Текст книги "Праздники, которые всегда с тобой. О православных праздниках и святых"

Великомученик Георгий Победоносец
6 мая. Если бы святого не было, его стоило бы придумать

Начну с намеренно провокационного тезиса: почитание какого бы то ни было раннехристианского святого не связано с наличием или отсутствием достоверных исторических сведений о нем. Проще говоря, христиане не знают точно, соответствует ли «официальное» житие великомученика Георгия Победоносца действительности, но их незнание не колеблет веру в то, что он был именно тем, кем его почитает Церковь, – то есть святым. И дело не в упрямстве и не в «слепой» вере. Дело в подходе.

О раннехристианских святых сохранилось очень мало сведений. За давностью лет установить их достоверность бывает практически невозможно – даже в XXI веке о них говорят, основываясь на полулегендарных сведениях, на преданиях народной памяти, которые когда-то успели письменно зафиксировать.

Житие великомученика Георгия Победоносца гласит, что родился он в благочестивой христианской семье в городе, который сегодня называется Бейрут. Сделал блестящую военную карьеру в войсках императора Диоклетиана, дослужился до звания тысяченачальника. Но Диоклетиан, как известно, был жестким гонителем христиан. Однажды святой Георгий услышал на суде бесчеловечный приговор об истреблении единоверцев и оказался настолько потрясен, что жизнь его повернулась на сто восемьдесят градусов: он раздал бедным свое имущество, отпустил на волю рабов, пришел к императору и открыто объявил себя христианином.

Житие описывает, как святого Георгия пытали неделю, заставляя отречься от Христа. На каждый из семи дней приходился новый вид пыток, но ничто, по преданию, не вредило ему. В конце концов император приказал отрубить Георгию голову. Великомученик скончался в 303 году.

Такова краткая история святости Георгия Победоносца. За ее пределами начинается спор людей – этих вечных скептиков, сомневающихся и жаждущих доказательств достоверности фактов. Но убедительных свидетельств почти нет, а несколько письменных источников, претендующих на роль таковых, оставляют широчайшее поле для спекуляций на тему, кем же на самом деле был великомученик Георгий и был ли он вообще.

Влияет ли недостаточность доказательств на мою христианскую веру? Едва ли. Вера вообще не зависит от доказательств. Может последовать резонный вопрос: «Значит, можно любого человека объявить святым?» Но кому придет в голову «объявлять» святым кого бы то ни было? Зачем? Подать человека как героя и славный пример – было бы понятно. Но древние святые – особенно великомученики, в том числе и святой Георгий, – были людьми, в сущности, не очень подходившими на роль образцов для подражания: большинство из них умерли тяжелой, а часто и позорной смертью.

Почитание не возникает на пустом месте. Раз в народе сложилось особое отношение к тому или иному человеку, значит, для этого имелись предпосылки.

Но следом возникают вопросы: «Что за предпосылки? А вдруг они ложные?» И вот тут, пожалуй, начинается самое интересное. Мне кажется, христианский угол зрения на житие того или иного древнего святого таков, что в центре внимания оказывается не факт его историчности («Был ли он таким на самом деле?»), а личный опыт, который этот святой пережил и который Церковь признает духовно-нравственным примером для других людей. Проще говоря – его подвиг. Можно предложить еще один намеренно провокационный тезис: если бы великомученика Георгия Победоносца на самом деле не существовало, его стоило бы придумать – как наставление всем будущим верующим. Конечно, он пример для нас вовсе не потому, что современного христианина, возможно, станут семь дней мучительно убивать, требуя отречься от веры. Святого Георгия прозвали Победоносцем как раз за то, что он не отрекся – и тем самым духовно и морально победил своих мучителей. А разве моя повседневная жизнь с ее необходимостью каждый день совершать нравственный выбор (не грубить, не давать взяток, уступать место старикам) – не такое же испытание на верность Христу, только на бытовом уровне?

На это красноречиво намекает и самый распространенный в искусстве образ святого Георгия – всадника, протыкающего копьем дракона. По преданию, это посмертное чудо святого мученика. В Бейруте, во владениях некоего языческого царя, жил страшный змей, которому народ, согласно жребию, регулярно отдавал на растерзание юношу или девушку. В очередной раз жребий выпал самому царю, и к чудовищу отправили его дочь. Но ее спас внезапно появившийся юноша на белом коне, поразивший змея копьем, – святой Георгий. Восхитившись помощью христианского святого, жители страны и сам царь приняли христианство. У этой истории существует и иносказательное толкование: в виде змея или дракона часто символически изображают дьявола – например, в Апокалипсисе фигурирует «древний змий», дракон (см.: Откр. 12: 3; 20: 2). Святой Георгий потому и Победоносец, что побеждает зло. А зло, с христианской точки зрения, можно победить только верностью Христу – не иносказательно, а в реальной жизни.

* * *

Тот, кто смиряет дух свой, сильнее того, кто покоряет города…

Эрнест Хемингуэй

Святитель Игнатий (Брянчанинов)
13 мая. Святой из высшего света

Вообразите себе кого-то похожего на Евгения Онегина, блестящего выпускника военного училища, из богатой дворянской семьи, с престижной, известной самому императору фамилией, звезду светского общества, центр внимания творческой элиты – Батюшкова, Гнедича, Крылова, Пушкина… О своей беззаботной, успешной и перспективной жизни наш герой позже напишет так: «Протекли почти два года в занятиях земных: родилась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая – по Боге. Вспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей.» Это отрывок из сборника «Аскетические опыты» святителя Игнатия (Брянчанинова). Правда, в то время его звали Дмитрием Александровичем.

Отсылка к онегинскому образу жизни здесь более чем уместна – в окружении будущего святителя Игнатия не говорили о духовном. Церковность сводилась у представителей «золотой молодежи» к внешним формам: исповедоваться и причащаться раз в год, и то – скорее, чтобы засвидетельствовать свою лояльность государственной власти. Но среди этих людей вдруг оказался будущий святой – человек, который вот так, по-своему, «восстал против мнений света». В 1831 году Игнатий (ему тогда было двадцать четыре года) в письме другу написал: «Совершилось! Я посвящен во иеромонаха. Во время каждой обедни ощущаю, что достиг конца желаний. Сказываю всем о себе то, что другие о мне знать и сказать не могут: я счастлив!»

Однако случилось непредвиденное: стремительно пошла вверх церковная «карьера». Император Николай I назначил молодого игумена настоятелем в Свято-Троицкую Сергиеву пустынь под Санкт-Петербургом: мол, сделай мне рядом со столицей образцовый монастырь всем на загляденье. Для этого в двадцать семь лет отца Игнатия возвели в сан архимандрита. Для будущего святителя это стало ударом и испытанием. Покинуть уединенную келью, чтобы поднимать монастырь на дороге из Санкт-Петербурга в Петергоф, означало быть на виду у света и принимать высокопоставленных гостей. А еще и заниматься огромной хозяйственной работой. За двадцать три года в обители святитель Игнатий сполна выполнил «наказ» императора: сделал образцово-показательный монастырь.

Необходимость принимать «дорогих гостей» из столицы обернулась тем, что в монастыре появилась весьма богатая обстановка. Однажды друг архимандрита Игнатия – тоже духовное лицо, – будучи гостем пустыни, намекнул с укоризной собрату, что слишком уж вокруг все роскошно. Тогда будущий святитель молча провел друга в свою личную келью, где тот увидел голые стены и одну простую икону с лампадой. Здесь он жил и молился. И в этом – весь святитель Игнатий: христианство для него с самого начала означало в первую очередь молитву, аскезу и внутреннее исправление себя – то, что на богословском языке называется «умным деланием».

Святителя Игнатия часто противопоставляют оптинским старцам того времени: он был в Оптиной пустыни еще послушником, хорошо знал местный образ духовной жизни – но поступал несколько иначе. Конечно, мы не вправе противопоставлять их совсем уж жестко – любой богослов вам скажет, что Господь каждого подвижника ведет особым путем, но к общей для всех цели. И все-таки отличия есть. Оптинские старцы предлагали, как считается, более деятельный образ жизни, а святитель Игнатий – молитвенный: сокровенное умное делание со всеми его тонкими особенностями. Оптинские старцы принимали народ, наставляя его высокой нравственности, а святитель всю жизнь искал безмолвия, как у древних подвижников, и обучал, как молиться.

Однажды святитель Игнатий хлестко сформулировал отношение к мирской славе. На монастырской трапезе присутствовали высокопоставленные гости из Санкт-Петербурга. Один из них решил, видимо, «подловить» отца настоятеля и спросил:

– Как согласить, отец архимандрит, ваши обеты монашества с той роскошной обстановкой монастыря, в которой вы живете?

Святитель Игнатий ответил:

– Очень просто: оно объясняется послушанием воле государя императора, которому угодно было меня взять из вологодских болот, где я жил в уединеннейшем монастыре, и поставить здесь, на перепутье большого света, чтобы говорить вам слово истины настолько, насколько позволят это ваши гнусные приличия света.

* * *

Нет худа без добра. Уединенного молитвенника Игнатия поставили руководить крупным монастырем под Санкт-Петербургом – погрузили в самую гущу светской жизни: высокие гости из столицы, приемы и т. д. Но может, именно общение с такими людьми помогло будущему святителю сформулировать для будущих поколений «восемь главных страстей по учению Игнатия Брянчанинова»: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие и гордость.

Апостол Иоанн Богослов
21 мая. Апостол любви

Слово «богослов» не должно вводить в заблуждение: речь идет не о том, что апостол Иоанн был хранителем академического знания, эрудированным интеллектуалом, похожим на нынешних профессоров духовных семинарий. Апостол Иоанн был рыбаком. Просто исконный смысл слова «богослов» несколько отличается от сегодняшнего. Существует мнение, что греческое «теология» (theos – «Бог», logos – «слово») на русский язык точнее было бы переводить не впрямую как «богословие», а как «боговедение» – смысловая многозначность греческого logos, если верить специалистам, это позволяет. Тот, кто давным-давно впервые перевел «теологию» как «богословие», вероятно, опасался малейшей ущербности в переводе греческого logos, у которого существует несколько десятков значений и оттенков, и потому выбрал самый первый и самый общий смысл. Тем не менее богословами в исконном смысле слова были именно боговеды – не те, кто умел рационально рассуждать о Боге, но те, кто подлинно Его познал, изведал. А богопознание, с христианской точки зрения, происходит в первую очередь не в голове, а в сердце. Именно таким был первый в истории богослов – святой апостол Иоанн.

Видимо, только такого человека и могли в христианской традиции назвать апостолом любви. То, что слова, ставшие сердцевиной христианства: Бог есть любовь, – сказаны именно апостолом Иоанном в его Первом соборном послании (см.: 1 Ин. 4: 16, должно быть, не случайность. Они не просто итог его раздумий, но реальный опыт всей его жизни. Во множестве статей об апостоле неизменно подчеркиваются его крайняя пылкость и усердие в следовании за Христом – иногда вплоть до перегибов. Об этом – евангельский сюжет, в котором апостол Иоанн пытался предложить, чтобы «огонь сошел с неба и истребил» самарянское селение, где не приняли Христа. Но Спаситель ответил, что Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать (Лк. 9: 56). Другой эпизод – это просьба Иоанна и его брата Иакова ко Христу: «Дай нам сесть у Тебя, одному по правую сторону, а другому по левую в славе Твоей». Но и на это Спаситель ответил отказом: Не знаете, чего просите. Можете ли пить чашу, которую Я пью? (Мк. 10: 38)

Парадоксально, апостолы, которые для нас – как святая икона, были живыми людьми и тоже ошибались. И значит, их путь к вере и в вере был не легче нашего. Такой путь в основе своей – в любую эпоху – тот же и не зависит от внешних общественных обстоятельств.

Но в случае апостола Иоанна «ошибки» и перегибы лишь подчеркивают, что он шел путем любви. Ведь настоящая любовь всегда на пределе – в том смысле, что она несовместима с теплохладностью. Иоанн, надо полагать, понимал это как никто другой, раз именно он по вдохновению свыше записал завершающую книгу Нового Завета – Откровение (Апокалипсис), где теплохладности со всей пронзительностью произнесен приговор: Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих (Откр. 3: 15–16). И вероятно, только такому человеку, как апостол Иоанн, открытому Богу со всей возможной степенью любви, и могло быть послано Откровение.

И опять-таки неслучайно в этом плане отличие Евангелия от Иоанна от трех остальных. Речь не о том, будто один из текстов «главнее» другого, они равны, но у каждого есть своя тональность. Евангелия от Матфея, от Луки и от Марка считаются синоптическими – построенными как изложение событий земной жизни Христа. У апостола Иоанна же акцент перенесен на выражение богочеловеческой сущности Спасителя – то, что делает возможным саму веру в спасение и воскресение всех людей. Так мог написать только подлинный богослов – в смысле боговед, познавший Бога и прикипевший к Богу сердцем. А еще у веры такого боговеда есть одна фундаментальная черта – привязанность не просто к учению о спасении, а лично ко Христу как Учителю и Спасителю, Который Сам есть путь, истина и жизнь — эти слова как раз из Евангелия от Иоанна (Ин. 14: 6). На такую привязанность Бог «отвечает взаимностью». И святой апостол Иоанн Богослов мог, не смущаясь, избежать упоминания собственного имени в им же написанном Евангелии и сказать о себе: ученик, которого любил Иисус (Ин. 13: 23).

Заподозривших на этом фоне святого Иоанна в тщеславии должен разубедить тот факт, что из двенадцати апостолов только один Иоанн решился дойти вместе со Христом до Голгофы.

* * *

Чем больше любовь, тем больше страданий душе; чем полнее любовь, тем полнее познание; чем горячее любовь, тем пламеннее молитва; чем совершеннее любовь, тем святее жизнь…

Преподобный Силуан Афонский

Святые равноапостольные Кирилл и Мефодий
24 мая. В начале были буквы

Святых равноапостольных Кирилла и Мефодия – «учителей словенских», как они названы в православном богослужении, – считают своими героями и русские, и греки, и болгары, и чехи, и словаки, и македонцы. Если набрать в интернет-поисковике «Кирилл и Мефодий» и пролистать дальше первых двух страниц, вы найдете огромное количество статей, и едва ли не все они будут представлять собой историко-политический анализ. Так за что же почитают Кирилла и Мефодия?

В историко-политических статьях они представлены своего рода византийскими агентами влияния, которых под прикрытием православной миссии отправляют к соседям во вражеский лагерь «наводить мосты». Историки выделяют три основных путешествия святых братьев. Первое – миссия к арабам: в 851 и 856 годах Кирилла и Мефодия перебрасывают в Самарру, столицу Арабского халифата, для переговоров об освобождении пленных. Попутно братья должны поучаствовать в богословском диспуте о Святой Троице с халифом Мутаваккилом.

Вторая миссия – к хазарам. В 860 году братьев отправляют в Хазарию (политический союзник Византии) – конечно же просвещать иудеев, но не только: еще было задание присмотреться (из Хазарии вроде как ближе и лучше видно) к соседям-славянам, пока что диким язычникам, на предмет, как пишет автор одной из статей, «обращения славян в православную веру и создания с помощью единого алфавита Славянской Православной Церкви, подчиненной Византии». В такой логике третья миссия святых братьев – в Моравию, к славянам – оказывается собственно реализацией политического плана: славяне стали не только единоверцами, но и военными единомышленниками.

Тут принято цитировать автора «Истории России с древнейших времен» Сергея Соловьева: «Моравский князь (Ростислав) должен был понимать, что для независимого состояния славянского государства прежде всего необходима независимая Славянская Церковь. Вот почему он должен был обратиться к византийскому двору».

Обоснованность исторических выводов не вызывает сомнений. Политический аспект, само собой, имеет право на существование. Вот только он оставляет далеко за скобками то главное, что есть в портрете святых Кирилла и Мефодия. То, за что, собственно, в России, Болгарии, Чехии, Словакии, Македонии в их честь установлен государственный праздник. Святые Кирилл и Мефодий принесли славянам Евангелие – благую весть о Христе. А это – больше политики.

Чем дальше шагает наука-лингвистика, тем громче споры. Популярна версия, что в Херсонесе, на пути в Хазарию, святой Кирилл «нашел Евангелие и Псалтырь, написанные русскими буквами, и человека нашел, говорящего на этом языке, и беседовал с ним, и понял смысл этой речи, и, сравнив ее со своим языком, различил буквы гласные и согласные», – а значит, у тогдашних русских славян была некая древняя письменность, на основе которой святой Кирилл и сумел быстро и легко создать славянскую азбуку – глаголицу.

Согласно противоположной версии, святой прекрасно знал современный ему славянский язык. Раз текст трудов, обнаруженных в Херсонесе, назван «русским», значит, он был написан на языке, сильно отличавшемся от уже известных. Следовательно, не стоит преуменьшать гений святого Кирилла и фактор Божественного озарения: он создал славянскую азбуку с нуля.

Научная дискуссия важна и нужна, но недостаточна, потому что сфера духовного возвышается над ней. А создание славянской письменности святыми равноапостольными Кириллом и Мефодием – событие в первую очередь духовное. И лишь во вторую – политическое и научное. Неслучайно первой фразой, написанной новыми, только что созданными славянскими буквами, стало начало Евангелия от Иоанна: В начале бе Слово, и Слово бе у Бога, и Слово бе Бог (Ин. 1: 1).

* * *

Говорят, в Болгарии можно услышать шутку, что три главных национальных достояния страны – это Кирилл, Мефодий и розовый мед.

Святые равноапостольные Константин и Елена
3 июня. Сим победили

Один из ближайших предшественников царя Константина, император Диоклетиан, отличился предельно жесткими гонениями на христиан. Константин же в 313 году, еще не будучи христианином и управляя только западной частью Римской империи, издал Миланский эдикт, провозглашавший религиозную терпимость; по сути, это означало, что христианство перестает быть запрещенной религией и гонения прекращаются. Повсеместно стали возникать открытые, а не тайные христианские храмы, Церковь освобождалась от некоторых налогов, христиане-изгнанники возвращались из ссылок и т. д.

Сегодня для большинства из нас события тех времен – мертвая история, но попробуйте представить их себе как сюжет в новостях. Какой же сильной должна быть внутренняя мотивация человека, который встает во главе языческого государства, где еще вчера бушевала гражданская война, а христиан бросали ко львам, и тут же решается на радикальную реформу в столь тонком вопросе, как религия?

Никакими политическими соображениями (даже будущим возведением Константинополя и попыткой консолидировать империю единой верой) объяснить такую «дерзость» нельзя. Причина мотивации императора Константина могла быть только личностной: вероятно, дело было в примере матери-христианки Елены, от которой язычник «заразился» подспудным ощущением, что христианство – это что-то настоящее. Только такому «заразившемуся» язычнику могло прийти в голову в трудную минуту обратиться не к языческим богам, а к некоему христианскому Богу. И только такой «заразившийся» язычник мог увидеть в ночном небе знамение в виде креста и слова «Сим победиши», приказать нашить на одежды воинов христианскую символику – и победить императора-соперника Максенция в битве у Мильвийского моста, после чего стать единоличным правителем западной части империи.

Но историки вправе заподозрить неладное: почему же император Константин крестился только на смертном одре? Да и к его равноапостольной матушке есть вопросы: царица Елена известна главным образом тем, что по поручению сына отправилась в Иерусалим, провела раскопки на Голгофе – и нашла Животворящий Крест Господень (в честь этого сегодня существует праздник Воздвижения Креста) и гвозди, которыми был распят Спаситель. Но подозрение у отдельных историков вызывает то, что, по их сведению, деревянный крест, пролежавший в земле триста лет, даже не начал гнить, а гвозди даже не заржавели. Уж не инсценировки ли все это? Но зачем? Верить в чудо или нет – каждый выбирает для себя. Так же как и верить в то, что в IV веке принимать крещение перед самой смертью считалось нормальным. Сомневающимся можно ответить только одно: существенное для исторической правды не всегда существенно для веры одного отдельно взятого человека. А в жизни святых Константина и Елены для такой веры существенно многое.

Святая Елена была христианкой в неспокойное для христиан время – в IV веке – и в неспокойном для христиан месте – в Римской империи. Когда сегодня сетуют на то, что требования Церкви трудно сочетать с образом жизни в современном мире, можно просто вспомнить о святой Елене – и станет понятно, что ей исповедовать Христа было намного тяжелее. Не было в истории человечества ни одной эпохи, когда жить по Евангелию было бы просто и удобно. Наш век не исключение. Потому что христианство всегда требовало от человека поступать наперекор тренду – как когда-то христиане отказывались участвовать в религиозном поклонении императору, так, например, сегодня идут вразрез с тем, что в обществе потребления кажется нормальным и общепринятым.

Дело императора Константина, результат которого через века воспринимает любой христианин, – это созыв в 325 году Первого Вселенского Собора, где был принят Символ веры, названный никейским. Этот текст точечно дополнили на Втором Вселенском Соборе в Константинополе в 381 году – и в таком виде никео-цареградский Символ веры звучит сегодня в каждом храме за каждой Божественной литургией.

Неужели снова сухая история – только на этот раз история Церкви? Не совсем. Был во времена императора Константина пресвитер Арий – основатель арианской ереси. Остановить и развенчать эту ересь было задачей двух Вселенских Соборов. Ариане (последователи Ария) считали, что Христос – не воплотившийся Бог Сын, в Котором соединилось человеческое и Божественное, а просто сотворенный Богом человек – но самый совершенный по своим качествам. Казалось бы, богословская тонкость. Но за этой тонкостью кроется едва ли не вся надежда человека на спасение души. Ведь если Христос – не Бог, а всего лишь идеальный человек, то, значит, и каждый из нас может заслужить спасение души тем, что станет идеальным. Иными словами: совершай хорошие дела – и спасешься. Но почему тогда, по Евангелию, первым спасшимся христианином становится благоразумный разбойник, распятый рядом со Христом, – человек едва ли идеальный? Спасение в христианстве – это Сам Христос, а не наши поступки, пускай даже самые благие. Точнее всего эту мысль сформулировал апостол Павел: Уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал. 2: 20). И язычник Константин это понял (видимо, сработала интуиция – душа-то по природе христианка) и поддержал тех, кто выступил против епископа Ария. И стал первым в истории римским императором-христианином, заслужив титул Великого. В Церкви это величие выражено словами «святые равноапостольные Константин и Елена».

Знаменитый эдикт императора Константина, изданный в 313 году, называется Миланским потому, что он был озвучен в Милане, но написан, скорее всего, в Трире (на территории современной Германии) – родном и любимом городе Константина, где тот провел свои юные годы. И скорее всего, в этом же городе отец Константина, император Констанций Хлор, познакомился с дочкой трактирщика Еленой – будущей святой равноапостольной царицей.