Текст книги "Сталинские премии. Две стороны одной медали"

Так появилось дело № 1225 по обвинению Каплера А. Я. во всем том, за что он уже отсидел пять лет, а также в том, что «по отбытии срока наказания незаконно прибыл в Москву и, заручившись разными документами, пытался установить свои прежние троцкистские связи». <…> Руководители Лубянки <…> предлагали самые суровые сроки. В конце концов, сошлись на том, что пяти лет лагерей ему будет достаточно. Так Алексей Яковлевич попал в Инту, причем на общие работы, а это куда хуже, чем беготня с фотоаппаратом по воркутинским улицам.

Когда стало совсем невмоготу, Каплер обратился с письмом к Берии, в котором писал, что «глубоко раскаялся во всем, что вольно или невольно сделал в жизни плохого», и просил заключение заменить ссылкой. Берия на это письмо не откликнулся, а сотрудник его секретариата приказал «заявление Каплера оставить без удовлетворения».

Так продолжалось до 1953 года… он отсидел свою вторую «пятерку». <…> 11 июля 1953 года он оказался на залитых летним солнцем улицах Москвы. А в 1954‑м его полностью реабилитировали, и он занялся своим любимым делом – литературой, кинематографом, телевидением и воспитанием молодых кинематографистов. <…>

Судьба подарила нашим героям еще одну встречу, на этот раз последнюю. Шел 1954‑й год. В залитом огнями Георгиевском зале Кремля проходил очередной съезд Союза писателей. Несмотря на неимоверную давку и толчею, они увидели друг друга. Очевидцы утверждают, что Алексей Яковлевич и Светлана не сделали вид, что не знакомы, а, уединившись у окна, довольно долго говорили друг с другом. Им было, что вспомнить и чем поделиться…

Источник: Сайт «Хранитель». Секретные архивы.

http://www.psj.ru/secarch/200607180200.htm)

Ноябрь сорок первого позвал в Саратов зиму раньше обычного. Но артистов МХАТа, которые эвакуировались из Москвы в столицу Поволжья и прописались временно в гостинице «Европа», донимал не холод, а голод. Чтобы иметь что-то к обеду и ужину, они нередко отправлялись на железнодорожную станцию Саратов-II, надеясь раздобыть там продуктов.

В один из таких походов отправились самые смелые и самые именитые: Борис Ливанов, его тезка Петкер и Николай Дорохин. Переходя от одного состава к другому, они остановились возле товарного вагона, что стоял на запасном пути. Из его широкой двери выталкивали на снег каких-то несчастных оборванцев.

Внимание артистов приковали двое шагающих под конвоем в обнимку мужчин. Оборванные пальто, истертые до дыр брюки, стоптанные ботинки.

Один, опираясь на товарища, сильно хромал.

– Раненый, что ли? – произнес Петкер и, обратившись к Ливанову, огорошил его: – Да это же Коля Эрдман!..

А во втором человеке Ливанов узнал Михаила Вольпина.

Михаил Вольпин – это родной брат известной поэтессы, переводчицы, ставшей женой С. Есенина, родившей от него сына Александра – поэта, математика.

Вольпин шагал устало, медленно. Почти повиснув на нем, еле ковылял Эрдман.

Артисты каким-то чудом освободили своих друзей из-под конвоя и повели с собой. Эрдмана еле дотащили до гостиницы.

Драматурга поселили в номере Бориса Ливанова. Первым делом он вымылся, оделся в чистое белье. Ему обработали рану на ноге. Потом обоих накормили. За обедом разговорились.

– Мы с Николаем прошагали с отступающими частями 600 километров, – начал печальный рассказ Вольпин. – Нас зачислили в саперы. Но мы пока не воюем, а отступаем. Эрдману не повезло: сильно растер правую ногу. Мы опасаемся, как бы не началась гангрена.

Переночевали, а наутро стали ломать голову, как узаконить пребывание в «Европе» двух московских драматургов. Ливанов, Петкер и Дорохин направились к И. Москвину, исполнявшему обязанности директора МХАТа.

Тот обратился к командующему Саратовским округом.

Визит директора МХАТа к саратовскому военачальнику оказался удачным. Москвин вернулся в «Европу» на военной машине и объявил:

– Николай Робертович, отправляйся к врачам: окажут необходимую медицинскую помощь.

Эрдман поспешно собрался в госпиталь. Ему прочистили рану, сделали перевязку. Лечение знаменитого пациента вел сам главврач округа, саратовская звезда медицины профессор С. Миротворцев. Опытнейший хирург, Сергей Романович, осмотрев ногу больного, изрек:

– Еще бы сутки-другие помедлил с обращением к врачу, ногу пришлось бы ампутировать.

Эрдман очень боялся остаться без ноги. И своей жене – балерине ГАБТа Н. Чидсон даже печальное письмо написал из госпиталя: «Завтра мне будут резать ногу. Прошел 600 верст и нажил себе какую-то муру на подъеме. У меня сейчас очень высокая температура, и я не могу написать связно двух слов». Но обошлось. Все-таки Миротворцев был гениальным врачом.

Выздоровление шло, однако, медленно.

…В канун 1942 года в комнату «Европы», где поселился автор «Мандата» и «Самоубийцы», заглянул незнакомый офицер и громко спросил:

– Эрдман и Вольпин здесь?

Николай Робертович, побывавший в капкане «ежовщины», грустно подумал: неужели опять арест?

Офицер, заметив его волнение, улыбнулся:

– Успокойтесь. Вас приглашают как опытных литераторов в ансамбль НКВД. Собирайтесь.

И Эрдман с Вольпиным укатили в столицу. В Саратове они прожили два месяца.

Как они попали в город на Волге?

Николай Эрдман начал свой путь в литературе как имажинист. Одарен он был невероятно щедро: писал драмы, стихи, киносценарии, критические статьи и рецензии, либретто, интермедии, сочинял каламбуры, эпиграммы. Все его произведения были пронизаны остроумием, юмором, сатирой. В тридцатом году он попал в разряд неблагонадежных литераторов, а потом его и вовсе объявляют антисоветчиком, арестовывают и угонят в ссылку. Его имя прячут от читателей и кинозрителей. Вот только одна характерная иллюстрация. Когда фильм «Веселые ребята» был готов и его показали Сталину, в г. Калинин, где сидел на положении неблагонадежного заключенного Эрдман, выехал режиссер Г. Александров. Встретившись с соавтором киносценария, предложил ему:

– Коля, наш с тобой фильм становится любимой комедией вождя. И будет гораздо лучше для тебя, если там не будет твоей фамилии. Понимаешь?

Эрдман грустно проговорил:

– Понимаю.

Об этом визите Александрова к Эрдману рассказал актеру и литератору В. Смехову сам Николай Робертович.

Николая Эрдмана, автора запрещенной пьесы «Самоубийца», не убили. Но в 1933 году его арестовывают.

После ареста последовала ссылка, а после нее долгое недоверие к нему со стороны официальных властей.

Когда грянула Великая Отечественная война, популярнейший и широко известный не только в СССР, но и за границей драматург просит зачислить его добровольно на фронт. Получает отказ. Потому что был немцем по национальности, потому что ссыльный, имеющий неснятую судимость.

И все-таки в августе 1941‑го власти смилостивились, зачислили Николая Эрдмана в саперную часть. Но воевать ему не пришлось. Его с отступающими войсками отправили в тыл. Пройдя пешком сотни километров, он и сделал в Саратове незапланированный привал.

А история ареста драматурга очень примечательна.

Эрдмана арестовали как антисоветчика в 1933 году. Но, оказывается, не за «Мандат» и не за «Самоубийцу». Киносценарист К. Минц в своих воспоминаниях утверждает, что причиной ссылки Эрдмана явились его… басни.

На одну из вечеринок Иосиф Сталин пригласил, кроме артистов, и Николая Эрдмана. Вождь щедро угостил собравшихся и обратился к В. И. Качалову:

– Прочтите что-нибудь интересное. И новенькое!

Качалов, слегка захмелев, прочитал несколько басен Эрдмана. Рассмешил всех. Все хохотали. Кроме Сталина.

И на другой день автора басен, которые читал великий артист, отправили в ссылку.

Так что же читал Качалов Сталину? К. Минц об этом умолчал. Жена драматурга Н. Чидсон утверждает, что наряду с баснями, Качалов на приеме у Сталина читал стихотворение Н. Эрдмана «Колыбельная». Она обращена к мальчику с пожеланием, чтобы он заснул, ни о чем не тревожась.

 
В миллионах разных спален
Спят все люди на земле…
Лишь один товарищ Сталин
Никогда не спит в Кремле.
 

Ю. Любимов, ссылаясь на свидетельство самого Николая Робертовича, говорит, что Сталин из уст Качалова среди других басен услышал и притчу о вороне. Концовка у нее ядовита:

Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…

– Но Бога нет!

– Не будь придира: ведь нет и сыра.

В 2000 году исполнилось 100 лет со дня рождения и 30 лет со дня смерти Эрдмана. Увы, обе даты и в литературном, и в театральном мире просмотрели.

Источник: Саратовские Вести. ВАША СУББОТА. Еженедельный выпуск. № 12. 13.01.2001

Дорогой, хороший и любимый Иосиф Виссарионович!

Обращаюсь к Вам в такое трудное время только потому, что жизнь моя стала невыносима. Иногда приходит желание послать все в тартарары и наложить на себя руки. Если я не нужна своей стране, так зачем же жить? А все зависит от Вас одного лично.

Я киноактриса, работаю в кино 18 лет. Но у меня такое невезение, что Вы, вероятно, не видели ни одной моей картины. А говорят, что я одна из лучших актрис советской кинематографии. Вот и сейчас: режиссер Ромм пять месяцев назад закончил картину «Человек № 217», в которой я играю основную роль. Картина в кругах искусства наделала много шума. Художественный совет Кинокомитета ей единственной аплодировал стоя. Кинематографисты – режиссеры, актеры, писатели – считают ее лучшей картиной за войну. В московском Доме кино было проведено тайное голосование на лучшую картину года, и картина «Человек № 217» заняла первое место. Люди говорят мне лично высокие и большие слова. Я считаюсь единственной трагической актрисой. Но все это ни к чему: пять месяцев картину, такую нужную, не выпускают на экран. И все это оттого, что Вы, Иосиф Виссарионович, ее не посмотрели. Я могла бы думать, что у Вас нет времени, но пока картина лежит, Вы посмотрели уже восемь или девять картин, самых разных, сделанных позже нашей, вовсе не таких хороших, вовсе не таких нужных. Так говорят все. А без Вас картину не выпускают на экран, якобы потому, что она острая и актуальная. Это вторая картина Ромма из трилогии о Европе. Первая, «Мечта», которую тоже люди искусства считали чуть ли не лучшей из всего сделанного, имела бесконечно жалкую судьбу. Вы ее тоже, вероятно, не видели. Она тоже была закончена во время войны. А теперь вот – «Человек № 217». Картину выдвинули на Сталинскую премию, она прошла в Комитете по Сталинским премиям блестяще, выдвинута на премию и я. А теперь картину снимут с голосования, так как Вами она не просмотрена. Я начинаю думать, что чья-то недобрая рука действует тут, и не допускает картину до Вас. И вот – один удар за другим, после «Мечты», «Человек № 217», из-под Ромма выбивают почву, а я делаюсь полным инвалидом. Так прошла жизнь, осталось так мало, а я никому не нужна.

Иосиф Виссарионович, умоляю, посмотрите картину и скажите свое слово! Оно так необходимо! Вы спасете меня от полной катастрофы! Я не могу сейчас приобретать другую профессию, и мне остается очень грустный путь.

Я думаю, Ваши секретари передадут Вам это письмо, так как они поймут, что так тяжело бывает раз в жизни, и не помочь человеку просто невозможно. И это в такие радостные Дни победы!

Дорогой, родной, Иосиф Виссарионович, умоляю Вас всем сердцем: посмотрите нашу картину! Она о духовной красоте наших советских людей, угнанных на фашистскую каторгу в Германию, и о моральном облике современного немца. Умоляю!

Заслуженная артистка РСФСР

Елена Александровна КУЗЬМИНА

Источник: Кино на войне. Документы и свидетельства. М., 2005.

http://www.russiancinema.ru/

Военные фильмы черно-белы, резко контрастны, зачастую газетно публицистичны, прямолинейны. Но есть в них волнующая подлинность чувства, искренность, неподдельность. Прямо продолжая кинематографические 1930‑е, фильм военных лет несет в себе заряд новых возможностей, некий выход в иное состояние при всей явной и непосредственной преемственности эстетики, приемов, экранных лиц, режиссерских почерков и всего прочего, что составляло тип и образ советского экрана.

Несомненно воздействие хроники на игровой фильм.

Сценарист Алексей Каплер и режиссер Эрмлер, потрясенные обжигающей правдой «Разгрома немецких войск под Москвой», написали о картине большую статью и снимали фильм «Она защищает Родину» под явным его влиянием.

Каплер несколько месяцев провел в тылу врага и о партизанской борьбе знал не понаслышке, сценарий писал на основе собственных корреспонденций, но – также! – не забывая и проверенные кинорецепты прошлого десятилетия. Война вносила поправки.

Алма-Ата, где шли съемки фильма, как и вся страна, жила фронтом. На площадях у репродукторов толпы ожидали военные сводки из Сталинграда, Орла. В город шли эшелоны с ранеными, госпитали были переполнены. Актеры выступали перед ранеными с концертами.

«Режиссеру не нужно было будить моего воображения различными „представьте себе“ или „прочтите о том-то“. Материал не нужно было искать, – рассказывала Вера Марецкая, исполнительница главной роли – командира партизанского отряда. – Я сыграла роль Прасковьи Лукьяновой, и в моем актерском ощущении образ был правдивым. На просмотр фильма в студии я шла как на праздник, как на великий экзамен и очень волновалась. Но после просмотра люди смотрели мимо меня, никто не говорил со мною, товарищи опускали глаза, когда я взглядывала в их сторону. Как странно наше искусство, думала я тогда про себя, очевидно, я плохо сыграла, а у меня самой было ощущение такой правды в том, что я сделала. И только на другой день я узнала причину молчания моих товарищей. Накануне было получено известие о гибели моего мужа на фронте, и друзья не показали его мне в день сдачи фильма».

Похоронку на мужа получила и Лидия Смирнова, сыгравшая в паре с Петром Алейниковым молоденькую партизанку Фенечку. Жизнь и искусство переплелись.

В начале фильма Прасковья Лукьянова – уважаемая всеми колхозница, нежная мать, любящая и горячо любимая жена. Мужа играл артист Н. Боголюбов, прославившийся в роли «великого гражданина» Шахова. «Ретро» довоенных лет – идеал «советского преуспеяния». С первых же фильмов военных лет надолго – вплоть до «Иванова детства» Андрея Тарковского – утверждается резкий контраст света и тьмы, безоблачного мира и военного ада. Июньская внезапность войны – гром среди ясного неба – разрушает у Прасковьи все: умирает от ран муж, село оккупируют, маленького сына фашист, подняв за ножку, бросает под гусеницы танка. Отныне Прасковья живет только мщением.

Словно черная тень, молча скользит она меж деревьев леса, где схоронились колхозники. При виде ее люди замолкают, дети перестают играть. А когда, узнав о появлении немцев, люди в панике собрались бежать, Прасковья с топором в руках и со страшным окриком «Куда?» преграждает им дорогу.

Камера фиксирует расстрел раненых, убийство детей. В фонограмме – стоны, хрипы, тяжелое дыхание сражающихся. Встретив убийцу своего ребенка, Прасковья преследует его на танке до тех пор, пока не вдавливает гусеницами в землю – страшная, изуверская погоня! Были в фильме, однако, «утепляющие» сюжетные мотивы – традиционная молодая влюбленная пара, мечтающая о счастливой жизни после войны, – любимцы публики Смирнова и Алейников, в финале – спасение героини в момент казни, освобождение села. Вера Марецкая в своей роли продолжала развивать знакомый характер: это та же Александра Соколова из «Члена правительства» или родная ее сестра в обстановке войны.

Ленинградская блокада… Одна из самых горьких, может быть, самая трагическая страница войны. Кино ее тоже читает. И здесь все начиналось с хроники: одна из первых лент о блокаде – «Ленинград в борьбе». Фильм был смонтирован на материале ленинградских кинорепортажей группой режиссеров во главе с Романом Карменом.

Застывшая в морозном тумане «северная Венеция» под артобстрелом. Погруженные в сугробы трамваи, автобусы, провисшие, оборванные бомбежкой провода. Одинокие прохожие, шатаясь от голода, с трудом бредут по заснеженным улицам. Женщина везет на санках тело умершего ребенка. Ученый, закутанный в несколько женских платков, сидит в холодном зале Публичной библиотеки и, читая книгу, машинально, крошка за крошкой, съедает скудный хлебный паек. Дмитрий Шостакович у рояля в полутемной комнате что-то пишет на нотном листе – это рождается Седьмая симфония. Старый рабочий у станка пытается дыханием согреть руки.

Операторы, изможденные, голодные, таскали на себе тяжелую аппаратуру, снимали под снарядами, проявляли пленку в неотапливаемой киностудии.

В фильме А. Роома «Нашествие» по одноименной пьесе Л. Леонова появился герой, необычный для литературы и советского экрана. Он был в заключении. О причинах говорится туманно, есть намеки на какое-то невнятное преступление из ревности. Ясно было одно: он был осужден несправедливо. Об остальном зрители догадывались. Скромный, никогда не придерживающийся «генеральной линии», Роом снова, как в «Третьей Мещанской», устремлялся в запретное: при всей зашифрованности речь шла о ГУЛАГе.

Роль Федора Таланова была отдана Олегу Жакову, который пронес через десятилетия экрана тип русского интеллигента, сохранившего себя под натиском плебейства и хамства. Федор – фигура трагическая. Забыв обиды и несправедливости, он хочет сражаться вместе со всеми с общим врагом, но недоверие к нему – знак политического остракизма. Председатель райисполкома отказывается принять его в партизанский отряд, отец хочет знать, «кто входит в мой дом». Все это звучит на экране патетично, без тени осуждения – климат страны. Пробить стену, спастись Федор может только ценой собственной жизни. Он убивает немецкого полковника, идет на виселицу вместо руководителя партизан, еще совсем недавно отказавшего ему в поддержке… Лет пятнадцать пройдет, прежде чем искусство осмелится заинтересоваться сходными судьбами.

С особой силой тема народных страданий воплотилась в фильме Марка Донского «Радуга» по повести Ванды Василевской. У писательницы есть поэтичный образ зимней радуги, редкого явления природы, по народному поверью обозначающего надежду, счастливое знамение. Над замершим в отчаянии, оккупированным фашистами селом висела в небе радуга.

Впечатление, производимое «Радугой» на сторонних, иностранных зрителей, было сродни шоку. Между тем советских людей, современников событий, «Радуга» сразу ошеломила иным: будничностью того запредельного, кромешного ада, в котором живет украинское село, – война стала обыденностью. Село сковано льдом, засыпано снегом. Хаты обросли сосульками. Нестерпимо жаль, что тогда лента не могла быть снята в цвете, каким символическим в своем свечении смотрелся бы над белизной земли спектр зимней радуги!

Но это царство льда и снега было создано в Туркестане, в пустыне, в ашхабадскую жару, с помощью нафталина и стекла. Уже съемки можно считать подвигом.

Оккупация… За околицей села в петлях качаются тела советских солдат. Устрашающие надписи и угрозы на дощечках, навешанных на шеи мертвецов: такая же смерть ждет партизан и ослушников. Мать, крестьянка Федосья, ходит на свидание с мертвым сыном. Нет, не труп качается на виселице – скульптор-мороз сделал мраморно-античным юное мужское лицо.

Партизанка Олена Костюк пришла в село из леса. Причина проста, прозаична: женщина пришла рожать. Классические черты и огромные светлые глаза великой украинской актрисы Наталии Ужвий полны молчаливого и бездонно глубокого страдания. Душераздирающи кадры пыток несчастной беременной, а потом матери – садист-гитлеровец пытает мать, издеваясь над новорожденным младенцем. Кадры были бы слишком натуралистичны, если бы не сдержанная, внутренне переполненная и внешне скупая игра Ужвий – без стенаний и слез.

Пока конвойный гонял по снегу несчастную жертву, соседский мальчишка пополз к ней, минуя колючую проволоку, передать краюху хлеба, фашист выстрелил в ребенка. Молчаливым траурным обрядом выглядит сцена, когда мать и совсем маленькие детишки утаптывают землю в сенях, в которую зарыли, похоронили Мишку.

Но быт села – это не только свидание матери с мертвым сыном, не только смерть ребенка. Комендант Курт Вернер, которого играет немецкий актер-антифашист Ганс Клеринг (в советском кино он дебютировал юношей в роли пленного из «Окраины» Барнета), уютно, по-хозяйски чувствует себя в «этой варварской стране». У него теплая изба (отлично воссоздана обстановка быта оккупанта), денщики, ординарцы и любовница из местных, некая Пуся. Таких в войну называли «немецкими овчарками» и презирали. Нина Алисова, любимица публики, недавняя Лариса в классической киноверсии «Бесприданницы», сыграла эту молодую женщину, капризную дурочку, с психологическим мастерством и чуть ощутимым презрением. Многозначительна сцена, когда у замерзшего колодца встречаются две родные сестры: Пуся, вся в завитках и немецких подаренных нарядах, и партизанка Ольга, молодая красавица с чисто славянским светлым лицом. Эта сцена – поединок: гордая девушка-боец и продажная тварь, предательница, ее родная сестра…

«Наше зрение не может перенести эту ослепляющую, как снежное поле, правду», – признавался рецензент французской газеты.

Молодой кинематографист Джузеппе де Сантис, в ближайшем будущем один из лидеров итальянского неореализма, писал: «Всем, кто будет читать эти строки, мне хочется крикнуть: „Спешите смотреть «Радугу»!“ Это лучший из фильмов, появившихся на наших экранах с тех пор, как Италия, освободившись от фашистской диктатуры, стала получать заграничную кинопродукцию. Это подлинно поэтическое произведение, шедевр, какой редко встречается».

Есть такая картина – задуманная еще в мирное время, она вышла в 1942‑м, когда те, о ком она рассказывала, и их сверстники уже воевали или были убиты – «Машенька» Юлия Райзмана по сценарию Евгения Габриловича.

Перед нами проходит скромная и обыденная героиня – почтовый работник Машенька, худенькая девушка в беретике, история ее любви и девичьей обиды, разрыва и встречи. А любовь здесь – почти впервые в советском кинематографе (опять вспоминается «Третья Мещанская») – не побочный сюжетный мотив, а главная линия фильма. Любовь эта началась смешным знакомством с красавцем-таксистом во время учебной воздушной тревоги, прервалась из-за случайно подсмотренного на вечеринке поцелуя с другой, с подругой (а это по тем понятиям – конец!), а продолжилась где-то в столовой на финском фронте, где-то на зимних дорогах, куда короткая страшная война привела обоих героев.

Простая история Машеньки, сыгранная Валентиной Караваевой и ее партнером Михаилом Кузнецовым, обретает высокий смысл художественного документа. Героиня, с ее нравственным максимализмом, воплотила в себе черты поколения, рожденного после революции и достигшего совершеннолетия к сорок первому году. Этот характер сплавлен из юношеского прямолинейного ригоризма, бескорыстия, простодушия, доброжелательности, доверчивости и вместе с тем тихой твердости, незыблемых понятий и нравственных норм.

По выходе картины на экран уже в дни войны становился ясен обобщающий смысл скромной повести о Машеньке, девушке с почты. Она была действительно открытием нового для советского кинематографа характера-портрета и еще – портрета поколения, первым встретившего войну, прореженного смертью, как ни одно другое. Впоследствии поэт Давид Самойлов о ребятах этого призыва писал:

 
Они шумели буйным лесом,
В них были вера и доверье.
А их повыбило железом,
И леса нет – одни деревья.
 

Именно от «Машеньки» потянется нить к новым героям экрана, к ровесникам героев, увиденным глазами послевоенного искусства.

В военные годы фронтовой корреспондент и очеркист Габрилович написал сценарий еще одного фильма, ставшего и остающегося до сих пор фаворитом публики.

Это «Два бойца» режиссера Леонида Лукова с двумя коронными ролями – закадычных друзей, героев-солдат: «Саши с Уралмаша», сыгранного молодым Борисом Андреевым, и одессита Аркадия Дзюбина в сверкающем юмором исполнении Марка Бернеса. Спетые им бессмертные песни Никиты Богословского «Темная ночь» и «Шаланды полные кефали» вместе с «Катюшей» и «Синим платочком» распевала буквально вся страна, фронт и тыл. Это заполнялся в кино вакуум лирики, нежности, дружбы, юмора, это лучшие и милые черты народной души прочерчивались на военном экране, суровом, резком, не знающем полутонов.

В <…> большом павильоне [киностудии в Алма-Ате. – прим. сост.], который потом долгие годы оставался реликтом, а сейчас возвращен к своему первоначальному назначению зрительного зала, снимался «Иван Грозный». Рабочие моменты, запечатленные вторым режиссером и фотографом картины Виктором Домбровским и ныне хранящиеся в Музее кино, поистине «фототеатр режиссуры Эйзенштейна». Перед нами великий подвиг – творческий, гражданский, человеческий – фильм «Иван Грозный» Сергея Михайловича Эйзенштейна.

Источник: http:/www.eduref.ru