Текст книги "Пушкин. Жизнь в цитатах: Лечебно-профилактическое издание"

Сюжет, заимствованный из драмы Шекспира «Мера за меру», призван иллюстрировать превосходство живительного духа милосердия над мертвящей буквой закона.

Доброго правителя города неожиданно посещает странное желание добиться от народа соблюдения всех законов. Не в силах сам прибегнуть к необходимым для этого жестоким мерам, он исчезает, оставив вместо себя сурового наместника Анджело.

Одной из первых жертв новых порядков оказывается молодой Клавдио, осужденный на казнь за прелюбодеяние. Его сестра Изабела умоляет наместника о снисхождении, однако Анджело соглашается выполнить ее просьбу только в обмен на услуги интимного характера. Узнав об этом, добрый правитель возвращается, всех спасает и прощает.

 
В одном из городов Италии счастливой
Когда-то властвовал предобрый, старый Дук…
Но власть верховная не терпит слабых рук,
А доброте своей он слишком предавался.
Народ любил его и вовсе не боялся.
…..
 
 
Изабела:
"Поверь мне, – говорит, – ни царская корона,
Ни меч наместника, ни бархат судии,
Ни полководца жезл – все почести сии —
Земных властителей ничто не украшает,
Как милосердие. Оно их возвышает…"
…..
 
 
Анджело:
"Закон не умирал, но был лишь в усыпленье,
Теперь проснулся он".
…..
В унынье погружен,
Устами праздными жевал он имя бога,
А в сердце грех кипел.
…..
Старик доказывал страдальцу молодому,
Что смерть и бытие равны одна другому,
Что здесь и там одна бессмертная душа
И что подлунный мир не стоит ни гроша.
…..
Изабела:
"Раздавленный червяк при смерти терпит то же,
Что терпит великан".
 

* * *

 
Бог веселый винограда
Позволяет нам три чаши
Выпивать в пиру вечернем.
Первую во имя граций,
Обнаженных и стыдливых,
Посвящается вторая
Краснощекому здоровью,
Третья дружбе многолетней.
Мудрый после третьей чаши
Все венки с главы слагает
И творит уж возлиянья
Благодатному Морфею.
 

 
Он стал крутить свой длинный ус
И начал: "Молвить без обиды,
Ты, хлопец, может быть, не трус,
Да глуп, а мы видали виды".
 

* * *

 
О вы, которые, восчувствовав отвагу,
Хватаете перо, мараете бумагу…
 

Сюжет:

Старый Будрыс отправляет трех сыновей за добычей, рассказывая им про все то хорошее, что можно взять в разных странах. Все возвращаются с красавицами-невестами из Польши.

 
Нет на свете царицы краше польской девицы.
Весела – что котенок у печки —
И как роза румяна, а бела, что сметана;
Очи светятся будто две свечки!
 

 
Белой груди воздыханье,
Нежной ручки пожиманье…
Сколько лет тобой страдал я,
Сколько лет тебя искал я!
 

* * *

 
Когда б не смутное влеченье
Чего-то жаждущей души,
Я здесь остался б – наслажденье
Вкушать в неведомой тиши:
Забыл бы всех желаний трепет,
Мечтою б целый мир назвал —
И всё бы слушал этот лепет,
Всё б эти ножки целовал…
 

Эпиграф:

«Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?»

(Державин)

 
Теперь моя пора: я не люблю весны;
Скучна мне оттепель; вонь, грязь – весной я болен;
Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены.
Суровою зимой я более доволен…
 
 
Как весело, обув железом острым ноги,
Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек!
А зимних праздников блестящие тревоги?..
Но надо знать и честь; полгода снег да снег…
…..
Ох, лето красное! любил бы я тебя,
Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.
Ты, все душевные способности губя,
Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи;
Лишь как бы напоить, да освежить себя —
Иной в нас мысли нет, и жаль зимы старухи,
И, проводив ее блинами и вином,
Поминки ей творим мороженым и льдом.
 
 
Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой,
Красою тихою, блистающей смиренно.
Так нелюбимое дитя в семье родной
К себе меня влечет. Сказать вам откровенно,
Из годовых времен я рад лишь ей одной,
В ней много доброго; любовник не тщеславный,
Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.
 
 
Как это объяснить? Мне нравится она,
Как, вероятно, вам чахоточная дева
Порою нравится. На смерть осуждена,
Бедняжка клонится без ропота, без гнева.
…..
Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса,
И редкий солнца луч, и первые морозы,
И отдаленные седой зимы угрозы.
 
 
И с каждой осенью я расцветаю вновь;
Здоровью моему полезен русской холод;
К привычкам бытия вновь чувствую любовь:
Чредой слетает сон, чредой находит голод;
Легко и радостно играет в сердце кровь,
Желания кипят – я снова счастлив, молод,
Я снова жизни полн – таков мой организм
(Извольте мне простить ненужный прозаизм).
…..
Но гаснет краткий день, и в камельке забытом
Огонь опять горит – то яркий свет лиет,
То тлеет медленно – а я пред ним читаю
Иль думы долгие в душе моей питаю.
И забываю мир – и в сладкой тишине
Я сладко усыплен моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне:
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,
Излиться наконец свободным проявленьем —
И тут ко мне идет незримый рой гостей,
Знакомцы давние, плоды мечты моей.
 
 
И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы легкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута – и стихи свободно потекут.
Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,
Но чу! – матросы вдруг кидаются, ползут
Вверх, вниз – и паруса надулись, ветра полны;
Громада двинулась и рассекает волны.
Плывет. Куда ж нам плыть?
 

* * *

 
Не дай мне бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
Расстаться был не рад:
 
 
Когда б оставили меня
На воле, как бы резво я
Пустился в темный лес!
Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
Нестройных, чудных грез.
 
 
И я б заслушивался волн,
И я глядел бы, счастья полн,
В пустые небеса;
И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса.
 
 
Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака
И сквозь решетку как зверка
Дразнить тебя придут.
 
 
А ночью слышать буду я
Не голос яркий соловья,
Не шум глухой дубров —
А крик товарищей моих,
Да брань смотрителей ночных,
Да визг, да звон оков.
 

* * *

 
Зачем я ею очарован?
Зачем расстаться должен с ней?
Когда б я не был избалован
Цыганской жизнию моей.
 
 
Она глядит на вас так нежно,
Она лепечет так небрежно,
Она так тонко весела,
Ее глаза так полны чувством,
Вечор она с таким искусством
Из-под накрытого стола
Свою мне ножку подала!
 

Сказки

 
Жил старик со своею старухой
У самого синего моря;
Они жили в ветхой землянке
Ровно тридцать лет и три года.
Старик ловил неводом рыбу,
Старуха пряла свою пряжу.
 
 
Раз он в море закинул невод, —
Пришел невод с одною тиной.
Он в другой раз закинул невод,
Пришел невод с травой морскою.
В третий раз закинул он невод, —
Пришел невод с одною рыбкой,
С непростою рыбкой, – золотою.
Как взмолится золотая рыбка!
Голосом молвит человечьим:
"Отпусти ты, старче, меня в море,
Дорогой за себя дам откуп:
Откуплюсь чем только пожелаешь".
…..
Старика старуха забранила:
«Дурачина ты, простофиля!».
Приплыла к нему рыбка и спросила:
«Чего тебе надобно, старче?»
Ей с поклоном старик отвечает:
"Смилуйся, государыня рыбка,
Разбранила меня моя старуха,
Не дает старику мне покою:
Надобно ей новое корыто;
Наше-то совсем раскололось".
…..
Еще пуще старуха бранится:
«Дурачина ты, простофиля!»
…..
"Не хочу быть черной крестьянкой,
Хочу быть столбовою дворянкой".
…..
"Не хочу быть столбовою дворянкой,
А хочу быть вольною царицей".
…..
"Как ты смеешь, мужик, спорить со мною,
Со мною, дворянкой столбовою?"
 
 
Старичок отправился к морю,
(Почернело синее море.)
…..
"Не хочу быть вольною царицей,
Хочу быть владычицей морскою,
Чтобы жить мне в Окияне-море,
Чтоб служила мне рыбка золотая
И была б у меня на посылках".
…..
Глядь: опять перед ним землянка;
На пороге сидит его старуха,
А пред нею разбитое корыто.
 

(Из ранних редакций)

 
"Не хочу я быть вольною царицей,
Я хочу быть римскою папой!"
 

Сюжет перекликается с сюжетом сказки «Белоснежка и семь гномов» братьев Гримм: злая мачеха пытается уморить красавицу царевну, но любовь побеждает смерть.

 
Восхищенья не снесла,
И к обедне умерла.
Долго царь был неутешен,
Но как быть? и он был грешен;
Год прошел как сон пустой,
Царь женился на другой.
…..
Свойство зеркальце имело:
Говорить оно умело.
…..
"Свет мой, зеркальце! скажи
Да всю правду доложи:
Я ль на свете всех милее,
Всех румяней и белее?"
…..
И царица хохотать,
И плечами пожимать,
И подмигивать глазами,
И прищелкивать перстами,
И вертеться подбочась,
Гордо в зеркальце глядясь.
…..
"Ты прекрасна, спору нет;
Но царевна всех милее,
Всех румяней и белее".
Как царица отпрыгнет,
Да как ручку замахнет,
Да по зеркальцу как хлопнет,
Каблучком-то как притопнет!..
"Ах ты, мерзкое стекло!
Это врешь ты мне назло".
…..
(Королевич Елисей):
"Ветер, ветер! Ты могуч,
Ты гоняешь стаи туч…
Аль откажешь мне в ответе?
Не видал ли где на свете
Ты царевны молодой?
Я жених ее". – "Постой, —
Отвечает ветер буйный, —
Там за речкой тихоструйной
Есть высокая гора,
В ней глубокая нора;
В той норе, во тьме печальной,
Гроб качается хрустальный
На цепях между столбов.
Не видать ничьих следов
Вкруг того пустого места;
В том гробу твоя невеста".
 

Проза

(незавершенная повесть)

Сюжет:

Богатый самодур Троекуров ссорится с бедным, но гордым помещиком Дубровским и с помощью юридических ухищрений отнимает у него имение. Старик сходит с ума и умирает на руках у срочно выписанного из Петербурга сына – гвардейского офицера.

Молодой Дубровский поджигает дом, в котором сгорают приехавшие отбирать имение чиновники, вопреки воле хозяина запертые кузнецом Архипом.

Владимир становится главарем разбойничьей шайки, выкупает документы у приезжего француза и под его именем устраивается учителем в дом Троекурова.

Дочь Троекурова Маша влюбляется в молодого учителя, который перед бегством открывает ей свое настоящее имя, признается в любви и обещает ради нее пощадить ее отца.

Неумолимый Троекуров собирается выдать дочь за старого князя. Маша надеется, что Дубровский этого не допустит, но Владимир не получает вовремя условного знака – кольца, которое брат Маши должен был положить в дупло дуба.

Дубровский останавливает карету, в которой Машу везут после венчания, князь стреляет и ранит его, а Маша объявляет, что «уже поздно». Дубровский теряет сознание, сообщники его уносят.

После победы в бою с присланной для искоренения разбоя ротой солдат, в котором он убивает офицера, Дубровский советует разбойникам изменить образ жизни и покидает их. По слухам он скрывается за границей.

– Врешь, братец, какие тебе документы… В том-то и сила, чтобы безо всякого права отнять имение.

…..

Владимир Дубровский… играл в карты и входил в долги, не заботясь о будущем и предвидя себе рано или поздно богатую невесту, мечту бедной молодости.

…..

"Ты бы мог, живя в Петербурге, доложить о том царю-батюшке, а он бы не дал нас в обиду. Остаюсь твоя верная раба, нянька".

…..

Исправник… крякнул и произнес охриплым голосом: "Итак, я вам повторяю то, что уже сказал: по решению уездного суда отныне принадлежите вы Кирилу Петровичу Троекурову, коего лицо представляет здесь господин Шабашкин. Слушайтесь его во всем, что ни прикажет, а вы, бабы, любите и почитайте его, а он до вас большой охотник". При сей острой шутке исправник захохотал…

…..

– Постой, – сказал он Архипу, – кажется, второпях я запер двери в переднюю, поди скорей отопри их.

Архип побежал в сени – двери были отперты. Архип запер их на ключ, примолвя вполголоса: "Как не так, отопри!" – и возвратился к Дубровскому.

…..

… кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть, – со всех сторон окружало ее пламя. Бедное животное жалким мяуканием призывало на помощь. Мальчишки помирали со смеху, смотря на ее отчаяние. "Чему смеетеся, бесенята, – сказал им сердито кузнец. – Бога вы не боитесь: божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь", – и, поставя лестницу на загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою. Она поняла его намерение и с видом торопливой благодарности уцепилась за его рукав. Полуобгорелый кузнец с своей добычей полез вниз.

…..

Маша… перерыв сочинения всякого рода, остановилась на романах. Таким образом совершила она свое воспитание, начатое некогда под руководством мамзель Мими, которой Кирила Петрович оказывал большую доверенность и благосклонность и которую принужден он был наконец выслать тихонько в другое поместье, когда следствия его дружества оказались слишком явными.

…..

Но лучшею шуткою почиталась у Кирила Петровича следующая.

Проголодавшегося медведя запрут, бывало, в пустой комнате, привязав его веревкою за кольцо, ввинченное в стену… Приводили обыкновенно новичка к дверям этой комнаты, нечаянно вталкивали его к медведю, двери запирались, и несчастную жертву оставляли наедине с косматым пустынником. Бедный гость, с оборванной полою и до крови оцарапанный, скоро отыскивал безопасный угол, но принужден был иногда целых три часа стоять прижавшись к стене…

Дефорж вынул из кармана маленький пистолет, вложил его в ухо голодному зверю и выстрелил. Медведь повалился… Кирила Петрович хотел непременно объяснения всему делу: кто предварил Дефоржа о шутке, для него предуготовленной, или зачем у него в кармане был заряженный пистолет. Он послал за Машей, Маша прибежала и перевела французу вопросы отца.

– Я не слыхивал о медведе, – отвечал Дефорж, – но я всегда ношу при себе пистолеты, потому что не намерен терпеть обиду, за которую, по моему званью, не могу требовать удовлетворения.

Маша смотрела на него с изумлением и перевела слова его Кирилу Петровичу.

…..

После того читателю уже не трудно догадаться, что Маша в него влюбилась, сама еще в том себе не признаваясь.

…..

… мужчины толпились около икры и водки…

…..

– Вы свободны, – продолжал Дубровский, обращаясь к бледной княгине.

– Нет, – отвечала она. – Поздно – я обвенчана, я жена князя Верейского.

– Что вы говорите, – закричал с отчаяния Дубровский, – нет, вы не жена его, вы были приневолены, вы никогда не могли согласиться…

– Я согласилась, я дала клятву, – возразила она с твердостью, – князь мой муж, прикажите освободить его и оставьте меня с ним. Я не обманывала. Я ждала вас до последней минуты… Но теперь, говорю вам, теперь поздно. Пустите нас.

30 ноября. Несколько офицеров под судом за неисправность в дежурстве. Великий князь их застал за ужином, кого в шлафорке, кого без шарфа… Он поражен мыслию об упадке гвардии. Но какими средствами думает он возвысить ее дух? При Екатерине караульный офицер ехал за своим взводом в возке и в лисьей шубе. В начале царствования Александра офицеры были своевольны, заносчивы, неисправны – а гвардия была в своем цветущем состоянии.

…..

11-го получено мною приглашение от Бенкендорфа явиться к нему на другой день утром. Я приехал. Мне возвращен "Медный всадник" с замечаниями государя. Слово кумир не пропущено высочайшею ценсурою; стихи

 
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова —
 

вымараны. На многих местах поставлен (?)

Кочубей и Нессельроде получили по 200000 на прокормление своих голодных крестьян. Эти четыреста тысяч останутся в их карманах. В голодный год должно стараться о снискании работ и о уменьшении цен на хлеб; если же крестьяне узнают, что правительство или помещики намерены их кормить, то они не станут работать, и никто не в состоянии будет отвратить от них голода. Все это очень соблазнительно. В обществе ропщут, – а у Нессельроде и Кочубей будут балы…

17 декабря. Улицы не безопасны. Сухтельн был атакован на Дворцовой площади и ограблен. Полиция, видно, занимается политикой, а не ворами и мостовою.

Блудова обокрали прошедшею ночью.

1834 год. Петербург и Москва

СОБЫТИЯ

17 января Наталья Николаевна представлена ко двору.

Чтобы выпутаться из срочных долгов, Пушкин дописывает «Пиковую даму» для журнала «Библиотека для чтения», платившего незамедлительно и по высшим ставкам.

Просьба о выдаче из казны 20 000 рублей на издание «Истории Пугачевского бунта». Прошение рассмотрено и удовлетворено через шесть дней.

Пушкин негодует по поводу того, что его письма вскрываются и просматриваются.

Подача прошения об отставке, впоследствии отозванного.

Письма

Говорят, что несчастие хорошая школа: может быть. Но счастье есть лучший университет. Оно довершает воспитание души…

(из письма П.В. Нащокину, март 1834 года)

* * *

Было время, литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок. Быть так.

(из письма М. П. Погодину, апрель 1834 года)

* * *

К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать.

Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут.

…..

Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибет.

… не читай скверных книг… не марай себе воображения…

(из письма Н.Н. Пушкиной, апрель 1834 года)

* * *

Какая ты дура, мой ангел! конечно я не стану беспокоиться оттого, что ты три дня пропустишь без письма, так точно как я не стану ревновать, если ты три раза сряду провальсируешь с кавалергардом.

…..

Письмо твое очень мило; а опасения насчет истинных причин моей дружбы к Софье Карамзиной очень приятны для моего самолюбия.

…..

Вчера был большой парад, который, говорят, не удался. Царь посадил наследника под арест.

…..

Одна мне и есть выгода от отсутствия твоего, что не обязан на балах дремать да жрать мороженое.

(из письма Н.Н. Пушкиной, 12 мая 1834 года)

* * *

… надеюсь, что ты моих писем списывать никому не дашь… Никто не должен знать, что может происходить между нами; никто не должен быть принят в нашу спальню. Без тайны нет семейственной жизни.

(из письма Н.Н. Пушкиной, 18 мая 1834 года)

* * *

… свинство почты так меня охолодило, что я пера в руки взять был не в силе. Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство…

Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности невозможно

(из письма Н.Н. Пушкиной, 3 июня 1834 года)

* * *

Милый мой ангел! я было написал тебе письмо на четырех страницах, но оно вышло такое горькое и мрачное, что я его тебе не послал, а пишу другое…

Не сердись, жена, и не толкуй моих жалоб в худую сторону. Никогда не думал я упрекать тебя в своей зависимости. Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив; но я не должен был вступать в службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами.

Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно.

Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа бога. Но ты во всем этом не виновата, а виноват я из добродушия, коим я преисполнен до глупости, несмотря на опыты жизни.

…..

Жду от тебя письма… Но будь осторожна… вероятно, и твои письма распечатывают: этого требует государственная безопасность.

(из письма Н.Н. Пушкиной, 8 июня 1834 года)

* * *

Ты слишком хороша, мой ангел, чтоб пускаться в просительницы. Погоди; овдовеешь, постареешь – тогда, пожалуй, будь салопницей и титулярной советницей.

(из письма Н.Н. Пушкиной, 11 июня 1834 года)

* * *

Умри я сегодня, что с вами будет? мало утешения в том, что меня похоронят в полосатом кафтане, и еще на тесном петербургском кладбище, а не в церкви на просторе, как прилично порядочному человеку.

(из письма Н.Н. Пушкиной, 28 июня 1834 года)

* * *

Из деревни имею я вести не утешительные. Посланный мною новый управитель нашел все в таком беспорядке, что отказался от управления и уехал.

…..

А что кормилица пьянствовала, отходя ко сну, то это еще не беда; мальчик привыкнет к вину и будет молодец…

…..

Пожалуйста, не требуй от меня нежных, любовных писем. Мысль, что мои распечатываются и прочитываются на почте, в полиции, и так далее – охлаждает меня, и я поневоле сух и скучен.

(из письма Н.Н. Пушкиной, 30 июня 1834 года)

* * *

Граф,

Несколько дней тому назад я имел честь обратиться к вашему сиятельству с просьбой о разрешении оставить службу. Так как поступок этот неблаговиден, покорнейше прошу вас, граф, не давать хода моему прошению. Я предпочитаю казаться легкомысленным, чем быть неблагодарным.

(из письма А.Х. Бенкендорфу, 3 июля 1834 года)

* * *

Я деньги мало люблю – но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости.

…..

На днях хандра меня взяла; подал я в отставку. Но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой сухой абшид, что я вструхнул, и Христом и богом прошу, чтоб мне отставку не давали. А ты и рада, не так?

Хорошо, коли проживу я лет еще 25; а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что ты будешь делать и что скажет Машка, а в особенности Сашка. Утешения мало им будет в том, что их папеньку схоронили как шута и что их маменька ужас как мила была на аничковских балах.

Ну, делать нечего. Бог велик; главное то, что я не хочу, чтоб могли меня подозревать в неблагодарности. Это хуже либерализма.

(из письма Н.Н. Пушкиной, июль 1834 года)

* * *

Оба мы хитрили – дай бог, чтоб я его перехитрил, на деле; а на словах, кажется, я перехитрил. Вижу отселе твою недоверчивую улыбку, ты думаешь, что я подуруша и что меня опять оплетут – увидим.

…..

Сейчас у меня были мужики, с челобитьем; и с ними принужден я был хитрить, но эти наверное меня перехитрят… Хоть я сделался ужасным политиком с тех пор, как читаю "Завоевание Англии норманнами".

Это что еще? Баба с просьбою. Прощай, иду ее слушать.

Ну, женка, умора. Солдатка просит, чтоб ее сына записали в мои крестьяне, а его-де записали в выблядки, а она-де родила его только 13 месяцев по отдаче мужа в рекруты, так какой же он выблядок? Я буду хлопотать за честь оскорбленной вдовы.

Мне здесь хорошо, да скучно, а когда мне скучно, меня так и тянет к тебе, как ты жмешься ко мне, когда тебе страшно.

(из письма Н.Н. Пушкиной, сентябрь 1834 года)