Текст книги "Александр I = старец Фёдор Кузьмич?"

Оставляя в 1857 году навсегда селение Зерцалы, Федор Кузьмич перенес из своей кельи в часовню образ Печерской Божией Матери и Евангелие. В день отъезда пригласил несколько крестьян в часовню и, по окончании молебна, поставил в эту часовню раскрашенный разноцветными красками вензель, изображавший букву А, с короною над нею и летящим голубком вместо перечерка.

«Храните этот вензель пуще своего глаза», – сказал он при этом зерцаловским крестьянам. И буква эта до сих пор хранится в часовне, помещаясь за поставленным Федором Кузьмичом образом Печерской Божией Матери.

Во все время пребывания Федора Кузьмича на пасеке Латышева в 1848–1851 годах народ целыми толпами осаждал его со всевозможными просьбами. У одного заболеет корова, у другого пропала лошадь, у третьего приключилось еще какое-нибудь несчастие – и старец с большой охотой наделял каждого своими советами.

Заметив, что слухи о нем распространяются все далее и далее, привлекая несметные полчища всякого люда, иногда даже из простого любопытства посмотреть на удивительного старца, Федор Кузьмич однажды, не сказавши никому, кроме Латышева, скрылся в тайгу и, побродивши в ней несколько времени, выбрал себе около деревни Коробейники, находящейся верстах в десяти от Краснореченска к северу, в самой тайге, удобное местечко и попросил Латышева перевести туда свою келью.

Мало-помалу народ узнал, однако, новое местопребывание своего любимого старца и снова начал осаждать его разными просьбами. Не находя, очевидно, никакого другого исхода и требуя соответствующего летам своим покоя, Федор Кузьмич стал чаще запирать свою келью и впускать в нее только некоторых, большинству же стал или вовсе отказывать в приеме, или принимал и разговаривал с посетителями на улице; в этот период времени он иногда по целым дням просиживал в своей келье и совершенно уже не показывался посетителям.

Проживши около Коробейников три года (1851–1854 гг.), он снова переехал на Красную речку, причем Латышев устроил ему в стороне от дороги, в самой горе, над обрывом, в густом кустарнике, новую келейку. Эта келейка была последней его хижиной в этой местности. Здесь он продолжал вести такую же затворническую жизнь и только реже стал посещать соседние деревни. Очевидно, расшатанное здоровье его не позволяло ему уже совершать далеких прогулок и отнимало возможность работать физически.

Окруженный истинными почитателями, старец, по-видимому, тяготился приобретенной им популярностью и всячески старался укрываться от новых посетителей. Особенным расположением его пользовались только немногие. Из крестьян он любил бывшего своего хозяина в Зерцалах Ивана Иванова, казака Семена Николаева Сидорова, крестьянина деревни Коробейники Ивана Яковлева Коробейникова, жену его Феклу Степанову и в особенности маленькую дочь их Феоктисту, затем Ивана Гаврилова Латышева, сына его Архипа, крестьянина Ачинского округа деревни Мазули Ивана Федотова Ерлыкова, дочь его Марью Иванову и маленького сына, которого, между прочим, выучил в три месяца грамоте. Из более или менее высокопоставленных лиц в это время лучшим его другом был преосвященный Афанасий Иркутский, неоднократно заезжавший к нему из Иркутска, останавливавшийся иногда в его келье по нескольку дней сряду, и затем протоиерей отец Петр, как сказано выше, духовник его.

Лучшим, однако, другом его, или, лучше сказать, единственным человеком, которого он окружал особой отеческой заботливостью, обращаясь с ним, как с родным детищем, была одна молодая девушка, дочь бедного краснореченского крестьянина Александра Никифоровна, известная впоследствии всему Томску под именем «майорши» Федоровой.

Александра Никифоровна родилась в 1827 году в селе Краснореченском и, рано лишившись родителей, попала под покровительство местного священника отца Поликарпа. Находясь постоянно при церкви, она скоро стала очень религиозной, а природный ум, мягкое сердце и необыкновенная отзывчивость с самых ранних лет требовали всецело отдаться служению на пользу ближнего.

Ей было около двенадцати лет, когда она в первый раз увидела необыкновенного старца Федора Кузьмича. Толки о его строгой подвижнической жизни, чудодейственной силе, величественная фигура, общее к нему уважение как-то невольно заставляли ее смотреть на него как на нечто высокое, таинственное и недосягаемое.

Мало-помалу чувство это перешло в слепое, бессознательное почитание, и детское любопытство возбудило желание поближе познакомиться с ним. Нередко видала она Федора Кузьмича работавшим в огороде вместе с крестьянскими девушками или окруженного толпой крестьян, внимательно слушавших его поучительные беседы, и каждый раз непреодолимая сила влекла ее к нему поближе, ей хотелось послушать этого доброго старика, сделать ему какое-нибудь удовольствие или просто поболтать и приласкаться к нему, но братья не пускали ее, говоря: «Нечего тебе беспокоить его, он с тобой и говорить не станет».

Проходя как-то из лесу с корзиночкой брусники мимо соседнего огорода, увидала она в нескольких шагах от себя копающего картофель старца и не утерпела; быстро перепрыгнув через заплот, она подбежала к нему и, как она рассказывала, с каким-то затаенным сердечным трепетом протянула свою корзиночку со словами: «Не хочешь ли, дедушка, ягодок?»

Старичок тотчас поднял голову, подошел к смелой девочке, и в добрых глазах показались слезы умиления, он наклонился к ней, взял обеими руками ее головку и поцеловал в лобик.

– Спасибо, миленькая… Разве ты не боишься подходить ко мне, ведь тебя за это бранить будут…

– Пускай бранят, дедушка, я вас полюбила, ягодок принесла, я давно хотела убежать к вам, да все боялась, – говорила, ласкаясь к нему, девочка.

Старик опять поцеловал ее в лобик, приласкал ее и велел приходить к жившим на заводе двум сосланным старушкам Анне и Марфе, у которых он бывал довольно часто.

С этих пор Александра Никифоровна безотчетно отдалась доброму старичку и сделалась его первой любимицей. Целые дни проводила она у него, исполняя его поручения, сопровождала его во время прогулок, чинила его платье, а впоследствии, когда старец несколько лет жил в Зерцалах, навещала его и там почти ежедневно, ночуя около его кельи, и всевозможными способами оказывала ему свое расположение.

Рассказы о жизни в России, о святых местах, монастырях, великих подвижниках и богатствах лавр совершенно вскружили голову молодой девушке. Федор Кузьмич знал решительно все монастыри и лавры и рассказывал о них с такими подробностями и так увлекательно, что Александра Никифоровна во что бы то ни стало порешила в своем уме отправиться странствовать по России. Родные братья ни за что не хотели отпускать ее из родной семьи и, чтобы изменить ее намерение, стали подыскивать ей подходящую партию. Настроенная на религиозный лад, она наотрез отказалась от мысли о замужестве.

Федор Кузьмич оказал ей в этом отношении немалую поддержку: «Погоди, – говорил он ей, – успеешь еще выйти замуж, тебе не годятся эти женихи, ты непременно выйдешь замуж за какого-нибудь офицера».

Девушка, привыкшая беспрекословно повиноваться своему покровителю, еще более утвердилась в своих намерениях и, воодушевляемая рассказами старца, однажды категорически заявила о своем неизменном желании отправиться по святым местам на богомолье; тогда ей было уже более двадцати лет от роду.

Федор Кузьмич составил ей подробный план путешествия, он отметил монастыри, в которых она должна побывать во время своего странствования, указал на лиц, гостеприимно принимающих странников, наделил всевозможными советами и в 1849 году благословил свою любимицу на дальнее странствование…

– Как бы мне увидать в России царя? – спрашивала Александра Никифоровна старца Федора Кузьмича, собираясь в дорогу и расспрашивая его о разных высокопоставленных лицах.

– А разве тебе хочется видеть царя?

– Как же, батюшка, не хочется, все говорят, царь, царь, а какой он из себя, и не знаешь.

– Погоди, – задумчиво заметил ей на это старец, – может быть, и не одного царя на своем веку увидать придется, Бог даст, и разговаривать еще с ним будешь и увидишь тогда, какие цари бывают.

Много пришлось Александре Никифоровне испытать разных передряг и дорожных приключений, прежде чем она добралась, наконец, до Почаевского монастыря, где, по указанию Федора Кузьмича, должна была встретить какую-то «добрую и гостеприимную графиню».

Расспросив кое-кого из местных жителей, бойкая девушка очень скоро отыскала эту графиню и, заинтересовав ее своим грандиозным странствованием в такие молодые лета, расположила к себе добрую женщину. Графиня эта, как оказалось впоследствии, была жена известного в свое время богомольца графа Дмитрия Ерофеевича Остен-Сакена.

Проживши несколько дней в Почаевском монастыре, Александра Никифоровна вместе с графинею Остен-Сакен отправилась в Кременчуг, где Остен-Сакен жил в это время со своим семейством и лечился от полученной им в Венгрии раны. Граф и его семейство с большим радушием приняли молодую странницу и с любопытством расспрашивали ее о сибирской жизни, и вскоре она приобрела себе в этом доме общую любовь, и гостеприимные хозяева уговорили ее погостить у них несколько месяцев. Сибирскую гостью угощали чем могли, и общество, собиравшееся у графа, забавлялось ее бесхитростными повествованиями.

В это время, то есть осенью 1849 года, в Кременчуг прибыл император Николай Павлович и остановился в доме графа Остен-Сакена. Целые сутки Александра Никифоровна провела под одной кровлей с самим царем при самом добродушном его к ней отношении. Государь, очевидно, заинтересовался молодою богомолкою и возможностью познакомиться, благодаря ее еще детской наивности, с жизненной обстановкой крестьян далекого уголка своего государства и закидывал ее всякого рода вопросами: «И сколько у нас поп за свадьбы берет, и как себя девушки ведут, – рассказывала Александра Никифоровна, – и чем народ занимается, и что ест, и много о чем расспрашивал, и все я ему спроста-то порассказывала, а они (то есть государь и граф) слушают да смеются». – «Вот, – говорит государь Остен-Сакену, – какая у тебя смелая гостья-то приехала». – «А чего же мне бояться, со мной Бог да святыми молитвами великий старец Федор Кузьмич, а вы все такие добрые, ишь как меня угощаете». Граф только улыбнулся, а Николай Павлович как бы насупился.

Уезжая, Николай Павлович приказал Сакену дать Александре Никифоровне записку-пропуск, сказав ей: «Если ты будешь в Петербурге, заходи во дворец, покажи ту записку – и нигде не задержат, рассказала бы мне о своих странствованиях; если тебе в чем будет нужда, обратись ко мне, я тебя не забуду!» (Записку она от Сакена получила, но в ней надобности не имела.)

Прожив около трех месяцев в доме графа Остен-Сакена и посетив затем некоторые соседние монастыри, Александра Никифоровна, в 1852 году, воротилась на родину. Со слезами на глазах рассказывает она свое свидание с ожидавшим ее с нетерпением старцем. «Долго обнимал меня Федор Кузьмич, прежде чем приступил ко мне с расспросами о моих странствованиях, и все-то я рассказала ему, где была, что видела и с кем разговаривала: слушал он меня со вниманием, обо всем расспрашивал подробно, а потом сильно задумался. Смотрела, смотрела я на него, рассказывает дальше Александра Никифоровна, – да и говорю ему спроста: «Батюшка, Федор Кузьмич! Как вы на императора Александра Павловича похожи!» Как я только это сказала, он весь в лице изменился, поднялся с места, брови нахмурились, да строго так на меня: «А ты почем знаешь? Кто это тебя научил так сказать мне?» Я и испугалась. «Никто, говорю, батюшка, – это я так, спроста сказала, я видела во весь рост портрет императора Александра Павловича у графа Остен-Сакена, мне и пришло на мысль, что вы на него похожи, и так же руку держите, как он!» Ничего не сказал ей на это старец, повернулся только и вышел в другую комнатку и, как она увидела, обтер рукавом своей рубашки полившиеся из глаз его слезы.

Далее история Александры Никифоровны принимает уже совершенно сказочный характер, напоминая собой сверхъестественные приключения героев «Тысячи и одной ночи». Тем не менее достоверность дальнейших событий вполне подтверждается неопровержимыми фактами и заставляет только удивляться. Около пяти лет прожила Александра Никифоровна возле старца, продолжая по-прежнему окружать его нежной и бескорыстной заботой. В свою очередь, и старец отдавал ей предпочтение перед всеми другими девушками, следя за ней, как за родной дочерью, и руководил всеми ее поступками. Это было нечто вроде идеальной любви убеленного сединами старца к молодой и цветущей, не запятнанной людскими дрязгами, девушке.

– Погоди, успеешь еще выйти замуж, – говорил он ей неоднократно, когда она сообщала ему о беспрестанно повторяющихся предложениях со стороны молодежи той деревни, где она жила. – За твою доброту Бог не оставит тебя и царь позаботится наградить тебя за твое обо мне попечение.

То же самое говорил он и братьям Александры Никифоровны: «Не трогайте ее, она не останется на вашей шее и не будет нуждаться в вашем хлебе, сам царь наградит ее своей казною».

В конце 1857 года Федор Кузьмич снова вызывает в ней желание отправиться на богомолье в Россию, снова указывает ей на места, где она может ожидать для себя особого гостеприимства и помощи, и в особенности упирает на то, чтобы она побывала в Киево-Печерской лавре.

«Есть там, – говорил он ей, – так называемые пещеры, и живет в этих пещерах великий подвижник Парфений (умер в 1864 году) и еще один старец Афанасий; живут они: один в дальних, а другой в ближних пещерах, отыщи их ты непременно, попроси их помолиться за тебя, расскажи им о житье своем. В особенности не забудь побывать у Парфения. Если он спросит тебя, зачем ты пришла к нему, скажи, что просить его благословения, ходила по святым местам и пришла из Красной Речки; что бы ни спрашивал тебя, говори ему чистую правду, потому что великий это подвижник и угодник Божий. А что, Сашенька, ты меня не боишься?»

«Что же мне вас бояться-то, Федор Кузьмич, ведь вы ласковы ко мне всегда были, да и других-то никого не обижаете!»

«Это только теперь я с тобой такой ласковый, а когда я был великим разбойником, то ты, наверное, испугалась бы меня!»

В тот раз много говорил о Петербурге, царе и войнах, которые так губят безвинный народ!

И в этом путешествии все, на кого указывал ей Федор Кузьмич, принимали ее с особенным гостеприимством, указывали дальнейший путь и ограждали от различных случайностей. В Петербурге через генерала (фамилию его она забыла) ей пришлось проехаться в Валаам на одном пароходе с ныне покойной императрицей Марией Александровной, которая, узнав от своих фрейлин о том, что на пароходе находится молодая сибирячка, пригласила ее к себе и долго разговаривала о Сибири.

Наконец после долгих странствований добралась она и до Киева. Отстояв утреню и вечерню в лавре, отправилась она в скит и отыскала старца Парфения. Схимник встретил ее очень сурово, но узнав, откуда она, обласкал и благословил ее.

– Зачем тебе мое благословение, – заметил он ей, – когда у вас на Красной Речке есть великий подвижник и угодник Божий! Он будет столпом от земли до неба!

После этих слов отец Парфений долго расспрашивал ее об ее странствованиях, намерениях и жизни в Сибири, а затем спросил, долго ли она думает оставаться в Киеве? Получив ответ, что желание ее заключается в том, чтобы поскорее добраться до родины, он сказал ей: «Нечего тебе делать в Сибири, оставайся здесь, поговей у меня, а когда причастишься Святых Тайн, я скажу тебе, куда отправиться».

Исполнив его приказание, Александра Никифоровна пришла к нему за советом.

– Если кто-нибудь будет звать тебя в Почаев, то поезжай туда, – сказал отец Парфений, – и приходи ко мне, я благословлю тебя.

– Но ведь я уже была там, – заметила Александра Никифоровна.

– Все равно, поезжай!

Грустно и страшно сделалось Александре Никифоровне, однако, она не решилась ослушаться. На другой день долго и горячо молилась она за обедней, слезы так и лились из глаз ее. Народ уже выходил из церкви, когда она встала с колен и оставила свою молитву. Смотрит – в нескольких шагах от нее стоит какой-то пожилой офицер и пристально на нее смотрит. Александре Никифоровне стало неловко.

Вдруг офицер обращается к ней и спрашивает:

– О чем вы так горько плакали?

– Не знаю, куда идти, – отвечала она ему, – хочется воротиться домой, а старец Парфений советует отправиться в Почаев!

– Поедемте вместе в Почаев, я тоже туда еду, а теперь пойдемте ко мне чай кушать.

– А вы семейные? – спрашивает она в замешательстве.

– Да, у меня большое семейство, – говорит офицер, заметив ее замешательство, – не бойтесь, у меня останавливаются разные странницы, меня здесь все знают: я майор Федоров.

Войдя в дом майора, она тотчас увидела все его семейство, это была целая толпа разных странниц и странников. Вся квартира представляла нечто вроде странноприимного дома. Здесь находили приют и даровое угощение многие богомольцы, и Александра Никифоровна почувствовала себя сразу, как у себя дома. Майор Федоров провел ее в свои комнаты и позаботился покормить ее как можно лучше. Дня через два майор собрался ехать в Почаев. Александру Никифоровну очень беспокоила мысль, что она не имеет паспорта, потому что старому срок давно уже истек, родные ее, требуя домой, не высылали нарочно нового, а потому она и объяснила все это благодетелю своему.

– Я ваш паспорт, – ответил ей майор. – Со мной можете быть совершенно спокойны, вас никто не обидит. Поедемте!

По прибытии в Почаев, по совету майора, Александра Никифоровна остановилась у двух старушек, ему знакомых. На другой день, после обедни, приходит какой-то монах и просит Александру Никифоровну пожаловать к преосвященному Исидору (тогдашнему экзарху Грузии, приезжавшему в Почаев и жившему там по нескольку недель).

«Зачем я к нему пойду, ведь преосвященный меня не знает, не обман ли это какой?» – а потому и отказалась от приглашения.

Через несколько минут монах вернулся и повторил просьбу преосвященного, тогда, скрепя сердце и недоумевая, отправилась Александра Никифоровна к нему.

Преосвященный тотчас же принял ее очень радушно, усадил за стол, велел подать кофе и закидал ее разными вопросами.

– Как это вы не боитесь, – сказал он ей между прочим, – в таких летах (ей было тогда тридцать два года) пускаться в такое дальнее странствование? Мой совет: выходите-ка вы лучше замуж, а я вам отыщу жениха хорошего.

Нечего и говорить, как поразило такое предложение со стороны почтенного архиерея набожную странницу.

Преосвященный позвонил и велел пригласить дожидавшегося у него в кабинете майора Федорова:

– Вот, – сказал преосвященный, – вы очень понравились майору Федору Ивановичу, и он непременно хочет просить руки вашей. Мой отеческий совет – не отказывайтесь.

Преосвященный Исидор от себя вытребовал из Красной Речки ее метрику, и Александра Никифоровна вышла замуж за майора Федора Ивановича Федорова.

Проживши в Киеве с мужем, уже вышедшим в отставку, пять лет, она овдовела и воротилась на родину, но уже не застала в живых старца Федора Кузьмича; он в ее отсутствие переехал на житье в город Томск, к купцу Хромову, сначала в дом, а потом во вновь выстроенную для него келью. Тело старца похоронено при Алексеевском мужском монастыре, куда она почти ежедневно приходила после церковной службы, на его могилу.

В последние годы пребывания Федора Кузьмича на Красной Речке приехала погостить к каким-то своим знакомым из Красноярска очень богатая женщина, жена генерала Картухова, очень богомольная и набожная. Увидя старца и побеседовав с ним, она совершенно очаровалась его речами и во все пребывание свое в Краснореченске не упускала ни одного случая побеседовать и чем-нибудь порадовать старца. Уезжая, она предложила ему переехать в Красноярск, обещая окружить лучшими удобствами, чем он пользуется, и снабдить всем необходимым. Однако Федор Кузьмич наотрез отказался от каких бы то ни было вспомоществований и принял от нее только черный халатик из грубой материи, так как его халат давно износился до негодности, и носил этот халат до самой своей смерти.

Сильное впечатление произвел старец на красноярского священника Рачкова, который сразу, после первого разговора с ним, признал его за великого Божьего угодника, обладавшего необыкновенными познаниями, и на иеромонаха Израиля, прибывшего из Афона за сбором подаяний, который вышел от Федора Кузьмича с рыданиями, рассказывая потом, что, несмотря на его далекие и многолетние странствования, такого великого человека ему приходится видеть в первый раз в жизни. В тот год, когда Александра Никифоровна отправилась второй раз в Россию на богомолье (1852 г.), старец Федор Кузьмич жил в Краснореченске.

К нему однажды приехал томский купец Семен Феофанович Хромов, наслышавшись от отца Парфения Афонского, который после был гуслицким игуменом. Подходя к келье, он произнес громко обыкновенную молитву, какая принята между монашествующими лицами. Дверь была не заперта. Федор Кузьмич спросил Хромова, откуда едет. Тот ответил ему, что едет по делам золотопромышленности.

– Охота тебе заниматься этим промыслом? И без него Бог питает тебя. – И затем старец делал ему наставления, как следует жить всякому христианину, не заботиться о насущном хлебе, а более думать о будущей жизни: – И пока владеешь приисками, то не обирал бы рабочих.

Хромову очень полюбился Федор Кузьмич, а потому он всякий раз, когда бывал в той местности, то считал своей священной обязанностью повидать такого благочестивого старца и послушать его поучений. Неотвязчивая мысль засела в его голове: уговорить старца переселиться к нему на постоянное жительство. С этой мыслью он не расставался, поведал своей жене, и порешили выстроить на своей заимке, что в четырех верстах от города Томска, отдельную келию, где бы отцу Федору было покойно и уютно. Радостный для него день настал, старец Федор Кузьмич согласился и приехал к нему 31 октября 1858 года.

В 1859 году старец Федор Кузьмич заболел довольно серьезно, тогда Хромов обратился к нему с вопросом – не откроет ли он ему, кто он?

«Нет, это не может быть открыто никогда, об этом меня просили преосвященный Иннокентий и Афанасий, и я им то же сказал, что говорю тебе, панок».

Иногда, по словам того же Хромова, старец пускался в откровенности больше, например, однажды сказал: «Когда в России, особенно в высшем кругу, распространялась масонская ложа, то император Александр созвал собрание во дворце из высших гражданских и духовных лиц, и почти все они пожелали участвовать в этой ложе. Вошел архимандрит Фотий и сказал только: «Да заградятся уста нечестивых». От этих слов все собрание не могло и слова вымолвить, так и разошлись, а секта рушилась. Да, Фотий был муж благодатный!» Хромов придает значение, между прочим, таким словам Федора Кузьмича: «Да, любезный, царская служба не без нужды». «Романовых дом крепко укоренился, и глубок корень его, милостью Божьею, – повторял он, – глубоко корень его сидит!»

Федор Кузьмич часто в праздники ходил в семинарскую домовую церковь и всегда становился у печи на одном месте, а когда стал замечать, что на него обращается большое внимание, то и вовсе перестал ходить в церковь.

Покойный архимандрит томского мужского монастыря Виктор во время сорокалетнего управления этим монастырем хорошо знал старца Федора Кузьмича и не разделял мнения большинства томского духовенства, что он будто бы не ходил на исповедь, напротив, ему было известно, что духовником его был священник Воскресенской церкви Николай Созунов. На хромовскую заимку приезжал и бывший иркутский иеромонах Герман, который также перед своей кончиной говорил, что у него на духу бывал старец Федор Кузьмич, о котором отзывался как о великом подвижнике и будто бы знает, кто он.

20 января 1864 года Хромов пришел к старцу Федору Кузьмичу проведать его, так как видно было, что он страдает. В то время старец жил в келье, нарочно для него выстроенной около дома Хромова. Видя, что жизнь Федора Кузьмича угасает, Хромов просил благословить его. «Господь тебя благословит и меня благословит». Жена Хромова сказала старцу: «Объяви хотя имя своего ангела», – и на это он сказал: «Это Бог знает».

«Батюшка, в случае вашей кончины не надеть ли на вас этот черненький халатик?» – спросил Хромов. Федор Кузьмич сказал: «Я не монах», а, обратившись к Хромову, добавил: «Панок, меня не величь». Из этих слов Хромов понял, что старец желал не пышного одеяния, а скромных похорон. В продолжение дня Хромов несколько раз входил проведывать угасающего старца, и видно было, что Федор Кузьмич уже боролся со смертью: то ляжет на один бок, то привстанет, то опять поворотится на другой бок, осенит себя крестным знамением. Много приходило разного люда в келью старца, чтобы попросить у него для себя благословления и видеть конец его жизни. После восьми часов вечера, когда все посторонние люди ушли, старец, обращаясь к Хромову и показывая ему маленький мешочек, висевший на стене, сказал: «В нем моя тайна».

Потом он попросил себя поднять, посидел немного, опять положили его на левый бок, немного полежал, вдруг сам поворотился на спину, три раза вздохнул редко, а четвертый тихо – и предал Богу душу в 8 ³/₄ часов пополудни того же дня 20 января 1864 года.

Федор Кузьмич похоронен на кладбище Томского Богородице-Алексеевскою мужского монастыря. Могила его обнесена деревянной решеткой, выкрашенной белой краскою, по углам посажены четыре кедровых дерева, а внутри ограды крест, тоже деревянный, выкрашенный белой краской, и на нем надпись: «Здесь погребено тело Великого Благословенного старца Федора Кузьмича, скончавшегося 20 января 1864 года».

По приказанию бывшего начальника Томской губернии Мерцалова надпись черной краской «Великого Благословенного» приказано было закрасить белой краской, но от времени белая краска слиняла, и теперь закрашенное явственно можно прочесть, как было написано прежде.

Старец Федор Кузьмич умер и никому из знавших его не открыл, кто он.

После смерти старца найден в его мешочке, про который он сказал «в нем моя тайна», – снимок, как полагают, ключ к его переписке с другим лицом.

«Погребен старец на северо-восточной стороне, в трех саженях от алтаря монастырской церкви, – сообщает епископ Петр. – Вот еще чудо, о котором нельзя умолчать! Мы сочли нужным приготовить кушанья и напитки для поминального обеда на тридцать человек, – так и приготовили, а обедало около восьмидесяти человек, и всего для всех было достаточно, даже остатков кушанья и напитков было довольно». Свою записку епископ Петр закончил следующим характерным замечанием: «Старица Домна Карповна, Христа ради юродивая, бывши в доме Хромова в августе 1871 года, говорила ему: «Мало ли, что народ говорит, нельзя всему верить. Вот, говорили про старца, который жил у вас, что он раскольник и другой веры. Но я знаю, что он святой! Когда он жил в келье вашего сада, я была очень больна; пришедши в ваш сад, осталась на ночь в саду для того, чтобы пойти к старцу и получить от него исцеление. Стала стучать в дверь, старец отворил, и как только я вступила на порог, он исцелил меня совершенно от болезни. Святой был старичок». Надобно заметить, что Домна Карповна и сама была святая и имела дар прозрения; скончалась она 15 октября 1872 года, погребена в женском Томском монастыре. Хромов в своих записках записал много случаев, когда он и другие ощущали в келье старца, при жизни и по смерти его, необыкновенное благоухание, видели свет в келье и слышали пение. Было много случаев, когда, по молитвам старца, Хромов и другие знакомые его исцелялись от тяжелых и опасных болезней, в которых врачи не могли помочь больным».

Среди лиц, занимавшихся вопросом об удивительном старце Кузьмиче, мы находим и князя Голицына, записавшего народную легенду о сибирском отшельнике и объясняющего появление ее тем обстоятельством, что последний имел большое сходство с императором Александром I. Между прочим, он пишет: «В 1860-х годах один приятель мой, которого я навестил, показал мне небольшую фотографическую карточку, говоря: «Посмотрите, не найдете ли сходство с кем-нибудь, вам известным?» Смотрю и вижу: великого роста и благолепного вида старец, с обнаженной от волос головой, в белой крестьянской рубахе, подпоясанный, с обнаженными ногами, стоящий среди крестьянской хижины. Лицо – прекрасное, кроткое, величественное; никакого сходства ни с кем припомнить не могу. Наконец приятель мой спрашивает меня: «Не находите ли сходство… с покойным императором Александром Павловичем?» Я крайне удивился – начал пристальнее всматриваться и точно: стал понемногу находить некоторое сходство и в чертах лица, и в росте; но я недоумевал, что значили эти борода, одежда, хижина? Тогда приятель рассказал следующее.

«Карточку эту дал мне, предложив те же вопросы, что и я вам, один приятель мой, долго живший в Сибири и недавно приехавший оттуда. Он рассказал мне при этом, что по общему в Сибири, в то время, народному поверью, после смерти императора Александра Павловича в одном глухом месте Западной Сибири водворился неизвестный отшельник и затворник или – как народ наш называет – блаженный. В лесу, вдали от человеческого жилища, в совершенном затворничестве, в малой хижине, жил он в безвестности. Вскоре в народе стала более и более распространяться молва о «блаженном» затворнике и привлекать к нему народ. Затворник, однако, не впускал к себе никого, за исключением весьма редких случаев, и то немногих – тяжко страдавших телесными или душевными недугами; при этом затворник впускал по одиночке прибегавших к нему, иного – в небольшие сени, а иного – и в свою убогую келью. И тогда всякого сразу поражала какая-то необыкновенная величавость во всей наружности затворника, в благолепных чертах лица, и в кротких глазах, и в обаятельном звуке голоса, и в чудных речах и во всех приемах и движениях… Все это производило на посетителей такое впечатление, что все невольно преклоняли перед затворником колени и кланялись ему в землю.

По говору народному, затворник имел какой-то особенный дар утолять страдания, не только телесные, но и душевные, или словесным наставлением и указанием способа исцеления, или же прозорливым предсказанием.

В числе стремившихся посетить его случилось быть одному по следующему случаю, как гласила народная молва. В той же местности жили двое бывших придворных служителей: один из них опасно заболел и, не имея возможности самому отправиться к затворнику, упросил своего товарища посетить его и испросить у него помощи или указать средства к исцелению больного. Товарищ его, при помощи одного человека, имевшего доступ к затворнику, был принят последним в его келье, провожатый же остался в сенях.