Текст книги "Живи"

Еще две миловидные девушки, с которыми меня познакомил Саша Цукану – Катя и Настя, тихонько дремали, укрывшись пледами. С самого начала они почти не участвовали в общем веселье, но не по причине стеснительности, а видимо, потеряв уже интерес к самолетным попойкам. Некоторое время они наблюдали за происходившим с легким оттенком скептического интереса, как умудренный жизнью человек смотрит на резвящуюся молодежь, а вскоре уснули, не обращая внимания на окружающий праздник жизни.

Мой огромный интерес с самого начала вызывали две очень интеллигентные, ухоженные женщины, похожие на образованных и совсем не бедных жен (или сильно выросших дочек) советской элиты. Им было чуть больше сорока, у обеих, судя по разговорам, дети-подростки. По поводу мужей ничего не понятно – приехали в аэропорт сами, без провожатых. Но хотя обе были хорошо одеты и явно следили за собой, одна уже не сильно привлекала внимание – казалась эдакой «тетенькой без сексуального подтекста», чего не скажешь о второй, которая сразу будоражила фантазию. О таких говорят: эффектная женщина – высокая, элегантная, женственно грациозная, с красивыми ухоженными руками, унизанными стильными колечками и идеальным маникюром. На правильном, интеллигентном лице глаза и губы, составляющие завораживающее, почти гипнотическое действие на мужчин. Она казалась все понимающей и совсем не строгой, а… ласковой, что ли. Это очень располагало и притягивало, я сразу заметил, что не только меня. Вели они себя совершенно не чопорно, а абсолютно просто и открыто, но как-то так, что все ухажеры понемногу от них отстали, переориентировавшись на девчонок-хохотушек.

Что-то мне подсказывало, что обе эти женщины – еврейки. Моя мама сразу бы определила, а я только предполагал. В принципе, похоже – густые черные волосы, глаза карие, и что-то еще, не пойму что… А мне что? Хоть еврейки, хоть хохлушки! Лишь бы человек хороший был. Издалека я наблюдал за тем, как они беседовали и грациозно пили кофе.

– Ирина Борисовна, вы бы хотели провести несколько дней в нежных объятиях такого вот трогательно-худенького юноши? Он обожал бы вас, восторженно боготворил, нежно целовал бы ваши пальчики и неутомимо любил каждую ночь?

– Я бы, Наташенька, не отказалась, конечно, но смотрит то он больше в твою сторону, да и твой интерес к этому мальчику, судя по твоим глазкам, уже вполне определился, моя дорогая.

– Ты же знаешь, Ирочка, что это невозможно. К сожалению, придется отложить наш роман на неопределенный срок… Но как мне его хочется, и глазки у него такие… многообещающие. Так бы и впилась в него, просто разорвала бы на кусочки без всякого стеснения и без пощады… выпила бы все, что у него есть для меня…

– Ну что ж, не забудь ему пару раз загадочно улыбнуться, чтобы он раньше времени не убежал в чужой огород. Хотя это почти неизбежно…

– Я буду страдать…

– Надеюсь, не очень сильно, моя дорогая.

* * *

Иркутск, его не перепрыгнешь.

Через восемь часов после взлета наш самолет должен был приземлиться для дозаправки в аэропорту города Иркутска. Можно было бы долететь и напрямую, но, как мне объяснили пилоты, заправка керосином в Китае в несколько раз дороже, чем то же количество топлива в городе на Ангаре. Выгоднее оплатить одну лишнюю взлет-посадку, тем более, по тем же невысоким российским расценкам. Одно только плохо. Этого дешевого керосина в Иркутске никогда не бывает, и даже регулярные рейсы стоят по насколько суток с пустыми баками. У нашего туристического агентства в Иркутске свои представители, знающие нужных людей в аэропортовских службах, и должны добиться, чтобы нам – чартеру, которому вообще ничего не положено, дали керосин в первую очередь. Надежда вся на них, поскольку просидеть в Иркутском зале ожидания хотя бы сутки, при оплаченной в Китае гостинице, не хочется никому. Перед посадкой почти все просыпаются, бросают есть-пить, приводят себя в порядок, рассаживаются. Кое-кто даже принимается читать газеты.

Сели ранним утром. На запрос командира о заправке, службы аэропорта привычно ответили, что керосина нет, и посоветовали улетать на своем топливе, поскольку с их точки зрения, ждать нечего. Причины отсутствия топлива назывались совершенно фантасмагорические, вроде того, что в результате жуткой аварии перестала работать единственная труба, и топлива физически не поступит очень долго. Послушать их, городу грозит скорый энергетический кризис, который приведет к остановке жизни вообще!

Я слушал все эти ужасы, видел обилие людей, не первый день сидящих в зале ожидания, и был уверен, что мы не улетим отсюда никогда. Меня охватывала тоска и безнадежность. Я чувствовал огромную вину, стыд и ответственность перед моими пассажирами, которые терпеливо и с надеждой дожидались меня в самолете. Я не мог представить, как вернусь «к себе» на самолет и что им скажу? Что я ничего не знаю, и, возможно, мы останемся здесь навсегда? Но как не хотелось бы!

В этот момент я смог осознать, что смутное ощущение потери, отсутствия чего-то важного, которое заставляло меня уже по пятому разу тревожно перебирать свои документы и ежеминутно щупать свой заветный карман на трусах, вызвано не чем иным, как отсутствием обещанных мне представителей, которые и должны были все чудесным способом решить и организовать. Эта спасительная мысль дала надежду, а заодно и направление деятельности.

Я начал расспрашивать сотрудников аэропорта. Про наших представителей никто не знал, тем более, что я был уже в «заграничной» зоне, там где могут находиться только пассажиры, уже прошедшие паспортный и таможенный контроль, и в моем паспорте уже стоял штамп о вылете из нашей страны через контрольно-пропускной пункт аэропорта Домодедово. Я набрался наглости (еще двенадцать часов назад я бы, наверное, не сделал этого даже под страхом расстрела) и, подойдя к ближайшему пограничному инспектору, заговорщицким голосом объяснил в двух словах ситуацию и попросил дать мне выйти в город на полчасика. Он внимательно выслушал мои слова и сделал длинную паузу… Внезапно постигнув ее смысл, я тихонечко, в виде рукопожатия передал ему двадцать долларов, сам деревенея от такого кощунственного поступка, совершенно недостойного сына без пяти минут академика! Засунув мою (из личных средств) двадцатку в карман своих штанов, пограничник, не меняя выражения лица, сделал мне знак глазами и негромко сказал, что его смена кончается через два с половиной часа. Я незаконно пересек государственную границу Российской Федерации и понесся в аэропорт.

Купив жетончиков в ларьке возле аппетитно пожиравших деньги игровых автоматов, метнулся к висевшему на стене телефону и начал названивать по номерам, которые мне дали в Москве «на всякий случай». По двум номерам никто не отвечал, на третьем ответил женский, точнее старушечий голос. Когда я сбивчиво растолковал, в чем дело, бабулечка-вахтерша дружелюбно объяснила мне, что я дозвонился в аэропортовскую гостиницу, и этих ребят она знает, но где они сейчас, сказать не может. Телефоны, по которым я безуспешно названивал сначала, это их телефоны в номерах, но то, что они не отвечают, совсем не значит, что их дома нет. Бабуля мудро посоветовала прийти и настойчиво постучать к ним в дверь, поскольку к телефону они могут не подходить, затем дала номера их комнат и объяснила, как дойти до гостиницы.

Спасибо этой доброй женщине! Я до сих пор испытываю к ней чувство глубокой признательности. Ведь возможно отчасти ей я обязан всем, что сейчас имею теперь в жизни. Она помогла мне в моей первой нештатной ситуации! Спасибо еще раз!

Примчавшись в гостиницу, благо она была в пяти минутах ходьбы от аэропорта, я нашел нужные номера и начал ломиться в заветные, расположенные друг рядом с другом двери, рискуя их выломать, и, как заклинание, шептал одними губами: «Только бы они были дома!»

Они оказались дома! Просто спали! Сначала открылась дверь справа и оттуда высунулась заспанная, испуганная белобрысая мордашка, как мне показалось, почти ребенка. Я назвал себя, в двух словах рассказал, в чем дело, зачем-то передавая историю про трубу и энергетический кризис. По ходу моего повествования паренек приосанился и, в конце концов, перебил меня недовольным: «Ну и чего было так в дверь колошматить»?! Мне было начальственным голосом приказано ждать здесь. Я стал ждать. Представители, по иерархии предприятия, где я начинал свою карьеру, были рангом выше групповодов. А рангом ниже групповодов (то есть меня) не было никого. Посему мне нужно было быть предельно тактичным. Парень быстро оделся, вышел в коридор и оказался молодым человеком лет девятнадцати-двадцати, совсем маленького роста, абсолютным альбиносом с бледно-голубыми глазами. Запах алкоголя, распространявшийся из его комнаты в коридор, будоражил в моей голове проблему детского алкоголизма.

Мы пошли с ним на другой этаж, как я понял, к ГЛАВНОМУ представителю. Пришли в такой же номер, только этажом выше. Главный представитель – худой парень с не очень приятным лицом, где под крючковатым носом презрительно изгибались тонкие губки, валялся одетый на полуразобранной кровати и смотрел телевизор. Кстати, он тоже был блондином, и, хотя больше ничем на своего «младшего» коллегу внешне не походил, мысль о том, что они или родственники, или члены какой-то тайной, возможно злодейской организации, долго меня не покидала. Мой провожатый неожиданно басистым, даже суровым голосом, совсем коротко, буквально в двух словах изложил цель моего визита, как мне показалось, упустив самое главное (про трубу и энергетический кризис). Главный представитель, едва удостоив меня мимолетным, но красноречиво хамским взглядом, молча кивнул своему коллеге, после чего мы оба вышли в коридор. Он, судя по скрипу панцирной сетки, тем временем начал «вставание с кровати». В этот момент я подумал, что у него имеются какие-то скрытые личные обиды на Московскую метрополию, что, кстати, впоследствии и подтвердилось: В мою следующую поездку он уже работал на той же должности в свежеорганизованной фирме наших конкурентов.

Заполняя неловкую паузу, я всего лишь решился задать вопрос про их неотвечающие телефоны. Юный альбинос зыркнул на меня светло-голубыми глазками и пояснил, что у него телефон вчера «случайно поломался», а «главный» как назло решил переехать в другой номер, и новый телефон сообщить в Москву еще не успел.

Я стоял и думал, что, наверное, в нашей жизни все организовалось не совсем правильно, если такие неприятные люди выходят в разряд незаменимых. И мне, преследовавшему благородные интересы спасения новых товарищей, уже захотелось пожелать этим блондинчикам всяческих неудач в деле заправки «моего» самолета. Я, конечно, беспрерывно отгонял от себя эти еретические мысли и поминутно плевал через левое плечо, чтобы не сглазить. Со стороны это, наверное, выглядело странновато: стоит эдакий сильно возбужденный и не очень бритый юноша со слегка диковатым взором и через каждые тридцать-сорок секунд чуть поворачивая голову к левому плечу, немного приоткрывает левый же уголок рта, после чего дозированно и ритмично троекратно выдыхает через нее воздух со странным характерным звуком, немного похожим на имитацию детьми стрельбы, когда они тихонечко играют в войну.

Блондинчик начал на меня посматривать с опаской, разговор прекратился, мы стояли молча. Я раскачивался на своих выгнутых коленках вперед и назад и продолжал «поплевывать», а он все чаще и все беспокойнее поднимал на меня настороженно непонимающие глазки, оконтуренные сверху фрагментарными беленькими ресничками и едва заметными беленькими бровками. Иногда он даже морщил при этом лобик. Напряжение все нарастало, и я не знаю, чем бы кончилось наше невербальное противостояние, если бы через десять минут не открылась дверь, и главный представитель не двинулся бы по коридору в сторону выхода, практически не замечая нас. Мы молча и без вопросов последовали за ним на расстоянии метра-полутора. Я недоумевал, но решил помалкивать, чтобы не спросить чего лишнего.

Нас заправили через час. Откуда-то подъехали один за другим несколько стареньких заправщиков, и двое рабочих в коалиции с нашими техниками, начали заполнять резервуары керосином. Пассажиров по моей просьбе даже не стали выводить в зал ожидания на время заправки, что является страшенным нарушением инструкции по авиационной безопасности (как я узнал позднее). К этому моменту я был уже на самолете, где чувствовал себя превосходно. Все благодарно и уважительно смотрели на меня, и сам я чувствовал себя героем, ни больше, ни меньше. Надо сказать, что обычное время «транзитного» пребывания чартера в Иркутском аэропорту не бывало меньше двенадцати-четырнадцати часов, мы же через четыре часа после приземления уже выруливали на взлетную полосу с полными баками.

* * *

Ты мне нравишься, Китай, а как я тебе?

От Иркутска до Тянь-Цзиня лету всего часов пять, не больше. Уже почти никто не выпивал, все были взбудоражены в предвкушении окончания перелета и начала работы.

Мы пошли на посадку – за окошком были видны ниточки дорог с перемещающимися точечками автотранспорта. Потом стали видны дома, пешеходы, велосипедисты – и все, между прочим, иностранное.

Сели мы с легким дребезжанием, незакрепленные дверки хлопали, что-то громко падало на пол, пассажиры сидели смирно и дисциплинированно. Когда все шасси коснулись земли, группа облегченно и радостно зааплодировала командиру. Мы вырулили на стоянку, стюардессы открыли дверь, и в салон ворвался горячий и сухой – иностранный воздух. Я принюхался и почувствовал что-то особенное. В этот момент к нам на велосипеде подъехал китаец в синей форме, остановился возле самолета и стал спокойно ждать. Потом подошли еще трое, и, наконец, подъехал трап, по которому нам поднялся представитель карантинной службы. Я встал, максимально вежливо улыбаясь, он мне кивнул, прошел через весь салон, бегло оглядывая вновь прибывших в Поднебесную, спросил по-русски, все ли здоровы, и нет ли на борту животных? Все категорически затрясли головами. Мол, все в полном порядке. Я знал, что должен был заплатить ему небольшую официальную пошлину. Деньги я благоразумно отсчитал заранее в туалете, чтобы не показывать толстую пачку, и он, получив их, задал мне вопрос в одно слово: «Фапьяр!?». Я не знал что такое «фапьяр», но на всякий случай кивнул головой, и он выписал мне квитанцию на бланке с иероглифами и поставил на нем печать с большой пятиконечной звездой.

«Фапьяр» – это и есть квитанция. По ним я буду отчитываться в Москве. Фапьяры в Китае дают все, даже таксисты. Их нужно собирать, поскольку без документа в Москве деньги могут не возместить, а с документом – в два счета (если ты не вылез за пределы своих «прочих» расходов).

Дальше к нам поднялись пограничники. Им я передал свой наиболее ценный документ – групповую визу. Они ее внимательно изучили, поставили какие-то штампы, строго посмотрели на меня, уточнили количество людей и ушли. Подошел аэропортовский автобус, и нас пригласили выходить. Внизу уже суетилось множество людей в униформе. Одни сливали туалеты, другие подсоединяли какие-то кабеля, третьи, вооруженные ведрами и швабрами, ждали нашего ухода, чтобы приступить к уборке салона.

Нас привезли в красивый, просторный, современный аэропорт. Я такие аэропорты видел только в кино. Здесь было даже лучше, чем в нашем Шереметьево-2, гораздо свободнее и чище. Группа начала проходить паспортный и таможенный контроль, я стоял со своей сумкой через плечо в конце и наблюдал за общей ситуацией. Через несколько минут подошла улыбчивая девушка-китаянка и сказала по-русски, что она – представитель китайской принимающей стороны и автобус для перевозки группы в гостиницу уже ждет. Все происходило очень быстро, организованно и аккуратно, совсем не похоже на наше бестолковое российское шатание из угла в угол. Через несколько минут появился низенький, плотный парень, который прошел мимо паспортного контроля, гордо предъявив какой-то пропуск. Он подошел почти ко мне и, окидывая взглядом пространство, недовольно обратился ко всей группе: «Где ваш групповод!?» Я, в полуметре от него, сдержанно и негромко ответил, что я здесь, и в этот же момент понял, что это и есть тот самый легендарный китайский представитель по фамилии Крючок. Чувство радости и облегчения родилось в моем сердце оттого, что наконец я встретил коллегу, русского, который знает китайский язык, местные правила и сейчас скажет, что мне делать дальше с пакетами в ботинках и в трусах. Я даже не обиделся на его высокомерный тон и вызывающий вид. Похоже, это было принято в нашем агентстве среди персонала.

Крючок с полминуты смотрел на меня снизу вверх. Думаю, он многое бы отдал, чтоб смотреть наоборот, но увы… Потом даже без «здрасте» сквозь зубы, он задал мне один вопрос: «Рейс оплатил?» Я честно ответил, что нет, и не знаю, как оплачивать, потому что я первый раз. Тогда старший товарищ сделал мне приглашающий знак головой и, бурча что-то про безобразную работу московского офиса и про то, что не его дело учить групповодов, повел меня через несколько лестниц и коридоров в какую-то комнату. Там Крючок подвел меня к конторке, где, обменявшись с китаянкой в очках парой фраз по-китайски, сказал мне: «Плати». Китаянка, улыбаясь, выжидательно смотрела на меня, показывая счет на сумму около двенадцати тысяч долларов. Уточнив, что это за взлет-посадку и стоянку, я, преодолевая неудобство, снял кроссовок и достал один из целлофановых пакетиков. На меня невозмутимо смотрели полтора десятка китайцев и наш представитель. Изобразив на лице немного виноватую улыбку, я отсчитал деньги. Получив всю сумму, китайская женщина просмотрела каждую купюру, на многих даже рисуя каким-то специальным карандашом – как я догадался, для проверки на подлинность. Несколько купюр при этом она попросила заменить. Процедура оплаты заняла почти час, потом мы пошли в следующий офис и заплатили за питание, потом за что-то еще, и еще. Хорошо, что по дороге оказался туалет, и я смог достать деньги из последнего потайного места. Хотя, похоже, даже если бы я залез вместо кроссовка к себе в трусы, это не вызвало бы у сдержанных китайских товарищей никакой особой реакции.

В месте последней оплаты Крючок меня покинул, сославшись на неотложные дела.

– Але, Москва, переведите меня на чартерный отдел и побыстрее, пожалуйста, я из Пекина звоню… Моя фамилия Крючок, пора бы выучить.

– Але, кто это? Маша? Привет Маша, ты узнала меня… ну хорошо. Слушай, кто у вас занимается набором групповодов?

– Да все мы всем занимаемся, кто кого приведет. Сейчас же проблема с этими новыми паспортами…

– Маша, я не знаю, с чем там у вас проблемы, но присылать таких дебилов, как сегодня, больше не надо. Хорошо?

– Ну, хорошо… а кто к вам прилетел такой ужасный?

– Вы уж там сами разберитесь, кто он и как его зовут, длинный такой, худой с блуждающей идиотской улыбкой на физиономии. Я не смогу нормально рейсы обслуживать, если групповоды будут при начальнике аэропорта деньги из трусов доставать и сразу после приземления, бросив группу, возьмут моду ломиться на рынок. Между прочим, группа до сих пор сидит в автобусе, а его нет. Где он, я не знаю. Это просто вам для информации. К тому же у него ни английского, ни китайского. Ну все, остальное нормально, по вылету рейса еще отзвоню. Пока.

Оплатив последний счет и спрятав очередной фапьяр, я с ужасом понял, что не знаю куда идти. Китайцы, к которым я пробовал обращаться по-английски, улыбались, но не понимали ничего. Не поддаваясь панике, я стал блуждать по коридорам и, на счастье, минут через двадцать выбрался обратно к тем же самым конторкам паспортного и таможенного контроля, где оставил свою группу уже почти три часа назад. Меня терпеливо ждала девочка-гид, вся группа сидела в автобусе. Несмотря на мою явную причастность к администрации, пограничники бдительно отыскали мою фамилию в списке, по буквам сверили ее с тем, что было написано в паспорте и, широко улыбнувшись китайской переводчице, поставили на нашу групповую визу последний большой штамп с несколькими звездами и множеством иероглифов. Я уже ничего не соображал и даже забыл забрать у пограничников необходимый для обратного вылета группы визовой список. Спасибо переводчице, она вернулась специально за моим экземпляром.

Когда я снова появился возле своих туристов, группа уже совершенно измучилась сидеть на жаре в автобусе, многие сердито на меня посматривали и были совершенно правы. Вообще-то представители сами должны были платить за рейс, просто забирая деньги у групповода и не заставляя туристов ждать по три часа. Но в моем случае Крючок почему-то решил наказать меня, а заодно и всех туристов, прогнав по этому «большому кругу». В Москву при этом поступило сообщение, что группа просидела в аэропорту Тянцзиня три часа по вине групповода (то есть меня), который сразу по приезде «ломанулся» на рынок, и его три часа не могли там выловить. Получив такую бессовестно лживую информацию, высшее руководство уже приняло решение по возвращении в Москву уволить меня без начисления зарплаты, но я об этом пока ничего не знал, и со счастливым чувством выполненного долга ехал из Тян-Цзиня в Пекин. Как только мы выбрались из города, по обеим сторонам нашего роскошного хайвея исчезли красивые, современные постройки, и показались поля, перемежавшиеся с хижинами и бродившими возле них людьми в лохмотьях. Один раз, когда мы стояли на светофоре, я несколько минут смотрел, как оборванный китайский мальчик вел за собой корову. Веревка, за которую он ее тащил, была продета корове через пустую, черную глазницу и в дырку над тем местом, где у человека расположена бровь. У меня эта картина вызывала ужас, но для окружавших мальчика и корову китайцев ситуация была в порядке вещей.

Всего дорога из Тянь-Цзиня в Пекин занимает около трех часов. Это если ехать по хайвею. Когда же по хайвею ехать нельзя (например, если накануне был снегопад, и там сплошные пробки), приходится тратить часов шесть-восемь на петляние по узеньким окольным дорожкам, где многих тошнит от обилия поворотов. В тот первый раз мы благополучно ехали по скоростной дороге и в назначенный срок были в гостинице.

Я вместе с переводчицей китаянкой быстренько разместил всех по номерам, отметил у себя в списке, кто где живет, а мне при этом достался отдельный номер с огромной кроватью, поскольку я оказался последний и не парный.

Номер мне показался шикарным, я видел подобную роскошь впервые в жизни, но впечатлений к этому моменту накопилось столько, что удивляться и восхищаться сил уже не было. Я просто сбросил свою синюю спортивную сумку, наполовину заполненную провизией, скинул уже «прикипевшие» к ногам кроссовки, сознательно купленные в Москве на размер больше, чтобы можно было зимой носить с шерстяным носком, выпал из пузырившихся на коленках джинсиков и, проведя пять минут под капиталистическим душем, забрался в огромную, застеленную крахмальными простынями и изобилующую подушками кровать.

Засыпая, я не думал ни о чем. Было только ощущение громадного прорыва в новый и замечательным мир, где кругом столько всего потрясающего, где совсем не страшно, и где мне многое по плечу.

* * *

На следующий день я получил от Крючка ключ и замок от склада, возле которого находилось мое рабочее место. Это был большой сорокафутовый контейнер, располагавшийся в техническом дворе отеля и предназначенный для хранения багажа моих туристов. Багаж представлял собой огромные баулы, очень плотно набитые различной мануфактурой и сверху обмотанные сплошным слоем рыжего скотча. Моя задача была – ежевечерне находиться возле этого контейнера и принимать мешки на хранение, взвешивая их на китайских весах с гирьками. Ворочая эти мешки, я каждый раз с удивлением обнаруживал, что мои руки покрываются черным налетом, наподобие сажи, смешанной с машинным маслом. Как я понял впоследствии, эта неприятная субстанция оседала на мешках из атмосферы китайских складов и рынков. Этим дышали все жители китайской столицы, этим дышали и мы. Чтобы не искажать историческую реальность нужно добавить, что здания, люди и машины в Пекине не покрыты никаким черным налетом и, кажется, никто не умирает, задыхаясь, на улицах. Наоборот, все достаточно опрятно и ухожено.

Из-за работы групповоды были исключены из вечерних развлечений, когда все встречались на ужине, завязывали знакомства, в том числе и романтические. Я поздно приходил со склада и трескал в номере то, что привез из Москвы. Зато днем мое время было совершенно свободно, и я с упоением таскался по китайским рынкам с какой-нибудь компанией. Кстати, это занятие оказалось весьма увлекательным, тем более что мои неуверенные предложения по поводу экскурсий на Великую Китайскую Стену или куда-нибудь еще никто не поддержал. Я так и не посетил ни разу ни одно китайское историческое место или музей, хотя рейсов после этого первого у меня было, наверное, не меньше двадцати. Это было не принято и казалось банальным пережитком старого советского времени, когда всех туристов скопом загоняли в автобусы и почти насильно катали по достопримечательностям, давая потом часик-другой свободного времени. Не могу сказать, что я очень хотел в эти музеи и страдал от отсутствия возможности туда поехать. Нет! Я быстро впитал новые ценности, и мне не хотелось ни в один музей! Мне нравилось шататься по рынкам, прицениваться к товару, останавливаться в маленьких ресторанчиках, чтобы перекусить, выпить кружечку пива с привычными для нас вареными креветками или совершенно неожиданным для русского человека блюдом – куриными яйцами синего цвета с почти прозрачным белком. По китайски – СунХуаДань. Эти яйца подаются с нежнейшим сыром и, если перебороть предубеждение и выкинуть из головы, что они специальным образом доводятся до чуть протухшего состояния, – лучше закуски к пиву я не пробовал.

Мне показали самый популярный в то время среди русских ресторанчик-забегаловку. Русские называли его – «У Лены». Вообще, наши соотечественники-челноки в Китае дают всем выделяющимся из общей массы китайцам новые имена. Родные китайские наименования запомнить сложновато, да и выговорить не у всех получается. Таким образом и появляется из Джан Хуася – Вася, а из Лю Ина – Лена. Ресторанчик «У Лены» имел своей главной достопримечательностью саму Лену. Эта китайская девушка в кратчайшие сроки выучила русский язык и, кроме того, помнила всех своих клиентов по именам и по гастрономическим пристрастиям, даже если видела их всего один – два раза. Сам проверял – это правда! Такая феноменальная память была у человека. А как приятно – приходишь в ресторан во второй раз, а тебе уже: «Здравствуй, Вася! Ты будешь, как и на прошлой неделе, салат из помидоров с огурцами, креветки и ДзяуДзы?» (это такие жареные пельмени). Конечно, ты отвечаешь: «Да».

А когда, проходя мимо, Лена серьезно отметила, что я стал гораздо лучше управлялся с палочками – симпатия к ней, объединившись с симпатией ко всему Китаю, наполнила душу счастьем и щенячьей радостью. Кстати, есть быстро в Китае не принято, если ты, конечно, не рабочий поденщик. Совсем по-другому чувствуется вкус, когда, никуда не торопясь, зацепляешь еду палочками и отправляешь в рот по маленькому кусочку, вместо того, чтобы умять все ложкой и навернуть вперемешку, почувствовав в конце пресыщение и неуемную тяжесть в животе.

Я, пользуясь случаем, прибарахлился, купив себе, жене, родственникам и детям разных тряпок и обувок. Мне даже пришлось приобрести еще одну большую сумку, чтобы все это добро складывать. Глупо было терять возможность существенно обновить свой гардероб – и сделать это в пять раз дешевле, чем в Москве. Тем более, я уже договорился с Цукану о продаже ему своих килограммов по немыслимой цене – аж по три с половиной доллара за каждый. Таким образом, у меня в распоряжении оказалось еще четыреста двадцать долларов! Я понимал, что это не совсем законная с точки зрения моих работодателей операция, но дух наживы и предприимчивости уже одержал во мне верх над интеллигентской нерешительностью. Тем более, мы с Сашей договорились о полнейшей конфиденциальности. Честно говоря, когда Цукану привез свои баулы на склад, и я их взвесил, ему не хватило ни своих, ни моих лимитов, и я по дружбе скинул ему с веса каждого мешка еще по два-три кило – как будто ошибся при взвешивании. Это составило еще килограммов пятьдесят. Деньги за эти, уже вчистую сворованные килограммы, я брать с него отказывался изо всех сил, он почти насильно всунул мне их уже в аэропорту.

Для компенсации ущерба турагентству, я на следующий день, коварно добавил по одному-два килограмма на мешок другим моим подопечным. Мне до сих пор стыдно за это. Но, наверное, если бы тогда я принял другое, более порядочное решение, моя жизнь пошла бы иначе. Я заочно прошу прощения у всех безвинно пострадавших. Простите, если сможете! Иначе никак не получалось. Пришлось мне на своем примере подтвердить бессмертное и не имеющее исключений утверждение Остапа Бендера о том, что все сколько-нибудь крупные состояния нажиты бесчестным путем. Хотя мое состояние в итоге получилось не очень то и крупным, но путь к нему начался именно так – с мелкого обжуливания доверившихся мне туристов и принявшей меня на работу организации.

А ведь воспоминание о теплом и добром отношении, которое без всякого притворства проявила ко мне эта первая группа, до сих пор согревает душу. После той моей поездки в турагентство поступило множество положительных отзывов и выражений благодарности за мою замечательную работу и вежливое обхождение. Множество туристов заявили, что летать впредь собираются только со мной. Как мне передали удивленные барышни из продающего сектора, особенно меня хвалили те две загадочные женщины, которых я оценил для себя в самолете как «жен или дочек советской элиты». Обычно эти женщины (а их звали Наталья Васильева и Ира Штейман) были очень придирчивы ко всему, что случалось на рейсе, часто жаловались и требовали компенсаций. Этой их склочности позднее также нашлось объяснение. Просто у Иры муж был юрист, преуспевавший и в прежнее, советское время, когда он работал директором юридической консультации, и в нынешнее, когда стал адвокатом. Клиентки эти были весьма сложными для компании, они ведь посещали Китай не с целью насущного заработка – у них с деньгами и так все было в порядке, а летали они только ради независимости от мужей. Но права свои женщины знали прекрасно, от них доставалось всем! А меня они вдруг похвалили. Сказали, что наконец-то стали набирать в групповоды приличных и образованных молодых людей. Вот так! А я и не подходил к ним ни разу за всю поездку! Даже, по-моему, не всегда с ними здоровался и, наравне со всеми, немножко обжулил на взвешивании. Еще раз прошу прощения! Мне очень стыдно! Но я очень, очень всем вам благодарен!