Текст книги "Праздники, которые всегда с тобой. О православных праздниках и святых"

Рождество Христово
7 января. Кем бы мы были без Рождества?

Думаю, я, как и многие, по-своему приучен помнить о Рождестве – полотнами Эль Греко, повестями Диккенса, стихами Пастернака. В каком-то смысле я к Рождеству даже привык, что логично: западная (в широком смысле слова) цивилизация исторически сформирована христианством; оно вроде и так везде – так зачем на него еще обращать внимание? Но большое видится на расстоянии, и, чтобы самому себе напомнить, какого масштаба событие произошло две тысячи лет назад в Вифлеемской пещере, можно просто представить, а каким был бы мир вокруг меня без Рождества, то есть без христианства?

Скорее всего, я бы мало что знал о правах человека. Ведь появление самой идеи этих прав подготовлено христианством. Как? В эпоху Просвещения философы сформулировали так называемую теорию естественного права: она предполагала, что права человека – явление столь же объективное, как законы природы. Невозможно отменить ускорение свободного падения – точно так же невозможно отменить права человека. Но теория эта возникла не на пустом месте. Любопытно: как так получилось, что сама по себе идея прав человека однажды впервые пришла в голову какому-то мыслителю – причем мыслителю именно европейскому, а не индийскому, например, или китайскому? Дело в том, что этот европейский мыслитель, несомненно, читал Библию – то есть жил с установкой, что человек, во-первых, сотворен Богом, а во-вторых, от сотворения наделен свободной волей – и, значит, правом совершать выбор. Это видно уже на примере первых людей – Адама и Евы: если бы у них не было свободы и права выбора, их было бы бессмысленно искушать – они не могли бы нарушить установление и вкусить плод с запретного древа познания добра и зла.

Далее мыслитель, задумавшийся о правах человека, в какой-то момент приходит к пониманию, что все люди – равны. И это снова подсказано христианством, где все равны перед Богом. Не по своим дарованиям или социальному положению, но равноправны как творения перед своим Творцом. Как брат с сестрой перед своими родителями – в русле христианской идеи Бога как Отца. Неслучайно главная христианская молитва, преподанная людям Самим Христом, начинается словами: «Отче наш…»

Все эти идеи – свобода личности и равноправие людей – справедливо считаются главными завоеваниями демократии. Но они едва ли могли созреть, например, в китайской религиозно-философской системе (где человек – не образ и подобие Божие, а лишь один из элементов природы, «не больше конского волоса», и значит, зачем ему особые права?) или в индуистско-буддистской культуре (где не знают Бога-Личности, перед Которым все люди могли бы быть равны).

Там, где каждый – образ Божий, человеческая личность – ценность исключительная. Любой из нас – венец творения. А значит, нет деления на тех, кто более достоин любви, и тех, кто достоин ее меньше. Без этой христианской интуиции – кто знает – были бы сегодня приюты для детей-инвалидов? Собирали бы благотворительные фонды миллионные пожертвования на лечение одной-единственной девочки из городка N.? Существовали ли бы центры реабилитации наркоманов? Ездили бы волонтерские службы зимними ночами по вокзалам кормить и лечить бездомных? Речь конечно же не о том, что везде, где исторически не было христианства, жили злые и бездушные люди. Просто то, что сегодня на любом континенте глобализованного мира выглядит очевидным – помощь ближнему, – когда-то нужно было утвердить как фундаментальный закон жизни. И сделали это те, кто поверил, что в Вифлеемской пещере родился Богочеловек Иисус Христос.

Христианство – религия воплощения. Пресвятая Дева Мария родила Сына Божия – на землю пришел Бог, ставший Человеком. Когда святого Афанасия Великого спросили, зачем все это произошло, он в одной фразе сформулировал для грядущих поколений суть христианства: «Божие Слово вочеловечилось, чтобы мы обожились». Иными словами: «Бог стал Человеком, чтобы человек стал Богом». Как это понимать? Любой смертный человек, честно заглянув внутрь себя, может почувствовать, что на самом деле противится своей смерти и втайне надеется, что в силу неких, пока неясных обстоятельств ее как бы не случится. Христианство дает свой ответ на эту надежду о преодолении смерти – воскреснуть вслед за Христом. Для этого Он и воплотился. Факт боговоплощения – то есть Рождество Христово – дает такую перспективу жизни после смерти. А это в каком-то смысле важнее прав человека и даже бесплатных больниц.

* * *

Список изменений, произошедших в мире после (и впоследствии) Пришествия Спасителя, конечно, гораздо длиннее. Но это – то, что христианство принесло в культуру. Главное, конечно, в другом. Все эти перемены – следствия одного принципиального и самого важного изменения: обычный человек, созданный Богом для пребывания в любви и эту любовь растерявший, получает возможность снова ее обрести. И обратиться к Богу напрямую – как когда-то в Эдемском саду. И услышать ответ…[2]2
  Легойда В. Без сослагательного наклонения // «Фома». № 1. 2013.


[Закрыть]

Владимир Легойда

Обрезание Господне
14 января. Праздник во плоти

Вряд ли вы часто слышите, как один православный говорит другому: «С Обрезанием Господним!» Действительно, с этим праздником широко не поздравляют. Видимо, слишком уж пикантной кажется современному человеку тема обрезания крайней плоти Младенца Христа. Чаще в этот день слышишь поздравления со Старым Новым годом – дата совпадает.

И все же праздник Обрезания Господня христиане отмечают с IV века. До сих пор он никуда не делся из церковного календаря. И если посмотреть внимательно, смысл праздника – это напоминание не просто о физическом акте, совершенном над Младенцем, а о том, ради чего этот акт был совершен.

По иудейскому обычаю того времени на восьмой день после рождения мальчиков обрезали. Обряд обрезания стал символом исполнения завета Бога с прародителем людей Авраамом. И Христос неукоснительно исполняет иудейский закон – следует предписанию Ветхого Завета. Потом Он скажет: Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить… (Мф. 5: 17) Но вот что любопытно: христианская религия далеко не во всем наследует иудейской. И как раз обряда обрезания в христианстве нет: введение младенцев в Церковь осуществляется по-другому – через Таинство Крещения. Зачем же основатель христианства проходит через обрезание (об этом сказано в Евангелии, где ничто не упоминается случайно), а Церковь столетиями отмечает это событие как праздник?

Обрезание Господне в каком-то смысле напоминает о характере отношений между Богом и человеком. Эти отношения основаны на завете – на договоре. Однокоренное слово – «завещание»: оно получено от Небесного Отца всеми Его детьми. Это тонкая и принципиально важная – если угодно, психологическая – грань. После Пришествия в мир Христа это уже не Ветхий, но Новый Завет, сформированный заповедями Спасителя, Его жизнью, смертью на Кресте и Воскресением. В центре нового завещания отныне не исполнение религиозного закона, а Сам Христос: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин. 14: 6) – и попытка человека всей своей жизнью Ему уподобиться. Неслучайно по иудейскому обычаю именно при Обрезании Младенец получил Свое имя – Иисус, что означает Спаситель мира. А само обрезание в христианской традиции в дальнейшем будет восприниматься символически. Апостол Павел пишет в Послании к Колоссянам[3]3
  Колоссяне – жители города Колоссы, расположенного в одной из римских провинций Малой Азии.


[Закрыть], что христиане обрезаны обрезанием нерукотворенным, совлечением греховного тела плоти, обрезанием Христовым (Кол. 2: 11).

Но есть и еще один странный момент. Иудейский обычай обрезать младенцев так или иначе был связан с ритуальным очищением от греха. Но от чего было очищаться Младенцу Христу – Сыну Божию, Который безгрешен по определению? В этом смысле праздник Обрезания еще раз подчеркивает то, что Христос был Человеком из плоти и крови. Таким же, как мы, во всем, кроме греха. Бог пришел на землю – и воспринял человеческую природу во всей полноте. Воплотился. Очевидная, казалось бы, вещь, фундаментальная для христианства – религии воплощения. Но видимо, как раз в силу очевидности на нее порой не слишком обращают внимание – оно и понятно: на фундамент вообще редко смотрят. А ведь это очень важно: смысловой центр христианства – это идея спасения. Христос тем и совершает его, что становится Человеком – обожествляет Собой человеческую природу, умирает на Кресте и воскресает. А значит – отныне человек может преодолевать смерть. Отныне и человеку открыта вечность.

* * *

– В адрес Толкина и других писателей фэнтези звучат обвинения в том, что они своим творчеством подстегнули интерес не к христианству, а к магизму…

– Винить Толкина в подъеме пласта магического – неправильно. Вообще говоря, самый большой повод для интереса к магии в мировой истории дало Воплощение, потому что плоть оказалась причастна Богу. Так что же, не стоило этому происходить?[4]4
  Эппле Н. Хоббит: Стихи и притчи Средиземья // «Фома». № 1. 2013.


[Закрыть]

Переводчик Николай Эппле

Крещение Господне
19 января. Первая встреча

«Для чего нужно креститься? Неужели нельзя просто верить в Бога?» Так или примерно так некоторые выражают сомнение по поводу Таинства Крещения. Лучше всего на эти сомнения отвечает Сам основатель христианства – и суть ответа отражает праздник Крещения Господня.

Нетрудно представить себе шок, который в тот день испытал святой Иоанн Креститель. Пророк и аскет к тому моменту уже давно предсказал приход Христа. Неслучайно в православной традиции утвердилось еще и второе имя святого Иоанна – Предтеча, то есть предшественник. При этом сам святой Иоанн четко знал свое место и напоминал, что он – «всего лишь» пророк, а Тот, Кому суждено прийти после него, – Мессия, Спаситель.

Иоанн Креститель проходил по всей окрестной стране Иорданской, проповедуя Крещение покаяния для прощения грехов (Лк. 3: 3). При Крещении он погружал человека в воду – как символ очищения. В народе даже думали, не Мессия ли сам Иоанн? Но о грядущем Спасителе он говорил: Я крещу вас водою, но идет Сильнейший меня, у Которого я недостоин развязать ремень обуви; Он будет крестить вас Духом Святым и огнем (Лк. 3: 16). И вот этот «Сильнейший» – то есть Сам Христос, Который, согласно Евангелию, был тогда лет тридцати (Лк. 3: 23), – приходит к реке Иордан, где в это время Иоанн крестит народ. Иоанн шестым чувством, как принято говорить, понял, что перед ним Христос, и сказал: Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира. Сей есть, о Котором я сказал: за мною идет Муж, Который стал впереди меня, потому что Он был прежде меня. Я не знал Его; но для того пришел крестить в воде, чтобы Он явлен был Израилю… (Ин. 1: 29–31)

Иоанн как бы предполагает, что теперь-то, после прихода Христа, символическое крещение в воде больше не актуально – теперь уже ничего символического вообще не нужно, ведь перед человеком стоит Сам воплотившийся Сын Божий. Но что на это отвечает Христос? Оказывается, Он Сам пришел как раз для того, чтоб принять крещение от Иоанна. Креститель в глубочайшем смущении: Мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? В ответ звучат принципиально важные слова Спасителя: Так надлежит нам исполнить всякую правду (Мф. 3: 14). Эти слова – самый точный ответ тем, кто сомневается, для чего принимать крещение, пускай даже эти сомнения совсем не похожи на сомнения святого Иоанна Крестителя.

Тот, кто «просто верит в Бога», рано или поздно вынужден будет определиться, в какого Бога он верит? Что это за Бог? Откуда люди о Нем знают? На чем основаны отношения с Ним? Что Он заповедал? И если этот Бог – Святая Троица, Второе Лицо Которой – Сын Божий Иисус Христос, то было бы странно не поступать так, как поступал Он Сам. А Он, безгрешный, хотя и не нуждался в земном очищении, все равно принял крещение. И в этот момент, как говорит Евангелие, отверзлось небо, и Дух Святый нисшел на Него в телесном виде, как голубь, и был глас с небес, глаголющий: Ты Сын Мой возлюбленный; в Тебе Мое благоволение! (Лк. 3: 21–22) Именно поэтому второе название праздника Крещения Господня – Богоявление. Через крещение пророка Иоанна иудейскому народу (а через Церковь и всем нам) является Сам Господь. И символическое омовение в воде становится духовным – то есть полностью реальным. Таково любое церковное Таинство – настоящая, переживаемая человеком встреча с Богом, которая неизъяснима, поскольку по природе своей – тайна.

Именно таково и Таинство Крещения – ведь с этой встречи начинаются отношения Христа и любого человека.

Точно так же, как две тысячи лет назад начались отношения с Ним всего человечества.

* * *

Если бы я сам выстраивал свою жизнь по собственному плану, то она вся бы состояла из ужасных ошибок. Сейчас мне это видно. Но Господь все время поправлял и перестраивал мою жизнь, иногда незримым, иногда очевидным образом. Сейчас я вижу, что все сложилось так, что лучше и быть не могло…

Александр Солженицын

Митрополит Филипп Московский
22 января. Святой, сказавший государству правду

История святого, казненного Иваном Грозным, по-своему раскрывает суть взаимоотношений Церкви и светской власти. И указывает на главный нерв в этих отношениях.

В нашей книге есть еще один рассказ на эту тему – о святителе Алексие Московском[5]5
  См. с. 64–66.


[Закрыть], где, в частности, сказано, что Церковь поддерживает законного правителя не за конкретные политические качества, а просто как компромиссную фигуру, чье свержение грозило бы братоубийственной гражданской войной. Вот цитата из того рассказа: «Церковный лидер, по большому счету, может поддержать как “ технического руководителя” почти любого правителя (за исключением откровенно богоборческого и человеконенавистнического)…» Пример того, как крупный церковный иерарх открыто выступает против именно такой человеконенавистнической власти, и есть история митрополита Филиппа Московского.

Историки говорят, что причина, по которой игумен Соловецкого монастыря Филипп был призван Иваном Грозным в Москву для митрополичьего служения, – это весьма своеобразная религиозность царя. Свой опричный двор в Александровской слободе он превратил в пародию на монастырь. «Монахами» были сами опричники, распорядок дня включал длительные богослужения, царь звонил в колокола, а на трапезах читали вслух жития святых, как это принято в настоящих монастырях. «Набожность» странная, но в понимании царя его деяния, очевидно, требовали благословения достойного епископа. В том, что игумен Соловецкого монастыря Филипп – фигура во всех смыслах достойная, сомневаться не приходилось. Его служение на Соловках выдвинуло монастырь в число самых деятельных в России. Чего стоила одна только инфраструктура, самая современная для своей эпохи, которую оставил после себя митрополит Филипп: сеть каналов между озерами, мельницы и т. д. Сегодня митрополита Филиппа назвали бы инноватором. Но главное – для этого человека подлинной мерой всех вещей было Евангелие. И царь в своих ожиданиях относительно будущего московского митрополита ошибся.

Опричнину святой Филипп не принял и осудил сразу же – еще до возведения на митрополичий трон. Есть даже сведения, что будущий епископ должен был заранее подписать грамоту, что не станет вмешиваться в дела опричнины, а взамен ему дали устное обещание позволять заступаться за отдельных жертв. Будущий митрополит Филипп принял эти условия. Сам факт такого «соглашения» свидетельствует о том, что неприятие опричнины соловецким игуменом ни для кого не было секретом. Вопрос, почему же Филипп все же согласился, до сих пор открыт. Один из самых правдоподобных ответов, думаю, таков: он верил в силу христианского слова. И именно здесь, в столице, в гуще событий и в непосредственном общении с царем, у него был шанс уговорить правителя отказаться от террора в отношении своего же народа.

Однако чуда не произошло. Иван Грозный не услышал митрополита, которого сам же пригласил в Москву. И более того, вероятно, был немало удивлен, что тот, кого он лично облагодетельствовал, вдруг начал открыто и жестко царя критиковать. 22 марта 1568 года во время богослужения митрополит Филипп обратился к Ивану Грозному с проповедью: «В самых неверных, языческих царствах есть закон и правда, есть милосердие к людям – а в России нет их! Достояние и жизнь граждан не имеют защиты. Везде грабежи, везде убийства, и совершаются именем царским!» За достоверность этих слов историки не ручаются. Есть версия, что за митрополита Филиппа эти слова произнес Николай Карамзин, но главный нерв взаимоотношений Церкви и власти здесь точно задет. Одна из составляющих миссии Церкви – доносить Божию правду до людей, в том числе – до сильных мира сего. Это означает одну простую вещь: честно указать, насколько все происходящее сочетается с Евангелием. Именно с Евангелием, а даже не с мнением конкретного епископа, каким бы достойным и духовным он ни был. Например, Патриарх Московский и всея Руси Кирилл так высказался в своей проповеди в Пюхтицком монастыре, в Эстонии, 15 июня 2013 года: «…Подобно Христу, мы, Церковь, не свои слова произносим, не от своей собственной мудрости, и Патриарх вам говорит не от самого себя и не на себя ссылается, а на Господа, на Слово Божие, хранимое в Церкви. Как бы ни оправдывали грех ссылками. на какие-то “правильные” формы политического устройства, мы все равно говорим и будем говорить, что грех – это грех, вызывая на себя огонь, вызывая критику, вызывая на борьбу с нами людей могущественных.»

Именно так и поступил святитель Филипп – и вызвал на себя огонь, и гнев, и ненависть самого могущественного человека в государстве. Иван Грозный устроил над ним суд, после чего отправил в Отроч монастырь в Твери, где 23 декабря 1569 года святитель Филипп Московский был убит – есть версия, что по личному распоряжению царя его задушил опричник Малюта Скуратов.

Подвиг митрополита Филиппа – не частный случай одного святого. Это очень важный аспект христианской веры вообще. Молчать перед лицом человеконенавистничества не вправе не только епископ, но и просто любой человек, считающий себя христианином.

* * *

…Если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям, Церковь должна отказать государству в повиновении…

Из «Основ социальной концепции Русской Православной Церкви»

Преподобный Антоний Великий
30 января. Один, но не в одиночестве

В монастырь не уходят, туда приходят. Это утверждение можно было бы считать провокационным на фоне сложившегося в народе стереотипа о том, будто люди бегут в монастырь от огорчения – например, после несчастной любви – и скрываются от злого мира в монашеской келье, как в бункере. Этот стереотип разбивают своим примером тысячи современных монахов. Они и вправду ушли от мира – но в другом смысле. В каком – по-своему отвечает основатель отшельнического монашества преподобный Антоний Великий.

«Убежать от мира» он попытался еще на рубеже III–IV веков. Житель современного мегаполиса наверняка ясно представляет, почему человеку хочется укрыться от бешеного ритма цивилизации сегодня – от звонков мобильных телефонов, новостных поводов, лавин ненужной информации из соцсетей… Но от чего было «убегать» жителю Египта первых веков христианства? Ответить «не от чего» – значит признать бессмысленным поступок святого, которого Церковь называет Великим. А ответить положительно – не получится. И в этом, пожалуй, исчерпывающий ответ. Потому что правильней было бы спросить не «от чего убегать?», а «ради чего?».

Ради жизни во Христе, если коротко. По нынешним временам это может показаться общими словами. Потому что сегодня само понятие «православный христианин» применимо и к тому, кто каждую неделю исповедуется, и к тому, кто в первый и последний раз заходил в храм в детстве, когда крестили… Это не хорошо и не плохо, это факт – такова эпоха. Но эпоха святого Антония была другой. Только представьте: IV век, Христос ходил по земле «всего лишь» двести пятьдесят – триста лет назад. Те, кто все это время принимал христианство, были необычайно мотивированы, горели верой, принимали ее, несмотря на чудовищные гонения, которые – это было совершенно ясно – их неминуемо ждали. Для тех, кто крестился, вера была всем. Едва ли кто-нибудь решился креститься из любопытства, за компанию или по настоянию девушки. Такой подход не мог сложиться в тех культурных условиях. Людей, которые массово размышляли бы в таких категориях, просто не существовало.

И вдруг они стали появляться. Это не значит, что такие люди приходили к христианству неискренне. Просто культурные условия изменились. В 313 году римский император Константин издал Миланский эдикт, запрещающий гонения. Христианство стало разрешенной религией. И те, кто раньше боялся креститься, вероятно, осмелели. А те, кто даже не думал, открыли для себя новую веру. Постепенно христиан в мире становилось все больше и больше. Само по себе это не могло не радовать. Но у подобных процессов всегда есть одна – чисто социологическая – особенность: чем больше количество, тем ниже средние показатели. Христианство проникало в массовый быт – и неизбежно упрощалось, в чем-то теряя остроту и нерв. Общий духовно-нравственный уровень христиан неминуемо снижался – не радикально, конечно же, но ощутимо для тех, кто готов был вере во Христа посвятить всего себя без остатка. На общем фоне их было – как и сейчас – немного. Они искали новые формы жизни по-христиански, где острота веры не затухала бы, а, наоборот, расцветала. Им требовалось уединение – и они уходили в пустыню. Так в истории христианства появилось монашество. Монахи не убегали от мира, как если бы он их чем-то обидел; они убегали, чтобы построить свой собственный мир, где главным и единственным был бы Христос. Этот мир оказывался совсем иным. И человек в нем становился тоже иным – иноком, как позже на Руси станут называть православных монахов.

Святой Антоний считается основоположником одной из форм монашества – отшельничества. Как повествует житие, однажды на богослужении его, еще довольно молодого человека, вдруг по-настоящему «зацепили» евангельские слова Христа: Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною (Мф. 19: 21). Он поступил ровно так, как велел Спаситель. Продал вполне успешный «бизнес» – огромную финиковую плантацию, вырученные деньги раздал нищим, а сам удалился в пустыню, где всю жизнь молился в пещере. Постепенно вокруг него стал образовываться кружок учеников – многие были восхищены его подвигом. А главное, они действительно видели пример, как всего себя посвятить Христу.

И в этом кроется еще один очень важный момент, связанный с подвигом святого Антония. Христиане уходили в пустыню и до него. Но то были в основном монахи-одиночки – и они могли оказаться в изоляции не только от мира, но и в каком-то смысле от Церкви. А в такой ситуации бывает легко впасть в искушение, противопоставить себя Церкви: мол, только здесь, в пустыне, можно быть христианином, а попытки людей в миру – тщетны. Но ученики святого Антония – благодаря учителю – мыслили иначе: они жили отдельно друг от друга, но общий духовный наставник их объединял и не давал отколоться от Церкви как большой христианской семьи. Опыт святого Антония подчеркивает, что в этой семье нет табели о рангах. Простые миряне не меньше угодны Богу, чем монахи. Монахи – не меньше, чем епископы. Епископы – не меньше, чем простые миряне… Это разные пути и возможности жизни во Христе, Который для всех вчера, сегодня и во веки Тот же (Евр. 13: 8).

* * *

Говорят, это произошло с преподобным Антонием. Его спросили:

– Как бы вы поступили, если бы увидели, что монах заснул во время общей молитвы?

– Мы различаем грех и грешника, пусть брат не прав, ему все равно нужна наша любовь. Поэтому я бы подошел и тихонько покрыл его голову, чтобы ему лучше спалось.