Текст книги "Отрицательная субстанция"

23:30

Гараж подстанции пуст, значит, никого нет, остаётся только гадать о том, кто уже поел, а кому это ещё только предстоит. Я – практически счастливчик, ведь успею поесть сегодня, служа демонстрацией известной истины о том, что нельзя откладывать на завтра. Сразу иду на кухню, где достаю макароны с мясом, помещаю их в микроволновую печь, предварительно сбрызнув водой из-под крана, чтобы при разогревании в еде осталось хоть немного жидкости, коя из продукта легко исчезает вследствие действия неких физических процессов, связанных с работой печи. Заодно накрываю специальной крышкой, якобы препятствующей выводу воды из разогреваемого продукта, только у неё механизм недоработанный, поскольку вся жидкость скапливается на внутренней стенке крышки, отчего остаётся либо всю воду стряхнуть обратно на еду, либо отставить крышку на своё место, чтобы не портить вкус примесью воды в чистом виде.

Медленно есть смысла не было – я всё-таки планировал помыть голову, желая убрать неприятный запах, который чувствую и я. Поэтому макароны поглощались быстро, только мясо я тщательно разжёвывал, смазывая каждый кусочек порцией горчицы. Опустевший мешок выбросил в мусорное ведро, а руки попытался помыть с помощью хозяйственного мыла, которым следом отмывал вилку. Браться за губку и моющее средство я не стал – от них больше жира на руки попадёт, который потом будет очень трудно отмыть. Отчего случается всё наоборот – не знаю. Своё моющее средство носить не хочется, а стоящим около раковины я отказался пользоваться по причине тщетности попыток найти в нём хоть немного способности к отмыванию посуды.

В каждой комнате на подстанции имеется раковина с краном. Немного неудобно, но голову под кран всё-таки можно поместить. Мыло с собой имеется – нам как-то выдавали по куску несколько лет назад. Я бережно его сохранил у себя в шкафу для одежды, где мыло исполняло дополнительно роль освежителя воздуха для антидушистой верхней робы.

Положил рядом полотенце, приготовился принимать водные процедуры. Очередной признак того, что день не задался, возвестил о себе шумом, когда я смывал мыльную пену, и тут же я обнаружил, что штаны и обувь забрызганы водой, а на полу около раковины растеклась лужа. Порвался шланг подачи холодной воды – вот отчего я голову домывал быстрее, поскольку попытка добавить холодной воды не делала температуру оптимальной лично для меня. Пришлось перекрывать вентиль, отвечающий за подачу холодной воды. Завтра надо будет сообщить сестре-хозяйке, которая, в свою очередь, озаботится вызовом сантехников.

Одна радость – чистая голова. Буду надеяться, что она успеет высохнуть до конца ужина. Поскольку время позднее, я сразу стал готовить себе постель – как знать, может, больше вызовов не будет, а я погружусь в глубокий сон. Обратился к потолку, взывая о справедливости и заслуженном отдыхе. Прошу дать покой на четыре часа, которых хватит для восстановления сил. Пожелал всем людям чувствовать себя здоровыми.

Как и планировал в обед, перенёс матрас с соседней кушетки на свою, создавая знатные условия, напоминающие домашние. Так как матрасы весьма прохудившиеся, то только положенные друг на друга они напоминают один добротный, в то время как если их использовать по одному, ощущения лежания на них будут больше схожи с лежанием на доске. Вторую подушку убрал, ведь и с одной неудобно. Какой-то непонятный внутри наполнитель, от которого шея начинает болеть спустя пять минут, но и без подушки шея тоже начинает болеть, поскольку головной изгиб кушетки располагается не под самым удачным углом, отчего шее снова неудобно. Оба одеяла будут служить для меня единым покрывалом.

Постель ко сну готова, только на сон надо ещё настроиться. Ему мешают стенания людей, раздающиеся со стороны диспетчерской, разлетающиеся по коридорам подстанции, отскакивая от каждой стены, словно эхо. Дело усугубляет протянутая по всем помещениям единая система вентиляции, служащая хорошим проводником не только запахов, но и звуков. Скорее всего, те люди – родственники человека, умершего днём на нашей подстанции. Когда же его тело заберёт специальная служба? Как знать, может, именно сейчас она эвакуирует тело того пациента, который умер на моих руках утром, хотя, возможно, она от этого отказалась, ведь вскрытие там, честно говоря, не требуется.

Когда мыл голову, думал не только о наконец-то выветрившемся запахе ног прошлой смены, но и о том, что эта смена могла свои ноги мыть в той раковине, где я мыл голову. Вполне возможно, благо я всё делал аккуратно, не позволяя голове соприкасаться ни с краном, ни с раковиной. Коснись я какой-то поверхности, то хуже мне от этого не могло стать. Окончательно смыть с себя всю грязь, пот и усталость можно будет только дома, после чего точно буду спать. Какой бы ни вышла эта ночь, если буду спать ещё шесть часов, то накопившаяся за весь день усталость свалит меня потом ещё на добрые шесть часов, и следующую ночь я проведу без снов, легко засыпая, продолжая ощущать усталость прошедшего дня. Для полноценного восстановления требуется два дня, только на третий я наконец буду чувствовать себя человеком.

Одного я не заметил, когда стоял у раковины. Я не почувствовал холода, что стал ощущать сейчас. Может, быстрый темп дня сохранил во мне остатки тепла, способные помочь продержаться голому торсу пять минут. Теперь надо уходить из комнаты, если не планирую переостудить голову, что может обернуться многими проблемами, начиная с простуды. Остаётся идти в диспетчерскую – нужно сдавать карты.

Диспетчер подстанции и тот диспетчер, с которым я общаюсь по рации, – это разные люди. На подстанции диспетчер следит за всей подстанцией в течение смены, а также заполняет электронную версию карт вызова. Трудно судить, где проще работать. Наблюдая за людьми, сидящими в отчаянии в коридоре и несколькими бегающими туда-сюда, заламывающих себе руки, вижу усталого диспетчера, который все двадцать четыре часа не может сомкнуть глаз, уподобляясь роботу.

Надо сказать, глаза у него устают быстро, поскольку он целый день смотрит в монитор, не отличающийся высоким качеством, отчего возникает чувство тяжести и тупой, тянущей, ломающей боли в глазах. На подстанции люди стараются всеми силами помочь, если возникает какая-то техническая неисправность. Вот сейчас я заметил на мониторе эффект тени, весьма напрягающий зрение. Где-то давно читал, что причина может быть только в кабеле. Так и оказалось – достаточно было поплотнее прижать кабель питания к разъёму сзади монитора, как напряжение на лице диспетчера сменилось лёгким ободрением. Боль в глазах всё равно сможет унять только отдых, для чего их надо закрыть и пробыть в таком положении хотя бы час.

Лицо диспетчера снова стало удручённым, когда я положил ему на стол свою кипу карт. Он знал о них, он был готов их заносить в компьютер, но был бы рад это сделать несколько раньше, чтобы сейчас устроить отдых уставшим глазам, а не тратить ещё несколько часов на новую работу. Можно отложить до утра, но нет гарантий, что утра ему для этого хватит, поскольку другие бригады тоже подвезут ему большой объём работы.

На подстанцию зашли люди в погонах. Попросили всех в коридоре, кто является знакомым умершего, пройти с ними в отделение. Теперь можно закрыть входную дверь на замок.

Я приник головой поближе к обогревателю, надеясь на воздействие тепла на мои мокрые волосы. Отсюда я не сдвинусь до окончания ужина, а потом, с сухими волосами, можно будет заниматься чем угодно.

Диспетчер отложил карты в сторону, пересев за импровизированный обеденный столик, где только что вскипел чайник. Стеклянная прозрачная чашка без рисунка приняла в себя несколько ложек кофе, позже обильно залитых водой, да разбавленных несколькими ложками сгущённого молока. Не будет ли изжоги у диспетчера от такого обилия кофе? Наверное, не первую чашку он выпивает за этот вечер, перед началом ожидаемой бессонной ночи. Ему бы дать отдых на несколько часов, но заменить его некем. Я могу закрыть глаза в машине и отдохнуть в пути, а диспетчер на нашей подстанции единственный и незаменимый. На крупных подстанциях допускается несколько диспетчеров, наша же не отличается размерами, поэтому и диспетчер всего один. Работы у него меньше, с этим трудно поспорить, только человеку от этого не легче, поскольку всё относительно.

Очень трудно выполнять одну работу, не имея рядом с собой помощника, способного в нужный момент тебя подхватить и, если надо, исправить производственные ошибки. Мне также никто не может помочь, поскольку я тоже один. Всё-таки любят у нас в стране, когда люди берут на себя повышенный объём работы, предпочитая отделываться малыми силами, зато требования не снижаются, оставаясь на прежнем уровне.

Диспетчер зевает, трёт глаза. Жалуется на тяжёлую смену и на так неудачно принесённого мужчину на подстанцию, который в итоге умер, а его тело забирать не спешат. Оно спокойно лежит в соседней комнате на кушетке, ничем не прикрытое – родственники до этого мешали накинуть на него простынь, а теперь в этом нет нужды, поскольку комната закрыта, а за окном давно ночь.

За время моего ужина до подстанции всё-таки добралось несколько бригад, одна из которых опять шла пешком от магазина, у которого была оставлена машина – та не способна преодолеть снежные заносы, образовавшиеся на подъезде к зданию. Первой бригаде дали ужин, а вторую попросили подождать, так как нельзя одновременно отправить есть столько бригад. Медики, разумеется, недовольны. Активно высказывая накипевшее с использованием всех подходящих для этого случая слов, они быстро двигаются в сторону кухни, где всё равно поедят, и если их отправят на вызов, то раньше малейшего насыщения их оттуда не сдвинуть.

Некоторые медики могут с увлечением рассказывать разные истории о своей работе. Интересно, почему это у меня не получается. Мой ум не отличается способностью в точности сохранять впечатления о происшедших событиях и придавать им форму увлекательного рассказа. Вместо этого я могу рассказать в перерубленном виде, путая слова местами и начало с концом, теряя по пути нужные определения, так что в итоге получается форменный сумбур. Доктор, что уселся писать в коридоре карты, поведал о двух вызовах, которые для него стали действительно необычными. На одном вызове он поучаствовал в операции наркоконтроля, накрывшего притон наркоманов, где были выбиты стёкла, а осколки разбросаны по всем помещениям, и захваченные ими люди босиком ходили по ним, находя справки о плохом состоянии здоровья и требуя вызвать скорую помощь, иначе прямо тут и сейчас они могут умереть.

Другой вызов – авария на остановке, где в припаркованный грузовик с прицепом въехал легковой автомобиль с пьяной молодёжью. Все отделались испугом, кроме водителя – молодой девушки, которой череп срезало ровно наполовину, заставив весёлую компанию придти в шоковое состояние от вида обезглавленного товарища, чью голову им предстоит ещё найти. Доктор рассказывал, красочно описывая свои истории и заставляя завидовать, что не ты там побывал и не тебе об этом теперь приходится делиться впечатлениями.

Я с трудом вспоминаю свои собственные вызовы, о которых точно не смогу поведать столь же увлекательно. Ну, опростоволосился утром, ходил далеко, проваливался, мёрз, бегал от собаки – больше ничего не могу вспомнить. Вроде что-то делал, куда-то ездил, кого-то лечил, но полностью картина в голове не восстанавливается. Для этого, наверное, надо всё тщательно записывать, чтобы потом сесть и красиво изложить на бумаге. Может, когда-нибудь так и поступлю, а пока я всего лишь сушу волосы, да испытываю неприятные ощущения в груди, связанные с неудобной позой и расшатанным позвоночником, не позволяющим мне спокойно принимать любые положения в пространстве. Схватило грудь и шею, отчего мне пришлось выпрямиться и поискать пальцами те болезненные точки на спине, от нажатия на которые якобы становится легче. Рукой достать неудобно, просить кого-то бесполезно – всё равно не сделают так, как это мне требуется.

Доктор, рассказывавший нам с диспетчером истории, сложил карты стопочкой рядом с клавиатурой и отправился принимать заслуженную пищу. По пути он посмотрел через стекло на труп в соседней комнате и поделился удивлением от того, что его до сих пор не забрали. Увидел ли он труп на самом деле – непонятно. Из диспетчерской его трудно разглядеть в углу на кушетке. Наверное, хватило нескольких определяющих линий. Всё-таки наблюдательный он человек, всё завернёт в красивую обёртку, даже при отсутствии действительно чего-то интересного.

Диспетчер сделал последний глоток, потянулся и пошёл за свой стол, где ему предстоит продолжить работу. Мне же дальше отдыхать не пришлось – я увидел пришедший по компьютеру вызов на мою бригаду, что случилось за пять минут до окончания отведённого на ужин времени. Такое считается вполне нормальным и естественным явлением, ругаться и спорить из-за этого мизера не с кем, да и нет желания портить себе настроение. Только адрес вызова знакомый, повод ожидаемый и фамилия хроника не дала усомниться в том, что этот вызов мог лежать и дальше. Тому человеку, вызывающему каждый день, скорая помощь не нужна – по крайней мере, лично я не помню ни одного случая, когда ему действительно нужна была экстренная помощь.

Всё снова и снова ведет к одному и тому же выводу, от которого давно сошла на нет любовь к людям и угасло желание им помогать. Правильно говорят про цинизм у медиков – это защитная реакция организма, позволяющая сохранить разум в ситуациях, когда жизнь воспринимается с наивностью ребёнка, только вывернутой наизнанку, словно стома кишечника, позволяющая видеть и ощущать скрытую доселе реальность.

23:55

Все вызовы собираются в едином центре, куда люди звонят и откуда идет распределение по подстанциям либо напрямую бригадам, если они находятся вне подстанций. Сейчас вызов пришёл через компьютер. Было бы любопытно наблюдать работу колл-центров банков или сотовых операторов, когда после поступления вашего запроса к вам сразу выезжал бы специалист, чтобы на месте устранить все неполадки и угодить любому вашему желанию. Там всё решают дистанционно, но на скорой помощи считается, что пациента нужно видеть лично. Возможно, в каких-то городах всё решается по телефону, а не как у нас, когда посылается бригада, хотя человек всего лишь хотел узнать адрес дежурного стационара, куда собирался поехать самостоятельно. Его попросили подождать медиков, которые приедут и сами разберутся в ситуации. Случай кажется неправдоподобным, но такое случается регулярно, отчего удивляться не приходится.

Усталость начинает сказываться всё больше. Поднимаясь на пятый этаж зашарпанной высотки, я испытываю внутри себя борьбу гнева с благоразумием. Надо помогать людям, несмотря на их свинское к тебе отношение. Хочется каким-либо образом напакостить или вообще ничего не делать, а развернуться и уйти. Только заранее знаешь об обстановке, когда вокруг соберутся все соседи, да начнут на тебя давить, упирая на плохое самочувствие человека. Как бы не так, думаешь про себя, если бы только ему действительно было плохо. Как может быть ему плохо, опять думаешь про себя, если в лёгких всё чисто, дышит он нормально, приступа никакого нет, а просто человек ловит кайф от укола, который ему приятно получать в состоянии алкогольного опьянения. Вколоть и уехать спокойно – иначе невозможно.

Входная дверь в секцию дырявая в районе замка, поэтому она легко открывается изнутри. Но я всё равно стучу, ведь негоже вторгаться на чужую территорию, даже если тебя там ждут. Дверь пациента сразу прямо. Он сидит в привычной позе астматика, с усилием выдыхает воздух, глаза широко открыты, запах свежего алкоголя в воздухе, несколько впечатлительных соседей, находящихся всё в том же алкогольном опьянении. Я постарался было собрать анамнез, да где же разговаривать с человеком, пытаясь узнать о проблемах с его здоровьем, когда благожелатели готовы тебя разорвать, видя спокойного медика, не желающего раскрывать ящик, чтобы вколоть целебное снадобье.

Прошу всех покинуть помещение и не мешать работать, отчего удостаиваюсь грубых выражений, а один из выходящих специально пошатнулся, чтобы задеть меня плечом. Пациент продолжает сохранять удручённый вид, иногда вздыхая, поддерживая образ болезного. Не знаю почему, но пациенты любят показывать себя более больными, на чём их иногда ловили. Сейчас от меня требуют только укол. Ехать в больницу отказывается – причина в отсутствии денег на обратную дорогу. Купить лекарства для каждодневного приёма отказывается – причина снова в отсутствии денег. Разумный выход имеется, когда на алкоголь надо откладывать, а скорая помощь всегда под рукой.

Отмечаю в себе некоторую агрессивность, которую стараюсь всеми силами погасить: я не принадлежу себе, я сейчас на работе, я – никто, я – инструмент, я – помыкаемое создание, я сам обрёк себя на такую жизнь, никто меня не уважает, никому я не важен, я – номер на компьютере, я – оранжевый ящик с медикаментами, я – шприц с раствором.

Присесть мне некуда – еле пристроился в углу, где стоит маленький обеденный столик, куда я посмел поставить ящик с медикаментами, чтобы постоянно не наклоняться. Безусловно, можно выстроить ампулы на полу и уже с него набирать всё это в шприц, только в комнате, мягко говоря, срач.

Когда я набрал лекарство и подошёл со шприцем к пациенту, то он недовольно посмотрел на мою обувь, а потом на меня, одаривая презрением, переводя взгляд на свои ноги. Он, как бы, разутый, так почему я не разулся. Не стал ему говорить про опасности разувания на вызове, что можно наступить на иголку либо в чью-нибудь мочу, а то и грибок подхватить. Я проигнорировал его намёк, продолжая молча устраивать его руку в удобном для меня положении, перетягивая плечо жгутом, начиная искать вену. Приглушенное освещение, сонливость, отсутствие всякого желания быть полезным – всё это продлило мучения пациента, пока я продолжал иглой искать вену и никак не мог её найти. Мужчина скрипел зубами, но терпел. Выбирать ему не из чего.

Сторонний наблюдатель обязательно меня бы уже съел, но я вовремя удалил всех доброжелателей из помещения, поэтому теперь могу работать без отвлекающих факторов. Не найдя вен в одной руке, стал их искать в другой. Может, мои руки не хотели мне помочь – такое вполне реально. Во второй руке вены оказались ещё хуже: они либо сразу лопались, либо оказывались забитыми. Переключил внимание на кисти, куда ставить гораздо больнее. Думаю, пациент потерпит. Сейчас он сидит, зажав ватки в локтевых впадинах, пытается меня обругать да укорить в неумении ставить уколы. Его право так считать. Только я его сразу обрадовал, что пока не найду у него нормальную вену, то от него не уеду.

Взял иглу калибром поменьше – такой проще осуществлять инъекцию на небольшом оперативном просторе. Пока пациент держит жгут на предплечье, я всё-таки нахожу вену и начинаю вводить лекарство. Пациент отпускает жгут и замирает в неподвижности. Пока ставил укол, заболела спина. Вот я стою над пациентом, попеременно глядя на место инъекции и на лицо человека, чтобы не было ухудшения самочувствия и лекарство не пошло мимо сосуда. Можно было бы, конечно, немного промахнуться, надув под кожу, только я не форменный садист: во мне присутствует что-то от человека, чего нет в моём пациенте, пребывающем в пьяном угаре, ссылающемся на свою бронхиальную астму.

Честное слово, ни разу не видел у него приступ. Всегда вижу пьяным да с однотипными жалобами. Приступа нет и сейчас, его можно называть полностью здоровым, только в состоянии алкогольного опьянения, но просто так человека не оставишь, поскольку за дверью поджидают добрые люди, готовые на мне оторваться, если я человеку откажусь оказывать помощь по причине её ненужности. Такое называется – по социальным показаниям. То есть если хочешь остаться целым, тогда подчиняйся желаниям толпы.

На выходе доброжелатели задают ожидаемый вопрос, причём с характерной улыбочкой в виде форменной издёвки, спрашивают, будет ли жить этот человек. Могу ответить только, что он будет жить, но только если пить перестанет, а иначе это трудно назвать жизнью, когда день за днём твой организм зависит от новой порции алкоголя, пребывая в неприятной тряске всё остальное время, ожидая и предвкушая следующий стакан.

Каждый живёт согласно своему убеждению. Моё не совпадает с интересами таких людей по причине легко объяснимой – не употребляю. Версий о пользе и вреде алкоголя много – все они упираются в главный закон медицины: поступайся чем-то другим ради более важного. Понимаю, мой мозг к старости станет напоминать что-то хрустящее и забитое, мои мысли потеряют былую остроту, а способность осознавать окружающий мир притупится, только с печенью у меня проблем точно не будет, да и лицо останется цветущим, не обременённым морщинистыми складками, вплоть до сочного цвета волос, куда не должна попасть седина, если стрессы на этой работе меня не доведут окончательно.

После инъекции пациент лучше дышать не стал – лучше дышать невозможно. Предложил ему поехать в больницу – отказался. Предложил я не просто так, а заранее зная о возможности повторного вызова – когда этому человеку захочется получить новую порцию лекарственного раствора, он не задумываясь вызовет скорую помощь снова. Для меня же это обернётся испорченной статистикой, о которой я сильно не переживаю, поскольку всё это входит в возможные погрешности за счёт неадекватной клиентуры, однако неприятно становиться источником испорченного настроения других людей.

Паспортную часть переписал, сигнальный лист оставил, попрощался и вышел. Можно смело спускаться на первый этаж, чтобы вдохнуть свежего воздуха вне пропитанных перегаром стен дома. Мне не чинили препятствий – все разбежались по своим комнатам. Время позднее, пора всем спать. Отметил для себя начало нового дня, проведённое в столь скверных условиях. Обиднее бывает в смену на Новый год, когда страна сидит за праздничным столом, а ты едешь на вызов, где тебя не встречают, так как сами заняты застольем, лишь случайно вспоминают о том, что кто-то из присутствующих вызвал скорую помощь, попросят сделать звук телевизора потише да услышат надрывающуюся трель звонка от человека, стоящего в полном недоумении под дверью более десяти минут. Что случилось? Знаете, сегодня днём вот его избили – надо снять побои. И совсем неважно, что скорая помощь таким не занимается, что избит человек был ещё ранним утром. Праздник продолжается, уже никто не вспомнит о том, зачем всё-таки вызвали именно в это время.

Как хорошо осознавать, что в нашем мире нет всей той мистики, которой так ловко пытаются запугивать человека. Сплошные выдумки и ни слова правды – именно так можно охарактеризовать всё мистическое и ужасное. Кто-то борется с полтергейстами, кому-то по ночам мерещатся вампиры и оборотни, а иные люди патологически не могут находиться в темноте, потому что их воображение в слабо различимом пространстве начинает рисовать фантастические образы, чаще всего наполненные кошмарными воображаемыми созданиями, для которых существует лишь одна цель – растерзать человеческую оболочку. Даже тараканы устремляются прочь от человека, стараясь приближаться только ночью, да не с целью забраться в ухо или нос, а заползти под одеяло и прижаться к вам поплотнее, согреваясь и получая свою порцию пользы от тесного общения. Безусловно, страшно ходить одному по тёмным подъездам – вне работы такое боязно совершать, а вот на работе организм принимает факт неизбежности, полностью подчиняясь необходимости.

До машины я дошёл практически на автопилоте, пытаясь справиться с единственным в мире проявлением мистики – желанием спать. Большую часть жизни человек отдыхает. Так устроен организм, позволяющий равномерно распределять силы. А может, это специально заложенная в нас программа, ограничивающая потенциал возможностей, много теряющий из-за таких ограничений. Вне работы сокрушаешься малому количеству часов в сутках, на работе, наоборот, был бы рад, если бы они были хоть на несколько часов покороче. Идёт постоянная борьба двух противоположных желаний: обладать неограниченным временем и по максимуму сократить время. Обычный человек, работающий по пятидневной схеме, зовёт пятницу для окончания рабочей недели, зовёт конец месяца для получения заработной платы, зовёт скорейшее начало пенсии – но такое подразумевается, об этом мечтается, но в действительности этот момент хотят оттянуть.

Сотрудники скорой помощи тоже ждут день получения заработной платы, для них жизнь также пролетает от получки до получки. Годы идут… и вот она, заслуженная пенсия. Если, конечно, она будет. Моя бабушка говорит, что в годы её молодости постоянно пугали увеличением возраста выхода на пенсию. Современное положение дел даёт представление о бесполезности выплат в пенсионный фонд, поскольку пенсионеры больше от этого не получают, а пенсионный фонд строит себе дворец за дворцом – это всего лишь спонсирование государственной структуры, а не надежда на собственную пенсию по старости. Вот взяли бы, да позволили человеку самостоятельно решать – откладывать себе на старость или добровольно платить ежемесячные пенсионные отчисления, которые, кстати говоря, всё равно растают в неизвестности.

Согласен, пока спускался по лестнице, мне снился сон о сне, захотелось добраться до постели, отдохнуть несколько часов. Водитель по-прежнему спит, навалившись на руль. Я поставил ящик с медикаментами в салон, а сам запрыгнул в кабину, где все так же холодно. Разбудил водителя, отзвонился диспетчеру. Нового вызова не последовало, значит, мы возвращаемся на подстанцию, где на подъезде с удивлением обнаруживаем трактор, расчищающий подъезд к гаражу.

Поужинавшие бригады так никуда и не уезжали. Несколько человек развлекают диспетчера, грея руки о кофейные кружки. Остальные разошлись отдыхать – нужно пользоваться возможностью. Я спросил людей в диспетчерской о том, почему они не спят. Они лишь с вымученной улыбкой категорически помотали головами из стороны в сторону – зачем издеваться над организмом, всё равно скоро вызов придёт. А если не придёт? Они уверены, что обязательно будет, иначе не может быть. Но всякое случается.

Я из тех, кто надеется до последнего на благополучный исход. Прилягу отдохнуть да утром встану, радуясь солнечным лучам. Почему бы и нет. Каким бы я ни был – оптимистом или фаталистом, флегматиком или доверчивым человеком, – главное, не унывать. Что-то держит меня на этой работе: при всех минусах вижу только плюсы. Иные скажут, что живут одним днём, а другим ближе понятие неизбежного исхода, можно получать удовольствие или не задавать себе глупых вопросов. Достаточно почувствовать себя каплей в водоёме, и уже от осознания характера общего потока строить свои собственные выводы. Если болото, то выбраться невозможно. Если бурная горная река – вперёд к новым горизонтам. Если океан – пришло время перемен: испариться и начать всё заново.

Хорошо чувствовать себя каплей в окружении себе подобных. Только сейчас мне предстоит упасть обессиленным на кушетку, закрыть глаза и постараться себя сохранить, не поддаваясь влиянию пробирающего холода. Оставить частницу тепла, не позволив организму переступить порог нуля.

Несуразный сумбур играет с моим разумом в странные игры. Я снимаю обувь, забираюсь под одеяло, чувствую холодную поверхность, меня бьёт озноб, пальцев на ногах будто коснулся ментол, жду отдачи организмом тепла окружающей среде. Возникает ощущение провала в пустоту.