в лексике и фразеологии. М., 1983. С. 121 – 138; Бархударов Л. С. Язык и перевод. М., 1975. C. 10 – 96.


[Закрыть], культурно маркированную лексику3232
  Аверьянова И. Г. Функции иноязычной культурно-маркированной лексики в произведении // Семантика слова и предложения. Днепропетровск, 1983. С. 3 – 9; Брагина А. А. Лексика языка и культура страны. М., 1986. C. 73 – 87; Брагина А. А. Чужое – все-таки чужое: О стилистической роли заимствований // Русская речь. 1981. № 4. C. 60 – 67.


[Закрыть], фоновые слова3333
  Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура: Лингвострановедение в преподавании русского языка как иностранного. М., 1990. C. 248.


[Закрыть], ориентальные заимствования, ориентализмы, ксенизмы, локализмы, регионализмы, алиенизмы, этнографизмы и т.д.3434
  Заботкина В. И. Новая лексика современного английского языка. М., 1989. С. 126; Бархударов Л. С. Язык и перевод. М., 1975. C. 10 – 96. Диброва Е. И., Касаткин Л. П., Щёболева И. И. Современный русский язык. Анализ языковых единиц. 1 часть / Под ред. Е. И. Дибровой. М., 1995. С. 50 – 116; Мухамедова М. Некоторые способы передачи национальной безэквивалентной лексики // Исследования по литературоведению и языкознанию. Ташкент, 1977. С. 183 – 188; Павлов Б. Н. Экзотизмы в поэтической речи // Языковые значения / Под ред. В. И. Кодухова. Л., 1976. С. 73 – 80; Супрун А. Г. Экзотическая лексика // НДВШ. Филологические науки. 1958. № 2. С. 50 – 54; Хабургаев Г. А. Заимствование как проблема лексикографии и исторической лексикологии русского языка // Вестник МГУ. Сер. 9: Филология. 1989. № 4. С. 3 – 9. Критический обзор лингвистического изучения экзотизмов: Черкасова М. Заимствованная лексика русского языка конца XX века (1986 – 1996 гг. на материале публицистики). Варшава, 1997 (www.nicomant.fils.us.edu.pl/jrn/1999/j6/pril/cherk0.html). Здесь же приведена обширная литература по данному вопросу.


[Закрыть] Выделение всех перечисленных типов экзотизмов преследует в лексикографии практические цели, но не является абсолютным: ясно, например, что «собственно экзотизмы» не исключают их превращения в «условные экзотизмы», а «условные экзотизмы» могут приобретать в заимствующем их языке синонимы, превращающие их в «стилистические экзотизмы»3535
  См., напр.: Брусенская Л. А. Грамматическая природа неизменяемых имен иноязычного происхождения и принципы их лексикографического описания (АКД). Ростов н/Д, 1982; Бабаев К. Р. Тюркизмы в лексикосемантической системе современного русского языка (АКД). Горький, 1974. C. 18.


[Закрыть]. Кроме того, функционирование и адаптация иноязычной лексики во всяком случае предполагают ее идеологическую и социолектную мотивацию, «оправдывающую» появление в языке самих «экзотических» заимствований.

Лингвистические сложности в определении «экзотизмов» имеют непосредственное отношение к исследованиям в области истории русской культуры. Сегодня кажется очевидным, что «заимствование слов связано с усвоением культурных ценностей»3636
  Горалек К. Несколько замечаний о задачах сравнительно-исторической лексикологии // Славянское языкознание. М., 1959. С. 32.


[Закрыть]. Но если это так, то изучение заимствованных слов так или иначе отсылает к проблеме изучения и тех ценностных значений, которые стоят за этими словами. Для лингвистики, если понимать ее как науку, предметом которой является языковая система, контекстуальные и коммуникативные условия появления заимствованного слова в языке не представляют специального интереса: слово важно в его системной взаимосвязи с другими словами, но принцип этой связи определяется имманентными законами существования самой системы. Так, описание экзотизмов предполагает различение в системе заимствующего языка собственно заимствований (транслитераций и омофонов) и словообразовательных калек. Если согласиться, что необходимым условием понятия «лингвистическое заимствование» является факт использования элементов чужого языка3737
  Крысин Л. П. К определению термина «заимствование» и «заимствованное слово» // Развитие лексики современного русского языка. М., 1965. С. 108.


[Закрыть], то калькирование иноязычных слов должно, естественно, считаться разновидностью заимствования. Некоторые исследователи настаивали, однако, на возможности ограничительного определения заимствований как явлений, мотивированных содержательным освоением иноязычного материала, а калькирования – как механического процесса, отличающегося от системно-языкового освоения содержательной специфики чужого языка3838
  Ефремов Л. П. Лексическое и фразеологическое калькирование // Вопросы фразеологии. Самарканд, 1961. С. 117 – 118.


[Закрыть]. При таком понимании в калькировании видится «буквальный перевод слова или оборота речи»3939
  Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. М., 1966. С. 188.


[Закрыть], а само оно может подразделяться на словообразовательное, семантическое и фразеологическое4040
  Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII – XVIII вв. М., 1934. С. 126; Реформатский А. А. Введение в языковедение. М., 1967. С. 140; Пономаренко Л. А. Калькирование как вид влияния одного языка на другой (канд. дисс.). Киев, 1965.


[Закрыть]. Вопрос в том, что дает это различение в теоретическом плане. Так, например, в ряду известных древнерусскому языку экзотизмов различаются кит/китос (греч. κῆτος) и ноздророг (греч. ρινόκερος, носорог)4141
  Словарь русского языка XI – XVII веков. М., 1986. Вып. 11. С. 420; Словарь древнерусского языка (XI – XIV вв) / Ред. Р. И. Аванесов. М., 2002. Т. V. С. 429 («ноздророг»); Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. СПб., 1895. Т. I. Стлб. 1210 – 1211.


[Закрыть]. Но замечательно, что исторически различение этих слов как заимствования и кальки осложняется альтернативными примерами: так, в некоторых списках Шестоднева слово κῆτος было понято как прич. от глаг. κειμένος – лежу и передано кальками: лежах и лежаг4242
  Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. СПб., 1895. Т. II. Стлб. 15 – 16.


[Закрыть]. Древнерусское слово «ноздророг» также нашло свою замену в слове «носорог», будучи контаминированным со словом «единорог» («единорожец»)4343
  Unbegaun B. O. Wie hieß das Rhinozeros im Altrussischen? // Festschrift für Max Vasmer zum 70. Geburtstag. Wiesbaden: Harrassowitz, 1956. S. 546 – 551.


[Закрыть]. Неудивительно, что уже Ш. Балли полагал возможным не разграничивать строго понятия «заимствование» и «калька»: те и другие «отличаются по форме, но почти не отличаются по происхождению и по своим основным свойствам; они вызваны к жизни одной и той же причиной и играют одинаковую роль в пополнении словаря»4444
  Балли Ш. Французская стилистика. М., 1961. С. 70.


[Закрыть]. Схожего мнения придерживался В. Пизани, включавший кальки в категорию заимствований, исходя из их содержательной детерминации. Кальки, по его мнению, «являются заимствованиями по содержанию, т. е. словами и конструкциями, образованными из исконного материала, но в соответствии со структурой, привнесенной извне»4545
  Пизани В. П. Этимология. М., 1956. С. 67. Широкое понимание термина «заимствование» характерно и для других исследователей, см. обзор соответствующей литературы: Егорова К. Л. Типы лингвистических заимствований (на материале англицизмов и англо-американизмов в современном французском языке) (канд. дисс.). М., 1971. С. 1 – 20; Солодухо Э. М. Вопросы сопоставительного изучения заимствованной фразеологии. Казань, 1977. С. 6 – 8.


[Закрыть]. Еще более категоричное мнение принадлежит американскому дескриптивисту Л. Блумфилду, включавшему в категорию «заимствования» любые явления, выражающие взаимодействие языков – от собственно языковых до речевых процессов (например, подражания детей разговору взрослых)4646
  Блумфилд Л. Язык. М., 1968. С. 487 – 488.


[Закрыть]. Нельзя не заметить, что даже с собственно лингвистической точки зрения мнение Блумфилда не выглядит эксцентричным уже потому, что, подобно другим лингвистическим заимствованиям, кальки нередко становятся автономными по отношению к своему первоисточнику и начинают функционировать по законам системы заимствующего языка4747
  Сорокин Ю. С. Развитие словарного состава русского литературного языка в 30 – 90-е годы XIX века. М., 1965. С. 165; Солодухо Э. М. Вопросы сопоставительного изучения заимствованной фразеологии. Казань, 1977. С. 12 – 16.


[Закрыть]. Ясно, во всяком случае, что прагматические обстоятельства лексической адаптации плодотворнее изучаются по ведомству психолингвистики и социолингвистики, отличие которых от лингвистики, по удачному определению М. Халлидея, состоит именно в том, что предметом их изучения является не система, но соответственно знание и поведение4848
  Halliday M. A. K. Language as Social Semiotic: The Social Interpretation of Language and Meaning. London: Arnold, 1978.


[Закрыть].

В исторической ретроспективе изучение инокультурных заимствований предстает, таким образом, проблемой, для решения которой – даже в рамках наук о языке – существует по меньшей мере три возможных подхода: в терминах языковой системы, психологии и социальной эпистемологии. Применительно к изучению культуры и общества указанное различение имеет свои импликации в различии структурно-семиотического метода, исследовательских традиций в изучении «ментальностей» и исторической психологии. Насколько выполнимо подобное различение в каждом конкретном случае – это другой вопрос. Возобладавшее в начале XХ века и доминирующее по сей день в социологии и изучении культуры представление о целостном характере социального организма (обязанное своим положением инерции организмической метафорики в описании общества, декларированном Гербертом Спенсером и Эмилем Дюркгеймом) предполагает, что культурные заимствования, появляющиеся в процессе социальной эволюции, не меняют целостности общества и соотносимой с ним культуры. Между тем даже собственно метафорологическое уточнение той же модели с акцентом на роли внешних доминант эволюционного развития усложняет представление о целостном обществе и целостной культуре. Биологические дискуссии о соотношении синтетической и номогенетической теории эволюции имеют в данном случае, по признанию самих социологов, непосредственное отношение к объяснению характера социальной дифференциации и внутреннего разнообразия обществ и культур4949
  Hejl P. M. The Importance of the Concepts of «Organism» and «Evolution» in Emile Durkheim’s Division of Social Labor and the Influence of Herbert Spencer // Biology as Society, Society as Biology: Metaphors / Ed. by S. Maasen, E. Mendelsohn, P. Weingart. Dordrecht; Boston; London: Kluwer Academic Publishers, 1995. P. 155 – 192. Обстоятельная рецензия на этот сборник: Шмерлина И. А. Биологическая метафора в социологии // Социологический журнал. 2001. № 4.


[Закрыть]. Если принять во внимание, что воображаемое единство общества и культуры – результат не только их внутреннего развития, но и постоянного процесса интеграции и дезинтеграции с «внешней средой» – другими обществами, культурами, даже попросту природными факторами, то история языковых и социально-культурных заимствований предстает в этом процессе историей, атрибутивной к истории развития самих обществ и культур. Изучение экзотизмов может быть понято при таком подходе как изучение «следов» этого развития – явлений, сопутствующих динамике социального и культурного взаимодействия.

В отличие от лингвистики, исследования в области истории культуры менее ригористичны в плане своей методологии, контаминируя методы истории, исторической психологии, литературоведения, общей семиотики и т.д. Теоретическая ситуация в изучении заимствований и экзотизмов выглядит схожей. Вместе с тем общей методологической предпосылкой такого изучения могли бы стать, с одной стороны, прерогативы ценностного критерия в процессе восприятия и адаптации инокультурной традиции, а с другой – внимание к метафорическим, переносным смыслам связываемых с экзотизмами значений. Экзотизмы по определению «нереферентны» к обозримому пространству заимствующей их культуры – но именно поэтому вменяемые им значения оказываются в наибольшей степени открыты для ассоциативных и метафорических коннотаций. Отсутствие устойчивой традиции лексико-предметных и лексико-смысловых соответствий делает языковые заимствования естественным объектом языковой метафоризации и/или аллегоризации. Риторико-поэтический эффект этого обстоятельства вполне осознавался уже в античности: использование иноязычных слов закономерно подразумевает нечто бьльшее и иное, нежели они обозначают в том языке, откуда они первоначально заимствованы5050
  О функции заимствований в теории риторики и поэтики: Меликова-Толстая С. Античные теории художественной речи // Античные теории языка и стиля. М.; Л., 1936. С. 177; Tröger T. Fremdwort // Historisches Wörterbuch der Rhetorik. / Hrsg. G.Ueding. Bd. 3. Tübingen: Max Niemeyer, 1996. Sp. 465 – 472; Anderson R. D. Glossary of Greek Rhetorical Terms connected to Methods of Argumentation, Figures and Tropes from Anaximen to Quintilian. Leuven: Peeters, 2000. P. 30, 73 – 74.


[Закрыть].

В общем виде исследование экзотизмов связано с изучением инокультурных заимствований и проблемой культурной и идеологической рецепции5151
  См. теоретически ценные работы, посвященные изучению экзотизмов в западноевропейской культуре: Pochat G. Der Exotismus wдhrend des Mittelalters und der Renaissance. Voraussetzungen, Entwicklungen und Wandel eines bildnerischen Vokabulars. Stockholm (Stockholm Studies in History of Art, 21), 1970; Lange T. Idyllische und exotische Sehnsucht. Formen bürgerlicher Nostalgie in der deutschen Literatur des 18.Jahrhunderts. Kronberg/Ts: Scriptor, 1976; Moura J. – M. Lire l’exotisme. Paris: Dunod, 1992; Moura J. – M. L’ Europe littéraire et l’ailleurs. Paris: Presses Univ. de France, 1998; Célestin R. From Cannibals to Radicals: Figures and Limits of Exoticism. University of Minnessota Press, 1996; а также предисловие Г. Руссо и Р. Портера к сб.: Exoticism in the Enlightenment / Ed. by G. S. Rousseau and R.Porter. Manchester: Manchester Univ. Press, 1990. P. 1 – 22 (здесь же богатая библиография вопроса).


[Закрыть]. Применительно к истории идей, решающей схожие проблемы преимущественно в биобиблиографическом плане (в области истории литературы, философии, науки), сложности в отслеживании путей трансмиссии и преемственности концептуальных инноваций стали в свое время предметом дискуссий, инициированных работами Квентина Скиннера. Скиннер подверг основательной критике привычное в литературоведении и истории философии предположение о возможности анализа текста путем выделения в нем идей, мотивов, сюжетных и силлогистических находок, продиктованных влиянием некоторого другого гипотетически исходного к нему текста. У исследователя, настаивал Скиннер, никогда не может быть уверенности, что выделение той или иной предположительно заимствованной идеи у такого-то автора не является плодом исследовательской абстракции хотя бы потому, что она результирует комбинаторику фрагментарных элементов, совсем не обязательно восходящей в своей совокупности к некоему конкретному автору и конкретному тексту5252
  Skinner Q. The Limits of historical Explanations // Philosophy. 1966. Vol. XLI. № 157. P. 203 – 207; Skinner Q. Meaning and Understanding in the History of Ideas // History and Theory. 1969 Vol. VIII. № 1. P. 17 – 18. См. также: Skinner Q. A Reply to my Critics // Meaning and Context / Ed. by J. Tully. Cambridge, 1988. P. 272 – 280.


[Закрыть]. Таким образом, самое большее, на что может рассчитывать исследователь, изучающий историю идей, – это установление некоего общего поля, в котором особенности данного текста теряют свою специфику на фоне других соотносимых с ним текстов. Стоит заметить, что вычитываемое у Скиннера и разделяемое сегодня многими историками идей убеждение в условности семантического конструкта, называемого нами «идея» или даже «факт»5353
  В 1940-е годы Сьюзан Лангер уверенно писала: «Мы, вероятно, согласимся в главном: факт – это интеллектуально сформулированное событие, формулируется ли оно в процессе чистого наблюдения, словесного истолкования или ответного действия» (Langer S. K. Philosophy in a New Key: A Study in the Symbolism of Reason, Rite, and Art. Cambridge, Mass., 1976. P. 26). См. также: Фейерабенд К. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 149.


[Закрыть], имеет как содержательные (интенциональные), так и методико-дисциплинарные импликации в давних дискуссиях о возможностях «объективизации» слова и/или понятия в границах сколь-либо определенной исследовательской программы. В начале XX века Фердинанд де Соссюр писал о невозможности считать слово целостным и конкретным объектом лингвистики по той причине, что ни одно слово не дано во всей целостности: оно ставит исследователя, с одной стороны, перед грудой разрозненных и никак не связанных между собой явлений, а с другой – «распахивает дверь перед целым рядом наук: психологией, антропологией, нормативной грамматикой, философией и т.д.»5454
  Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977. С. 46 – 47.


[Закрыть] «Объектность» (как и «объективность») анализа является в этом смысле не более, чем точкой зрения, позволяющей рассматривать обнаруживаемые ею явления ввиду дисциплинарно различных аналитических процедур. «Объект(ив)ный» порядок значений, связываемых с порождением и трансмиссией идей, конструируется, конечно, на тех же основаниях. Установление семантического пространства слова, идеи или факта (события) в методологическом отношении определяется при этом, с одной стороны, выбором примеров, а с другой – приемами самого этого выбора, продиктованного такой исследовательской методикой, для которой предлагаемый выбор примеров методологически актуален. Ясно поэтому, что история слов, как и история идей (а значит, и история идеологии), так или иначе включает в себя и те научные пресупозиции, которыми приходится руководствоваться при написании самой этой истории5555
  «Ученым приходится самим формулировать свои суждения, поскольку они обладают сознанием, сферу которого очерчивают модели и примеры их исследовательской традиции» (Barnes B. Scientific Knowledge and Sociological Theory. London, 1974. P. 68, 154).


[Закрыть].

В литературоведении критика позитивистского убеждения в однонаправленности и самодостаточной целостности идеологической преемственности привела, как известно, к появлению теории интертекста. Метод интертекстуального анализа, еще сохранявший у его вольных и невольных провозвестников (в частности – у исследователей 1940 – 1970-х годов, разделявших пафос «общесемантических» тем основанного Альфредом Кожибским журнала «ETС: A Review of General Semantics») аксиоматику традиционного историцизма, довольно скоро стал, однако, восприниматься как способ парадоксально безбрежного сравнения идей, событий и текстов мировой культуры, игнорирующего какие-либо медиальные ограничения. Интертекстуальность не сводится, конечно, к проблеме источников и влияний. Интертекст автономен и, по мысли Ролана Барта, принципиально десубъективирован, подразумевая самодовлеющее взаимодействие анонимных формул, аллюзий и бессознательных цитаций5656
  Barthes R. Texte // Encyclopaedia universalis. Paris, 1973. Vol. 15. P. 78; Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996. С. 226.


[Закрыть]. Исследовательское внимание к интертекстуальности имеет с этой точки зрения не столько объяснительный, сколько эстетический и суггестивный смысл; в своем предельном выражении оно оказывается фактически безразличным к приемам методологических ограничений и обнаруживает созвучие с давним призывом Сьюзан Зонтаг к аналитически необремененному прочтению художественного текста. Крайности сходятся: вычитывание в тексте (или, точнее – вчитывание в текст) множественности реминисценций в принципиальном отношении аналогично отказу от интерпретации, обязывающей руководствоваться позитивистскими категориями исторической преемственности, медиальной верификации и методологической фальсифицируемости.

Популярность интертекстуального анализа в 1980 – 1990-е годы заслуживает, конечно, отдельного обсуждения, но в данном случае уместно подчеркнуть, что изучение заимствований в том виде, в каком его представляли себе некогда поборники сравнительно-исторического анализа, не является теоретически беспроблемным. Даже не рассматривая эксцессов универсалистских сравнений, исследователь, интересующийся характером взаимозависимости текстов культуры, не может игнорировать основной вопрос, поставленный некогда Скиннером: что с чем сравнивать? Понятно, что история идей в их персонально-авторизованном выражении – не то же самое, что история заимствованных слов. Фольклористы и историки культуры принимают «по умолчанию» тот факт, что лексико-семантические заимствования в культуре не могут быть строго авторизованы. Процесс трансмиссии и адаптации инокультурных нововведений представляется, соответственно, процессом, сравнимым скорее с природно-климатическими явлениями (см. характерные выражения: «идеи, носящиеся в воздухе», «атмосфера эпохи»), нежели с процессами коммуникативного порядка, который не исключает медиального многообразия, но так или иначе предполагает определенность социальной коммуникации. Неосознаваемая распространенность «атмосферической» или «климатологической» (а затем – «эпидемиологической» и «бактериологической») метафорики не ограничивается, впрочем, исследованиями в области истории культуры и фольклора; она свойственна и гораздо более терминологически рафинированным подходам к истории идей со стороны науковедения, социологии и политической теории5757
  См., например, сравнение идеологии с «дыханием» общества в: Althusser L. For Marx. Hammondsworth, 1969. P. 232.


[Закрыть]. Избежать метафор «поветрия», «заразы» и т.д. применительно к лексико-семантическим инновациям тем более сложно. Но в определенном смысле именно экзотизмы позволяют если не авторизовать, то хотя бы контекстуально прояснить обстоятельства, сопутствовавшие их появлению в заимствующем языке. Обозначая нечто, что по определению принадлежит другой культуре, экзотизмы самим фактом своего наличия указывают на то, что они включены в (кон)текст, который семиотически выделен для его создателей и реципиентов. Соответственно исследовательской проблемой в этих случаях является вопрос, чем именно мотивируется появление экзотизма в тексте, обнаруживающего тем самым лексико-семантическую уязвимость перед чем-то, чему он, казалось бы, должен сопротивляться.

А.И.Бодуэн де Куртенэ отмечал в свое время, что смешение языков выражается не только в степени лексико-морфологических заимствований, но и в ослаблении силы различаемости отдельных частей языка, т. е. в ослаблении самой языковой системы5858
  Бодуэн де Куртенэ А. И. О смешанном характере всех языков // Избр. труды по общему языкознанию. М., 1963. Т. 2. С. 363 – 366.


[Закрыть]. Появление в языке экзотизмов знаменует схожий процесс – с той разницей, что речь в данном случае должна идти об ослаблении лексико-семантической автономии, о проблематизации языковых критериев в культурной идентификации. Давно замечено, что упорядочивание, как и сравнение, имеет дело, по определению, с неоднородными объектами. То, что сравнивается (и тем самым упорядочивается), во всяком случае оставляет место для конфликта значений, ценностей и символических контекстов взаимосоотносимых референтов. Предельное совпадение есть поэтому не что иное, как подавление одним обособлением других5959
  Husserl E. Analysen zur passiven Synthesis. Aus Vorlesungs– und Forschungsmanuskripten (1918 – 1926), hrsg. von Margot Fleischer // Husserliana Edmund Husserl Gesammelte Werke. Bd. XI. Dordrecht; Boston; London: Kluwer Academic Publishers, 1966. S. 130.


[Закрыть]. В области лингвистики схожие проблемы возникают при изучении синонимов и так называемых «лексических дублетов». Дискуссионной проблемой в этих случаях являются параметры семантического определения точных (или абсолютных) синонимов. Очевидно, что теоретически постулируемая автореферентность языковой системы обязывает к взаимозаместимости ее внутрисистемных элементов, а тем самым заставляет настаивать на существовании точных синонимов, но в плане языковой прагматики ситуация оказывается парадоксальной: теоретические доводы о наличии в языке семантически-точной синонимии наталкиваются на сложности практической лексикографии, традиционно демонстрирующей предосудительную, по мнению Ю.Д. Апресяна, тенденцию к «преувеличению различий между семантически точными синонимами»6060
  Апресян Ю. Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. М., 1974. С. 224.


[Закрыть]. Ошибочна такая тенденция или нет, само ее наличие трудно счесть случайным. Существование синонимии в языке, во всяком случае, предполагает, что одни синонимы предпочтительнее других. Отмечаемое историками русского языка уже на материале древнерусских текстов сосуществование в рамках одного и того же предложения, одной и той же синтагмы нескольких синонимов также не является свидетельством их взаимозаменяемости: оправданнее думать, что основа такого сосуществования – востребованность смыслоразличения, связываемого с оттеночными (например – экспрессивно-стилистическими и эмоциональными) различиями внутри самого синонимического ряда6161
  Михайловская Н. Г. Заменяемость слов как принцип синонимичности (на материале древнерусских памятников) // Лексикология и лексикография. М., 1972. С 127 – 146. См. также: Евгеньева А. П. Проект словаря синонимов. М., 1964. С. 11.


[Закрыть]. Применительно к истории формирования синонимии и истории лексических заимствований вопрос о таком смыслоразличении (пусть и малозначимый для лингвистики, но существенный для психолингвистики и социолингвистики) состоит в том, какие идеологические факторы мотивируют возможность контекстуальных предпочтений одних слов другим. В роли «потенциальных» синонимов экзотизмы, как можно думать, не безразличны к идеологическим и культурным обстоятельствам их появления в заимствующем языке. И более того: до тех пор пока экзотизмы воспринимаются как таковые – т.е. как то, что так или иначе контрастирует парадигматике данной культуры и данного общества, – они сигнализируют о том, что процесс дискурсивной адаптации связываемых с ними символических ценностей не завершен.