Текст книги "Белая масаи. Когда любовь сильнее разума"

Ты пришла в мой дом

Не знаю, что теперь делать. Зачем мне виза, если нет Лкетинги? Нахожу Присциллу вместе с двумя воинами масаи в ее домике. Я говорю без остановки. Выслушав меня, Присцилла советует забыть Лкетингу. Да, он славный, но он либо действительно болен, либо другие прожужжали ему уши, убедив вернуться к матери, да так, чтобы он совсем потерялся в Момбасе. Ему нужен врач. Я тут бессильна. Кроме того, мне не стоит идти против течения, учитывая, что я все-таки здесь чужая.

Я в отчаянии. Не знаю, чему и кому вообще верить. Но чувство подсказывает, что Лкетингу увезли против его воли до того, как я вернулась. В тот же вечер ко мне являются первые ухажеры. Когда один из них открывает мне свои чувства и заявляет, что именно он мне нужен в качестве бойфренда, потому что Лкетинга сумасшедший и больше сюда не вернется, я вышвыриваю его вон за такую наглость. Когда я рассказываю об этом Присцилле, она только смеется: это нормально, я должна смотреть на все проще. До нее, видимо, тоже никак не дойдет, что мне больше никто не нужен, что я всю свою жизнь в Швейцарии отдала за Лкетингу.

На следующий день пишу его брату Джеймсу в Маралал. Может быть, он знает что-то еще. Вероятно, пройдет пара недель, прежде чем я получу ответ. Две долгие недели без сведений о том, что вообще происходит. Я сойду с ума!

На четвертый день понимаю, что больше ждать не могу. Я решаю уйти тайком и отправиться в долгое путешествие в Маралал. Я продолжу искать там, я не сдамся, враг будет повержен! Я не посвящаю в свои планы даже Присциллу. Теперь я никому не доверяю. Когда она уходит на пляж продавать канги, я собираю сумку и отправляюсь в Момбасу. Я снова преодолеваю добрых полторы тысячи километров и через два дня прибываю в Маралал. Заселяюсь в тот же номер за четыре франка, что и в прошлый раз. Хозяин удивляется моему появлению. В тесной комнате ложусь на кровать и думаю: «Что же теперь? Завтра я увижусь с братом Лкетинги».

Прибыв на следующее утро в школу, убеждаю директора привести парня. Я все рассказываю Джеймсу. Он говорит, что, если получит разрешение, то отвезет меня к своей матери. После долгих переговоров директор соглашается на все при условии, что я найду машину, которая отвезет нас с Джеймсом в Барсалой. Удовлетворенная тем, что я столь многого добилась своим скудным английским, прогуливаюсь по Маралалу в поисках машины. Почти все, кого я встречаю, – сомалийцы. Когда я говорю им, куда собираюсь отправиться, надо мной либо смеются, либо называют астрономические суммы.

На второй день поисков встречаю своего давнего спасителя Тома, который в прошлое мое посещение помог найти Лкетингу. Он тоже хотел бы знать, где тот находится. Вместе с тем Том понимает мою ситуацию и хочет помочь мне найти авто, потому что из-за моего цвета кожи цена взлетает в пять раз.

После полудня мы оба сидим в лендровере, который ему удалось найти вместе с водителем за двести франков. Джеймсу я сказала, что Том будет меня сопровождать.

Оставив позади Маралал, наш лендровер выруливает на пустынную красную грунтовку. Через некоторое время мы въезжаем в густой лес с огромными деревьями, поросшими лианами. Лес столь дремуч, что и на два метра не заглянешь вглубь. Вскоре дорогу можно узнать лишь по колеям, оставленным шинами. Она заросла травой. С заднего сиденья мне мало что видно – я только чувствую, что тропа, похоже, очень крутая и покатая, это время от времени ощущается, когда я лежу на боку. Через час мы выезжаем из леса и упираемся в огромные валуны. Дальше не проехать! Но двое моих спутников выходят и освобождают дорогу от камней. Теперь машина медленно тарахтит по осыпному склону. Я понимаю, что цена не так уж и высока. Судя по тому немногому, что я вижу, я готова заплатить вдвое больше. Будет чудо, если мы доберемся живыми. Но благодаря водителю мы справляемся. Он настоящий ас.

Изредка попадаются хижины, дети, стада коз или коров. Я волнуюсь. Когда мы наконец приедем? Где-то здесь мой любимый или все усилия напрасны? Есть ли еще шанс? Я тихо молюсь. Мой спаситель, наоборот, очень спокоен. Наконец мы пересекаем широкое русло реки, и после двух-трех поворотов я замечаю простые хижины, а еще выше, на холме, огромное здание, выделяющееся на фоне окружающего пейзажа, как оазис – зеленое и красивое. «Где мы?» – спрашиваю Тома. «Вот деревня Барсалой, а там – недавно построенные дома. Но сначала узнаем, дома ли Лкетинга с матерью», – объясняет он мне.

Мы оставляем позади новое здание, и я поражаюсь окружающей его густой зелени, потому что здесь очень сухо, как в полупустыне или степи. Метров через триста сворачиваем на ухабистую дорогу и через пару минут останавливаемся. Том выходит и приглашает следовать за ним. Водитель остается ждать. Несколько взрослых и детей сидят под большим деревом. Мой спутник идет к ним, а я жду в сторонке. Все с любопытством смотрят на меня. После долгого разговора с пожилой женщиной Том возвращается и зовет: «Коринна, идем! Его мама говорит, что Лкетинга здесь».

Сквозь высокие колючие кусты пробираемся к хижинам, стоящим на некотором расстоянии друг от друга. Перед одной из них в землю воткнуто два длинных копья. Том указывает на хижину и говорит: «Он там». Я не могу пошевелиться. Пригнув голову, Том входит, я робко следую за ним. Его спина загораживает обзор. Но я слышу, как Том начинает говорить, а вскоре после этого раздается голос Лкетинги. Я уже не могу больше терпеть и протискиваюсь вперед.

То, как удивленно и радостно и даже как будто недоверчиво смотрел на меня Лкетинга в этот момент, я не забуду до конца своей жизни. Он лежит на воловьей шкуре в маленькой комнате перед очагом, в дымном полумраке, и вдруг разражается смехом. Том сторонится, и я бросаюсь в объятия Лкетинги. Мы долго не отпускаем друг друга. «Я всегда знал, что если ты любишь меня, то придешь ко мне в дом», – говорит мой масаи.

Эта встреча, даже скорее воссоединение, – самое прекрасное из всего, что могло произойти. В эту минуту я знаю: я останусь здесь, даже если у нас не будет ничего, кроме самих себя. Лкетинга от всего сердца говорит: «Теперь ты моя жена, ты остаешься со мной как жена самбуру». Я вне себя от радости.

Том смотрит на дело скептически и спрашивает, уверена ли я, что ему нужно возвращаться в Маралал одному. Здесь мне будет нелегко. Есть практически нечего, спать придется на полу. Пешком до Маралала тоже не добраться. Мне наплевать на все это, и я отвечаю: «Где живет Лкетинга, там и я могу жить».

На мгновение в хижине становится темно: это мать Лкетинги протискивается через узкий вход. Она садится напротив очага и долго смотрит на меня молчаливо и угрюмо. Я знаю, что сейчас решается наша судьба, поэтому не произношу ни слова. Мы сидим, держась за руки, и наши лица светятся. Если бы они умели генерировать свет, в хижине стало бы светло как днем.

Лкетинга говорит матери несколько слов, и я понимаю только mzungu или Mombasa. Его мать продолжает смотреть на меня. Она вся черная. Бритая голова красивой, правильной формы. На шее и в ушах цветные жемчужные кольца. Она довольно полная; огромная длинная грудь свисает с обнаженного торса. Ноги прикрыты куском грязной ткани.

Внезапно она протягивает руку и произносит: «Jambo». Затем следует поток незнакомых слов. Я смотрю на Лкетингу. Он смеется: «Мать благословила. Мы можем остаться с ней в хижине».

Том прощается, и я забираю из лендровера вещи. Когда возвращаюсь, вокруг хижины уже собралась большая толпа.

К вечеру слышен звон колокольчиков. Мы выходим на улицу, и я вижу большое стадо коз. Большинство из них проходит мимо, некоторых загоняют в терновый загон. Около тридцати животных подходят к середине утыканного шипами загона. Мать идет к козам с калебасой, чтобы подоить их. Полученного молока как раз хватит на чай, как я узнала позже. За стадом приглядывает восьмилетний мальчик. Он садится у хижины, жадно выпивает две кружки воды, с тревогой поглядывая на меня. Это сын старшего брата Лкетинги.

Через час темнеет. В маленькой хижине мы сидим вчетвером: мать впереди у входа, а рядом с ней напуганная девочка Сагуна, которой около трех лет. Сагуна – младшая сестра мальчика. Она прижимается к бабушке. Лкетинга объясняет, что когда первая девочка старшего сына подрастает, она становится главной помощницей старшим – собирает дрова и носит воду.

Мы оба остаемся сидеть на воловьей шкуре. Мать копошится в золе между тремя раскаленными камнями и достает спрятанные угольки. Затем медленно, с силой дует на них, и жилище наполняется едким дымом, от которого у меня на глаза наворачиваются слезы. Все смеются. У меня начинается приступ кашля, я выбегаю наружу. Воздух! Это единственное, о чем я могу думать.

Снаружи – кромешная тьма. Только мириады звезд кажутся такими близкими, как будто их можно сорвать с неба. Я наслаждаюсь ощущением покоя. Повсюду видно мерцание огней в хижинах. У нас огонь тоже горит хорошо. Мать готовит чай и ужин. После чая мне хочется в туалет. Лкетинга смеется: «Здесь туалета нет, только кустарник. Идем, Коринна!» Согнувшись, он пробирается вперед, наклоняет колючий куст в сторону, и открывается проход. Колючий забор – единственная защита от диких животных. Мы отходим метров на тридцать от хижины, и он указывает мне куст, который отныне будет моим туалетом. Я также могу справить малую нужду рядом с хижиной ночью, потому что песок все прекрасно поглощает. Но все остальное я никогда не должна делать рядом с домом, иначе сначала придется принести в жертву соседу козу, а потом переехать, что является большим позором.

Вернувшись, мы загораживаем вход колючими ветками и вновь усаживаемся на шкуру. Помыться здесь не удастся – воды хватает только на чай. Когда я спрашиваю Лкетингу насчет личной гигиены, он говорит: «Завтра сходим на реку, без проблем!» Огонь в хижине греет, но на улице весьма прохладно. Малышка уже спит совсем голая рядом с бабушкой, а мы пытаемся развлечь друг друга. Здесь принято ложиться между восемью и девятью. Огонь утихает, почти ничего не видно. Мы с Лкетингой укладываемся и крепко обнимаемся. Конечно, хотя мы оба желаем большего, но в присутствии матери и в этой бесконечной тишине у нас вряд ли что-то получится.

Я плохо сплю в первую ночь, потому что не привыкла к жесткому. Ворочаюсь с боку на бок и прислушиваюсь к звукам. Время от времени слышен козий колокольчик, и для меня в эту безмолвную ночь он звучит почти как церковный колокол. Вдалеке воет какой-то зверь. Затем я слышу возню в колючих зарослях. Кто-то или что-то ищет вход на нашу территорию. Сердце стучит у самого горла, я прислушиваюсь, напрягшись, как струна. Шаги. Лежа, перевожу взгляд на вход и вижу две черные тени ног и два наконечника копий. Через мгновение мужской голос произносит: «Supa Moran!» Я толкаю Лкетингу в бок: «Милый, там кто-то есть». Он невнятно что-то бормочет и пару секунд недовольно смотрит на меня. «Снаружи кто-то есть», – взволнованно повторяю я. Снова раздается голос: «Moran Supa!» Затем пришельцы обмениваются еще парой фраз, и тени у входа исчезают. «Что это было?» – спрашиваю я. Эти люди, объясняет Лкетинга, тоже воины, они хотели переночевать, что обычно не проблема, но поскольку здесь я, это невозможно. Они поищут ночлега в другой хижине. Я должна снова заснуть.

Солнце встает в шесть утра, и вместе с ним просыпаются животные и люди. Козы громко блеют, желая выбраться из загона. Везде слышны голоса. Место, где спала мать, пустует. Мы встаем и пьем чай. Чаепитие становится пыткой, так как мухи тоже просыпаются с утренним солнцем. Когда я ставлю чашку на землю, тучи мух сразу, жужжа, облепляют ее край. Они с тяжелым гулом роятся вокруг моей головы. Сагуна, кажется, почти не замечает их, хотя они в огромном количестве ползают по ее лицу. Я спрашиваю Лкетингу, откуда здесь столько мух. Он указывает на козий помет, скопившийся за ночь. Дневная жара подсушивает его, и тогда мух становится меньше. Вот почему прошлой ночью они не были так ощутимы. Лкетинга смеется, говоря, что это только начало. Вот когда вернутся коровы, будет куда веселее, потому что их молоко привлекает миллионы мух. Но еще страшнее мух комары, которые появляются после дождя.

После чая я хочу пойти на реку помыться. Захватив мыло, полотенце и свежее белье, мы отправляемся в путь. Лкетинга несет только желтую канистру для маминого чая. Мы проходим около километра по узкой тропинке к широкому руслу реки, которое вчера мы с Томом проезжали на машине. Слева и справа по берегам растут большие пышные деревья, но воды не видно. Мы идем по пересохшему руслу, пока за поворотом не появляются скалы. Здесь из песка бьет небольшой родник.

Мы здесь не одни. Рядом с ручейком какие-то девушки выкопали ямку в песке и терпеливо наполняют канистры питьевой водой с помощью кружки. При виде моего воина они стыдливо опускают головы и продолжают, хихикая, заниматься своим делом. В двадцати ярдах у ручья стоит группа обнаженных воинов. Они моют друг друга. Их набедренные повязки сушатся на теплых камнях. Мой вид заставляет их замолчать, но их нагота для них явно не проблема. Лкетинга останавливается и заговаривает с ними. Некоторые откровенно меня разглядывают, и вскоре я уже не знаю, куда девать глаза. Так много голых мужчин я никогда не видела. Их стройные изящные тела красиво блестят на утреннем солнце.

Я толком не знаю, как себя вести в этой странной ситуации, поэтому иду дальше и через несколько метров сажусь у слабо текущей воды, чтобы сполоснуть ноги. Ко мне подходит Лкетинга и говорит: «Коринна, женщинам здесь мыться нельзя! Иди за мной». Миновав еще одну излучину речного русла, мы скрываемся из виду. Здесь Лкетинга раздевается и принимается мыться. Когда я начинаю снимать одежду, он в ужасе смотрит на меня: «Нет, Коринна, это нехорошо!» – «Почему?» – спрашиваю я. – Мне что же, мыться в футболке и юбке?» Он объясняет, что я не могу оголять ноги – это аморально. Мы спорим, и наконец я одерживаю верх. Раздевшись догола, встаю на колени у воды и тщательно моюсь. Лкетинга намыливает мне спину и волосы, озираясь по сторонам, чтобы убедиться, что никто за нами не наблюдает.

Ритуал омовения длится около двух часов. Потом мы возвращаемся домой. У реки уже полно народу. Некоторые женщины моют головы и ноги, другие выкапывают ямы, чтобы напоить коз, третьи терпеливо наполняют емкости водой. Лкетинга тоже ставит свою маленькую канистру, которую девушка тут же наполняет.

Потом мы прогуливаемся по деревне – мне хочется узнать, есть ли тут магазины. В качестве таковых имеются три квадратные глиняные хижины. Лкетинга разговаривает с их владельцами. Все они сомалийцы. Здесь ничего не купить, кроме чайной заварки и банок с жиром «Кимбо». Самая счастливая наша находка – кило риса. Когда торговец упаковывает его для нас, я обнаруживаю, что зерна покрыты маленькими черными жучками. «Нет, – говорю я, – покорно благодарю!» Торговец с досадой забирает товар обратно. Таким образом, есть нам нечего.

Несколько женщин сидят под деревом и предлагают купить коровье молоко из калебас. Что ж, хотя бы молоко. За несколько монет берем две полные тыквы, это примерно литр. Мать рада такому количеству. Мы завариваем чай, а Сагуне достается целая чашка молока. Она счастлива.

Лкетинга и мать обсуждают сложившуюся ситуацию. Действительно интересно, что здесь едят. Иногда миссия привозит килограмм кукурузной муки для стариков, но пока и этим не пахнет. Лкетинга решает вечером зарезать козу, как только стадо придет домой. Ошеломленная новыми впечатлениями, я еще не успела проголодаться.

Остаток дня мы проводим в хижине, а мать беседует с другими женщинами под большим деревом. Наконец-то мы можем по-настоящему любить друг друга. Конспирации ради я не раздеваюсь полностью – сейчас светло, и в любой момент кто-нибудь может войти. В этот день мы занимаемся любовью несколько раз. До сих пор не могу привыкнуть, что это так быстро заканчивается, а потом возобновляется после небольшого перерыва. Но меня это уже не беспокоит – я своего не упускаю. Я счастлива с Лкетингой.

Вечером домой возвращаются козы, а с ними старший брат Лкетинги, отец Сагуны. Между ним и матерью завязывается довольно напряженный разговор, во время которого он время от времени бросает в мою сторону дикие взгляды. Позже я спросила об этом у Лкетинги. Он пояснил, что его брат, оказывается, очень тревожится о моем здоровье. Еще бы, скоро ведь явится местный шериф и спросит, почему в хижине живет белая женщина – это же не считается нормой. Через два-три дня во всем округе узнают, что я здесь, и к нам обязательно наведаются. Если бы со мной что-нибудь случилось, приехала бы даже полиция, а такого никогда не происходило за всю историю Лепарморийо в их семье. Успокаиваю Лкетингу и уверяю, что если приедет начальство, то со мной и моим паспортом все будет в порядке. До сих пор я ни разу в жизни серьезно не болела. В конце концов мы ведь сейчас будем есть козье мясо, и я постараюсь съесть много.

Как только темнеет, мы втроем отправляемся в путь: Лкетинга, его брат и я. У Лкетинги на привязи коза. Заходим в кусты примерно в километре от села, так как Лкетинга не имеет права есть в материнской хижине в ее присутствии. Мне можно, потому что я белая. Я интересуюсь, что будут есть мать, Сагуна и ее мать. Лкетинга смеется и объясняет, что некоторые части животного предназначены для женщин и мужчины не употребляют их в пищу. Все, что не съедим, принесем матери. Если бы дома сейчас было мясо, она бы не спала, даже Сагуна снова проснулась бы. Меня успокаивают, хотя я постоянно сомневаюсь, правильно ли все понимаю, потому что коммуникация посредством английского вперемешку с языком масаи и жестикуляцией руками и ногами пока не очень надежна.

Наконец находим нужное место. Мы ищем дрова, обрываем зеленые ветви с кустарника и бросаем их на землю. У нас получилось своеобразное ложе на песке. Теперь Лкетинга хватает блеющую козу за передние и задние ноги и укладывает боком на зеленые ветви. Его брат держит ее за голову и принимается душить бедное животное, зажимая ему ноздри и пасть. Коза извивается, но вскоре замирает в тишине звездной ночи. Я вынуждена наблюдать все это, потому что не могу уйти отсюда в темноте. Слегка возмущенная увиденным, спрашиваю, почему козе сразу не перерезают горло. Ответ лаконичен: согласно обычаям самбуру, кровь животного не должна пролиться, пока не наступит смерть.

Я впервые вижу, как разделывают животное. На шее сделан надрез, и брат натягивает шкуру, образовав углубление, которое тут же заполняется кровью. Я с отвращением наблюдаю, как Лкетинга склоняется над этой висячей лужей крови и делает из нее несколько глотков. Его брат поступает так же. Я в ужасе, но не говорю ни слова. Лкетинга смеется: «Коринна, кровь дает мужество!» Я только качаю голо– вой.

Далее все проходит очень быстро. С козы искусно снимается шкура. Отрубленные ноги и голову бросают на ложе из листьев. И тут меня ожидает еще один шок. Живот осторожно вскрывается, и на землю вываливается ужасно вонючая зеленая масса. Это полный желудок. У меня совсем пропал аппетит. Брат продолжает резать, а мой масаи терпеливо раздувает огонь. Спустя час пора насаживать разделанные куски мяса на воткнутые в землю палочки. Огромные ребра идут первыми, потому что на их приготовление нужно меньше времени, чем на задние ноги. Голова и ноги лежат прямо на углях.

Все это выглядит довольно жутко, но я знаю, что мне придется к этому привыкнуть. Спустя короткое время ребра снимают с огня и постепенно обжаривают остальное. Лкетинга отрезает половину от ребер своим мачете[10]10
  Длинный (часто более 50 см), обычно тонкий (до 3 мм) и широкий нож с односторонней заточкой, выпуклым лезвием, иногда с загнутым к лезвию острием.


[Закрыть] и протягивает мне. Я смело хватаю и грызу. Наверное, с солью было бы вкуснее. Я с трудом отрываю зубами жесткое мясо, в то время как Лкетинга с братом чавкают быстро и умело. Обглоданные кости летят в кусты, где вскоре раздается шорох. Уж не знаю, кому они там достались, но когда со мной Лкетинга, я ничего не боюсь.

Теперь они с братом принимаются срезать слои мяса с первой задней ноги, всякий раз возвращая ее в огонь. Брат спрашивает, нравится ли мне все это. Я отвечаю: «О да! Очень хорошо!» И продолжаю грызть. В конце концов у меня должно быть что-то в желудке, если я не хочу за короткое время превратиться в скелет. Я закончила; теперь у меня болят зубы. Лкетинга между тем хватает и протягивает мне целую переднюю ногу. Я вопросительно смотрю на него: «Это мне?» – «Да, только тебе». Но мой желудок набит до отказа, я больше не могу есть. Они с трудом могут в это поверить и заявляют, что я еще не настоящий самбуру. «Возьми домой, завтра поешь», – добродушно предлагает Лкетинга. Затем я просто сижу и смотрю, как они сжирают все, килограмм за килограммом.

Когда эти двое наконец насыщаются, они заворачивают оставшиеся куски мяса вместе со всеми внутренностями, головой и ногами в шкуру, и мы возвращаемся в хижину. Я несу свой «завтрак». Вокруг хижины царит ночная тишина. Мы заползаем в наше жилище, и мать тут же встает. Мужчины отдают ей остатки мяса. Я почти ничего не вижу, кроме красноватых мерцающих углей в очаге.

Брат уходит от нас, чтобы отнести мясо жене. Мать потихоньку ворошит угли и осторожно дует, чтобы разжечь огонь. Конечно, не обходится без дыма, и я снова кашляю. Затем вспыхивает пламя и в хижине становится светло и уютно. Мать хватает кусок жареного мяса и будит Сагуну. Я поражаюсь, видя, как эта маленькая девочка, только что пробудившаяся от глубокого сна, жадно хватает предложенное мясо и ножом отрезает от него маленькие кусочки – прямо возле рта.

Пока они едят, закипает вода для чая. Мы с Лкетингой пьем чай. Козлиная нога, предназначенная для меня, свисает с потолка над моей головой. Как только чайник пустеет, мать бросает в него маленькие кусочки мяса и поджаривает до хруста. Затем наполняет ими пустые калебасы. Я пытаюсь выяснить, что она делает. Лкетинга объясняет, что так мясо сохранится несколько дней. Сейчас мать таким способом приготовит все остатки, иначе завтра сюда придет много женщин, с которыми ей придется делиться, и нам опять не останется ничего. Считается, что козья голова, полностью черная от копоти, особенно хороша, поэтому стоит приберечь ее на завтра.

Огонь догорел. Лкетинга и я собираемся спать. Он обычно кладет голову на резной деревянный треножник высотой около четырех дюймов, чтобы его длинные рыжие волосы не запутались и не окрасили все вокруг. В Момбасе у него не было такого приспособления, поэтому он завязывал волосы платком. Для меня загадка, как можно хорошо спать, положив голову на твердый предмет. Но похоже, что для него это не проблема, потому что он уже спит. Я же не могу заснуть уже вторую ночь. Спать на полу очень неудобно. Кроме того, мать в темноте продолжает есть с таким удовольствием, что трудно не обращать на это внимания. Да еще и назойливые комары время от времени жужжат вокруг моей головы.

Утром меня будят блеяние коз и странный шум. В дверном проеме я вижу юбку матери. Стремительный шумный поток бежит между ее ногами. Как я поняла, женщины здесь испражняются стоя, а мужчины для этой цели слегка приседают – я заметила, что так делает Лкетинга. Когда шум затихает, я выползаю и тоже справляю нужду за хижиной. Затем иду к козам и смотрю, как мать их доит. После традиционного чая мы с Лкетингой идем к реке, чтобы принести домой пять литров воды.

Зайдя в хижину, встречаем трех женщин, которые, увидев нас, быстро стушевываются. Мать недовольна. Она говорит, что теперь в доме нет ни заварки, ни сахара, ни воды. Гостеприимство предполагает, что каждому посетителю нужно предложить чай или хотя бы чашку воды. Посетителей сегодня много, и все расспрашивают обо мне. Мать просила оставить ее в покое с этими расспросами. Я предлагаю Лкетинге сходить в магазин за чаем. Когда мы возвращаемся, несколько стариков сидят на корточках в тени перед хижиной. Эти люди проявляют завидное терпение. Они могут сидеть так часами, проводя время за разговорами. Они прекрасно знают, что мzungu тоже проголодается, а гостеприимство не обойдет стариков стороной.

Лкетинга хочет показать мне окрестности, потому что ему как воину неловко бродить со мной по деревне на глазах у замужних женщин и стариков. Мы двигаемся сквозь заросли. Лкетинга называет мне растения и животных, которые нам встречаются. Почва в этой местности сухая и состоит из красной, твердой, как камень, глины либо из песка. Поверхность земли неровная, иногда мы натыкаемся на настоящие кратеры. В такую жару мне постоянно хочется пить, однако Лкетинга считает, что чем больше я пью, тем сильнее жажда. Он отрезает от куста две веточки, одну сует в рот, а другую протягивает мне. Эти ветки хороши для чистки зубов и еще утоляют жажду.

Время от времени моя широкая хлопчатобумажная юбка цепляется за колючие кусты. Проходит еще час. Я вся взмокла, меня мучает жажда. Мы идем к реке, которая должна быть вдали, судя по тому, что деревья там крупнее и зеленее. Добравшись, я напрасно ищу воду в высохшем русле. Какое-то время мы идем по руслу и скоро замечаем несколько обезьян, которые в испуге скачут по камням. Возле этих камней Лкетинга выкапывает в песке ямку. Скоро песок темнеет, образуется первая лужица воды, которая постепенно становится все прозрачнее. Жажда утолена, можно идти домой.

Оставшаяся часть козьей ноги – мой ужин. Мы беседуем в полумраке. Мать хочет больше знать о моей стране и о семье. Иногда мы смеемся над нашими трудностями в общении. Как обычно, Сагуна спит рядом с матерью. Постепенно девочка привыкла ко мне, но прикасаться к себе пока не позволяет. После девяти мы пытаемся уснуть. Я остаюсь в футболке, а юбку подкладываю под голову вместо подушки. Одеялом мне служит какая-то тонкая тряпка, но она не защищает от утреннего холода.

На четвертый день я ухожу с Лкетингой до вечера пасти коз. Я очень горжусь, что могу пойти с ним. Я счастлива. Нелегко удержать всех животных вместе. Когда мы встречаем другие стада, я удивляюсь, как их хозяева, включая детей, умудряются отличить свою козу от всех остальных – ведь в стаде не меньше пятидесяти голов.

Мы спокойно проходим километр за километром, а козы щиплют уже почти голые кусты. В полдень мы ведем стадо к реке на водопой, затем продолжаем путь. Мы тоже пьем эту воду. Это наша единственная пища в этот день. Вечером возвращаемся домой. Полностью измученная и обожженная палящим солнцем, я думаю: хватит с меня одного раза! Я восхищаюсь людьми, которые делают это каждый день в течение всей своей жизни. У хижины меня радостно встречают мать и старший брат с женой. Из их разговора я понимаю, что обо мне говорят как о героине. Они гордятся, что я сделала это. Впервые я крепко сплю до позднего утра.

В свежей хлопчатобумажной юбке я выползаю из хижины. Мать удивляется и спрашивает, сколько же у меня юбок. Я показываю четыре пальца, и она спрашивает, могу ли я отдать ей одну. У нее есть только те, что она носит годами. Судя по дырам и грязи на них, в это легко поверить. Но мои юбки слишком длинны и узки для нее. Я обещаю ей привезти новую юбку после следующего сафари. По швейцарским меркам у меня немного одежды, но здесь с четырьмя юбками и примерно десятью футболками чувствуешь себя, как в доме мод.

Сегодня я хочу постирать одежду в речной воде, которой у нас так немного. Мы идем в магазин и покупаем Omo. Это единственное моющее средство, которое можно купить в Кении, также использующееся для ухода за телом и для мытья волос. Очень трудно стирать в небольшом количестве воды с большим количеством песка. Лкетинга активно помогает мне, а стоящие вблизи девушки и женщины смотрят на него и хихикают. Теперь я люблю его еще больше: он показал себя с хорошей стороны. Мужчины здесь почти не выполняют никакой работы, особенно женской, например той, что связана с водой, дровами или стиркой. Сами они стирают только свои канги.

Днем я решаю зайти к миссионерам, чтобы представиться. Дверь открывает духовное лицо с мрачным до изумления взглядом. «Да?» – произносит оно. Я подключаю весь свой английский, чтобы объяснить, что хочу остаться здесь, в Барсалое, и жить с мужчиной самбуру. Святой отец смотрит на меня несколько пренебрежительно и говорит с итальянским акцентом: «Да?» Я интересуюсь, нельзя ли мне время от времени ездить с ним в Маралал за продуктами. Он не вполне дружелюбно отвечает, что никогда не знает наперед, когда окажется в Маралале. Кроме того, он перевозит больных и у него нет времени разъезжать по магазинам. Миссионер протягивает руку для холодного прощания: «Меня зовут отец Джулиано. До свидания».

Обескураженная таким приемом, я стою перед закрытой дверью и пытаюсь переварить впечатление. Я злюсь и стыжусь, что я белая. Медленно возвращаюсь к хижине и моим бедным людям, которые готовы поделиться тем немногим, что у них есть, хотя я им совершенно чужая. Я рассказываю Лкетинге о своем визите. Он смеется и говорит, что эти два попа ни на что не годятся. Хотя второй, отец Роберто, чуть более сговорчив. Вот их предшественники – другое дело. Они, видя такой голод, уже вовсю раздавали бы кукурузную муку, а эти будут тянуть до последнего. Все это меня удручает. По-видимому, нужно оставить надежды на поездку. Не хочу никого ни о чем просить.

Дни проходят однообразно. Единственное развлечение – посетители в хижине. Иногда это старики, иногда воины, и мне обычно приходится слушать их часами, чтобы время от времени хоть что-то понимать.