Текст книги "Тени истории"

Неравный брак с Наполеоном

Чем же не устраивал российскую элиту союз с Наполеоном? Проще всего объяснить это континентальной блокадой, отрезавшей Россию от ее главного рынка – английского. Блокада била по карману дворянского сословия, в поместьях которого выращивались продукты для этого рынка. Но сводить все по-марксистски к материальному интересу – значит сильно упрощать картину мира в восприятии людей XIX века. Не только нынешние россияне готовы многое претерпеть за «Крымнаш». И хотя слово «геополитика» появилось много позже, в салоне Анны Павловны разговоры велись и о ней: «Ну, князь, Генуя и Лукка – поместья фамилии Бонапарте».

А вот свидетельство Петра Вяземского: «Кто не жил в эту эпоху, тот знать не может догадаться, как душно было жить в это время. Судьба каждого государства, почти каждого лица, более или менее, так или иначе, не сегодня, так завтра зависела от прихотей тюильрийского кабинета или боевых распоряжений наполеоновской Главной квартиры. Все жили как под страхом землетрясения или извержения огнедышащей горы».

Да ведь он описывает тот самый однополярный мир, по поводу которого сказано столько горячих слов в нынешней России. Так чем же Pax Française лучше Pax Americana? Это ведь только на первый взгляд Россия после Тильзита выглядела равноправным партнером Франции, жизнь очень быстро доказала, что это не так.

Да, союз с Наполеоном позволил Петербургу отвоевать бурые финские скалы и пощипать Османскую империю (умеренно, впрочем, ибо на присоединение Валахии и Молдавии к России Наполеон уже не соглашался). Но какой ценой! «Если ваше величество указываете на те выгоды, которые приобрела Россия вследствие союза с Францией, то не могу ли я в свой черед указать на те, которые извлекла из него Франция – на огромные приобретения, которые она сделала в Италии, на севере Германии и в Голландии?» – раздраженно писал Александр I в Париж в 1811 году. Размен получался очень неравноценный.

Как и в 1939–1941 гг.! Да, Сталин тогда присоединил Прибалтику к Советскому Союзу, но Гитлер в это же время получил Францию, СССР отбил Выборг, а Германия захватила всю Норвегию с Данией, Москва вернула Бессарабию, а Берлин взял под контроль Балканы целиком. И только территорию Польши поделили более или менее пополам.

Стержнем европейской политики, осуществляемой пятью великими державами в начале XIX века, было поддержание взаимного равновесия в немецких землях. Страна, добившаяся преобладания в Германии, получала столь мощный ресурс, что превращалась в сверхдержаву, а это никому (кроме нее, разумеется) не было нужно. И что же? Если в начале александровского царствования французы еще стояли на Рейне, то к 1812 году – уже в Данциге, превратившемся в крупнейшую военную базу непосредственно у границ России.

Русские патриоты с французским воспитанием

Историки до сих пор спорят, полагал ли Александр I изначально Тильзит временной передышкой или пришел к разрыву с Наполеоном под давлением дворянской фронды и взрывного «расширения Франции на восток». Но факт, что как только он взял курс на подготовку к новой войне, то получил единодушную поддержку общества – от записных либералов до дремучих консерваторов.

И вот что самое интересное: абсолютное неприятие союза с наполеоновской Францией демонстрировали люди, воспитанные на французской культуре и вовсе не собиравшиеся от нее отказываться. Яростный борец с российской галломанией адмирал Шишков, назначенный перед Отечественной войной государственным секретарем, с раздражением вспоминал свой разговор с Кутузовым, состоявшийся в 1813 году: фельдмаршал полагал, что ради «усовершенствования нравов» российского общества необходимо сохранить в Петербурге и французский театр, и традиции французского воспитания.

«Кем сделаны эти победы [над Наполеоном]? Людьми, любившими европейское образование, любившими Париж и французов, любившими говорить по-французски, – писал Александр Герцен в 1846 году. – Людьми, которые чрезвычайно удивились бы, услышав о том, что истинный русский должен ненавидеть немца, презирать француза, что патриотизм состоит не столько из любви к отечеству, сколько из ненависти ко всему, вне отечества находящемуся. Храбрые воины, актеры великой эпохи, думали, что достаточно грудью стать против неприятеля; они не знали, что, сверх того, необходимо день и ночь у себя в комнате бранить немцев и гниющую цивилизацию Европы…»

Вопреки опасениям Шишкова, «офранцузившиеся» русские не превратились ни во французов, ни в космополитов. И если в 1808 году они пили за здоровье шведского короля, желая «поражения своему отечеству», то постольку, поскольку имели собственные представления об интересах России и желали предотвратить поражение куда худшее от противника значительно более грозного. Конечно, Герцену из его николаевской эпохи с ее представлениями о патриотизме, совсем другими, эти люди казались титанами золотого века.

Впрочем, пора закончить рассказ о финской кампании. В военном смысле она разрешилась наращиванием группировки российских войск и переходом корпусов Багратиона и Барклая де Толли в феврале-марте 1809 года по льду Ботнического залива в Швецию (как тут не вспомнить «беспримерный», как писали в советских книгах, бросок 70-й дивизии по льду Финского залива на Выборг в марте 1940-го).

В политическом плане Александр I завоевал Финляндию, предложив ей «мир лучше довоенного». Она стала не российской губернией, а государством в государстве, сохранив все привилегии сословий, получив собственный сейм и конституцию. Сверх того к ней присоединили завоеванную еще Петром I Выборгскую губернию, уже обрусевшую к тому времени. Ее-то и отвоевывали заново в 1939–1940 гг.

Хорошо, что Сталин не поддался тогда соблазну завоевать всю Финляндию. А то, поди, повторилась бы история 1809 года: в ее состав в качестве компенсации за потерю независимости включили бы Карельскую АССР, и тогда границы России после распада Союза выглядели бы здесь весьма причудливо. И хотя Сталин вряд ли ориентировался на опыт Александра I, но хочется думать, что история хоть иногда чему-то учит.

Опубликовано: Republic, 10 февраля 2018 г.

Глава 6
Самая странная война. Такие разные польские походы 1809 и 1939 годов

27 апреля 1809 года, выполняя союзнические обязательства перед наполеоновской Францией, Россия объявила войну Австрии. Отчасти контуры этой самой необычной в истории русской армии войны повторились в сентябре 1939 года в тех же местах и в схожем политическом интерьере. Тем интереснее сравнить военные кампании 1809 и 1939 годов.

В апреле 1809-го началась австро-французская война. Ее главные события происходили под Веной. После первых неудач и потери столицы австрийцы в битве при Асперне 21–22 мая сумели нанести Наполеону поражение, первое в его полководческой карьере, и положение на фронте на некоторое время стабилизировалось.

В это время у границ России в союзном Наполеону герцогстве Варшавском разворачивалась своя драма. Под натиском австрийцев, возглавляемых эрцгерцогом Фердинандом, польские войска генерала Понятовского вынуждены были оставить Варшаву. 70-тысячная русская армия под предводительством князя Голицына, сосредоточенная на границе, вдвое превосходила армию Фердинанда и могла бы играючи его разбить, а затем ударить в тыл австрийцам на Дунае и завершить войну к началу летней жатвы. Александр I еще 26 апреля заверил французского посла, что вечером отдаст приказ о вступлении русских в Галицию. Однако ни в апреле, ни в мае приказа не последовало. И понятно почему.

За два года до этого Российская империя, потерпев поражение от Наполеона, вынуждена была пойти на унизительный с точки зрения российского общества Тильзитский мир. «Тильзит!.. (при звуке сем обидном теперь не побледнеет росс)», – напишет впоследствии Пушкин. Но пока росс бледнел, негодовал и ждал удобного случая для реванша.

Австрийцы были в той же ситуации. И в апреле 1809 года, сочтя, что время пришло, атаковали французов. Россия, отягощенная двумя неоконченными войнами (с турками и шведами), не смогла оказать военную поддержку Австрии. Петербург пытался призвать Вену к терпению, а когда это не помогло, оказался в двойственной ситуации. Он был связан с Наполеоном формальным союзом, но симпатии общества предсказуемо оказались на стороне австрийской армии.

Троллинг под Сандомиром

Понятовский не стал дожидаться, пока Фердинанд зажмет его в северо-восточном углу герцогства, и ринулся по правому берегу Вислы в Западную Галицию. Формально это была территория противника, исторически – польские земли, доставшиеся Австрии в ходе разделов Польши. Население встречало Понятовского как освободителя. Дворяне собирали крестьянские ополчения, поляки дезертировали из австрийской армии. 18 мая пал Сандомир, 26 мая – Львов. На пожертвования населения содержалось восемь добровольческих полков.

Только после этого Голицын получил приказ перейти границу – в связи с «народным возмущением, открывшимся в Галиции». В Петербурге опасались, что «возмущение» поляков перекинется и на русские западные губернии. (Кстати, именно на это и рассчитывал Наполеон, планируя кампанию 1812 года по опыту 1809-го.)

3 июня 1809 года русские дивизии перешли Буг. Одновременно эрцгерцог Фердинанд оставил Варшаву и погнался за Понятовским. На пути австрийской армии встал гарнизон Сандомира. Его оборона вошла в анналы польской истории как своим героизмом, так и, в сегодняшних терминах, неслыханным троллингом, который русские устроили польским союзникам.

Когда Понятовский попросил о помощи выдвигающегося к Сандомиру Голицына, головная 9-я дивизия князя Суворова (сына великого полководца) вместо прямого маршрута через Замостье выбрала обходной через Люблин. Русские демонстративно не спешили, на четыре дня неторопливого марша пришлось три дня отдыха.

По пути к Сандомиру нужно было перейти реку Сан. Поляки с нуля отстроили для русских несколько мостов (на просьбу помочь, чтобы ускорить работы, Суворов ответил, что его саперы слишком утомлены маршем). И вот мосты готовы, но… день этот выпал на понедельник, а на Руси, как объяснил гонцу Понятовского Суворов, доброе дело по понедельникам не начинают, – и дивизия осталась на биваках. А во вторник командир авангардной бригады генерал Сиверс потерял свой Георгиевский крест – еще худшее предзнаменование. И снова русские остались на месте.

В итоге 16 июня Сандомир капитулировал, так и не дождавшись помощи «союзников».

Отнюдь не спеша выдвигаться навстречу австрийцам, русские проявили куда большую резвость в «покорении» уже занятой поляками Галиции. При этом они повсюду взашей гнали назначенную «именем Наполеона» польскую временную администрацию и возвращали австрийских чиновников. Во Львове, занятом 29 июня, австрийский генерал Вурмзер стал заместителем русского военного губернатора, а эскадрон австрийских гусар исполнял при нем полицейские функции.

Они союзники или враги?

Понятовский, кипя негодованием, требовал от Голицына «не забывать, что польские войска составляют 9-й корпус, действующий от имени Его Величества императора французов». «Кажется, что они рассматривают как врагов польские войска», – писал он на следующий день Наполеону.

Голицын и не забывал! «Союзников я опасаюсь более, чем неприятеля, – доносил он Александру I. – Коль скоро начнут принимать здесь присягу в верности императору французов, то опасаюсь, чтобы не начались беспокойства в присоединенных к России [польских] провинциях, коим верить никак не можно».

К этому моменту русские стали вступать в соприкосновение с австрийцами, и, как только стороны опознавали друг друга, немедленно прекращался даже намек на боевые действия. Отрезанные под Жешувом две австрийские роты спокойно промаршировали к своим через расположение двух русских дивизий. Достаточно было окрика русского офицера, чтобы они сложили оружие, но никто из подчиненных Голицына и бровью не повел при виде «противника».

Тем временем 5–6 июля в кровавой битве под Ваграмом Наполеон с огромным трудом вырвал победу у австрийской армии. Было подписано перемирие, начались переговоры. Обрадованный Понятовский поспешил к Кракову – древней столице Польши – и опоздал буквально на день. Австрийцы успели сдать его русскому авангарду генерала Сиверса.

Накануне «в важнейшем в продолжение всей войны деле с Австрией», как написано в «Истории Новороссийского драгунского полка», было убито два казака и ранен подполковник Штакельберг. Его послали помешать австрийцам сжечь мост через Вислу, те поначалу приняли его отряд за польский и дали залп. Вскоре недоразумение разъяснилось – к обоюдному удовольствию. Штакельберг получил золотую саблю с надписью «За храбрость» и, похоже, оказался единственным награжденным за этот, по выражению историка Карла Шильдера, «странный и небывалый поход русских войск».

В Краков полякам пришлось прорываться через русские пикеты чуть ли не силой. В городе и его округе взору Понятовского предстала возмутительная картина австро-русского братания. «Наши патрули почти всегда находят их выпивающими вместе, – докладывал он Наполеону. – Детали, которые у меня есть на этот счет, кажутся невообразимыми». При этом с поляками же русские солдаты повсеместно сходились на кулаках, офицеры – на саблях. Дело дошло до вызова Сиверса на дуэль начальником штаба Понятовского.

Окончательно взбесило Наполеона перехваченное польскими разъездами письмо командира 18-й пехотной дивизии князя Горчакова эрцгерцогу Фердинанду. Он писал, что с нетерпением ожидает времени, «когда мог бы присоединиться со своею дивизией к войскам вашего высочества на поле чести». Наполеон переслал письмо в Петербург с настоятельным требованием кар и репрессий.

Горчакова отдали под суд и до поры уволили из армии (в 1812-м ему предстоит оборонять Шевардинский редут, а в 1814-м – брать Париж). Но с этого момента французскому императору стало ясно, что мечту о союзе с Россией придется похоронить. «Эра дружбы после австрийской кампании 1809 года миновала окончательно, и началась другая эра: взаимного недоверия и приготовления к борьбе», – писал в биографии Александра I великий князь Николай Михайлович.

Русские в 1939 году

Сентябрь 1939 года внешне напоминает события 1809-го. Сначала Германия атаковала поляков. Затем СССР, имея на руках пакт с Берлином о разделе Польши, начал «освободительный поход» к Бугу и Львову. Но и разница бросается в глаза.

Дело даже не в куда более серьезных потерях Красной армии, – 1475 убитых и 3858 раненых, – в конце концов, и контингент войск в 1939-м был почти в 12 раз больше. Но невозможно представить красноармейцев, братающихся с поляками за кружкой водки и дерущихся на кулаках с немцами. Тут можно возразить, что австрийцы в 1809-м воспринимались как старые союзники, а поляки в 1939-м – как старые противники русских. Но ведь и поляки в 1941-м станут «братьями по оружию», с которыми не грех выпить. А английские «поджигатели войны» превратятся в «доблестных союзников», чтобы затем снова перейти в категорию «коварных империалистов», – и все это по щелчку пальцев.

Бенкендорф вспоминал разговоры офицеров в 1812-м о том, что, «если будет заключен мир, они перейдут на службу в Испанию» (англичане там уже пять лет дрались с французами). К 1939 году комбриг Красной армии Кривошеин успел повоевать в Испании против немцев. Это не мешало ему вполне корректно общаться с генералом Гудерианом, принимая взятый им с боем город Брест.

Борьба с Наполеоном стала сознательным выбором русского народа. За отсутствием гражданского общества в СССР борьба с Гитлером была поначалу… выбором самого Гитлера. Пакт Молотова – Риббентропа вполне мог продолжиться «второй серией»: 12–13 ноября 1940 года состоялся визит Вячеслава Молотова в Берлин – Советскому Союзу было предложено присоединиться к Тройственному пакту Германии, Японии и Италии и принять участие в дележе «английского наследства». Но Москва для начала поставила вопрос о полном присоединении Финляндии и протекторате над Болгарией, что вело к установлению контроля СССР над черноморскими проливами. Эта цена показалась Гитлеру чрезмерной. А если бы не показалась? Кто знает, не пришлось бы Кривошеину воевать в сирийских пустынях плечом к плечу с Гудерианом против общего врага в лице «плутократов в Лондоне и Вашингтоне»? В этом смысле Сталину было бы куда проще, чем Александру I: партия сказала «надо» – комсостав ответил «есть». И никаких Испаний…

Легкость, с которой СССР мог оказаться на стороне «оси зла», пожалуй, один из самых страшных моментов советской истории.

Опубликовано: Republic, 27 апреля 2019 г.

Глава 7
Иностранные агенты и гордость нации: как одни превращаются в других

Клаузевиц, Шарнхорст, Гнейзенау. О первом – самом известном военном теоретике всех времен – слышали даже те, кто не увлекается историей. Два других тоже широко известны, их именами называли корабли при кайзере, в Третьем рейхе, в ФРГ. В ГДР учредили орден Шарнхорста, а имя Гнейзенау присваивали лучшим воинским частям. В Германии есть множество памятников и улиц, названных в их честь, которые не сносились и не переименовывались ни при одном режиме. Словом, у немцев это общепризнанные кумиры, «ум, честь и совесть» нации, независимо от политической конъюнктуры. Но вот что интересно: перед тем, как стать национальными героями, они были иностранными агентами в прямом смысле этого слова.

Партия мира и партия реванша

После чудовищного разгрома Пруссии Наполеоном в войне 1806–1807 гг. она была унижена, урезана в границах, уполовинена в населении и фактически превращена в протекторат. Прусские патриоты жаждали реванша. Но как Петру I нужно было учиться у шведов, чтобы победить их, так и пруссакам пришлось учиться у французов. Пруссия должна была хоть отчасти стать похожей на Францию: перестроить армию, ввести всеобщую воинскую повинность, а это означало пересмотр всех сословных отношений, – одна реформа тянула за собой другую.

Получив карт-бланш от короля, реформаторы рьяно взялись за дело. Премьер-министр Штейн провел эдикт об отмене крепостного права и о местном самоуправлении. Под руководством начальника Генштаба генерала Шарнхорста пруссаки подготовили оставленную стране милостью Наполеона 42-тысячную армию к «четверному» развертыванию. (При этом летом 1813 года 4-миллионная Пруссия выставит в первую линию 170 000 штыков, а 40-миллионная Россия – 175 000, почти столько же.) И это было только начало грандиозных планов перестройки всего государственного здания.

Однако чем дальше заходили реформы, тем жестче становилось противодействие тех, по кому они били в первую очередь, – земельной аристократии и дворянства. Образовалась партия если не откровенно профранцузская, то капитулянтская. Новые порядки казались ей слишком дорогой ценой за реванш. Как написали бы марксисты, национальное в них столкнулось с классовым – и проиграло. Когда по требованию Наполеона, опасавшегося встающей с колен Пруссии, Штейн был отправлен в отставку, один из лидеров консерваторов, генерал Йорк, с одобрением писал: «Слава богу, одна безумная башка раздавлена, теперь другая ехидная гадина захлебнется собственным ядом». Под гадиной он имел в виду Шарнхорста.

«Явления, вызываемые с безудержной мощью натиском эпохи, они склонны приписывать козням партии, тайного общества или даже отдельных лиц», – писал о консерваторах Клаузевиц. Своих противников они считали опасными якобинцами и – да, иностранными агентами. И если первое обвинение было нелепостью, то второе имело реальные основания.

За Шарнхорстом, которого «благонамеренные» прямо называли английским шпионом, следили нанятые агенты. В итоге на стол королю лег донос: начальник Генштаба сносится с английским правительством посредством капитанов торговых судов, контрабандой доставляющих британские товары на континент. Король прочитал и… положил донос под сукно. А что, если и впрямь возникнет удобный момент для реванша? Тут пригодятся и Шарнхорст, и его контакты.

В 1809 году момент, казалось, настал: Австрия объявила войну Наполеону и атаковала французов в Баварии. Прусский король, однако, колебался. Не в последнюю очередь потому, что Россия после Тильзитского договора была союзником Франции – не ударит ли она в тыл? Потеряв терпение, командир одного из гусарских полков майор Шилль вывел своих солдат из Берлина под видом маневров и, перейдя границу, устремился на запад Германии в расчете поднять всеобщее восстание. Но дело не выгорело, полк был разгромлен, Шилль погиб в бою, а его имя приказом короля было «предано позору и забвению» как мятежника и дезертира.

Другие офицеры действовали менее радикально. Полковник Гнейзенау, герой обороны Кольберга в 1807 году (единственная прусская крепость, не сдавшаяся тогда французам), вышел в отставку и съездил в Англию – навести контакты «на всякий случай». Будущий начальник прусского Генштаба Карл фон Грольман перешел на австрийскую службу, а когда Австрия заключила мир, перебрался в Испанию, где англичане наносили французским маршалам одно поражение за другим.

Но настоящий момент истины настал в 1812 году – накануне похода Наполеона в Россию.