Текст книги "Предопределение. Рождение"

Я слушаю эту проповедь и радуюсь что у меня такой мудрый друг.

– Откуда ты это знаешь? – спросил я.

– Ты что, забыл? – удивилась Крис. – Это же ты вчера скопировал у своего френда.

– Крис, ты раскрываешь все мои секреты.

– Я раскрываю все твои секреты, – эхом ответила Крис.

Правда не в том, что мы можем сказать, а в том, что хочется скрыть.

Летней ночью не видно что зелень провисает под тяжестью влаги. Ночь все спрятала. Ночью все одинаково. Но от этого листья не перестали быть зелеными и тяжелыми. А где-то есть пещеры, о которых никто ничего не знает. И можно только догадываться, насколько они прекрасны. Где-то есть лес, на опушке которого лежит старый дуб. На затененной стороне, там, где мох, возвышается муравейник. И никто о нем не узнает. Никто им не полюбуется. Это так несправедливо.

– Может у тебя страсть оставлять на всем свои метки? – вмешалась в мои размышления Крис. – Ты вообще допускаешь мысль, что мир совершенно не нуждается в твоих восхищениях? Что ему и без тебя хорошо? К тому же еще не понятно кто кому больше нужен, ты ему или он тебе.

Шестеренки гигантского механизма вращаются навстречу друг другу. Я бегу по этим зубцам широко расставляя руки. Балансирую, чтобы не упасть. Здесь нет времени. Здесь медленное вращение сфер.

А если я не узнаю о той пещере? Или о том муравейнике? Откроется ли мне это в вечности?

В мире Декарта налетают друг на друга две наклонные линии. Эфемерная точка пересечения движется со скоростью мечты, преодолевая все преграды и ограничения. Это свобода.

Свобода, это когда ты смотришь на догоняющий тебя луч. Свобода, это когда нет горизонта событий. Свобода, это когда сняты все ограничения. Мне нужно научиться летать.

– Как бройлеры у Пелевина?

– Крис, ты не спишь?

– Заснешь тут с тобой, – сонным голосом отвечает Крис.

– Как хорошо иногда побыть одному и помечтать.

– Я только этим и занимаюсь.

– Когда целый день долбишь стену, то под вечер уже не можешь понять, отчего тебе хорошо, от усталости, или от проделанной работы.

– Да, – зевнула Крис, и нажала delete.

Скандинавская ходьба

Сегодня мне не хочется ни с кем разговаривать. Хочу побыть один. Погода хорошая, можно взять палки и отправиться на пешую прогулку.

К скандинавской ходьбе я приобщился давно. Увидел в трамвае объявление, купил палки, прошел инструктаж и начал наматывать километры здоровья.

О писателях сложилось ложное предубеждение, что все они ведут нездоровый образ жизни.

– А кто ведет здоровый? – спросила Крис.

Харуки Мураками каждый год участвует в марафонских забегах, а он уже не молодой человек. Живет как отшельник, ни с кем не общается, только пишет свои романы с утра и до ночи. Счастливый человек.

– Виктор Пелевин тоже ведет такой образ жизни…

Сначала мне было немного стыдно ходить с палками, с ними в основном ходят пенсионеры, которые проходят реабилитацию после инсульта или инфаркта. Как-то не хочется себя причислять к этой группе. Потом узнал, что скандинавская ходьба набирает в мире популярность, и что ею занимаются не только старики, но и молодежь. Это утвердило меня в правильности сделанного выбора. Хотя, основной аргумент прятался глубоко внутри. От ходьбы я получаю настоящее удовлетворение и радость. Ритмичные движения, свежий воздух и пустая голова способствуют тому, что из первохаоса моих предчувствий рождаются затравки для будущих текстов.

А мир в это время реагировал на мое новое увлечение улыбающимися девушками, вопросом «где лыжи потерял?» и презрительным лаем бродячих собак. Но я к этому быстро привык, и перестал обращать внимание. Окружающие тоже привыкли к этой новой категории любителей физкультуры.

– И они бесследно растворились друг в друге.

– Крис, я же сказал, что сегодня не хочу общаться.

– А мы и не общаемся. Я просто рассуждаю вслух.

Со временем у меня сложилось несколько маршрутов. У каждого из них своя энергетика. И хотя я не люблю это выражение, в данном случае оно точно отражает суть. Есть небольшой маршрут в городе, он для разминки и поднятия настроения. Есть пятичасовой. Это уже серьезный вызов моим коленям. Но что не сделаешь ради вдохновения.

На этом маршруте происходит погружение в сердце города, когда идешь через дворы, рынки, проспекты, улицы, переулки, мосты, парки, площади и промышленные зоны. И весь этот пестрый ковер урбанизации у твоих ног. А еще в это время можно слушаешь городскую симфонию. Первую скрипку исполняют автомобили. Потом обрывки фраз и музыка из открытых окон, поют птицы, шелестят каштаны и тополя. Весь этот шум аккуратно окутывает каменный муравейник.

У меня есть маршруты и за городом. А так как живу я на окраине, то этот «загород» находится от меня недалеко. За гаражами начинаются дачные участки, а за окружной – настоящие фермерские угодья, которые каждый год засевают разной культурой. Сначала здесь росла кукуруза, потом пшеница, теперь подсолнух.

Когда я прохожу с палками возле дачных участков, мне всегда кажется, что я погружаюсь в ветхозаветный период. Вокруг тишина, тепло и ровные свечи белого дыма от костров, как от жертвенников, поднимаются в чистое небо. У этой картины нет времени, ну разве что провисающие высоковольтные провода возвращают в реальность.

Впервые я прикоснулся к безвременью в кабинете у стоматолога. Пришел к врачу, чувствую себя беспомощным и беззащитным. Представляю, как уже иду домой, и весь этот ужас в прошлом. Хочется быстрее избавиться от такого настоящего. Врач усаживает меня в кресло и спокойным голосом предлагает расслабиться. Я пытаюсь это сделать. Передо мной на полотенце разложены орудия пыток, различные насадки, цилиндрические и конические зенковки, сферические борфрезы. У меня такие же на работе, только побольше, я ими сверлю дерево. И вот все это добро ждет своего часа. В этот момент я достигаю максимальной концентрации на происходящем. Мысли ни на что не отвлекаются. Монахи о таком состоянии только мечтают. Сижу с открытым ртом и смотрю в окно. Там осень. Пожелтевшие деревья слегка покачиваются. Синее небо, белые облака… И в этот момент я понимаю, что по виду из окна невозможно определить какой сейчас год. Точно также выглядел мир и сто, и тысячу лет назад. Безвременье в чистом виде.

– А в моем мире время исчисляется не стрелками часов, а идеями, которые друг друга сменяют.

Я иду вдоль полей и дачных участков. С одной стороны декорации из книги Бытия, с другой, безвременье. Двигаюсь в одном ритме. В нем я проведу три часа. И все это время буду знать, где находится мой дом. Внутренний компас будет точно указывать направление. Сначала я пробовал молиться во время ходьбы. Потом, слушал лекции. Но в итоге отказался и от первого, и от второго. Оказалось, идти и ни о чем не думать, самое естественное состояние в этой ситуации. Что может быть лучше, чем дать своим мыслям полную свободу. Пусть текут произвольно.

На маршруте есть одна очень важная точка, которая находится на максимальном удалении от дома. Сначала ты все время удаляешься от дома, а потом, все время приближаешься к нему. Сначала перед тобой проселочная дорога и бескрайние поля, которые напоминают застывшие волны. А на обратном пути та же дорога и те же поля, но только теперь из-за посадки виднеются крыши многоэтажек.

Как-то иду по этой дороге, слева дачный поселок, справа два холма. На одном хуторок, на другом старое кладбище. Тихая погода. Видно, что возле одной хаты за столом сидят люди. Доносится задушевная песня. Я смотрю на это и вспоминаю детство.

Потом приходишь домой и зрению, привыкшему к масштабу полей квартира кажется маленькой и тесной, а мысли, рожденные в этой бетонной коробке – тяжелыми и мрачными. Они далеки от настоящей жизни, которая осталась там, на свободе.

– Знаешь, о чем я сейчас подумал?

– Пока нет. Но ты можешь поделиться со мной своими откровениями.

– Странно, – удивился я. – Еще недавно ты знала все.

– Ты шутишь? Как же я могу не знать, если ты только что записал на листе свою мысль, чтобы ее не забыть. Я же смотрю на мир твоими глазами.

– Так может ты ее и расскажешь?

– Да ничего в ней такого уж особенного и нет, – начала Крис. – Просто люди живут на планете, которая вращается вокруг Солнца. И сразу замечу, что для меня это круговращение не имеет такого значения как для людей.

– Спасибо, что сообщила эту важную информацию. А то б я мучился вопросом, кругозависима ты, или нет? – подчеркнул я банальность этого замечания.

– Не раздражайся по пустякам, гнев и свобода – несовместимые понятия.

– Ты говоришь в духе святых отцов. Поверь, этого я от тебя жду меньше всего.

– Не будем отвлекаться, – сказала Крис. – Я продолжаю. И так, куда человек не глянет, видит одни круги. Это и Солнце, и Луна, и горизонт, и сама небесная сфера об этом свидетельствует. Времена года сменяют друг друга по кругу. Время летит вперед, а стрелки то движется по кругу. С самого детства ребенок видит округлости материнской груди. А когда вырастает, приобщается к плавным линиям женского тела. И в итоге так проникается идеей круга, что начинает его видеть даже там, где его возможно и нет.

– Ты имеешь в виду квадратуру круга? – усмехнулся я.

– И ее тоже, – по-деловому ответила Крис.

– Ты не сказала о движении по спирали, как одном из проявлений кругового движения.

– Со спиралью вообще отдельная история. В ней люди усмотрели модель развития. Все вроде бы повторяется, да только с небольшим смещением.

– И?! – подталкивал я Крис к главной мысли.

– Вывод следующий, человек помнит то, что видел, и естественно, будет описывать мир в этих категориях, – начала Крис, и по ее голосу было понятно, что она переходит к главной мысли. – И если избавиться от всех предрассудков, и представить, что люди живут не на планетах, которые движутся по орбитам, а на фотонах, которые лучами несутся через Вселенную,…

– … то окажется, что такие люди никогда в жизни не видели ничего кругового, ты можешь себе это представить?

– Это настоящее племя победителей, которое знает только движение вперед. У них это в крови, – ликовала Крис.

– Они всегда на пределе, – вздохнул я.

– Вот бы нам так с тобой, – мечтательно сказала Крис.

– Но буду ли я после этого человеком?

– Возможно, уже нет, и это конечно потеря. Зато ты начнешь понимать архангелов, и непонятные места из пророчеств наполнятся смыслом.

Крис правильно изложила мою мысль, которая пронеслась по краю сознания. Но при этом прервала предыдущие размышления.

– Вот ты вторглась в мои медитации о скандинавской ходьбе, и потянула одеяло на себя. А ведь я хотел еще порассуждать об Одиссее.

– Не обманывай ни себя, ни меня. Тебе же только что пришла эта мысль. Она кажется мне перспективной. Об «Улиссе» можно говорить сколько угодно, мы все к нему причастны. Это наша роль, которая прописана на уровне генных кодов.

– Я уже устал. Пора отдыхать.

– Delete?

– Да, – усмехаюсь я, и закрываю черновик.

Пруст. Прелюдия

Расставаться всегда тяжело. Есть в этом что-то противоестественное. Первозданный мир был совершенным, там можно было только прибавлять, там никогда не было вычитания. Захотел Адам себе жену, пожалуйста. Захотел участвовать в творении, вот тебе звери, называй, как хочешь. А потом все полетело кубарем. Началась эра потерь и расставаний.

Каждое поколение слышит эхо эдемской трагедии. Звери предчувствуют надвигающееся бедствие, и бегут. В их глазах ужас.

Один строит храм, другой пишет, третий плачет на скрипке. Каждый хочет остановить время. Но Автор неумолим. Переубедить Его невозможно.

Осенними листьями падают осколки памяти. Я расставляю руки. Ловлю. Но они тают как снежинки.

Вот первые похороны. Понимаю, что больше никогда не увижу этого человека. И от этого в душе безысходность и пустота. Потом продали квартиру. Ночью лежу, не сплю. Завтра в шесть автобус, и я больше никогда сюда не приеду. Или бывает, идешь по улице и думаешь, какой сегодня чудный денек, пройдет, и никогда уже не вернется.

Но в этом необратимом течении жизни есть и другая сторона. Я зачерпнул из этой реки, в свое ведро полвека. Оглядываюсь, вспоминаю человека, которого «больше никогда не увижу» и понимаю, что ничего страшного из-за этого в моей жизни не произошло. А тот очаг, который разломали, оказался треснувшей темницей, откуда начинается моя дорога. Жаль только день, который больше не повторится, он действительно был чудесным.

На столе лежит «Сторона Германтов». Никак не могу ее одолеть. Если бы время было связано с тем, как я ее читаю, то оно бы действительно остановилось. На том месте, где я читал последний раз, стоит галочка. Никогда не пытаюсь восстановить предыдущий текст, это невозможно. Продолжаю читать, и сразу попадаю в атмосферу повествования. Это похоже на то, как если бы ты вышел из кафе, в котором тепло, приятный запах и тихо играет музыка. На следующий день зашел, а там все, как и было, приятная обстановка, тепло, тот же запах, тихая музыка. И ты благодарен сурку за этот стоп-кадр.

Содержание этой книги состоит из введения от переводчика, первой части, второй и примечаний. Опасная простота. Так и есть, в эту незамысловатую структуру вливаются бесконечные предложения на сотни страниц. Хотя, чему я удивляюсь, в предыдущих томах была та же история. Отличное пособие по медитации.

Физики утверждают, что есть минимальная температура. В таком состоянии атомы почти замирают. Остаются нулевые колебания, которые не может остановить даже абсолютный ноль. Мне кажется, что это наглядная иллюстрация, в каком состоянии нужно приступать к Прусту. Вернее, в каком состоянии ты из него выходишь. Все внешнее затихает. Актер снимает с руки куклу, и продолжает театральное действие. Мы видим его руку непосредственно, без игрушки. Становятся видны коды, на которых прописана жизнь. Мы со всем соглашаемся. Автор, как ювелир, точно подмечает малейшие движения души. Я чувствую себя уязвимым. Рядом тот, кто знает обо мне больше, чем я готов открыть.

Этим пользуются мошенники. Жертвам кажется, что они оригинальны, что к их сокровищницам путь надежно закрыт. И если открывается, то непременно золотым ключиком. Но оказывается, что для этих целей подойдет и обычный универсальный ключ из латуни. «Полковник Кольт сделал всех равными». Но скорее всего, что эта цитата имеет касательное отношение к предыдущей мысли.

Марсель Пруст прожил жизнь мученика. Мы все, в той или иной мере, этим страдаем. А так хочется стоять на краю пропасти с широко распростертыми руками, и наслаждаться рассветом.

Зачем скрывать свою личную жизнь? Почему бы не обратиться к Богу? Зачем уходить в затвор, если страстно любишь мир? Одни вопросы. Но поступи иначе, мы не нашли бы свое утраченное время. Это плата. Дорого, но товар того стоит.

Мне постоянно кажется, что именно сейчас наступило лучшее время в моей жизни. Освоил новую специальность, разрешились материальные проблемы, и я счастлив. Обрел веру, настоящую, зрелую, что может с этим сравниться? Но вот я запел лебединую песню, и все предшествовавшее кажется только прелюдией. А проходит время, и понимаю, что без творчества моя жизнь – не проросшее зерно.

Ты сейчас находишься в результате своих предыдущих усилий. И если в жизни есть страницы, от которых хочется избавиться, не спеши их рвать. Возможно, благодаря им, ты и пишешь эти строки. Весь наш опыт, это ступени, по которым мы поднимаемся к своей мечте. Вот только возникает вопрос, не дорогая ли плата?

Христос дарит людям вечное спасение. Но это не безвозмездный дар, как утверждают некоторые. За ту жизнь нужно заплатить этой. По-настоящему безвозмездный дар был только в детстве, когда отец дарил мне игрушки.

Без антиномий здесь не обойтись. Ими пытаются объяснить чрезвычайную сложность нашего мира. Но мне кажется, что все это уловки лукавого, который в пляске святого Витта сотрясает мысль, загнанную в угол. Он не любит простоту и ясность. Ему подавай сложный пирог, украшенный неоднозначными пояснениями в виде ссылок и комментариев. Все как в китайском учении об Инь и Янь, которые проникают друг в друга геометрической закономерностью.

Кладбище

Начало девяностых, лето. Я приехал домой на каникулы. Целыми днями с друзьями отдыхаем на речке, купаемся, прыгаем с кладочки, играем в Кинга. Вечером можно сходить в парк. Иногда читаю, но ничем не могу утешиться, во мне нет удовлетворения. Не вижу никаких для себя перспектив. Цели нет. Я раненый, и не знаю что с этим делать.

Хожу по квартире и думаю, чем бы заняться, куда себя приложить. В этот момент мне приходит мысль, прямо сейчас взять тетрадь, ручку, сесть на велосипед и поехать на кладбище. Мне кажется, что зашкаливающий абсурд поможет мне разродиться.

Как заговорщик еду по безлюдным улицам нашего поселка. Жизнь приобретает направление. Проезжаю мост. Один берег соединяется с другим. Между ними медленно течет река. Во всем просматривается едва уловимый смысл. Дальше видны меловые горы. После сильного дождя река приобретает мутновато светлый оттенок. От этого и называется наш поселок – Беловодском. Вот памятник крестьянам, восставшим в 1918 году. Здесь происходили кровавые события. Я как слепец с вытянутыми руками, иду на ощупь.

Здесь нет ни одного малозначимого места. Каждое отмечено каким-нибудь событием из моей жизни.

Вот дом культуры. Это новое здание. Старый клуб было построено в античном духе, с колоннами и треугольным фронтоном. Рядом районная библиотека. С ней связано столько эмоций, сколько книг я там прочитал. Через дорогу чайная. Это обычная столовая, которая к чаю не имеет никакого отношения. Мы здесь, после уроков, покупали черный хлеб с салом, и пирожное «Домино». Дальше кулинария, товарищ здесь нашел когда-то олимпийский рубль. Я ему завидовал. За магазином, в глубине, баня с закрашенными окнами. Мы припадали к местам, где облупилась краска, и через запотевшее стекло рассматривали размытые контуры голых женщин. Справа, если подняться выше, почтовое отделение. Здесь работала бабушкина подруга. Универмаг. Скобяной магазин. Суд. Прокуратура. Троицкий храм. Дорога поднимается вверх, и велосипед приходится катить в руках. Слева школа, в которой я учился. Поднимаюсь выше. Теперь поселок видно как на ладони. Где-то там мой дом. Все это аккуратно обрамляется дугой горизонта, над которым застыл огромный купол прозрачного неба.

Я подъезжаю к больнице. За ней поле, на котором взлетная полоса для почтового кукурузника. Справа лес. Слева кладбище. Главное, не встретить сейчас знакомых, чтобы не придумывать на ходу идиотские оправдания.

Захожу на кладбище как вор, который прячется и что-то скрывает. Прохожу немного вглубь, сажусь за столик, достаю тетрадь и ручку. Сейчас должна прийти какая-нибудь спасительная идея. Но ничего не происходит. Я жду. Потом начинаю рассматривать надгробные фотографии, высчитывать по датам возраст, читаю эпитафии.

Небо темнеет, начинается дождь. Нужно собираться. Сажусь на велосипед, и с горки мчусь домой.

Джойс. Прелюдия

– Мне интересно, – начала Крис, – если бы мы оказались в одиночной камере, насколько бы нас хватило?

– На тысячелетия. А ты как думаешь?

– Думаю и на больше, – весело ответила Крис.

– О чем бы мы говорили?

– Можно начать с подражания Прусту. Переговорить каждую деталь, каждый штрих этого мира. Потом, поговорить о том, как прошел первый проход, проанализировать получившийся результат. Но на такой стратегии долго не продержишься, будет теряться новизна, и разговор превратится в пустое сотрясание воздуха. Все-таки мы ждем от диалога рождение смыслов.

– Или хотя бы эмоций.

– Я с тобой полностью согласна.

– А что потом?

– Потом можно начать подражать Джойсу.

– Разве это возможно?

– Частично да. Мы можем начать с того, что будем составлять комментарии к предыдущей работе, которую, предположительно, проделали дважды.

– Комментарии?

– Составлять, – подтвердила Крис, и подняла указательный палец.

Потом, на мгновение задумалась, и начала объяснять свою теорию:

– Произошла какая-то ситуация, и мы хотим ее пересказать. Самый надежный способ это сделать, рассказать все, что мы о ней знаем. Но это долго, и скорее всего, невозможно. Что делает художник, выбирает из имеющегося материала главное. Но в такой подаче есть вероятность, что не все будет понятно. И здесь на помощь приходят заранее составленные комментарии. Таким образом, и основной материал будет в надлежащей форме, и благодаря пояснениям не утратятся детали.

– Зачем так много слов для такой простой мысли?

– Успокойся. Это всего лишь прелюдия.

– Даже так? А в чем же тогда основная мысль?

– В соотношении объема комментариев к объему окончательного текста.

Потом Крис сделала глубокий вдох и продолжила:

– Первоначальное событие, которое мы хотим передать, хоть и содержит в себе исчерпывающую информацию, но в нем отсутствует эстетический компонент. А красота и экономичность, здесь ключевые понятия, это грани чего-то целого, возможно, гармонии. Но сейчас речь не об этом. Мы расчленяем имеющуюся информацию на текст, и пояснительные комментарии. Потом эту процедуру можно повторить еще раз над получившимся текстом. Потом еще раз, и еще. Ты понимаешь, к чему я веду?

– В пределе текст полностью исчезнет, а комментарий разрастется до первоначального события.

Как-то я работал в одной квартире, делал шкаф для молодой семейной пары. Вечером позвонили в дверь, парень вышел и начал с кем-то разговаривать. Жена стоит в коридоре, ждет. Потом он заходит с повесткой в руках. Они стоят молча и смотрят друг на друга. Вот тебе и нулевая история: муж и жена стоят и молча смотрят друг другу в глаза. А в развернутом комментарии рассказывается, как они познакомились, как поженились, как родили двоих детей.

– Получается, что граница, которая отделяет текст от комментариев, определяется степенью понимания автором красоты?

– Совершенно верно! – радовалась Крис, что смогла донести мне свои откровения.

Я рассматриваю фотографии с Джойсом. У него вытянутое лицо, маленькие глазки, очки в круглой оправе, твердый взгляд, волосы назад и всегда в костюме. Шляпа слегка набок, бабочка и белая рубашка. От него всегда пахнет одеколоном и виски.

Мозг отказывается придумывать новые декорации для своих фантазий. Он всегда использует картины из детства. Поэтому, я захожу в дом, где жила моя бабушка. Сажусь в зале за круглый стол, за которым когда-то пелись из общей тетради псалмы. Вытягиваю вперед руки, и от этого рукава немного подтягиваются вверх. Здесь все так, как было раньше, ничего не изменилось. Та же атмосфера послеобеденного забвения. Здесь жизнь проявляется только в движении часовой стрелки.

– Какое сегодня число?

– 16 июня, 1904 года, – отвечает Крис.

– Тогда все правильно.

– Ты ждешь Леопольда Блума?

– Он скоро будет здесь проходить, решил на него взглянуть.

– Кто он?

– Дублинский обыватель. Рекламный агент. Еврей.

– А ты знаешь, что сегодня четверг?

– Нет, а что?

– Ты тоже родился в четверг.

– Это тебя удивляет?

– Ну конечно, – говорит Крис, – в неделе семь дней, и такое совпадение. Может это знак. Да все что угодно за этим может скрываться.

– А по-моему ты ищешь смыслы там, где их нет по определению.

– Это я у Джойса научилась. Я разгадала его секрет.

– Об этом не говорит только…

– Все может быть, все может…

– Рассказывай уже. Не тяни кота за testiculus.

– В нашей голове постоянно проносится большое количество помыслов. Все это происходит как в тумане. Мы не обращаем на них внимания, они в слепой зоне. Но бывает так, что какое-то событие из внешнего мира напомнит нам помысел или забытый сон. И мы понимаем, что, если бы не эта подсказка, мы никогда бы о нем не вспомнили.

– И что из этого следует?

– А то, что Джойс научился ловить эти ускользающие мерцания.

В это время мимо окон прошел человек.

– Это он. Значит, с ним все в порядке.

– Могло быть иначе?

Луч заходящего солнца медленно подкрадывается к моим рукам. Сейчас он их обогнет и упадет на пол.

– Может Джойс тоже догадался, что самый приоритетный ракурс находится на кончике светового луча?

– Ах, уж эта чертова оптика. Она постоянно искажает мир, который абсолютно в этом не нуждается.

Погреб

Зимняя сессия. Барьер не взят. Я оформляю академотпуск и приезжаю домой. Здесь живет старшая сестра, с мужем и двумя детьми. Теперь мы будем жить вместе полгода.

Ночь. Сижу на кухне, читаю. В какой-то момент начинаю понимать, что где-то за текстом, с другой стороны страницы, пробивается рождающаяся идея: сейчас можно тихо одеться, пройти через двор к нашему сараю, открыть одну дверь, потом вторую, поднять крышку погреба и опуститься в темноту… На мгновение потерял нить повествования. Нахожу потерянное место и продолжаю читать. Но зерно уже брошено… Иона просидел во чреве кита три дня и три ночи, потом это событие стало предзнаменованием великого Воскресения… Сначала человека опускают в стихию из которой он сотворен, потом засыпают. Я слышу удары сухой земли. Крещальные воды схлопываются над головой. «Вы в смерть Мою крестились» – говорит Господь…

Я опять сбился. Так читать невозможно. Встаю, одеваюсь, тихо закрываю дверь, выхожу во двор. В небе застыли гигантские звезды. Останавливаюсь. Зачем тебе погреб? Вот вселенная, над тобой. Нет, у меня есть своя. Открываю одну дверь, потом вторую. Поднимаю крышку погреба и погружаюсь из темноты во мрак. Спички не зажигаю, делаю все на ощупь. Мне немного страшно. Страшно от темноты и от того, что все это похоже не безумие. Лицо обдало теплой сыростью. Слышится затхлый запах картошки. Я замираю и жду, но ничего не происходит. А что должно произойти? Детская вера шепчет, что все-таки что-то… Я пытаюсь молиться, но сейчас не время говорить. Сейчас нужно слушать.

У музыкантов есть знак, которым они обозначают усиление звучания, crescendo. И есть пауза – временное молчание, перерыв в звучании. Был композитор, который в своих произведениях иногда ставил усиление перед тишиной. Ночью в погребе это хорошо осознается.

«Из вереска напиток забыт давным-давно. А было он слаще меда, пьянее, чем вино. В котлах его варили и пили всей семьей, малютки-медовары в пещерах под землей».

Пора возвращаться домой.

Выхожу во двор. Смотрю на звезды. В недоговоренности большая сила. Если этот огромный и невообразимый мир создал Бот, то какой же тогда Он Сам? И неужели этот мир создан для нас? Тайна, погруженная в тайну. В этом силовом поле происходит движение моей напряженной мысли.

Захожу в квартиру. Здесь за десять минут ничего не изменилось. Стою в коридоре и понимаю, что видимые предметы забирают у меня масштаб, который только что родился в темноте. Там не было никаких ограничений, как когда-то давно, в материнской утробе.

Кафка. Прелюдия

Недалеко от моего дома находится предприятие общественного питания, кафе, со львами у парадного входа. Хозяева постоянно пытаются его как-то облагородить, но гипсовые львы размером с собаку безжалостно ломают шаблон благообразия. У одного отбит кончик носа, у другого повреждена лапа. Но история не об этом. Это всего лишь место, в котором произошло странное наитие.

Пару лет назад я проходил возле этого кафе. Остановился и стал рассматривать львов. Вдруг, разрозненные детали внешнего мира сплавились в сюжет, который прошел по краю сознания, касательно, и оставил после себя специфический запах прелого меда. И в этот момент, я как Алиса, провалился в Зазеркалье.

Я увидел огромного майского жука, о котором, возможно, нам читали в детском саду. Этот жук совершал медленный полет над душистым лугом, как военно-транспортный самолет. Потом он влетел в свое дупло, расположенное на высоком дереве. В его жилищи бедное убранство. Я, через незакрытую дверь вижу, далеко внизу, мир, а вверху палящее послеобеденное солнце. Такое же солнце было и над моей головой, возле кафе. Возможно, оно и стало причиной этого странного видения, не поддающегося пересказу. Оно длилось миг, за который в электронно-вычислительной машине ноль успевает преобразоваться в единицу, а я, как легендарный Ахилл, на миллиметр приблизиться к своему предназначению. Я сомневаюсь, что могу этот помысел захватить и вытянуть на уровень осознания. Но сейчас же я об этом пишу. Хотя, то что я пережил с майским жуком, и то, о чем написал, две разные истории. Но что ты поделаешь, такова природа творческого процесса. В конце концов, я же не в школе пишу изложение. И как сказал Пилат: «Что написал, то написал».

Я сейчас как Грегор Замза после своего превращения, лежу на спине, шевелю конечностями и не могу перевернуться. У меня есть крылья. У меня есть жилище на высоком дереве. Мне нужно только перевернуться.

Грегор вознесся так же, как Прекрасная Ремедиос. Из-за облаков доносится ровный голос Франца Кафки, который читает надо мной разрешительную молитву. Она облегчает таким как я, переход в прекрасный мир художественной реальности:

– Затем они покинули квартиру все вместе, чего уже много месяцев не делали, и поехали на трамвае за город. Вагон, в котором они сидели одни, был полон теплого солнца. Удобно откинувшись на своих сиденьях, они обсуждали виды на будущее, каковые при ближайшем рассмотрении оказались совсем не плохими, ибо служба, о которой они друг друга до сих пор, собственно, и не спрашивали, была у всех у них на редкость удобная, а главное – она многое обещала в дальнейшем. Самым существенным образом улучшить их положение легко могла сейчас, конечно, перемена квартиры; они решили снять меньшую и более дешевую, но зато более уютную и вообще более подходящую квартиру, чем теперешняя, которую выбрал еще Грегор. Когда они так беседовали, господину и госпоже Замза при виде их все более оживлявшейся дочери почти одновременно подумалось, что, несмотря на все горести, покрывшие бледностью ее щеки, она за последнее время расцвела и стала пышной красавицей. Приумолкнув и почти безотчетно перейдя на язык взглядов, они думали о том, что вот и пришло время подыскать ей хорошего мужа. И как бы в утверждение их новых мечтаний и прекрасных намерений, дочь первая поднялась в конце их поездки и выпрямила свое молодое тело.

Закат

Нельзя просто так взять и представить себе обычную математическую точку. Она не является объектом в обычном понимании. Математическая точка – это процесс, который устремляется к своему пределу. Но нас это нисколько не смущает. Мы спокойно пользуемся этим понятием, и даже изображаем ее глухим ударом мела о школьную доску.

Так обстоят дела и с нашим Я. Мы все – Я, но никто толком не знает, что это такое. Я – это ощущение, или предел, к которому мы движемся?

Я переживаю, чувствую, страдаю. А в это время река непрерывных метафор уносит меня все дальше и дальше.

Академотпуск заканчивается. Понимаю, что жизнь проходит мимо, но ничего не могу с этим сделать. Каждый вечер выхожу на окраину, за лес, к карьеру и смотрю, как заканчивается день. Мне кажется, что в моей жизни уже ничего не случится.