Текст книги "Мой университет: Для всех – он наш, а для каждого – свой"

* * *

Изучение основ политической экономии в вузах являлось как бы второй ступенью обществоведческого образования. На нашем историческом факультете занятия по этому предмету проводились на третьем году обучения межфакультетской кафедрой политэкономии. Первую часть общего курса лекций по разделу истории капитализма читала нам доцент Мария Максимовна Азарова. Она явилась к нам в Ленинскую аудиторию в образе молодой, красивой и приветливо улыбающейся женщины. И была если не нашей ровесницей, то ненамного старше нас, фронтовиков. Не было на ее лице озабоченности ученого человека. В руках у нее вместо портфеля или папки был офицерский планшет, а ладно сидящее на ней платье военного покроя и цвета говорило о том, что и она возвратилась к своей науке с войны.

Нам понравилась первая лекция Марии Максимовны о предмете, основных категориях и понятиях науки об истории капитала и капитализма как социально-экономической формации с соответствующей политической организацией общества, пришедшей на смену феодализму в силу объективных законов исторического развития. Нам понравилась и лекция, и лектор. Весь семестр мы внимательно и с интересом слушали ее лекции, которые оказались очень глубоким и обстоятельным комментарием к научной теории Карла Маркса, изложенной в его трехтомном труде «Капитал». Мы усваивали тогда теорию основоположника с помощью живого слова Марии Максимовны. Ее легко было слушать. Становились понятными абстрактные рассуждения о простом и расширенном воспроизводстве капитала, о законе стоимости, экономической и социальной природе прибавочного продукта, о видах ренты, возникающей на основе эксплуатации кабального и свободного наемного труда, о прогрессивных и антагонистических тенденциях в развитии капиталистического способа производства.

Вслед за лекциями Марии Максимовны мы самостоятельно читали трехтомный труд К. Маркса и под руководством других преподавателей готовили в семинарах свои рефераты по соответствующим проблемам, коллективно обсуждая их порой в жарких спорах. В нашей группе таким семинаром руководил доцент Янис Турчинс. Он тоже был фронтовиком-пограничником и тоже еще полностью не успел сменить свою форму на цивильный костюм. И тоже ненамного был старше нас, фронтовиков. Поэтому наши взаимные симпатии были естественны.

Занятия в семинаре по политэкономии проходили интересно и с большой пользой для нас, будущих профессиональных историков. Недавно по известным причинам и в связи с волюнтаристским упразднением названной науки кафедра была переименована. Теперь она называется кафедрой истории экономических учений. Руководит ею все тот же профессор Феликс Михайлович Волков, который принял ее до «перестройки» и который в те поры считал себя ортодоксом марксистской политической экономии. Не стану утверждать, что он сменил ее на какую-либо другую научную концепцию, но знаю точно, что наши современные студенты, слушающие лекции преподавателей его кафедры, имеют самые поверхностные представления об экономической теории Маркса даже в критическом противопоставлении ее другим современным учениям. Сами они этого произведения просто не читают. А в то время, которое я вспоминаю здесь, случилось так, что чтение лекции по политэкономии социализма совпало со временем дискуссии «Об основном законе социализма». Эта дискуссионная проблема возникла в ходе обсуждения научной общественностью учебника по политэкономии социализма. Помимо этого она имела и политическое значение в связи с практическими вопросами социально-экономического и общественного развития СССР в послевоенный период. В этой дискуссии принимала участие доцент Санина, которая оказалась нашим лектором именно по этой части науки. Но о ее причастности к этому событию мы узнали несколько позже, когда в печати были опубликованы материалы этой дискуссии. Новый лектор представлялся нам в образе трибунного оратора, заряженного партийной идеей опытного пропагандиста. Она была не старой, но уже и не так молода, как Мария Максимовна Азарова. Высокая, в строгом костюме, седоволосая, с короткой стрижкой, строгим взглядом окинув аудиторию, она очень решительно взошла на кафедру и начала свою первую лекцию с определения предмета науки, науки о законах социально-экономического развития практически построенного советского социалистического государства. Встречи с нашим новым лектором сулили нам много интересного, поскольку в дальнейшем ее лекции должны были касаться как проблем недавнего прошлого, так и проблем настоящего и всеми нами ожидаемого будущего. Буквально с первой лекции она сумела заинтриговать нас не только своей внешностью одухотворенного политической идеей комиссара, но и смелостью постановок научных проблем о современном социализме, особенно – проблем его перспектив в послевоенных пятилетках развития народного хозяйства СССР, трудностей и сложностей поисков новых решений.

Но очень скоро к нам пришел другой лектор доцент Овчинникова. А с доцентом Саниной в нашей аудитории мы больше не встречались. Причины смены лектора нам никто не объяснил. О ней потом мы догадались сами после того, как были опубликованы ответы товарища Сталина на вопросы ученых-экономистов, участников той самой научной дискуссии студентов вузов. Дело в том, что наша уважаемая преподавательница вместе со своим супругом, тоже политэкономом, обратилась к И. В. Сталину с письмом, в котором было высказано их мнение по поводу якобы исчерпавшего свое действие закона стоимости в условиях утвердившегося в СССР социалистического производства и соответствующих ему производственных отношений. Помнится, товарищ Сталин в корректной форме поправил авторов письма, высказав мнение, что и при социализме, до полной победы коммунизма, этот закон будет проявляться и активно использоваться при руководстве плановой экономикой, так как в ней будут еще сохраняться, и возможно, еще долго, различные формы общественной собственности и соответствующий ей экономический уклад. Поэтому, замечал товарищ Сталин, ученые-политэкономы должны сосредоточить внимание на изучении особенностей проявления закона стоимости при социализме и отличии его природы и действия при капитализме. И дальше он, помнится, писал, что специалисты, организующие социалистическую систему хозяйства, и ее руководители должны не только знать его иную природу, но и уметь использовать его в целях достижения быстрых темпов и эффективных результатов развития социализма, решения его основной экономической задачи – повышения производительности общественного труда и на этой основе удовлетворения постоянно растущих потребностей трудящихся. Помнится, что наш лектор Санина и ее супруг профессор Венжер приняли спокойную, доказательную и товарищескую критику Сталина, но на кафедре политэкономии, а может быть, и в других ненаучных инстанциях решили, что им будет спокойнее, если и та и другой на какое-то время будут освобождены от чтения лекций. Никаких других ограничений в преподавательской и научной деятельности нашего лектора доцента Саниной применено не было. Она продолжала работать на своей кафедре, но нашему студенческому потоку в лекционной аудитории встречаться с ней уже не довелось.

Знания, обретенные с помощью наших учителей – профессоров и преподавателей кафедры политэкономии, заложили в наши студенческие годы, казалось бы, прочную основу представления об объективном характере законов общественно-экономического и политического развития человеческого общества. Невозможно было предположить тогда, что когда-нибудь ученики этих учителей и даже некоторые из них самих, доживших до расстрельных дней девяносто третьего года, не только откажутся от Марксовой теории общественно-экономических формаций, но и станут ее критиками-гонителями.

* * *

Курс лекций по диалектическому и историческому материализму читал нам в те годы профессор доктор философских наук Владимир Алексеевич Карпушин. Предмет его лекций состоял из научных определений основных положений методологии и теории познания реально существующего материального мира. В них комментировались и подтверждались основные постулаты: материальный мир бесконечен в своем прошлом, настоящем и будущем развитии. Все живое, возникнув из неживого, в вечном движении и взаимодействии меняет свое состояние, совершенствуется от низших к высшим формам. Это развитие идет скачкообразно путем перехода из одного качественного состояния в другое, путем преодоления противоречий между рождающимся новым и умирающим старым. В результате борьбы этих противоположностей в силу объективных законов бесконечного движения мир объективно стремится к своему совершенствованию. Таким было исходное начало марксистской теории познания мира. В этом мире человек как естественный продукт природы, как наивысшая форма организации живой материи обретает способность чувственного восприятия окружающего его мира. Вся последующая история человека развивается в процессе его взаимодействия с природой, в осознании самого себя в окружающем мире. Так, на этом основании в той теории было сформулировано утверждение о первичности материи и вторичности сознания и способности человека не только познать мир, а по достижении определенных рубежей познания объективных законов развития материального мира не только объяснять явления природы, но и общественной жизни, не только их объяснять, но и активно влиять на их ход и последствия. На этом основании и возникла новая теория познания, преодолевшая ограниченность, ошибочность и умозрительность идеалистических теорий, построенных на основе как метафизических, так и эмпирических подходов к поискам и объяснению законов развития природы и общества.

Вся остальная часть основного курса лекций по диалектическому и историческому материализму, прочитанных Владимиром Алексеевичем Карпушиным, представляла собой глубокий и обстоятельный комментарий к книге В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», которая признавалась в свое время примером творческого развития Марксовой схемы материалистической методологии познания истории развития природы и общества.

Наш лектор Владимир Алексеевич Карпушин, тогда еще доцент, хотя и читал самую, пожалуй, главную партийную науку, ни внешне, ни голосом, ни жестами никаких признаков партийного пропагандиста, в отличие от политэкономов и историков партии, не обнаруживал. Ему тогда еще не было пятидесяти лет. Учебу в Институте философии, литературы и истории он начинал еще в довоенные годы. Как и большинство его товарищей-однокурсников, он добровольцем пошел на войну, а учебу продолжил уже на философском факультете МГУ после победы. Потом он закончил аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию и получил звание доцента. Видимо, жизнь его в материальном отношении сложилась благополучно в отличие от тех, кто запоздал с демобилизацией. Он уже полностью адаптировался к цивильному образу жизни. Внешне он выглядел маститым ученым, и мы, фронтовики, поначалу, не увидели в нем своего брата-однополчанина. Одет он был в прекрасный модный костюм-тройку, и, когда всходил на кафедру, расстегивая пиджак, чтобы вытащить платок и отереть профессорский лоб, мы успевали увидеть свисающую массивную золотую цепь от пуговицы жилетки к карманчику с часами. Она нас заворожила после того, как, спрятав платок, профессор вынул из карманчика тоже массивные золотые часы, открыл крышку, взглянул на циферблат, потом щелкнул ей так, что мы все услышали этот щелчок, привычным жестом вернул их, не глядя, в тот же карманчик. Совершив этот магический обряд, он представился нам доцентом Владимиром Алексеевичем Карпушиным и назвал первую тему лекции. Точное ее название я не помню, но она являлась введением в понятие эмпириокритицизма как явления в умонастроениях критически мыслящей либерально-буржуазной интеллигенции, настроенной против марксизма, его понятия как явления, связанного с идейным разбродом в этой сменовеховской среде, наступившим после поражения первой русской революции и увлекшим за собой часть оппортунистически настроенной социал-демократии. Лектор еще раз удивил нас вальяжной манерностью речи и жестов. Но, наверно, и увлек нас этим, как и своей эрудицией, и логикой в трактовке и раскрытии сложных категорий и понятий философской науки. Он не упрощал их сложность, а делал их понятными. Нас перестали отвлекать его привычные упражнения с часами на золотой цепочке. Мы слушали его внимательно и записывали. Лектор нам нравился. А очень скоро мы убедились, что Владимир Алексеевич умеет уважать студентов. Он оказался очень доступным человеком, отзывчивым к нашим вопросам относительно философской науки и общественной жизни, а то и просто студенческого быта. Оказалось, что он был человеком веселого нрава, с юмором, которым и делился с нами. На экзаменах он был строг в меру и в меру либерален. После окончания учебы мне и моим товарищам снова посчастливилось заниматься в его семинаре по философии для аспирантов. В этом семинаре мы готовились к сдаче кандидатского минимума. Помню, как он, не снижая своих требований, постоянно советовал нам не тратить зря аспирантское время и поскорее сдать кандидатский минимум, чтобы пораньше заняться диссертацией. Он советовал по-дружески, и я первый в нашем семинаре последовал его совету. Экзамен я сдал успешно. А Владимир Алексеевич все продолжал наставлять моих коллег последовать моему примеру. Ему и самому, наверное, жалко было своего времени. Подбадривая их, он однажды раскрыл им свой педагогический секрет: «Для того чтобы сдать экзамен, – поучал он, говоря в прононс, – не важно знать. Важно убедить экзаменатора, что знаешь».

А потом еще добавил: «Вот Левыкин плавал, но убедил». Я помню этот экзамен, помню, что плавал, но и вопрос-то на экзамене был непростым – о соотношении логического и исторического в процессе познания.

Владимира Алексеевича Карпушина давно уже нет в живых. Его жизненный путь завершился где-то в смутное перестроечное время. Но наш учитель-философ не покривил ни душой, ни умом перед своей партийной наукой, чего не скажешь о некоторых его коллегах. Недавно по телевидению показали знакомых мне по университету философов, проведших перед телезрителями беседу на тему, нужна ли нынешнему российскому обществу рыночной демократии своя национальная философская идея, и если нужна, то какая философская наука могла бы ее найти и обосновать. Рассуждали целый час. Сошлись на том, что нужна. И что для этого обязательно нужна наша российская наука – философия. Но наконец сошлись и на том, что такой науки у нас теперь нет. А потом долго сетовали недавние бывшие философы-марксисты, что-де совсем недавно у нас такая наука была и называлась она марксистко-ленинской философией, что мы ее упразднили, а создать новой не можем. Вот так до сих пор мы и живем без национальной идеи.

За этими пессимистическими рассуждениями я чуть было не забыл назвать здесь другие имена уважаемых нами в наши студенческие годы преподавателей-философов. Семинарские занятия по историческому и диалектическому материализму у нас, на историческом факультете, вели тогда доценты Анна Петровна Серцова и Борис Григорьевич Софронов. Лекции по истории философии нам читали профессора Г. С. Гак и Ю. А. Мельвиль, а семинары вели Г. С. Нестеренко и Богатов.

* * *

Моя жизнь началась в университете легко, просто и очень интересно. Студенческие заботы, даже если они были сложными и трудными, не угнетали меня. Каждый день был интересен, и, не считая дней, мы очень скоро из первокурсников превратились в старшекурсников. Произошло это событие в июне 1952 года, когда мы сдали весеннюю экзаменационную сессию, закончив третий курс и стали называться студентами старшего – четвертого. Пройдена была первая большая половина учебы, пройдены были основные общеисторические дисциплины, и теперь начинался завершающий этап учебно-научной специализации на избранных кафедрах и у избранных в соответствии с личными интересами профессоров и доцентов при их, конечно, на это согласии. Распределение по кафедрам прошло на третьем курсе. Теперь предстояло выбрать спецсеминар и научного руководителя по конкретной научной проблеме. На нашей кафедре основ марксизма-ленинизма очень привлекательным для многих студентов был спецсеминар по истории культурной революции в СССР, открытый доцентом кандидатом исторических наук Ильей Сергеевичем Смирновым. На третьем курсе он вел у нас в группе практический семинар по источниковедению истории ВКП(б). С этого момента и началось наше увлечение и названной выше научной проблемой, и его руководителем. Поэтому сразу после экзаменов за третий курс я поспешил записаться в спецсеминар к Илье Сергеевичу. Записался я не один, и на каникулы мы разошлись с некоторым беспокойством – хватит ли нам всем мест в этом семинаре. Конкурса, конечно, в этом случае на кафедре не объявляли, но мы знали, что строгий руководитель доцент Смирнов был очень избирателен в наборе своих семинаристов. Испытывая некоторую тревогу про поводу соперничества со своими однокурсниками, я все же надеялся, что Илья Сергеевич не откажет мне. Мне казалось, что на занятиях по источниковедению в его практическом семинаре я зарекомендовал себя положительно. Не скрою, со спецсеминаром Ильи Сергеевича я связывал перспективы дальнейшей учебы в аспирантуре. Теперь впереди были каникулы, а потом и новый учебный 1952/1953 год.

Грядущий учебный год должен был стать каким-то рубежом, началом завершающего этапа учебы, размышлений о выборе научной специализации, о планах в связи с предстоящим окончанием студенческого романтического периода жизни и раздумий о будущем, о своей гражданской и общественной карьере и, конечно, об устройстве своей личной жизни.

Но в условиях жизни нашего коллективизированного, идеологизированного и политизированного общества сложилась, можно сказать, такая естественная традиция, которая предопределяла судьбы поколений, их гражданский и общественный долг, их ответственность и обязанности. Эта зависимость проявлялась на рубежах и поворотах в истории поколений. Они обозначались решениями высшего идейного партийно-политического руководства, определяющего очередные задачи экономического, социального, политического, идеологического и культурного развития страны. Зависимость от этих поворотов и принимаемых решений проявлялась и в судьбах поколений, и в личных судьбах, и в жизни людей, составляющих эти поколения. На долю моих сокурсников – ветеранов войны таких исторических рубежей пришлось пережить больше, чем нашим молодым сокурсникам. Поэтому и значительно больше отметин они оставили и в нашей ветеранской жизни, и в памяти. Но 1952/1953 учебный год, однако, оказался одинаково исторически знаменательным и значимым и для нас, и для них. Нас объединили в это время общие задачи предстоящего завершения учебы в университете и общие переживания надвигающегося прощания с романтической порой студенческой юности, и общие заботы, и ожидания нашего близкого будущего. Мы все жили надеждой и уверенностью, что найдем свое место в нем, в решении своих жизненных обязанностей и задач. В ту студенческую пору мы верили, что страна наша, народ наш советский, государство наше, наша Советская власть и Коммунистическая партия идут по правильному пути, что мы успешно решим все задачи, преодолеем все трудности и победим их, как победили фашизм в годы Великой Отечественной войны.

Так случилось, что начало 1952/1953 учебного года совпало с важной политической кампанией – подготовкой к XIX съезду КПСС. Событие это само по себе было необычным потому, что со времени предыдущего XVIII съезда прошло уже четырнадцать лет, в течение которых и в нашей стране, и в мире произошли события, требующие соответствующего анализа и принятия необходимых идеологических и политических решений, корректирующих и даже, может быть, меняющих направление целей и задач Коммунистической партии большевиков в связи с изменившимися условиями жизни страны. Ожидание этих решений и каких-то возможных перемен в жизни народа не могло не вызвать интереса всех слоев советского общества, стимулируя их общественную и политическую активность. Эти ожидания и живой общественный интерес не обошли студенческую молодежь. Мы обсуждали задачи по подготовке к съезду на комсомольских собраниях и принимали решения о повышении качества учебы и своей роли в общественной жизни, в университете, в подшефных районах сельского Подмосковья и на предприятиях Москвы. Были у студентов и свои вопросы, вопросы ближайшего будущего, в котором им предстояло жить и работать как молодым специалистам. Мы, как будущие историки, конечно, пытались конкретно определить свое отношение, сообразовать свои намерения в выборе перспективной научной проблематики для своих курсовых рефератов и дипломных работ. Мы, конечно, не могли предположить, что наша Коммунистическая партия через полвека без боя сдаст свои позиции перед развернувшимся широким фронтом либерально-демократической идеологии. Мы учились в пору наивысшего подъема авторитета идей коммунизма и внутри нашей страны, и на международной арене, особенно, после их победы в смертельной схватке с наиболее оголтелой империалистической агрессией в лице фашистской Германии. Мы были преисполнены чувством великой гордости за свою страну, за нашу партию и правительство, под руководством которых советский народ одержал военную победу над фашистским империализмом. К сожалению, ни мы, ни наше руководство не заметили, а если заметили, то своевременно не оценили той огромной усталости нашего народа, которую в те первые послевоенные годы почувствовали простые советские люди, бывшие солдаты и труженики тыла в городах, на заводах и фабриках и особенно в обезлюдевшей колхозной деревне. Мы не замечали этой усталости, оглушенные лозунгами быстрой победы над разрухой. Не заметили и серьезно не оценили того, как в эту уставшую среду стала внедряться другая идеология и другой образ жизни и поведения.

Став студентами кафедры основ марксизма-ленинизма, мы были озабочены поиском наиболее острых и актуальных научных проблем в прошлой истории Коммунистической партии. Но, к сожалению, мы оказались неготовыми к критическому восприятию настоящего. Мы продолжали бороться с троцкизмом, меньшевизмом, разоблачать буржуазно-либеральный социал-демократизм в контексте истории практического опыта борьбы за подготовку и проведение социалистической революции в отдельно взятой стране и построения в ней социализма. Записавшись в спецсеминар Ильи Сергеевича Смирнова, я определил своей исследовательской задачей изучить историю партийного руководства в области советской науки. От своего руководителя, ученого секретаря Института марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б), я получил поддержку в этом выборе. Совсем немного времени прошло после того знаменательного года XIX съезда КПСС, как иные события в нашей стране и в нашей историко-партийной науке заставили меня скорректировать и мою собственную концепцию проблемы истории советской науки, и роль в ней партийного идеологического руководства, изменив в связи с этим тему моей кандидатской диссертации.

* * *

Теперь я позволю себе снова вернуться в нашу прекрасную и беззаботно-грешную студенческую жизнь лета 1952 года. После сданных экзаменов за третий курс почти половина нашего потока засобиралась на практику в Ленинград. Этот вид обязательной ознакомительной практики в Ленинграде как историческом городе, как центре русской исторической науки был тогда, в начале пятидесятых годов, включен в учебный план для студентов третьего курса в соответствии с избранными темами курсовых и дипломных работ. Целью практики являлось ознакомление с историческими архивами. Этот вид учебной практики финансировался нашей университетской бухгалтерией. Расходы, предусмотренные на это, были невелики. Например, суточная денежная норма была установлена в размере 1 рубля 50 копеек, был предусмотрен бесплатный проезд в плацкартном вагоне туда и обратно. Полагался один рубль для проживания в общежитии, которое нам за эту цену предоставлял на взаимных обязательствах Ленинградский университет.

Рассказываю об этих мелочах потому, что теперь проведение такой интересной и необходимой студенческой практики в Ленинграде, Киеве или в каком-либо другом центре российской исторической науки оказывается невозможным за неимением для этого средств, хотя она продолжает по-прежнему оставаться в учебных планах. Приходится изыскивать иные места ее проведения. Учебные планы, конечно, выполняются. Но позволить себе ознакомиться с Санкт-Петербургскими архивами и знаменитой Салтыковской библиотекой студенты могут только за свой счет, точнее, за счет своих родителей, а они не у всех студентов одинаково материально обеспечены. Так в современной жизни возникла зависимость между возможностью заниматься наукой и уровнем материального положения.

Нас такая зависимость не беспокоила. Для поездки в Ленинград нам было достаточно командировочных расходов, оплачиваемых университетской бухгалтерией, и нашей стипендии. В июне 1952 года после сдачи экзаменов мы без долгих сборов всей группой приехали в Ленинград, где мне до этого бывать еще не приходилось. В суете подготовки к поездке и в разговорах о предстоящих проблемах, которые могли бы возникнуть, девушки-однокурсницы из нашей группы как по команде заговорили вдруг о встрече там с каким-то студентом ленинградского университетского истфака по имени Томас и по фамилии Колесниченко. Не помню, какие надежды они возлагали на встречу с этим студентом. Помню только, что они упоминали его имя с некоторым придыханием, с незатаенной радостью, что этот Томас, возможно, будет возвращаться вместе с нами в Москву, так как его отец должен был возвратиться сюда на высокую должность в Министерство морского флота. Оказалось, что несколько лет назад он работал в том же министерстве, в Москве, а незнакомый нам Томас учился с ними в знаменитой московской школе № 110, в Скатертном переулке рядом с Арбатом. Это была необычная школа по составу учеников и учителей. В ней учились и дети родителей, занимавших высокие посты или бывшие известными деятелями культуры и искусства, и обычные дети из арбатских переулков. Многие воспитанники этой школы сами стали известными людьми. В этой школе Томас был и в годы учебы до отъезда в Ленинград и потом снова по приезде в Москву популярен, несмотря на то что в седьмом или восьмом классе был оставлен на второй год. Правда, этот случай произошел с ним не в московской школе, а еще в Ленинграде. И он объяснял его не тем, что имел ограниченные способности, а тем, что, движимый высоким идейным сознанием комсомольского долга, он пропустил много школьных занятий, участвуя в массовых сценах снимаемого тогда в Ленинграде фильма «Клятва», в котором главным героем был И. В. Сталин. Так со времени подготовки к нашей поездке в Ленинград началось наше заочное знакомство с Томасом. Очно мы познакомились с ним в Москве и очень скоро стали близкими друзьями. Дружбе нашей ныне исполнилось ровно пятьдесят лет. Так исторический год подготовки и проведения XIX съезда КПСС стал для меня еще и знаменательным годом знакомства с будущим известным журналистом-газетчиком, марксистом-ленинцем, правдистом, нашим однокурсником, которым мы все стали гордиться. Свой путь в советскую журналистику он начал с дипломного исследования истории большевистской ленинской «Правды».

Наше знакомство с Томасом состоялось в один из дождливых дней июля 1952 года на Рижском вокзале. Мы провожали тогда на летние каникулы на Рижское взморье его подруг по сто десятой школе Ренату Шамшину, Любу Амелину, Галю Колобову и Иветту Буочидзе. Они и познакомили меня с их обольстителем.

Проводив подруг, мы вместе проехали на троллейбусе от Рижского вокзала до центра. Запомнилась мне с того момента занятная картинка-эпизод нашего начавшегося и продолжившегося знакомства. Как помню, одет он был тогда в недорогой темно-синий, как тогда называли москвичи, кашемировый плащ. А на голове была серая шерстяная кепочка, по-арбатски набок. Вошли мы в троллейбус. Не успел я достать деньги, чтобы купить билет, как Томас отстранил меня движением руки солидного человека, а другой рукой как бы машинально, не глядя, вынул из внутреннего кармана плаща трояк и коротко бросил кондуктору: «Два билета!» Я принял его жест с уважением. А потом, в последующие годы учебы в одной группе кафедры истории КПСС исторического факультета и годы нашей студенческой дружбы я не видел в его руках денежной купюры достоинством более трех рублей. И это при том, что отец моего нового друга Анатолий Семенович Колесниченко был непосредственным участником героической Челюскинской эпопеи, инженером-кораблестроителем и многие годы после нашего знакомства занимал высокий пост заместителя министра морского флота, имея воинское звание контр-адмирал.

С отцом Томаса и его мамой Идой Львовной я познакомился немного позже, как только начались наши университетские занятия после каникул. Потом я много раз бывал в их доме, в скромной квартире на Арбате, в Мерзляковском переулке, где они занимали две комнаты, а в третьей проживала соседка Циля Ароновна. Мама Томаса была очень добра к его друзьям. Здесь, бывало, сходилось их очень много. Одни были друзьями со школьной поры, другие – наши университетские сокурсники. И всем нам хватало доброты и участливого внимания этой симпатичной, совсем еще не старой женщины. Она и поила, и кормила нас, и ободряла добрыми советами. Мне еще долго придется вспоминать нашу совместную с Томасом учебу в университете, и я знаю, что не обойдусь без воспоминаний о его доме и его родителях, так как их доброе отношение сыграло очень важную роль в нашей не только студенческой, но и в дальнейшей послеуниверситетской жизни.

Томас пригласил меня к себе домой в первый же день. Но тогда я отказался от приглашения, так как обещал друзьям-однокурсникам со Стромынки вместе сходить на Стадион «Динамо», где должен был состояться товарищеский футбольный матч между сборными командами СССР и Чехословакии перед выездом этих команд на Олимпийские игры в Хельсинки.

Теперь мне следует еще отметить, что, кроме встречи с новым другом, 1952 год был ознаменован и этим очень важным спортивным событием, от которого все мы, не только футбольные болельщики, ожидали больших побед нашей сборной. Но если бы в тот дождливый день я принял бы предложение Томаса, то не попал бы я тогда на Стромынке вместе с моими стромынскими друзьями в историю, которая чуть было не обернулась серьезной опасностью для всей моей последующей жизни. Об этом следует рассказать, хотя сама по себе эта история оказалась весьма и весьма тривиальной, не получи она тогда морально-политической оценки в связи с предстоящим XIX съездом КПСС.