Текст книги "Тени истории"

Король на пороге успеха

Ошеломительный эффект перемен усиливался тем, что они произошли в течение одного «президентского срока» – Яков правил в 1685–1688 гг. Взойдя на трон в 52 года, в более чем солидном для того времени возрасте, он спешил не только перестроить страну, но и успеть насладиться плодами перестройки, сыграв свою партию в европейской политике.

Нашлось немало представителей английского политического класса, поддержавших короля. «Церковь – это место для службы, а не для дискуссий», – вторил ему англиканский епископ Честера Томас Картрайт. А когда совет колледжа Магдалины в Оксфорде отказался назначить католика на освободившееся место президента, Картрайт выговаривал его членам: «Принципы – всегда предлог к мятежу, ими следует пожертвовать».

Еще более рьяными реформаторами были новообращенцы в католическую веру. Так, Эдвард Хейлз, ставший комендантом Тауэра, предвосхитил идею полицейского государства, советуя королю вообще «отменить парламент» и составить досье «на каждого человека любого положения в каждом графстве».

Но «глубинный» английский народ к 1688 году был настроен явно антиякобитски. Французский посланник не без удивления писал, что даже английские католики возражают против передачи королю «слишком большой власти за счет свобод нации». Введение «французского» варианта управления государством в обмен на право молиться по своему вкусу их не устраивало. «Удовольствие [французского] короля заключается в насилии над законом – по этой причине короли по своему усмотрению меняют законы, создают новые законы, обременяют своих подданных расходами», – писал один из английских тори. Для англичан право контролировать законы и налоги через парламент было важнее религиозных догм.

Яков II учел это недовольство заранее. Как и Петр I, реформы он начал с создания армии, за три года увеличив ее численность с 9000 до 40 000 и разместив в 27 гарнизонах по всей стране. Предполагалось, что они легко справятся с локальными мятежами, а попытка организовать восстание в масштабах страны будет вскрыта системой внутреннего шпионажа на стадии подготовки.

Наказание из Гааги

Удивительно, насколько близко Яков подошел к своей цели – созданию абсолютистской Англии. В «дореволюционной» конституции (документа с таким названием там не было, но слово существовало, англичане говорят «оur constitution» в значении «наши порядки») не оказалось механизма, способного блокировать экспансию королевской прерогативы. И если бы не удачное стечение обстоятельств, история Британии пошла бы по сценарию этого незаурядного монарха.

Удачу звали Вильгельм Оранский. В его лице воплотилось счастливое сочетание права и возможности. Права на английский престол, поскольку он был женат на дочери Якова, и возможности за этот престол побороться, будучи правителем Голландии и контролируя ее армию и флот.

К 1688 году Гаага стала Меккой английских политэмигрантов. Отсюда нити заговора потянулись на остров. «19 человек из каждых 20 по всему королевству ждут перемен и охотно будут содействовать вам, если получат такую защиту и моральную поддержку при мятеже, которые обезопасят их от поражения, прежде чем они станут в состоянии защитить себя сами», – заверяли Вильгельма его сторонники из Лондона.

Наконец он решился. 5 ноября войска Оранского при полном непротивлении английского флота высадились на юге Англии. Яков сетовал, что ему пришлось бороться одновременно с «иностранной армией и отравленной нацией». Но англичане не воспринимали эту армию как иностранную (даром что в ее рядах были такие экзотические подразделения, как финны в медвежьих шкурах и мамлюки в тюрбанах). Для Англии полки Вильгельма были, если хотите, аналогом союзной белорусской армии для россиян. Да и из коренных британцев она состояла чуть ли не на четверть.

Оранский шествовал по стране под праздничный перезвон колоколов. Из собранных на Солсберийской равнине войск Якова началось массовое дезертирство комсостава. После того как к Вильгельму перешел любимец короля Джон Черчилль, будущий герцог Мальборо, Яков понял, что игра проиграна. 22 декабря после череды мытарств он бежал во Францию.

Отвергнутый «завет Иуды»

Очевидно, что петровская модернизация в России пошла совершенно иным, «континентальным» путем. Российская империя стала, условно говоря, страной «победившего Якова». Можно спорить, имелись ли в распоряжении Петра I институты, на которые он мог бы опереться при проведении «модернизации по-английски». Но бесспорно другое: как справедливо заметил Дмитрий Травин, Петр, даже побывав в Англии и посетив заседание английской палаты общин, едва ли мог при своем уровне политического сознания уразуметь, для чего нужны все эти вольности, сословное представительство и парламенты. Для сопротивления тиранической власти? Но если монарх мудр, благонамерен и желает стране только добра, как Петр, то ясно, что такие свободы совершенно излишни, баловство одно. Вот техника, корабли, торговля – это да.

Но ведь и Яков II желал своей стране исключительно добра, только вот Англия не захотела модернизации такой ценой – ни тогда, ни после. Славная революция (под таким названием она вошла в историю) произвела ментальный переворот в английском политическом сознании. «Пассивное послушание воле короля – это завет Иуды, предательская доктрина… которую переменчивая мысль некоторых казуистов предлагает нам под видом истины, – провозглашал англиканский теолог Уильям Стивенс идеи, за которые еще недавно был бы обвинен в измене. – Когда правитель решает разрушить религию, законы и свободы своей страны, людям не только позволено, но обязательно по долгу перед своей страной… силой оружия убрать причину такого невыносимого бедствия».

Славная революция не изменила страну в одночасье, не наполнила ее «молочными реками» назавтра после бегства Якова. Впереди была кровавая борьба с якобитами в Ирландии, череда заговоров и попыток реставрации. Но революция создала условия для построения в Англии «образцового капитализма», который позволит ей победить в борьбе за первенство с абсолютистской Францией.

Революция окончательно разрешила давний спор между короной и парламентом о приоритете власти. «В XVII веке законодательную власть еще можно было рассматривать как несколько абсурдный и, несомненно, раздражающий пережиток средневекового прошлого Англии, иррациональную помеху для эффективной монархической власти, без которой в общем-то вполне можно было обойтись», – пишет английский историк Кеннет Морган. После революции приоритет парламента над короной был закреплен навсегда.

Парламент становится «местом для дискуссий», в котором бескровно улаживаются внутренние конфликты элит, источником экономических реформ и, наконец, превосходным инструментом мобилизации страны для внешней экспансии. В реалиях того времени экспансия подразумевала войну. Для войны, как говаривал Наполеон, нужны три вещи: деньги, деньги и деньги. И в 1776 году французский министр иностранных дел граф де Верженн завистливо напишет: «Вызывает восхищение и кажется чудесной та легкость, с которой английская нация или, точнее, ее представители идут на столь чудовищные расходы. Мы, несомненно, располагаем более реальными ресурсами, чем Англия, но распоряжаться ими нам далеко не так легко; связано это с тем, что общественное мнение не может установиться в абсолютной монархии так, как это происходит в монархии смешанной». В Англии в то время были самые высокие налоги в мире, но англичане не роптали: люди готовы платить больше, если могут контролировать, как расходуются деньги, если уверены, что они пойдут на нужды государства, а не на королевские прихоти. Парламент и стал национальным инструментом контроля бюджета.

Это еще не была демократия в нашем сегодняшнем представлении; в конце концов, депутатов палаты общин избирал всего один процент населения страны. Но именно парламентское правление сформировало в итоге ту британскую политическую культуру, которая станет предметом зависти и недоумения в России. Да-да, и недоумения тоже.

Взять хотя бы еще одно загадочное для нас событие британской политики. В июле 1945 года потомок герцогов Мальборо Уинстон Черчилль, успешно проведший страну через тернии величайшей войны, потерпел поражение… на обыкновенных выборах. Дикие нравы в этой демократии, никакого почтения к авторитетам и триумфаторам!

Опубликовано: Republic, 23 февраля, 2019 г.

Глава 3
Спасенные интервенцией: кто выиграл Войну за независимость США

Учебники истории похожи на открытки с изображением знаменитых зданий: здесь вы найдете лишь монументальные фасады, а знание конструкции фундамента – удел специалистов. «Фасад» Войны за независимость (1775–1783), которую 13 колоний вели против Англии, в американских и советских школьных учебниках изображался совершенно одинаково.

Одним событиям в учебниках посвящены целые абзацы: первые победы повстанцев под Лексингтоном и Конкордом, героическая зимовка армии Вашингтона в Вэлли-Фордж, конечно же, принятие Декларации независимости. О других не пишут вовсе или упоминают вскользь. Например, о решающей операции войны написано: «В 1781 году главные силы англичан сдались Вашингтону под Йорктауном»[2]2
  Ефимов А. В. Новая история. Часть первая. Учебник для 8 класса. – М.: Просвещение, 1980.


[Закрыть]. Как сказал бы Ленин, формально правильно, а по сути издевательство над реальной историей.

Причина этой схожести американских и советских учебников понятна: Американская революция хоть и называлась в СССР буржуазной, но как любая революция считалась явлением сугубо прогрессивным. Что уж говорить про сами США, где она – альфа и омега национального мифа. Поэтому на авансцену выдвинуто живое творчество революционных масс, а прочие факторы, пусть и фундаментального значения, но излишне «усложняющие» картину торжества демократии над монархией, вынесены за скобки.

Одним из таких факторов было многовековое англо-французское соперничество.

Помощь с востока

Первым успехам в этой войне американцы обязаны применению партизанской тактики: неповоротливые английские колонны обстреливались из-за деревьев и кустов, несли потери, а попытки ответить штыковой атакой ни к чему не вели – противник просто рассеивался. (Через полвека с той же проблемой столкнется русская армия на Кавказе.) Однако так можно выиграть бой, но не войну. Для этого нужна регулярная армия, способная победить англичан в полевом сражении. И тут возникла проблема.

Во-первых, у американцев не хватало оружия и снаряжения, особенно пороха, поскольку промышленность в колониях была на тот момент крайне неразвита. Во-вторых, моральные качества большинства революционных солдат и офицеров оставляли желать лучшего: в армию они шли вовсе не из патриотических чувств, а за деньгами и добычей. Служили по контракту, заключавшемуся на короткий срок, по истечении которого целые полки расходились по домам.

«Несмотря на всевозможные общественные добродетели, приписываемые этим людям, нет другой нации под солнцем, которая так бы поклонялась деньгам, как эта, – писал о своих войсках главнокомандующий американской Континентальной армией Джордж Вашингтон. – Грязный дух наемничества пронизывает их всех, и меня не удивит никакая катастрофа». Как в воду глядел. В первых же крупных боях под Нью-Йорком в 1776 году десантный корпус англичан буквально смел его разбежавшиеся полки. Вашингтон, швырнув шляпу на землю, завопил: «И с этими я должен защищать Америку! Великий боже, что за армия!»

И тут очень вовремя на помощь американцам пришла Франция, которой антибританское восстание в Северной Америке показалось прекрасным шансом отомстить своему геополитическому противнику за недавнее поражение в Семилетней войне. Пьер Бомарше, широко известный как автор «Севильского цирюльника» и куда менее – как спецагент французской короны, уже в 1776 году получил от Людовика XVI субсидию в 1 млн ливров и через подставные фирмы отправлял в Америку оружие, снаряжение и добровольцев.

«Мы будем снабжать вас всем – одеждой, порохом, мушкетами, пушками и даже золотом для оплаты войск и вообще всем, что вам нужно в благородной войне, которую вы ведете», – писал Бомарше американцам. Не обманул – 90 % пороха, использовавшегося Континентальной армией, было французским. «Франция своими припасами спасла нас от ига», – признавал Вашингтон. Но не только припасами. В 1778 году Франция объявила войну Англии, вскоре к ней присоединилась Испания. Начались боевые действия в Индии, в Атлантике шли морские сражения.

Не сидел без дела и Вашингтон. С помощью прусского капитана Штойбена он, ежедневно муштруя свои полки, превратил их в настоящую армию, способную дать отпор англичанам. Казалось, в Америке повторяется история Петра I, начавшего побеждать с Нарвы и через девять лет поднимавшего тост за «учителей-шведов» в шатре под Полтавой. Только вот Вашингтон был не абсолютным монархом, а всего лишь командующим армией. И если бы ему довелось услышать максиму Клаузевица о войне как продолжении политики, будущий первый президент США подписался бы под нею обеими руками, ибо познал ее истину на собственном опыте. К 1780 году выяснилось, что, едва научившись побеждать на фронте, американцы катастрофически проигрывают войну в собственном тылу.

Американская гражданская

«У американцев ныне есть основательные причины не вспоминать, что происходило с Вашингтоном и Континентальной армией в промежуток между 1778 и 1781 годами, когда наши предки, положившись на союз с Францией, беспредельно захваливали Вашингтона и оказывали ему все меньше практической помощи», – писал один из биографов Вашингтона Френсис Беллами. Александр Гамильтон, адъютант и правая рука командующего Континентальной армией, выразился в свое время еще резче: «Наши соотечественники – абсолютные болваны и пассивны как овцы. Они вовсе не привержены борьбе за свободу. И если нам суждено спастись, то спасти нас должны Франция и Испания».

Это очень похоже на настроения российских «цензовых сословий» после октября 1917 года: спасти их от большевиков должны французы, японцы, американцы, чехи – кто угодно, только не они сами. И это не единственное сходство американской войны за независимость с российской гражданской.

«Наши дела в самом тягостном и катастрофическом положении, когда-либо складывавшемся с начала войны. Безделье, распутство и роскошь овладели большинством. Спекуляция, казнокрадство, ненасытная страсть к наживе подавили все другие соображения и охватили людей всех состояний. Партийные распри и личные склоки – основное занятие, в то время как жизненно важные проблемы… считаются второстепенными и решение их откладывается со дня на день, с недели на неделю, как будто наши дела обстоят блестяще». Это писал Вашингтон в 1778-м, насмотревшись на жизнь в тыловой Филадельфии. Ровно теми же словами мемуаристы описывают картины белого тыла в 1918–1920 гг. «Враги не колеблясь говорят… что мы сами победим себя», – сетует Вашингтон в другом письме. Комдив Огородников в книге «Удар по Колчаку весной 1919 г.» так прямо и писал: колчаковцы не столько проиграли на поле боя, сколько развалились изнутри.

К весне 1781-го стоимость непрерывно печатавшихся революционной властью денег упала настолько, что в ходу была мрачная шутка: «На телегу долларов нельзя купить телегу муки». Продовольствие приходилось реквизировать под угрозой штыков, что популярности Континентальной армии (как и Добровольческой в 1919-м) не добавляло.

Ситуацию осложняло то, что даже в самих 13 колониях далеко не все поддерживали мятеж. Достаточно сказать, что на стороне англичан сражался сын Бенджамина Франклина, одного из отцов-основателей США, чей портрет украшает самую популярную в мире стодолларовую купюру. И если бы только он! Четвертая часть 2,5-миллионного населения не просто сохраняла верность короне, а активно формировала лоялистские полки. Война все больше приобретала характер гражданской со всеми ее ужасами. «Они устроили жуткую резню, около 100 человек были убиты, а большинство остальных изрублено на куски. Это оказало очень положительное воздействие на тех враждебно настроенных людей, коих слишком много в этой стране», – это писал Вашингтону его генерал Натаниэль Грин про действия своих людей против лоялистов.

Добавьте к этому далеко не братские чувства, которые питали друг к другу уроженцы разных колоний: вирджинцам уже тогда не нравились янки, а те смотрели на южан с таким же подозрением, как донские и кубанские казаки на добровольцев-деникинцев.

«Я не вижу ничего впереди, кроме новых бед»

Если представить Англию в виде контролируемой большевиками Центральной России, то американские колонии можно сравнить с белым Югом. Аналогия на первый взгляд странная, ведь у нас именно большевики считаются революционерами. Но, в сущности, борьба белых – это тоже восстание против Центра, перешедшего под контроль новой власти. А части Комуча (Комитета членов Учредительного собрания) на Волге вообще воевали против большевиков под красными знаменами. С точки зрения методологии неважно, кто больший революционер, имеет значение, кто контролирует Центр, ибо он сразу получает преимущество перед мятежной окраиной.

При этом в XVIII веке у британского «центра» тоже хватало проблем, и они были похожи на проблемы Советской России. Взять, к примеру, логистику: в условиях войны с Францией англичанам было безумно трудно перебрасывать через Атлантику подкрепления и снабжение. А вот что писал советский журнал «Военная наука и революция» о ситуации в конце 1919 года: «Железные дороги, совершенно разрушенные противником, стали. Между Красной армией и центром образовалась пропасть в 400 верст, через которую ни подвезти пополнения, ни произвести эвакуацию, ни организовать санитарную помощь было невозможно…»

Но все познается в сравнении, и оно было не в пользу американцев (и белых). Как ни накачивали французы оружием и снаряжением Континентальную армию (а англичане – Добровольческую), всё не в коня корм. Желающих держать это оружие в руках становилось все меньше. Парадокс, но пика своей численности – почти 43 000 человек, – полки американцев достигли в 1776-м, в самом начале войны. В 1779-м она упала до 27 000, а в 1781-м – до 13 000. Еще более радикально, в 10 раз (с 20 до 2 млн долларов в фиксированных ценах), сократились за это время военные расходы. Немудрено, что желающих завербоваться в армию становилось все меньше, а их пригодность к армейской службе вызывала все больше вопросов.

Положение было настолько критическим, что Вашингтон заговорил о компромиссном мире, допуская, что за англичанами останутся занятые ими территории колоний. Лично для него это означало разорение, ибо Вирджиния с его родовым поместьем оставалась по ту сторону фронта. Но что оставалось делать?

«Я не вижу ничего впереди, кроме новых бед… Мы кое-как держались, но всему приходит конец. Одним словом, история этой войны – история ложных надежд», – писал он накануне 1781 года одному из своих генералов. «Мы дошли до точки», – повторил он в апреле 1781-го своему другу Генри Лоуренсу. А 1 мая записал в дневнике: «Вместо складов, ломящихся от провианта, мы сидим на голодном пайке… вместо полков, укомплектованных в соответствии с новыми штатами, едва ли хоть один штат, входящий в Союз, представил восьмую часть своей квоты… вместо перспективы блистательного наступления перед нами перспектива безалаберной и мрачной обороны».

Итак, весной «дошли до точки», а осенью англичане сдадутся ему под Йорктауном. Что же произошло летом? Появился Рошамбо.

Творец йорктаунского триумфа

Французы еще в 1780 году высадили экспедиционный отряд в Америке для операции против Нью-Йорка, но из-за немногочисленности отряда (и небоеспособности американцев) дело не заладилось. Перелом наступил летом 1781-го, когда из Франции прибыл с подкреплением генерал-лейтенант Рошамбо, опытный и решительный военачальник.

Несмотря на уговоры Вашингтона, Рошамбо сразу отказался от штурма хорошо укрепленного Нью-Йорка. В том числе потому, что, ознакомившись с Континентальной армией, остался о ней не лучшего мнения. «У Вашингтона нет и половины войск, на которые он рассчитывал. Хотя он и скрывает, я думаю, у него нет и шести тысяч», – писал он. Но именно по этой причине решительный удар нужно было наносить как можно быстрее. «Американский главнокомандующий внутренне убежден – ввиду тяжкого финансового положения эта кампания будет последней вспышкой сходящего на нет патриотизма. Эти люди достигли предела своих ресурсов», – доносил Рошамбо в Париж.

Рошамбо решил идти на юг и атаковать корпус английского генерала Корнуоллиса, базировавшегося в приморском Йорктауне. Здесь ему могла прийти на помощь французская эскадра адмирала де Грасса, выполнявшая операции в Карибском море. Списавшись, два французских командующих разработали совместный план, о котором Вашингтон был поставлен в известность лишь накануне выступления. Его протест по поводу оставления позиций у Нью-Йорка не помог, французы готовы были прекратить поддержку Континентальной армии и самостоятельно провести операцию. Пришлось пристраиваться им в хвост.

План Рошамбо сработал на сто процентов. Он организовал осаду войск Корнуоллиса в Йорктауне, с моря их блокировал де Грасс. К тому моменту Англия уступала франко-испанскому альянсу по количеству линейных кораблей (94 против 146 у союзников), ее эскадры не могли прикрыть все находящиеся под угрозой точки – и не сумели выручить Корнуоллиса.

Если осаждавшие его 17 000 человек в равной степени представляли войска Рошамбо и Вашингтона, то французские потери при взятии Йорктауна в два с лишним раза превысили американские. А когда батареи американцев стреляли по английским редутам, французы едва сдерживались от обидного для союзников смеха: ядра не поражали цели, бомбы часто не взрывались. Заново оцените теперь пассаж из советского учебника: «…Главные силы англичан сдались Вашингтону». Каково это было бы читать Рошамбо?

Когда 19 октября 1781 года, исчерпав запасы продовольствия, Корнуоллис и 8000 его солдат капитулировали, то они отдали честь французам и демонстративно проигнорировали американцев.

И еще раз поправим учебник: корпус Корнуоллиса был отнюдь не «главными силами». Да, его потеря была крайне неприятна, но англичане располагали в Северной Америке еще 25 000 штыков, а в американских полках в 1782 году начались голодные бунты. Война с колонистами еще не была проиграна Англией. Почему же после Йорктауна она пошла на мирные переговоры?

Потому что речь уже шла не о США, а об Индиях. В том же 1775 году, когда восстали американцы, на Индостане началась война Англии с Маратхской конфедерацией и могущественным княжеством Майсур. Французы и тут подсуетились, так что англичане едва удерживали фронт. А была еще Вест-Индия: Ямайка, Барбадос, Невис, Антигуа – острова Карибского архипелага, основой экономики которых было выращивание сахарного тростника. Сахар в те времена был таким же важным ресурсом, как в XX веке нефть. Достаточно сказать, что объем импорта только из Ямайки впятеро превышал импорт из всех 13 американских колоний.

Контроль над этими «двумя Индиями» был для Лондона куда важнее усмирения беспокойных американских колоний, а сил для войны на три фронта не хватало даже у самой богатой державы. И англичане решили зафиксировать потери на не самом важном колониальном проекте, чтобы сосредоточить силы на удержании двух приоритетных. В сентябре 1783 года был подписан мирный договор, Англия признала независимость США. Индии в итоге остались за англичанами.

Попробуем применить американский опыт к нашей истории. Любая война всегда будет импровизацией, но революционная (гражданская) война – импровизация в квадрате, ибо к ней, в отличие от обычных войн, не готовятся заранее. И тут преимущество у того, кто импровизирует хотя бы не с нуля: у большевиков, овладевших остатками госаппарата старой власти, у Англии с ее армией и флотом, у Киева в противостоянии с Донбассом в 2014-м.

Склонить весы в какую-либо сторону тут, как правило, может лишь вмешательство внешних сил. Так в 1918 году мятеж сорокатысячного чехословацкого корпуса обрушил советскую власть на гигантской территории от Волги до Тихого океана. И не сверни чехи активные боевые действия к концу года, неизвестно, как повернулась бы история.

Теоретически то же самое могло произойти в начале 1920 года. Как ни слабы были белые, как ни были вороваты их интенданты и разочарованы фронтовики, для красных появление французской армии и британского флота могло превратить Крым в Йорктаун. В аксеновском романе «Остров Крым» описывается альтернативный ход событий, в котором это и происходит: 22-летний лейтенант Ричард Бейли-Лэнд открывает огонь из башни главного калибра линкора «Ливерпуль» и сметает наступающие колонны Фрунзе.

К счастью для Ленина, времена французского Старого порядка (Ancien Régime) миновали. Английское и французское правительства не могли послать свои армии воевать в Россию, не рискуя при этом спровоцировать революцию в собственных странах. Так, в апреле 1919-го года началось восстание на французской эскадре у Севастополя, а затем и на кораблях, посланных из Одессы на подавление мятежа. Красный флаг взлетел даже на мачте флагманского линкора «Жан Бар». Подавить восстание удалось только после вывода эскадры из Черного моря. «Остров Крым» так и остался утопией…

Впрочем, даже абсолютному монарху Людовику XVI интервенция в Америку аукнулась гильотиной. Ведь воюя с Англией, Франция залезла по уши в долги, к 1788 году на уплату только процентов по займам шла половина бюджета. В попытке поднять налоги и сборы король впервые с 1614 года решил собрать Генеральные штаты и пусть с отсрочкой, но получил в итоге свою революцию. Однако это уже другая история.