Текст книги "Мой университет: Для всех – он наш, а для каждого – свой"

* * *

Постигать университетские науки мне довелось в очень интересное время. С середины сороковых годов сразу после Великой Победы в войне против фашистской Германии вместе с переживаниями великой радости и великой печали перед нашим советским народом и государством встала задача залечить раны, ликвидировать разруху, восстановить народное хозяйство, быстро поставив его на рельсы мирной жизни, дальше развивать социалистическую экономику, совершенствуя общественно-политический строй. Задачи руководства нашего государства и, прежде всего, его руководящей силы – Коммунистической партии – состояла в том, чтобы пафос героического подвига народа, пафос величайшей победы над злейшим врагом человечества, пафос жертвенности и пафос гордости за великое социалистическое отечество не перерос в головокружительную эйфорию, не отвлек бы от осознания необходимости нового трудового подвига. Без него невозможно было жить ни самому трудовому народу, ни его государству, ни его руководителям. Войти в новую послевоенную жизнь, преодолеть все трудности инерции и перестройки и в укладе хозяйства, и в быту, и в образе общественного поведения было невозможно без науки и мобилизации всех творческих сил страны. Но для этого и они, эти творческие силы, должны были сами подняться до осознания и понимания новых задач, преодолеть ту же эйфорию и инерцию мышления.

Словно бы осознавая это, творческая интеллигенция взяла на себя инициативу в определении будущих проблем страны и в поисках путей их решения. Эта работа, как и на войне, не обошлась без ошибок в преодолении кажущихся отжившими представлений и традиций мышления, монополизма авторитетов в науке, культуре и искусстве, без жертв в полемике и дискуссиях, без спекуляций так называемыми новыми подходами к руководящим принципам марксистской методологии познания, порой не без их вульгаризации и бездоказательной идеологизации. Совсем неслучайно партийное руководство страны принимает в послевоенные годы свои решения по вопросам политики в области культуры, искусства и науки, предвидя их все возрастающую роль в жизни страны, в совершенствовании и развитии социалистического государства и социалистических общественных отношений. Эти решения принимались с осмысленной последовательностью, соответствующей остроте возникающих проблем жизни общества. Сначала они обнаруживали себя в среде творческой литературной, театральной и музыкальной интеллигенции. Скажу точнее, их обнаружило в этой среде и жестко на них отреагировало высшее партийное руководство постановлением ЦК ВКП(б) «О работе редколлегии литературных журналов „Звезда” и „Ленинград”», о репертуаре театров и кино «Большая жизнь» (1946 г.) и заложенном в редакционных статьях «Правды» об опере В. Мурадели «Дружба» и проявлениях формалистских тенденций в творчестве некоторых композиторов. В них резкой критике и оценкам была подвергнута А. Ахматова и в связи с «упадническими», «декадентскими» мотивами в ее стихах военного и послевоенного творчества как якобы оторванного от современной жизни и истинных настроений советского народа, от героизма, проявленного им в борьбе за независимость Родины, и гуманистических идеалов созидания коммунистического общества.

Не менее суровой оказалась оценка современного творчества писателя М. Зощенко как якобы искажающего в своей сатире образы современной советской социалистической исторической действительности. Жестко критически было оценено творчество известных деятелей кино С. Эйзенштейна и И. Пырьева. Было обращено внимание также на необходимость критического анализа репертуара театров.

Вслед за этим постановлением в 1948 году состоялось обсуждение проблем советского музыкального искусства на встрече композиторов с секретарем ЦК ВКП(б) А. Н. Ждановым, ведающим вопросами идеологического руководства. В его в докладе было обращено внимание на наметившуюся тенденцию отрыва творчества советских композиторов от традиций русского классического искусства, от традиций народной музыки и увлечения поисками новых форм выражения посредством музыки человеческих чувств и эмоций, возникающих в ритмах, гармонии и дисгармонии современной жизни. Отмечалось, что часто эти творческие поиски выражались в абстрактном формализме, неадекватном культурным запросам советских людей.

В 1947–1948 годы развернулась дискуссия по актуальным проблемам советской философской науки. Сначала она получила отражение в научных философских изданиях, а затем завершилась на философской конференции в Институте философии Академии наук СССР в связи с выходом учебника «Западноевропейская философия» под редакцией Г. Ф. Александрова, который тогда являлся заведующим отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б). В работе этой конференции также принял участие секретарь ЦК ВКП(б) А. Н. Жданов. Философская общественность обнаружила серьезные недостатки этого учебника, основным из которых стала недооценка марксизма-ленинизма как переворота в научном миропонимании исторического прошлого и настоящего. Серьезным и обоснованным в связи с этим оказался упрек в переоценке домарксистских философских научных школ. В учебнике эта проблема представлялась так, что будто бы возникновение марксизма явилось результатом естественной эволюции этих школ. В связи с такой переоценкой роли западноевропейских ученых, с другой стороны, имела место недооценка вклада российских философов в мировую науку. Поэтому на конференции прозвучали выступления по поводу нечеткой позиции некоторых советских философов в вопросах советского национального патриотизма и пролетарского интернационализма. Резко прозвучало осуждение проявлений буржуазного космополитизма под видом ложно понятого пролетарского интернационализма. Наиболее четко эта критика прозвучала в заключительном слове А. Н. Жданова.

Материалы дискуссии публиковались в журнале «Вопросы философии». А ее итоги были подведены в «Правде» в статье «О положении в советской философской науке», где, как это всегда водилось, было напечатано постановление ЦК ВКП(б).

В 1950 году завершилась дискуссия по проблемам советской биологической науки на сессии Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина. В ходе ее возник вопрос о партийном отношении советских ученых к своим профессиональным и гражданским обязанностям, который многими был понят как вопрос о партийности науки. Под этим лозунгом были подвергнуты критике, а затем и объявлены лжеучеными основоположники генетики Вейсман и Морган, а затем вейсманистами и морганистами были названы все, кто в разное время воспринял эти идеи, пытавшиеся в теоретических и экспериментальных исследованиях выяснить закономерности живого мира вне рамок классического учения Чарльза Дарвина. Победителями в этой дискуссии были объявлены представители «партийной биологической науки» – Т. Д. Лысенко и его сторонники. Скажу прямо, дорого обошлась эта победа не только нашей советской биологической науке, но и нашему социалистическому народному хозяйству.

Не скрою и своего греха. Я, как и многие мои современники, не обнаружил в себе никакого сомнения в правильности и своевременности принятых руководящих решений по вопросам нашей научно-культурной и общественно-политической жизни. Этих сомнений не было не только потому, что они были приняты в ЦК Всесоюзной Коммунистической партии большевиков, под руководством которой мы одержали великую победу в великой войне, будучи уверены, что с ней мы и победим разруху, и построим коммунизм. Их не возникало и потому, что и по смыслу и содержанию своему решения не были голословными и безосновательными. Центральный Комитет исходил из наличия многих недостатков, ошибок, упущений, безответственности, непродуктивных увлечений, прожектерства, спекуляций и порой авантюрных, если не шарлатанских, махинаций, выдаваемых за творческий поиск, за творческое преодоление косности, рутины и традиционности в культуре, искусстве, науке, политике. Чтобы преодолеть эти факты требовались решительные действия.

Сомнений в ту пору не было. Я помню, как писал свое сочинение на выпускных экзаменах в московской школе рабочей молодежи № 17 на свободную тему, названием которой были патриотические слова секретаря ЦК ВКП(б) товарища А. Н. Жданова: «И Русь уже не та, и мы уже не те!..» Виноват, всей фразы точно уже не помню. За свое сочинение я получил тогда отличную оценку. Я верил тогда в то, о чем писал. Сомнения пришли позже, когда обнаружились новые факты. К признаниям в воспоминаниях о прожитой жизни, об ошибках, вольных и невольных, я много раз буду обращаться, пока не закончу этот труд. Здесь же открою свою тайну – в этом я и вижу свою главную цель, желая повиниться прежде всего перед самим собой, а потом уже и перед теми, кого вольно или невольно я вводил в заблуждение. Но и при этом я буду утверждать, что решения Коммунистической партии, принятые в ту ответственную пору, диктовались интересами народа и стремлением достичь положительных результатов и не были лишены этого смысла.

Уверенность в этом все более и более укрепляется во мне, очевидце позорных результатов так называемого демократического возрождения России. Не оценило наше поколение победителей враждебной народу идеологии в поступках и намерениях подвизающихся на ниве «творческого развития марксизма-ленинизма». Именно в ту пору выросли родители умненьких и ловких детей, очень быстро сообразивших, как можно выгодно продать честь и достоинство Родины и «любезного» им народа и приобрести в обмен на это респектабельность «истинных демократов». Умные мальчики-демократы, гайдары и чубайсы, поставили Россию на колени. Бог знает, когда она встанет с колен, какой поэт и какой композитор сотворят ее гордый гимн!

Горько сознавать, как заблуждалось наше поколение победителей в искренних надеждах, что административными решениями, жесткими постановлениями ЦК ВКП(б) можно было оградить нашу социалистическую родину от опасности перерождения своих наследников. Нужна была иная работа, и она велась успешно до тех пор, пока ею руководил И. В. Сталин. Он успел преподать нам несколько уроков понимания творческого марксизма и его применения в практической политике руководства социалистическим строительством.

Возвращаясь к упомянутым дискуссиям в среде научной интеллигенции и вспоминая те лаконичные и тактичные замечания по поводу тех или иных мнений специалистов-ученых, я остаюсь в убеждении, что они не носили характера истины в последней инстанции, не звучали жестким императивом, а лишь свидетельствовали о силе ума этого человека, о его способности проникнуть в суть обсуждаемого вопроса и высказать лишь свое понимание его. Императивами эти замечания становились усилиями эпигонствующих подмастерьев от науки, завязавших между собой дискуссию о праве на толкование этих замечаний, о праве на их истинное понимание с точки зрения творческой методологии марксистско-ленинской теории познания. Этот спор породил в то время спекуляции, получившие тогда название «цитатничества», «начетничества», «талмудизма». А ведь именно в этом увидел главную опасность для творческого развития советской науки И. В. Сталин. К сожалению, остановить это увлечение не удалось ни ему, ни его преемникам в руководстве Коммунистической партии. Оно получило продолжение и после опубликования в печати замечаний И. В. Сталина в связи с подготовкой к выходу учебника по политэкономии социализма. В ходе начавшейся дискуссии среди ученых-экономистов возникли различные точки зрения по важнейшим проблемам перспектив развития социалистического общества в послевоенный период.

Этот спор, в отличие от дискуссий по чисто теоретическим проблемам языкознания, лингвистики, философским проблемам общественного сознания, был актуален не только с точки зрения методологических проблем экономической науки, но и с точки зрения задач всей практической политики советского государства в руководстве социалистическим народным хозяйством. Поэтому И. В. Сталин принял в нем участие не только как основоположник теории социалистического строительства, но и как руководитель государства, как практический политик, отвечающий за выбор пути экономического развития страны.

Спор вокруг проблем экономического развития страны и экономической политики правительства стал в то время предметом внимания не только экономистов, но и широкой общественности, особенно в связи с предполагаемым переходом социализма на новый, коммунистический этап развития. И в связи с этим мне вспоминается одно из открытых партийных собраний на нашем историческом факультете. В качестве докладчика по этому актуальному вопросу был приглашен профессор географического факультета, специалист по экономической географии СССР Саушкин, известный не только в МГУ интересный публичный лектор по актуальным проблемам экономической политики СССР. К сожалению, я не помню имени и отчества этого профессора, но зато отчетливо помню его выступающим с кафедры нашей Ленинской аудитории, в которой проходило собрание. Он выглядел типичным профессором в костюме-тройке, застегнутом на все пуговицы, невысокого роста, с бородкой клинышком, с очень звонким, но не резким голосом и очень убедительно излагающим свое понимание проблем объявленной темы доклада. Всесторонне изложив и обосновав теоретическую сторону вопроса об исторической неизбежности перерастания социализма в коммунизм на основе и при условии высокого развития производительных сил и совершенствования социалистических производственных отношений, обрисовав практические достижения социалистического строительства в СССР в условиях послевоенного развития, он, наконец, перешел к вопросу о том, как и когда этот исторически неизбежный переход произойдет. И вдруг в самом конце доклада профессор сразил нас необыкновенной простотой ответа на вопрос, каким будет первый день, точнее – первое утро, когда настанет то, что представлялось всем нам в известной со школьной поры формуле «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Не знаю, шутил ли он или действительно так представлял себе этот исторический момент: «Однажды утром, – говорил он, доверительно обращаясь к нам, – я пошлю своего сына в булочную за хлебом, что на первом этаже нашего дома. Сын скоро вернется со свежим батоном и растеряно скажет мне: „Папа, знаешь, но продавец почему-то не взял у меня денег”. Скажет и положит на стол, – продолжал докладчик, – невостребованный рубль с копейками».

Очень нам всем тогда понравился и наш лектор-профессор, и оригинальная наивная простота нарисованной картинки неизбежно-исторического перехода в новую жизнь всеобщего достатка и равенства.

Но совсем не так просто представлялась в действительно научном прогнозе перспектива развития социализма: в замечаниях И. В. Сталина на проект учебника «Политэкономия социализма» и в ответах на вопросы ученых экономистов, участников развернутой дискуссии. Они прозвучали тогда для всех членов партии и специалистов-обществоведов как новые откровения в теоретическом осмыслении итогов социалистического строительства в нашей стране. А по прошествии времени, возвращаясь к ним, я прихожу к выводу о том, что, как генсек, теоретик и практический руководитель нашего государства, И. В. Сталин предостерег в первую очередь ученых-экономистов от упрощенного понимания «неизбежности исторического перехода к новой, высшей стадии развития советского общества и от недооценки объективных закономерностей экономической системы социализма». Для того чтобы уберечь ученых от поспешных определений сроков этого перехода, от знакомой уже неоднократно в нашей истории «левизны коммунизма», он обратил их внимание на необходимость вскрытия новых закономерностей развития нового строя и их изучения как объективно независимых от воли и сознания людей, партий, руководителей. Именно в связи с этим как главный недостаток учебника политэкономии социализма он отметил тот факт, что в нем отсутствует определение основного закона социализма, и предложил собственное его определение – как удовлетворение постоянно растущих материальных и культурных потребностей трудящихся на основе постоянного развития производительных сил, совершенствования производственных отношений, повышения уровня руководства народным хозяйством и общественной жизнью народа. Воспроизводя сейчас эту сталинскую формулу, я еще раз убеждаюсь, что ее автор не претендовал на теоретическое откровение в марксизме, а наоборот, исходил из его теоретического наследия в применении к новым реальным условиям жизни нашего советского общества, решившего первую основную задачу построения политического и экономического фундамента социализма. Подобно тому как В. И. Ленин в свое время остерегал руководителей партии от поспешных попыток искусственно «вводить социализм» и советовал прежде всего сосредоточить свое внимание на задачах контроля за производством и распределением, на задачах повышения производительности труда, И. В. Сталин предупреждал ученых-экономистов не спешить с волюнтаристской отменой еще не исчерпавших себя до конца экономических законов не только первой, низшей стадии социализма, но и некоторых категорий и понятий досоциалистических социально-экономических отношений. Он подтвердил правоту ученых, отстаивавших наличие в системе социализма реальных элементов мелкотоварного производства, а следовательно, и интересов мелкотоварного производителя, сохранившегося в большей степени в сельском хозяйстве в сочетании общественного и личного производства. И. В. Сталин поддержал своими замечаниями тех ученых, которые утверждали, что в новой советской экономике «закон стоимости» не исчерпал себя, что он еще может и должен, при правильном его использовании, обслуживать социалистическое производство. В этом смысле особенно для руководителей-практиков были важны рекомендации по применению в организации производства принципов и методов хозяйственного расчета, по совершенствованию товарно-денежных отношений.

Чего же здесь было нового, кроме предостережения от вульгаризации известных положений научного социализма, от поспешных волюнтаристских новаций в теории и необоснованных, не вытекающих из реальных социально-экономических условий практических действий руководителей?

Эти предупреждения были очень своевременны. Они содержали в себе и резкие оценки состояния идеологической работы партии и состояния дела в общественных наук, обращали внимание партийных организаций на необходимость повышения ответственности в организации политической и идеологической работы в коллективах научных учреждений, направленной на обеспечение условий творческого развития актуальной исследовательской проблематики и внедрение достижений науки в практику социалистического строительства. Они резко критиковали отставание партийных организаций от своевременной постановки политических задач в области просветительной и идеологической работы среди широких масс трудящихся, особенно среди молодежи, в деле повышения уровня ее общественного сознания, советского патриотизма, преданности советской Родине и идеям революционной солидарности.

Да! Публичные выступления И. В. Сталина в послевоенные сороковые и начале пятидесятых годов, конечно, звучали политическим наказом партии и государству о повышении их ответственности за судьбу реально воплощенного в жизнь народа советского социализма в условиях сложного послевоенного мира. С особым пафосом высокой ответственности этот политический наказ прозвучал в его речи на XIX съезде Коммунистической партии Советского Союза. К сожалению, этот наказ получил искаженную интерпретацию в агитационно-пропагандистских материалах и установке партийно-государственного аппарата в пятидесятые и шестидесятые годы хрущевского управления страной. Эта искаженная интерпретация в неудачной практике руководства страной в тот и последующий период застоя дала повод для развертывания со стороны так называемых диссидентствующих и инакомыслящих элементов в среде советской интеллигенции жестокой критики сначала неудач и ошибок руководства как якобы возникших на почве отступления партии от ленинского понимания идей коммунизма, а потом переросшей в открытую борьбу против коммунизма.

Но все это было потом. А в послевоенные победные сороковые все мы, особенно те, кто прошел огонь войны, жили неистребимой, несомненной верой в наше светлое будущее. Пафос сталинских наказов еще больше убедил нас в этой вере и понимании необходимости дальнейшей борьбы за это светлое будущее. Казалось, что до него осталось «еще немного, еще чуть-чуть». В первые послевоенные годы под руководством партии развернулись новые фронты борьбы: «за восстановление и развитие разрушенных фашистами городов и сел», «за достижение довоенного уровня производства в промышленности и сельском хозяйстве», «за преобразование природы», «за подъем производительности труда», «за технический прогресс», «за разоблачение агрессивного характера мирового империализма», «за развитие химической, металлургической, угольной и т. д. и т. п. промышленности», «за разоблачение фальсификаторов истории», «за разоблачение безродного космополитизма», «за развитие советской культуры, искусства и науки». В те радостные и оптимистические послевоенные годы мы находились в мобилизационной готовности. Партия звала нас на фронты борьбы за полную победу коммунизма.

К тому времени я уже состоял в рядах партии. А к моменту поступления в Московский государственный университет мой партийный стаж насчитывал уже пять лет. Я выбрал для себя идеологический фронт. Чтобы стать его бойцом, я поступил на исторический факультет и научную специализацию избрал для себя по кафедре истории КПСС.

* * *

Но если в результате всех пяти лет учебы мне удалось стать специалистом по истории, то основанием этого стали не столько специальные курсы и семинары по основам марксизма-ленинизма и историко-партийной проблематике, сколько достаточно глубокое изучение мирового исторического процесса с древнейших времен по всем социально-экономическим эпохам, историко-культурным цивилизациям и со всеми геополитическими особенностями его закономерностей на различных континентах планеты. В этой широте охвата, в изучении истории как мировой науки, в процессе общеисторической подготовки, организуемой научными кафедрами, и в комплексе обязательных общих и специальных курсов, просеминаров и специальных семинаров и заключается главная особенность исторического университетского образования. Вторая главная особенность состоит в том, что уже в процессе общеисторической университетской подготовки студенты вовлекаются в соответствии с их интересами в самостоятельную разработку современных историографических и источниковедческих проблем науки. Конечно, эта самостоятельность осуществляется в рамках обязательного уровня приобретаемых студентами в процессе учебы знаний и дает им первый опыт исследовательской практики. Третья особенность университетского образования состоит в том, что уже на первых ступенях учебного процесса самостоятельная научно-исследовательская практика будущих специалистов-историков проходит под непосредственным и постоянным руководством профессоров и доцентов кафедр не только как высококвалифицированных учителей, но и как известных ученых, внесших свой вклад в историческую науку, как авторов популярных лекционных курсов, монографий, учебников, учебных пособий и других изданий. Таким образом, студенты университета, будущие специалисты, свои первые шаги в научно-исследовательской практике делают под пристальным вниманием и покровительством учителей, уже вошедших в историю преподаваемых ими наук.

На первых двух курсах этими покровителями на нашем истфаке были профессора и доценты кафедр древней истории. Вспоминая первые встречи с ними, я и до сих пор переживаю необыкновенную робость перед непостижимой далью времен и событий, происходивших за многие тысячелетия до нашей эры. Мне казалось, что только они могли видеть и понимать давно ушедшую жизнь и что никому другому, и прежде всего мне, не под силу будет хоть что-то запомнить, а главное, представить конкретную историческую обстановку. Из курса истории средней школы пятых и шестых классов, из рассказов учителей (учебники для школ по всеобщей истории тогда еще не были написаны) смутно запомнились отдельные имена древних царей и фараонов, некоторые названия древних городов и государств, каких-то войн. В памяти сохранилось непонимание того, как и почему учителя Востоком называли совсем не тот Дальний Восток, который мы знали по песне «Дальневосточная опора прочная». Незыблемыми, однако, с детства остались названия государств Древнего Вавилона, Древнего Египта, Древней Греции и Рима, в которых жестоко эксплуатировались рабы. Не ушла из памяти героическая история восстания рабов во главе со Спартаком. Все мы в нашем далеком детстве, конечно, успели прочитать исторический роман Рафаэлло Джованьоли и полюбили этого героя угнетенных еще больше, когда его имя в 1935 году воскресло в названии любимой московской футбольной команды. Не выветрились из памяти и Вавилонская башня, и пирамиды Египта, и «Одиссея» и «Илиада», и греческие боги Олимпа, и римские полководцы, и Цезарь, и Клеопатра, и предание об Иисусе Христе и многое другое. Но с тех школьных времен эти события сохранились в памяти как заученные символы истории. Теперь, в университете, история предстала наукой, которую надо было не выучить, а понять в ее закономерностях, понять самостоятельно, своим собственным умом в процессе работы с источниками и литературой под руководством крупных ученых-специалистов.

Первым университетским учителем по истории Древнего Востока в нашей учебной группе еще на заочном отделении был доцент Николай Николаевич Пикус. Он читал нам установочные лекции во время экзаменационных сессий и проводил для студентов-москвичей вечерние практические семинары. В начале первого семестра после вступительных экзаменов он прочитал нам несколько установочных лекций по всему курсу занятий в практическом семинаре. В течение семестра мы изучали и комментировали под его руководством в своих рефератах один исторический источник – Законы вавилонского царя Хамураппи. Я помню, как, прочитав этот перечень лаконичных статей, устанавливающих суровые наказания преступникам, посягавшим в то далекое время на власть царя, на жизнь его слуг, на имущество богатой знати, и за прочие, казавшиеся нам обычными бытовые проступки, мы удивлялись тому, что целый семинар будем разбирать эти статьи, да еще и писать о них доклады и коллективно обсуждать их.

Похожими на это были и наши занятия на семинаре по истории Древней Руси, которым руководил другой доцент кафедры истории СССР Петр Павлович Епифанов. С ним мы изучали содержание подобного исторического источника – «Русской Правды» киевского князя Ярослава Мудрого. И здесь, нам казалось, речь шла о том же – о неограниченной власти князя, о защите богатых и угнетении трудящихся, об их жестоком наказании не только за посягательство на имущество и жизнь княжеских слуг, но и за оскорбление бранными словами их жен. А что касается бедных крестьян-смердов, то в княжеском Законе все было направлено против них.

Я помню, как, очень быстро выбрав себе тему в семинаре Н. Н. Пикуса о положении рабов в древнем вавилонском государстве, я столь же быстро написал доклад и представил его на обсуждение. В нем я решительно вскрыл классовую сущность Законов царя-деспота Хамураппи, отметил бесправное положение рабов и доказал неизбежность их борьбы против эксплуататоров, отметил, что окончательно их победить мог только пролетариат. Я помню и то, что симпатичный интеллигентный и доброжелательный к нам, студентам, доцент, подтвердив факт жестокости деспотической власти вавилонского царя, очень настойчиво и требовательно объяснил, что наша задача в изучении этого источника состоит в том, чтобы найти в нем доказательства исторической обусловленности существования древних государств в форме рабовладельческих деспотий, что иными в то время они не могли быть, что они соответствовали требованиям жизни современной данному источнику цивилизации и что без них народам древней Месопотамии невозможно было бы достичь соответствующего уровня производства, культуры и духовной жизни. Конфликты в этом историческом процессе, разъяснял нам с той же настойчивостью либерально-интеллигентный Николай Николаевич, тоже были неизбежны. Но и они, и формы их проявления, и способы их преодоления, отраженные в древнем законодательстве, также соответствовали своему времени и условиям.

Примерно такие же рекомендации и требования к нашим рефератам по «Русской Правде» Ярослава Мудрого мы услышали и от Петра Павловича Епифанова. И здесь наша задача как историков была определена учителем не в разоблачении эксплуататорской сущности древнего Киевского государства, а в понимании исторической закономерности его развитии на новом этапе складывания экономических, производственных, политических, общественных отношений как государства раннефеодального, сделавшего шаг вперед в сравнении с изжившими к тому времени рабовладельческими государствами. Именно это историческое движение вперед по пути прогресса мы и должны были увидеть в, казалось бы, рутинных статьях, оберегающих штрафами в гривнах или с помощью жестоких физических наказаний княжескую и боярскую власть Киевского государства от посягательств на нее со стороны закабаляемых, но пока еще свободных крестьян-смердов.

Сейчас, когда я вспоминаю свои первые университетские уроки в академических семинарах, они, возможно, покажутся читателю банальными, общеизвестными, трафаретными истинами. Но для нас их постижение, их понимание было связано не только с результатами проникновенных бесед с учителями, но и с неожиданно сложным трудом вхождения в методику и методологию самостоятельного изучения исторических источников и исторической литературы. Этот труд был особенно сложным для нас, вчерашних солдат Великой Отечественной, разгромивших до основания одну из самых жестоких, античеловеческих и изощренных в ее идеологическом обосновании деспотий ХХ века – германскую фашистскую империю. Какое-то время мы упрямо полагали, что нам не стоит зря тратить время на углубленное изучение само собой разумеющихся фактов истории. Многие из нас уже успели уяснить себе известное определение ее как науки, прежде всего изучающей историю борьбы классов. Многие из нас уже успели заявить о себе, приняв в этой борьбе сторону бедных и угнетенных. Но наши учителя за эту нашу высокую общественную сознательность не ставили нам высоких баллов и терпеливо заставляли дорабатывать наши научные рефераты и курсовые работы до требуемого уровня изучения рекомендуемых источников и литературы. Нам повезло. В наши студенческие годы еще были живы и активно работали на наших факультетских кафедрах основоположники классической истории, возглавлявшие всемирно известные научные школы.