Текст книги "Живи"

* * *

Случай, произошедший на обратной дороге, мне неловко описывать, и можно было бы совершенно выкинуть его, но оставлю ради исторической справедливости. Происшествие это случилось между Иркутском и Москвой в самолете, где я, накрывшись пледом, пользуясь полной темнотой и тем, что все спали, еще раз воспользовался, своим служебным положением в корыстных и не очень-то благородных целях.

Все началось в Иркутске, когда мы уже летели домой. Там снова не было топлива, но нас опять быстренько заправили и поставили в очередь на вылет. У меня за вычетом иркутских и оставшихся в Китае на вторую неделю числилось всего двадцать восемь человек. Это на семьдесят два места в переднем салоне! Возникало даже чувство неловкости перед гражданами, сидящими в аэропорту. Им, ведь, наверное, нужно лететь в Москву не просто так – у каждого свое дело или свое горе. Но их рейсы все откладывают, и вариантов нет, только терпеливо ждать!

Мы уже готовились взлетать, когда ко мне подошел тот самый пограничник, который меня «выпускал» по дороге туда. Он сказал, что его зовут Валера, мы постояли, поболтали несколько минут. Я слегка даже опешил от такого проявления внимания к своей персоне со стороны представителя властных структур, но все встало на свои места, когда он после некоторой паузы обратился ко мне с просьбой. Ему было очень неловко. Он долго выдавливал из себя разные несвязные обрывки фраз и междометия, которые некуда было пристроить, но постепенно смысл стал ясен. Валера сказал, что к ним уже несколько раз обращалась девушка, которой очень нужно вылететь в Москву, а билетов нет, и на подсадку сейчас не реально, поскольку каждый рейс и так задерживается на сутки или больше, а некоторые вообще отменяют… кругом бардак, а она так просила, даже плакала. Что там у нее случилось, не говорит, но видно по ней, что нужно человеку! Возьми, говорит, Васька. Ты хоть и москвич, а москвичи, как известно, все люди бездушные и безжалостные, но может, выручишь девчонку? У тебя же полупустой самолет!

Я его спрашиваю, а что я в Москве скажу, откуда я ее взял? Меня же с работы уволят за провоз такого «зайца». Звонить в Москву уже некогда, нам вылет поставили через пятнадцать минут, и стоим мы с ним уже у трапа. Мне к тому моменту работу эту терять совсем не хотелось. Я за неделю впервые в жизни «нажил» больше пятисот долларов! Мыслимо ли рисковать таким заработком? Но не хотелось и отказывать. Человек за другого попросил бескорыстно! И я решил ее взять на свой страх и риск. Авось не будут скрупулезно сверять бухгалтерию. Веди, говорю, свою протеже, доставим в Москву со всеми удобствами! Он говорит: «Спасибо Вася, если что, обращайся, поможем», – и понесся в вокзал за пассажиркой. А я стою и думаю про себя, мол, ты мне лучше бы двадцатку вернул, которую прошлый раз в свой бездонный карман засунул, вместо того, чтобы помощь обещать покровительственным голосом. Тоже мне – дружок-пирожок! Тут и он несется, сумку тащит и мадмуазелька за ним еле поспевает, семенит ножками и на ходу уже издалека мне виновато улыбается. А сама вроде ничего – симпатичная. Ну, по десятибалльной шкале – эдак на шесть – семь твердых баллов. А я сам боюсь до смерти, что сейчас экипаж начнет возмущаться или вообще ее выгонят… Захожу с ней в салон, и так вроде между прочим стюардессе говорю, что еще один человек с нами полетит. А сам прохожу мимо, не задерживаясь, но спиной напряженно, как выстрела, жду вопроса, а на каком основании, мол, она полетит, где она в списках, почему я тут командую?! В качестве последнего аргумента у меня были двести долларов, те, что Цукану мне всунул в аэропорту за свой перевес. Но все прошло совершенно гладко. Наверное, у экипажа я ассоциировался с заказчиком рейса. Вопросов не задал никто! Старшая стюардесса просто сказала мне на ушко деликатненько, что лишнего питания мы уже заказать не успеем, но, мол, за десять долларов наличными они из личных резервов устроят ужин по высшему разряду. Я, конечно, заплатил.

А девочка сидела на краешке кресла, глупо всем улыбалась и крутила головой, глаза у нее были обалдевшие. Реакция нормальная. У любого будут обалдевшие глаза, если просидишь день-два в аэропорту, а потом тебя проведут тайными тропами на самолет, где каждый желающий лежит на целом ряду, а по проходу прогуливаются люди в тапочках, как у себя дома.

Я увидел это смущение и решил ее как-то успокоить, сказал: расслабься мол… все нормально… хочешь выпить? Я, в принципе, пить ни с кем не собирался. Мне в Москву нужно было трезвеньким прибыть, да и водку марочную я купил в Дьюти Фри, честно говоря, в подарок отцу. А она как-то вся сосредоточилась, напряглась и решительно сказала: «Хорошо, давайте, выпьем»! Тут нарисовался Цукану – ему как медом намазано, если новая девчонка появилась, да еще и выпить предлагают. Делать нечего, я полез в сумку, мысленно извинился перед папой, откупорил, разлил в пластиковые стаканчики. А самолет уже тем временем набрал высоту, и полетел к столице нашей Родины. Мы сидели и выпивали, Цукану, в своей обычной манере, нагло приставал к девушке. Леночка, так ее звали, смотрела на него с ужасом и прижималась ко мне, а иногда еще умоляюще на меня поглядывала. Я, честно говоря, удивился. На Саню ведь обычно никто не обижается, все наоборот ржут над его каламбурчиками и добродушно журят за матерщину. А она его воспринимала совсем без юмора – после каждого рискованного словесного пируэта глаза у нее широко округлялись, и она пальчиками вцеплялась мне в кисть. Через пару часиков такой односторонней связи Саша заскучал и обиженно пошел спать. К этому моменту в салоне погасили свет, все спали, тускло горело дежурное освещение. Мы сидим вдвоем, рядышком, еще выпили, моя бутылочка уже приближалась к концу, когда я грешным делом того… попытался ее немного как бы приласкать… и она вроде бы была не против. Сначала мы целовались, потом я немножко пошарил у нее под кофточкой, и у меня после недельного воздержания начались естественные здоровые процессы, которые, оказывается, происходят даже на большой высоте! Такой она мне показалась распрекрасной… А главное, я подумал, что мне ужасно повезло, – я встретил при таких романтических обстоятельствах девушку, которая сразу ко мне расположилась. Я почувствовал себя героем девичьих грез и просто распирался от удовольствия. Сидели мы с ней в обнимку, я еще всякую ахинею ей нашептывал на ухо, она чувственно вздыхала, а что дальше делать, я, в общем-то, не знал, поскольку в самолете у меня никогда подобных происшествий не случалось, и никто из знакомых со мной на эту тему опытом не делился. Она, почувствовала, наверное, что ситуация забуксовала. Действительно ведь – и спать ложиться глупо, а что дальше делать – совершенно непонятно! Прошло минут тридцать, она встала: «Я сейчас вернусь», и пошла в сторону дамской комнаты. Я почему-то сразу преисполнился к ней благодарностью и уважением. Приятно, когда женщина в таких вещах сама дает недвусмысленный сигнал. Ну, думаю – сейчас состоится! Сам достал влажную аэрофлотовскую салфеточку, тихонько ею свое хозяйство освежил, насколько это было возможно, хоть и начало щипать, но все же почувствовал себя увереннее.

Минут через десять она появилась, неся свои брюки в руках, уже переодетая в какую-то длинную-длинную майку. Я к тому времени уже набрал штук шесть пледов и застелил ими ряд кресел на некотором удалении от ближайших туристов. Ближе к окну свернул еще несколько – получилось что-то вроде подушечки, и еще два оставил, чтобы сверху укрыться. Тесновато, конечно, даже и для одного человека тесновато, а нам предстояло на этом ложе гнездиться вдвоем. Она ко мне подошла, вроде как в нерешительности так передо мной остановилась, и я почти машинально ее обнял и руку засунул ей под майку, а она, оказывается, уже без трусов! У меня просто планка рухнула, и все мои мыслительные способности исчезли, как будто их и не было. Я потянул ее на постельную конструкцию, сам одновременно с этим стаскиваю с себя штаны, а как примоститься – большая проблема.

Мы уж ерзали, ерзали, спасибо мать природа нам быстренько все подсказала – легли друг к другу лицом – на боку, подо мной одна ее полусогнутая нога, вторая надо мной… еще несколько секунд на прицеливание, и я проник куда надо своим молодцом. Определенная стесненность и, как следствие, небольшое неудобство все же сохранялись – ведь существенная часть моего тела вообще находилась на весу, но я, не обращая на эти мелочи внимания, старался изо всех сил. Мне хотелось доставить Леночке особенное, неземное блаженство, и не было предела моему усердию. Спустя несколько минут она начала издавать звуки. Это были эдакие постанывания, притом довольно громкие и все усиливавшиеся. Про себя я отметил, что гул, который стоит в самолете во время всего полета, очень нам на руку, иначе, наверное, проснулись бы все. Она стонала все громче, стискивала зубы и мотала головой, я просто зашелся от удовольствия и, наконец, проявив чудеса эквилибристики и балансирования, закончил свой процесс ей на живот. И в этот момент, когда я лежал опустошенный и не хотел шевелиться, а только пытался благодарно тыкаться ей носом куда-нибудь в ожидании ответной нежности, она простонала: «Пожалуйста, пожалуйста, привстань, о… моя нога, ой, так больно ногу, я больше не могу так лежать!» И я услышал те самые стоны, которые вовсе уже не имели сексуальной окраски, в них была только боль бедной страдающей женщины, которая стеснялась сказать, что ей неудобно, и я своей костлявой задницей совершенно отлежал ей ногу. Я спрыгнул с нее в одно мгновение, начал суетливо, не попадая в штанины и теряя трусы, одеваться, и тем временем до меня постепенно начала доходить реальная картина. Она просто все это время терпела! Терпела из-за того, что я согласился взять ее в Москву. Отрабатывала свой перелет, от безвыходности уступила домогательству пьяного и безжалостного человека, в руках которого оказалась волей судьбы. А я – негодяй, воспользовавшийся чужой бедой. Мне стало не по себе. В самолете был полумрак, и я не видел ее глаз и выражения лица, и она не могла хорошо видеть меня, но мы оба чувствовали одно и то же – неловкость и стыд. Она аккуратно убрала в свою сумочку салфетку которой вытерла живот и сидела, потирая затекшую ногу и закусив губу. Ей все еще было больно. Через несколько минут, сделав над собой усилие, я взял ее руку, поцеловал в ладошку и сказал: «Извини, Лен…» Она внимательно посмотрела на меня, но ничего не ответила.

Я уложил ее спать на своем командирском месте, а сам перебазировался на одно из свободных «сидячих». Уже через несколько часов в салоне вновь зажгли свет, и командир бодро сообщил нам, что пора просыпаться – мы приступаем к снижению и через сорок минут совершим посадку. Когда я вернулся на свое место, Леночка сосредоточенно смотрела в окно, была безупречно одета и прибрана. Пледы были аккуратно сложены рядом, все было чисто – ни крошки, ни бумажки. Даже пол в проходе она каким-то образом привела в девственно-чистое состояние.

Я не пытался обменяться с ней телефонами. Мне почему-то было неловко спрашивать, и даже подходить к ней с разговорами. На душе было гадко, но некогда было переживать, рейс еще не закончился.

Цукану с утра мне заговорщицки подмигнул, глазами показывая в ее сторону, я покивал ему головой, а он без слов похлопал меня по плечу в знак одобрения. Хотя по большому счету – какое тут одобрение. Стыд и позор!

* * *

Конец начала, начало конца, начало начала?

В Москве все прошло без накладок. Туристов никто и не думал считать, границу мы прошли в Иркутске, выпускали всех без всякой проверки. Леночка через несколько минут после окончания нашего рейса уже незаметно растворилась в пестрой толпе пассажиров.

Мы с Сашей Цукану обменялись телефонами и договорились, что постараемся в следующий раз снова полететь вместе.

Благодаря отзывам туристов меня не уволили, как планировали сделать из-за той досадной задержки в аэропорту Тянь-Цзиня. Мне позволили объясниться, что я и сделал, доказав свою полную невиновность.

Впоследствии я летал в Китай еще раз тридцать, в качестве одного из лучших групповодов открывал новые направления – Индию и Таиланд, сам работал представителем, рос вместе со своей компанией, лукавил, хитрил и рисковал, продвигаясь по служебной лестнице. Я взрослел, многое менялось в моем восприятии мира, и я неизбежно уходил все дальше и дальше от того неунывающего парня коленками назад, носившего великоватые кроссовки и вечно пузырившиеся брючки, от той части себя самого, которой я, по большому счету, обязан всем, что есть хорошего в моей жизни!

Глава 4

Я ничего не помню из того времени, которое описано в предыдущем рассказе. Мне тогда действительно было три года. Наверное, я очень любил своих папу и маму. Иногда, рассматривая старые фотографии или просматривая видеозаписи того времени, я вижу моих очень молодых родителей, увлеченно бегающих со мной маленьким, сидящим на санках, или жизнерадостно стоящих на фоне какого-нибудь яркого экзотического пейзажа, а крошечная Ленка в коляске или на руках у родителей внимательно наблюдает за происходящим с таким серьезным видом, как будто она знает что-то всем нам недоступное и, возможно, очень грустное. Довольно часто вместе с родителями в кадре попадается молодой дядя Паша – единственный и самый верный друг нашей семьи.

Как-то, когда мне было лет семь, мы приехали на дачу к бабушке и дедушке, где я наткнулся на несколько огромных сумок с игрушечными машинками, солдатиками, домиками, пистолетиками и прочим мальчишечьим богатством. Выяснилось, что это папа привозил мне из Китая, когда я был еще совсем маленьким. Я хорошо помню, как целый день расставлял все это добро по комнате, вытряхивая из сумок все новые и новые залежи игрушек. Среди этой пластмассовой роскоши валялись пустые пузырьки от шампуня и жидкого мыла с красивыми эмблемами китайских отелей. Я откручивал крышечки и нюхал каждый пузырек, наливал в них воду, готовил в них какие-то зелья – то ли в аптеку я играл, то ли в волшебников.

Потом, когда мне уже было лет десять, отец привез новенький духовой пистолет и, коротко спросив моего разрешения, начал увлеченно расстреливать эти крошечные домики и машинки. Он предлагал и мне «популять», но я никогда не разделял его страсти к стрельбе и к оружию, мне было жалко моих домиков. Я давно в них не играл и, возможно, вообще не собирался больше к ним прикасаться, но когда-то это были мои любимые игрушки, каждая из которых оставила след в моем сердце. Я сдерживался сколько мог, но слезы все равно появились, папа оглянулся на меня, опустил пистолет и, сначала с удивлением, а потом раздраженно спросил, чего я реву? Потом уточнил, придав лицу безразлично-презрительное выражение: «Тебе что, жалко для меня всего этого мусора?» Его вид совершенно не располагал к откровенности. Что бы мне ни пришло в голову ему сказать, я все равно оказался бы не прав. Тогда я просто замотал головой и убежал. Отец, наверное, подумал, что у меня начался подростковый кризис, и не стал допытываться о причинах моего состояния. В тот день вечером, когда я уже лег спать, он подошел к моей кровати, взял меня за руку и минуту, не отрываясь, смотрел, а потом спросил: «Все нормально?» Я тихо ответил: «Конечно, папочка…». Он кивнул головой и тихонько ушел, а я остался один.

Ему, наверное, нелегко было в этих заграничных командировках, но, с другой стороны, нас с мамой он оставлял в Москве одних – мы жили очень скромно, в той самой десятиметровой комнатке, которую он так живописал. Я, конечно, ничего этого уже не помню, но по отрывочным маминым воспоминаниям догадываюсь, что наш блестящий и всеми любимый папочка не очень заботился в то время о своей семье. Хотя, как же – он присылал мне коробками пластмассовые машинки и солдатиков, наверное, как символ самого себя – храброго и неустрашимого, но я почти никогда в них не играл – я был еще маленьким для таких игрушек.

Отец хотел, чтобы я вырос сильным, уверенным в себе и энергичным человеком. Он вдалбливал в меня свои жизненные принципы, особенно усердствуя из-за того, что времени на мое воспитание у него было совсем немного. Он действовал вполне в соответствии с тогдашними нормами бытовой педагогики, и ему просто в голову не приходило, что все, привнесенное с насилием, вызывает неизбежное и устойчивое сопротивление и усваивается с обратным знаком. Он яростно запихивал в меня свой во многом полезный, здравый и правильный опыт, который я категорически отвергал, не поддаваясь насилию, чем сначала приводил отца в бешенство, а затем в мрачное состояние глухого безразличия ко мне. Сам он хотел быть в моих детских глазах примером несгибаемого, скалоподобного исполина.

Это ли нужно ребенку от родителя? Отец, вероятно, надеялся таким образом воспитать во мне многочисленные добродетели и силу характера.

Мама говорила, что сцену с девушкой в самолете он придумал, но мне кажется, что здесь папочкин почерк вполне прослеживается. Это его любимое занятие – совершить что-нибудь омерзительно-гадкое, а потом сладко мучаться укорами совести и фальшиво проливать крокодиловы слезы, оплакивая такое трагическое стечение обстоятельств и свою человеческую слабость.

Мама всегда защищала отца, и я никогда не мог понять, почему она все события переворачивает в его пользу. Она объясняла все его гадости безвыходными обстоятельствами, а сомнительные достоинства превозносила до небес. Она могла навсегда рассориться с человеком, скептически относившимся к папиным достоинствам. А что дал ей мой отец? Каково было ей, молодой женщине, одной с двумя детьми, когда муж чаще находился в командировках, чем дома? Хотя, что я могу знать – это же отношения моих родителей, и я не имею ни малейшего намерения примерять к себе эту сложную и в то же время банальную, и очень характерную для того времени ситуацию.

Динозаврище

Динозавр – Страшный, Ужасный, Чудовищный ящер (от греч. Demos – страшный и Saurus – ящер).

Есть особая прелесть работать за несколько тысяч километров от начальства. Такое восхитительное ощущение личной свободы! Никакого принуждения, что хочешь, то и делаешь. И жизнь в радость, и работа двигается весело. Когда я служил в армии, помню – какую эйфорию испытывал, если удавалось пройтись через лес несколько километров с танковой директрисы до расположения части не строем, а просто так, своим ходом. Вроде расстояние то же самое, и покрывал я его даже быстрее, чем вместе со своим подразделением, но так я здорово отдыхал, шагая по этой дороге, получал такое наслаждение от тишины, свежего воздуха, от самой тропинки, бегущей то через овражек, то через лесок, то в горочку… Один раз я даже бегом припустил от удовольствия, а потом бухнулся в траву на обочине и валялся несколько минут, рассматривая небо. Всего-то мне и нужно было, наверное, эти несколько минут без команды на траве поваляться, а как их не хватало, как тосковало по ним сердце…

Здесь я тоже вроде сам себе предоставлен, целыми днями можно на кровати валяться, да как-то неохота. Наоборот, носишься, как борзой пес. Недавно я почувствовал – моей правой ноге стало непривычно свежо, посмотрел, а подошва ботинок, купленных всего пару месяцев назад, оказалась протертой до дыр. И подошва, кстати, была что надо, собранная из нескольких слоев толстой кожи, прошитая суровыми нитками – а вот, протерлась начисто за каких-то два-три месяца! Это сколько же я в них оттопал? Километров пятнадцать в день – как минимум!

При этом я не работаю скороходом во дворце какого-нибудь раджи! Отнюдь! К началу этой истории, я уже три месяца находился на должности иностранного представителя нашего туристического агентства. Главным и единственным объектом нашего бизнеса были «челноки» и их груз, запакованный в баулы из грубой мешковины. Кстати, по упаковке всегда можно определить, откуда товар. В Эмиратах – это серые пластмассовые мешки, в Китае – плотно обернутые скотчем «рисовые» сумки, а на нашем направлении – обычные джутовые мешки, зашитые толстенными нитками и разрисованные фломастерами.

В стране, где мне довелось нести свою службу, был субтропический климат, но, несмотря на это, она поставляла теплые мохеровые свитера для половины России-матушки, а кроме того, была известна своими недорогими кожаными куртками, некоторыми полезными лекарствами и многими другими «колониальными товарами». Однажды эта страна чуть не стала источником легочной чумы – реликтового, но зловещего заболевания, три случая которого привели к установлению длительного карантина на границах Индии со всем внешним миром.

Именно в Индии я и был представителем. Должность называлась – «Генеральный представитель», так было написано по-русски и по-английски на моих визитках, так я значился в ведомости на зарплату, но кроме меня, других – не генеральных представителей пока не было. Я вполне справлялся один, в душе злорадствуя по поводу маститых и респектабельных представителей крупных компаний, вроде Аэрофлота или торгпредства Российской Федерации, которые, несмотря на свои длиннющие послужные списки, офисы, машины, секретарей и помощников, довольствовались заработками в десять раз меньшими, чем мой! И это потому, что у них работы не было, а у нас её было полно! Они рассуждали о сложных материях и ловко сочиняли бумаги о полной невозможности вести бизнес в тяжелых условиях нового времени, а мы быстро прощупывали ситуацию, находили решение! Принцип работы был простой – нет ничего невозможного, нет ничего запрещенного. Бери и делай! И мы делали! Как делали?! Наши самолеты брали на борт в полтора раза больше груза и заправляли на двадцать процентов меньше топлива. Иногда ради того, чтоб втиснуть груз, мы, страшно сказать, забивали баулами даже оба туалета! Время беспосадочного перелета до Москвы – семь часов! И ничего, группа долетала и была довольна, что весь груз пришел с ними, ничего не потеряно! Как уж пассажиры и экипаж обходились без уборных – я не знаю. Туристы через нас летали одни и те же – появлялись снова каждые две-три недели, продав предыдущий товар. Большинство из них были людьми опытными, все уже знавшими и через многое прошедшими. Они не капризничали по всяким пустякам типа неработающего кондиционера, неубранного номера или слегка протухшего салата на ужине. За редким исключением все понимали, что с этими мелочами поделать ничего невозможно, и по настоящему важными для всех были вопросы, касавшиеся в первую очередь их бизнеса, а во вторую – их личной независимости. За этих священных коров я всегда боролся как лев, и в большинстве случаев побеждал! Побеждал администрацию отеля, запрещавшую перепаковывать баулы в номерах, побеждал многочисленное начальство аэропорта, отказывавшее в погрузчиках, автобусах, тягачах… во всем на свете, побеждал сотрудников посольства, не готовых за день выдать справку об утере паспорта – мои туристы улетали и без паспорта! Приходилось бороться даже с местной полицией, выступая на стороне своих туристов, вне зависимости от того, являлись они потерпевшей стороной или подозреваемой… И всегда мне было радостно от осознания, что я могу это сделать и делаю! Я вытаскиваю любые безнадежные ситуации! Для меня любой вопрос – не вопрос!

Тогда, в девяностых годах, существовал стереотип, который, по моему глубокому убеждению, сами челноки сознательно поддерживали – что шоп-туристы – люди суетные и неопрятные, что они и серьезный бизнес – понятия несовместимые, и что корячатся они со своими проклятущими мешками от бедности и безысходности. Конечно, были у нас и такие, что каждый раз всего на несколько тысяч закупались и их же оборачивали, так и летали годами, выгадывая копейки, но многие, если не сказать большинство, имели уже обороты в сотни тысяч долларов и были людьми совсем не бедными, даже по высоким мировым критериям. А летали они точно так же, как и все – на чартерах, хотя могли бы давно уже позволить себе перемещаться по всему миру в первом классе самой престижной западной компании, и селились точно в тех же гостиницах, что и все – прямо скажем, не в самых лучших, и номера занимали обычные, одевались, точно так же как и все – в сто тысяч раз высмеянные челночные жилетки, все покрытые карманами, в скромненькие маечки и джинсы с кроссовками. Они сами выбирали товар на рынках, ездили по фабрикам, не гнушались испачкать ручки, если нужно было покопаться в запылившихся куртках, приготовленных для отправки, могли указать китайскому скотчевщику на промахи в работе и заставить его все переделывать, знали весь процесс до последнего нюанса.

Тонкость была в том, что процесс очень сложно алгоритмизировался – каждый раз возникало огромное количество дополнительных обстоятельств, на которых можно было как заработать, так и потерять очень многое. Естественно, что при такой работе, сколько бы ни было у этих людей денег, они обходились без золотых часов, браслетов и бриллиантов, квартир и загородных вилл не покупали, в лучшем случае делали ремонт в своих стареньких жилищах, и даже ездили на подержанных и мятых советских автомобильчиках. Это может показаться парадоксальным, но на самом деле было очень логично и даже единственно возможно в то время. Во-первых, люди еще не почувствовали, что можно жить как-то по-особенному. Все вышли из обычной советской жизни и далеко не сразу отказались от привычных скромных представлений о благополучии и комфорте. К тому же деньги всем нужны были в обороте, поскольку этот оборот приносил тогда очень много, и глупо было в какое-то паршивое кольцо, машину или квартиру вмораживать те средства, которые через месяц или полгода можно было вдвое увеличить. Еще, мне казалось, что привычка прибедняться осталась еще с советских времен и весьма пригодилась в девяностых, когда лучше было оставаться незаметным для всяких преступных элементов.

Увидят эти преступные элементы бесформенную тетку, бог знает во что одетую, корячащуюся со своими мешками… ну и потребуют с нее пару сотен долларов, или даже пятьсот, например… она их им и заплатит, причитая, что жить ей теперь будет не на что, а на самом деле эта тетка уже миллионами ворочает и могла бы себе таких мордоворотов целую ораву нанять, но пока не хочет, потому что привыкла быть человеком неприметным, да и дешевле сунуть пару сотен, чем собственную шайку кормить.

Я очень любил и уважал своих туристов, очень гордился тем, что они воспринимали меня, как человека, подходящего для серьезного разговора и серьезного дела.

Иногда и из России-матушки приезжали владельцы туристических компаний, аналогичных нашей, или те, которые с нашими заключили договора Казалось бы я для них был просто работник, нанятый теми влиятельными, равными им самим лицами, с которыми они договорились о сотрудничестве, но и они всегда обращались со мной почтительно, потому что от того, что им в Москве подписали, зависело только полдела, а еще полдела, от того, как я здесь на месте все исполню.

И так получилось, что, имея зарплату по тем временам не такую уж и великую, я, благодаря своей работе, водил знакомства с весьма эффективными и удачливыми людьми, оперировавшими немалыми средствами, и никто не гнушался моей компанией, я был допущен на равных в тот круг общения, в котором было много интересного и для бизнеса и просто для понимания новых обстоятельств нашей изменчивой жизни. Я всегда это понимал и окружавших меня людей старался не подвести, а чем мог – порадовать.

Случай с «Динозавром» был из другой категории. Хоть я и спас тогда человека от абсолютно реальной перспективы провести несколько лет в индийской тюрьме, никакой радости или тем более гордости по этому поводу я не испытывал. А досада и растерянность возникают при воспоминании об этой истории даже сейчас, по прошествии без малого двадцати лет.

* * *

Вот такой тревожный пассажир

Кроме людей интересных, содержательных и ярких, мне по долгу службы приходилось встречаться с самыми разными клиентами. Среди них были горластые матерщинники и горькие пьяницы, жадины, считавшие каждую копейку, или, наоборот, ухари, чьи попытки немедленно просадить все деньги приходилось тактично сдерживать. Был один астматик, который, хорошо выпив, потерял свое лекарство (фунфырик, как он выражался) и чуть не дал дуба у меня в номере, пока я ночью чудом не вызвонил квалифицированную медицинскую помощь. Часто прилетали компании эдаких «по-понятиям» туристов, но все они были свойскими парнями и только делали вид, что хулиганили. Со всеми удавалось найти общий язык. Никто и никогда не вызывал у меня такой антипатии и такого ужаса, как Динозавр. Я возненавидел его, как только увидел в аэропорту. Сразу было понятно, что с этим пассажиром будут проблемы. Он был здоровенный, с очень худым лицом, на котором как два крупных полустершихся шипа выделялись обтянутые пупырчатой кожей скулы, и под громадными, далеко выдающимися вперед надбровными дугами располагались маленькие бесцветные глазки, презрительно позыркивавшие по сторонам. Еще были тоненькие, сжатые губы и очень узкий, какой-то клиновидный подбородок с небольшим, но заметным шрамом на правой стороне. Его лапищи были громадны, а пальцы покрыты черными волосищами. Весь он был похож на огромного, безжалостного гада – имя Динозавр моментально прикрепилось к нему в моей голове.

Пока группа проходила паспортный контроль, было видно, что многие туристы опасливо и сердито поглядывали в сторону этого головореза. Я был не одинок в своих тревожных оценках! От него ждали неприятностей все.

На рейсе оказалось много знакомых, среди них – мой большой друг, никогда не унывающий человек, партнер еще по китайским рейсам Саша Цукану. Саша вслед за мной переориентировал свой бизнес с Китая на Индию и прилетал не реже, чем два раза в месяц, так что наше сотрудничество продолжалось. Только теперь кроме пассажирских самолетов я отправлял и грузовые ИЛ-76, но точно по такой же схеме, что и раньше. Саша привозил свои товары, которые я загружал на самолет, «ошибаясь при взвешивании» где-то на две трети стоимости перевозки, и уже привычно клал себе в карман по несколько тысяч за каждый визит приятеля. Размеры отправлявшегося Саней карго стали существенно больше, на каждый грузовик приходилось по три-четыре тонны его мешков с кожаными куртками. Цукану мог бы загрузить и больше, но я побаивался заполнять «облегченными» мешками больше пятнадцати процентов самолета и старался дробить его груз на небольшие партии. Наша дружба, основанная на таких экономических взаимоотношениях, крепла от раза к разу. Связанные общей секретной и небезопасной деятельностью, тем более такой взаимовыгодной, мы друг в друге души не чаяли – постоянно вместе обедали, ездили на экскурсии, даже девушек чаще всего находили подружек. Это у нас с Сашей была такая игра. Мы так ловко научились дурить девчонкам головы, что стали просто неотразимым тандемом. Роли были заранее распределены, недостатка в творческом подъеме и вдохновении не было никогда. Приемчики и взаимодействие были прекрасно отработаны. Поражаемость объекта была близка к стопроцентной.