Текст книги "Белая масаи. Когда любовь сильнее разума"

Счастье в Маралале

С бьющимся сердцем иду в нужном направлении, заглядываю за угол… Мой масаи стоит передо мной как ни в чем не бывало и улыбается. Том рядом. У меня нет слов. Все еще смеясь, Лкетинга протягивает ко мне руки и говорит: «Эй, Коринна, не поцелуешь меня?» Только сейчас я выхожу из оцепенения и бросаюсь к нему. Мы обнимаемся, и мир для меня останавливается. Он смотрит с улыбкой: «Нет проблем, Коринна». От этих знакомых слов я почти плачу от радости.

Ютта покашливает у меня за спиной: «Ну вот вы и нашлись! Извини, что привела его сюда – так вы хотя бы поприветствуете друг друга не на глазах у всего Маралала». Я сердечно благодарю Тома и Ютту и предлагаю сначала выпить чаю, а потом всем вместе поесть мяса за мой счет. Мы направляемся в мои апартаменты и усаживаемся на кровать в ожидании мясного меню. Ютта говорит с Лкетингой и объясняет, что он может поесть с нами, потому что мы не женщины самбуру. Затем она обращается к Тому. Все соглашаются на трапезу.

Итак, теперь он здесь. Я не могу налюбоваться на него, и он тоже не отводит от меня взгляда своих удивительных глаз. Я хочу знать, почему он не приехал в Момбасу. Выясняется, что он не получил от меня ни одного письма. Он дважды спрашивал о паспорте, но сотрудник только насмехался над ним. Кроме того, другие воины стали странно к нему относиться и больше не позволяли ему участвовать в их танцах. Лишившись заработка, он не видел смысла оставаться на побережье. Так Лкетинга приблизительно через месяц вернулся домой и уже не верил, что я вернусь. Однажды он пытался позвонить мне из отеля Africa Sea Lodge, но менеджер сказал, что телефон только для туристов.

С одной стороны, я тронута, узнав, что он пробовал все это сделать, но с другой – очень злюсь на его так называемых друзей, которые бросили его тогда, когда он нуждался в помощи. Когда я сообщаю, что хочу остаться в Кении и не собираюсь возвращаться в Швейцарию, он говорит: «Все в порядке. Оставайся со мной!» Ютта и Том оставляют нас наедине. Лкетинга сожалеет, что мы не можем пойти к нему, потому что сейчас сезон засухи и царит голод. Кроме молока есть и пить нечего. Я говорю, что у меня все хорошо и мы наконец-то можем быть вместе. Поэтому он предлагает сначала поехать в Момбасу. Позже он покажет мне свой дом и представит меня матери, сейчас же он очень хочет познакомить меня со своим младшим братом Джеймсом, который посещает школу в Маралале. Он единственный в семье, кто ходит в школу. Лкетинга скажет ему, что уезжает со мной в Момбасу, и если Джеймс захочет приехать на каникулы домой к матери, то сможет сообщить ей об этом.

Школа находится примерно в километре от города. Правила для учащихся строгие. Когда мы оказываемся на школьном дворе, сразу бросается в глаза, что девочки с мальчиками разделены. Одеты все одинаково: девочки в простых синих платьях, мальчики – в синих брюках и светлых рубашках. Я жду в сторонке, пока Лкетинга подходит к мальчикам. Вскоре все взгляды обращаются сначала на него, а затем на меня. Он разговаривает с ребятами, потом один из них убегает и возвращается с товарищем, который подходит к Лкетинге и почтительно его приветствует. После короткого разговора оба направляются ко мне. Джеймс протягивает руку и тепло меня приветствует. На вид ему около шестнадцати, и он в совершенстве владеет английским. Ему жаль, что он не может приехать в деревню, потому что сейчас свободного времени нет совсем, только пара часов по субботам, а по вечерам никуда выходить нельзя. Директор очень строгий. В эту минуту звенит звонок, и все быстро уходят, включая Джеймса.

Мы возвращаемся в город, и я совсем не возражаю против того, чтобы пойти в номер. Но Лкетинга смеется: «Это Маралал, а не Момбаса». Выясняется, что здесь не принято мужчине с женщиной заходить в комнату вместе до наступления темноты. Да и в темноте нужно стараться делать это как можно незаметнее. Не сказать, чтобы я жаждала секса, я ведь теперь знаю, какой он бывает, однако близость после стольких месяцев разлуки мне бы не помешала.

Мы прогуливаемся по Маралалу, я держусь на небольшом расстоянии, что кажется мне правильным. Время от времени Лкетинга разговаривает с воинами или девушками. Девушки, все очень молодые и красиво одетые, быстро и с любопытством поглядывают на меня, а затем смущенно хихикают. Воины смотрят на меня дольше и внимательнее. Говорят, наверное, в основном обо мне. Мне немного неловко, потому что я не знаю языка и не понимаю, что происходит. Я с нетерпением жду вечера.

На рынке Лкетинга покупает небольшой полиэтиленовый пакет с красной краской. Он указывает на свои волосы и боевую раскраску. За другим прилавком продают зеленые стебли с листьями. Они связаны в пучки длиной около двадцати сантиметров. Здесь происходит настоящая ссора между пятью или шестью мужчинами, изучающими товар.

Лкетинга тоже направляется к этому прилавку. Взяв кусок газеты, продавец заворачивает два пучка. Лкетинга выкладывает за это приличную сумму и быстро прячет сверток. По дороге к отелю он покупает как минимум десять жевательных резинок. В номере я интересуюсь, что это за зелень. Он улыбается: «Мираа[8]8
  Мягкий наркотик-стимулятор. Трава, вызывающая кратковременный подъем сил и концентрации.


[Закрыть] – это очень хорошо. Ее ешь и не спишь!» Он все разворачивает, сует в рот жвачку, отрывает листочки от веточек, сдирает зубами кору со стеблей и жует все это вместе со жвачкой. Я зачарованно смотрю на него, как изящно он повторяет эти манипуляции своими красивыми, тонкими руками. Я тоже пробую, но сразу выплевываю, так как нахожу это слишком горьким. Я ложусь на кровать, смотрю на него, держу за руку. Мне хорошо. Словно весь мир во мне. Я у цели. Я снова нашла его, мою большую любовь. Завтра утром мы отправимся в Момбасу, и начнется славная жизнь.

Должно быть, я заснула. Когда открываю глаза, Лкетинга все еще сидит и жует. Теперь он выглядит как-то потерянно. Повсюду на полу листья, очищенные стебли и выплюнутые жеваные комочки зелени. Он смотрит на меня пристальным взглядом и гладит по голове: «Нет проблем, Коринна. Спи. Ты устала. Завтра сафари». «А ты не устал?» – спрашиваю я. «Нет, – отвечает он, – перед таким большим путешествием я не могу спать».

Судя по тому, как он это говорит, я заключаю, что мираа – это что-то вроде «эликсира мужества», так как воину не разрешается употреблять алкоголь. Я понимаю, что ему нужна смелость, потому что он не знает, что его ждет, и его опыт в Момбасе был не самым лучшим. Это его мир, а Момбаса – это хоть и Кения, но не территория его племени. «Я помогу ему», – думаю я и снова засыпаю.

На следующее утро мы должны выехать пораньше, чтобы занять место в единственном автобусе, идущем в Ньяхуруру. Лкетинга так и не ложился, поэтому «это не проблема». Я поражена – он в отличной форме и вот так запросто может отправиться в столь долгое путешествие без всякого багажа. Ему достаточно украшений, набедренной повязки и дубинки рунгу в руке.

Впереди первый этап. Трава закончилась, и Лкетинга пережевывает один и тот же комок. Он молчит. В общем, автобус уже не такой оживленный, как тот, в котором мы с Юттой ехали сюда.

Автобус трясет на тысяче выбоин. Лкетинга натянул на голову вторую кангу так, что видно только глаза: защитил свои красивые волосы от пыли. Я закрываю нос и рот платком, чтобы нормально дышать. Примерно на полпути Лкетинга толкает меня локтем и указывает на длинный серый холм. Присмотревшись, я понимаю, что это сотни слонов. Это грандиозная картина. Насколько можно увидеть, эти огромные существа передвигаются весьма непринужденно, а между ними можно заметить маленьких слонят. В автобусе загалдели. Все смотрят на стадо слонов. Судя по всему, это очень редкое явление.

Наконец первый этап пройден, и около полудня мы уже в Ньяхуруру. Здесь мы пьем чай с лепешками. Через полчаса следующий автобус отправляется в Найроби, куда мы прибудем вечером. Я предлагаю Лкетинге переночевать там, а утром сесть на автобус до Момбасы. Он не хочет оставаться в Найроби, так как жилье там слишком дорогое. Поскольку все за мой счет, я нахожу это трогательным и уверяю его, что это не проблема. Однако он говорит, что в Найроби опасно и полно полиции. И хотя мы трясемся в автобусе без остановок с семи утра, он не хочет прерывать поездку. Понимая, что в Найроби ему будет некомфортно, я соглашаюсь.

Мы собираемся выпить и перекусить. Меня радует, что он сейчас ест со мной, хоть и натягивает кангу на лицо, чтобы никто его не узнал. До автобусной станции всего несколько сотен метров. Здесь, в Найроби, даже местные странно смотрят на Лкетингу – с удивлением и благоговением. Он не вписывается в этот суматошный современный город. Понимая это, я радуюсь, что с паспортом ничего не вышло.

Наконец мы садимся на один из заветных ночных автобусов и ждем продолжения путешествия. Лкетинга снова вытаскивает мираа и жует. Я пытаюсь расслабиться, у меня болит все тело. Зато сердце в порядке. Через четыре часа, в течение которых мне удается ненадолго вздремнуть, автобус делает техническую остановку. Большинство пассажиров, включая меня, выходят справить нужду. Но когда я вижу ужасно грязный туалет и эту страшную деревянную дырку, предпочитаю подождать еще четыре часа. Я сажусь в автобус с двумя бутылками колы. Через полчаса путешествие продолжается. На этот раз уснуть мне не удается. Мы мчимся сквозь ночь по тихой прямой трассе. Время от времени встречаются автобусы, идущие в противоположном направлении. Машин почти не видно.

Дважды мы проезжаем полицейский пост. Автобус должен остановиться: на дороге лежат деревянные балки, утыканные длинными гвоздями. Затем полицейский с автоматом проходит по салону, светя фонариком в лицо каждому пассажиру. Через пять минут ночное путешествие продолжается. Когда за окном мелькает табличка с надписью «Момбаса, 150 миль», я уже не могу усидеть на месте. Слава богу, до дома не так далеко. Лкетинга по-прежнему не спит. Очевидно, эта мираа действительно хорошее средство от сна. Правда, глаза у него странно неподвижные, и кажется, будто ему ни до чего нет дела. Я начинаю беспокоиться. Воздух пахнет солью, становится жарко. От влажного холода Найроби не осталось и следа.

Снова в Момбасе

В начале шестого утра мы наконец въезжаем в Момбасу. Некоторые пассажиры выходят на автобусной остановке. Я тоже хочу выйти, но Лкетинга удерживает меня и объясняет, что автобусы до побережья начнут ходить не раньше шести и нам придется ждать здесь, поскольку в это время ходить по городу опасно. Теперь, когда мы наконец дома, нам все еще нельзя выйти! Мой мочевой пузырь, кажется, сейчас взорвется. Я пытаюсь донести это до Лкетинги. «Пойдем!» – говорит он и встает. Мы выходим и идем между двумя пустыми автобусами. Поблизости никого, кроме нескольких бродячих кошек и собак; я справляю нужду, присев между автобусами. Лкетинга смеется, глядя на этот бурный поток.

Воздух на побережье чудесный, и я спрашиваю, можем ли мы не спеша пройтись до следующей остановки матату. Он берет мою сумку, и мы отправляемся в путь в лучах утреннего солнца. Охранник магазина греет воду на угольной печке и приглашает нас выпить чаю. Взамен Лкетинга дает ему немного мираа. Время от времени мимо нас скользят подозрительные личности – одни молча, другие с невнятным бормотанием. На картонных коробках и расстеленных на земле газетах спят бродяги. Этот ранний час – время призраков, которые бродят по городу, пока дневная суета окончательно не вытеснит ночь. Но с моим воином меня ничто не пугает.

Около шести утра раздается первый сигнал матату, и уже минут через десять просыпается весь район. И вот мы уже сидим в маршрутке до паромной переправы.

На пароме меня вновь охватывает чувство огромного счастья. Еще час – и мы на южном побережье. Лкетинга, кажется, нервничает, и я спрашиваю: «Милый, ты в порядке?» – «Да», – отвечает он и начинает что-то говорить. Я не все понимаю, но, кажется, он собирается выяснить, кто из масаев украл мои письма и кто сказал мне, что он женат. При этом у него такой мрачный вид, что мне становится не по себе. Я пытаюсь убедить его, что это больше не имеет значения, потому что я нашла его. Он не отвечает и с тревогой смотрит в окно.

Мы едем прямиком в деревню. Присцилла удивлена, что мы вернулись вдвоем. Она с радостью встречает нас и спешит заварить чай. Эстер здесь больше нет. Мои вещи аккуратно висят за дверью. Присцилла и Лкетинга сначала дружески болтают, но постепенно их дискуссия становится жаркой. Я пытаюсь понять, что происходит. Присцилла объясняет, что он упрекает ее и говорит, что она наверняка должна была знать, что я писала ему. Наконец Лкетинга успокаивается и засыпает на нашей новой большой кровати.

Мы с Присциллой остаемся снаружи и думаем, как быть с ночлегом, ибо нельзя жить втроем в одном домике с женщиной масаи. И тут один из воинов, отправляющийся на северное побережье, предлагает нам временно пожить у него. Мы наводим порядок в его хижине и перетаскиваем туда мои вещи вместе с большой кроватью. Обустроив все с максимальным комфортом, я удовлетворена. Арендная плата – десять франков.

Мы проводим вместе две чудесные недели. Каждый день я учу Лкетингу читать и писать. Он полон энтузиазма и охотно учится. Английские книжки с маленькими картинками очень нам помогают, и он гордится каждой новой выученной буквой. Ночью мы иногда посещаем выступления масаи, сопровождающиеся распродажей украшений. Мы с Лкетингой делаем красивые браслеты, а Присцилла расшивает пояса.

Однажды в клубе «Робинзон» проходит распродажа украшений, картин и копий. По этому случаю с северного побережья прибывает много народу, в том числе женщины масаи. Лкетинга отправился в Момбасу и накупил разных вещей, чтобы у нас был большой ассортимент. Бизнес просто фантастический! Белые буквально осаждают наш прилавок, пристают ко мне с вопросами. Когда мы продали почти все, я стала помогать другим. Лкетинге это не по душе, потому что наша долгая разлука – вина масаи. С другой стороны, я против разногласий, ведь они великодушно позволили нам участвовать в этой ярмарке.

Между тем туристы постоянно приглашают меня в бар. Пары раз мне довольно – торговля идет еще веселее. Лкетинга сидит на корточках у стойки с двумя немцами, я время от времени оглядываюсь, но мне видны только их спины. Некоторое время спустя подхожу к ним и вдруг вижу, что Лкетинга с пивом. Я удивлена, потому что, как я уже говорила, воинам алкоголь запрещен. Бывает, что масаи с побережья выпивают, но Лкетинга недавно приехал из района Самбуру и, конечно, не привык к алкоголю. Озабоченно спрашиваю: «Милый, зачем ты пьешь?» Он смеется в ответ: «Эти ребята меня пригласили». Я говорю немцам, чтобы они немедленно прекратили угощать его, он, мол, непривычен к алкоголю. Они извиняются и успокаивают меня, говоря, что Лкетинга выпил всего три бутылки. Дай бог, чтобы все было в порядке.

Распродажа между тем подходит к концу, мы собираем оставшийся товар. Возле отеля масаи делят барыши. Я голодна, измучена жарой и тем, что все время на ногах. Мне очень хочется домой. Лкетинга – слегка под мухой, но очень счастливый – решает пойти с товарищами перекусить в Укунду. В конце концов, говорит он, мы сегодня отлично поторговали, все при деньгах. Я не возражаю и, слегка разочарованная, плетусь одна в деревню.

Это было большой ошибкой, как я узнала позже. Срок действия моей визы истекает через пять дней. По дороге домой я вдруг вспоминаю об этом, и позднее мы с Лкетингой решим вместе отправиться в Найроби. Я боюсь долгого пути, но еще больше боюсь кенийских властей. «Все будет хорошо», – успокаиваю я себя и открываю дверь в наш домик. Я готовлю себе рис с помидорами – это все нашлось на кухне. В деревне очень тихо.

Я заметила, что с тех пор как я вернулась с Лкетингой, в нашем доме почти не было гостей. Сейчас я немного скучаю, потому что вечера, когда мы играли в карты, всегда были веселыми. Присциллы тоже нет дома, поэтому я ложусь на кровать и пишу письмо маме. Я рассказываю о мирной и спокойной жизни, которую мы сейчас ведем, и пишу, что счастлива.

Уже десять вечера, а Лкетинги нет. Я начинаю нервничать, но песня сверчков меня убаюкивает. Около полуночи дверь распахивается. На пороге мой масаи. Сначала он смотрит на меня, затем обводит взглядом комнату. Выглядит он нерадостно. Жует мираа. В ответ на мое приветствие спрашивает: «Кто здесь был?» – «Никто», – говорю я, но сердце стучит. Он утверждает, что видел, как только что кто-то вышел из дома. Я сердито возражаю, что в доме никого не было, а он, все еще стоя в дверях, заявляет, что знает, что у меня есть любовник. Вот так раз! Я сижу в постели и сердито смотрю на него: «Как тебе пришла в голову такая безумная мысль?» В Укунде ему сказали, что каждый вечер к нам с Присциллой заходили воины масаи и оставались до поздней ночи. Он говорит, что все женщины одинаковы, и я ничем не отличаюсь от них.

Я глубоко задета его словами и не понимаю, что происходит. Я наконец нашла его, мы провели вместе две замечательных недели, и теперь вдруг такой поворот. Пиво и мираа, должно быть, совсем лишили его рассудка. Чтобы не зарыдать, спрашиваю, не хочет ли он чаю. Он проходит и садится на кровать. Дрожащими руками я разжигаю огонь и стараюсь быть как можно спокойнее. Он спрашивает, где Присцилла. Этого я не знаю, в ее доме темно. Лкетинга говорит со смешком: «Может быть, она пошла на Bush Baby Disco, чтобы поискать себе белого парня?» Я чуть не прыскаю от смеха, представив фигуру Присциллы. Тем не менее предпочитаю помалкивать.

Мы пьем чай, и я осторожно спрашиваю, все ли с ним в порядке. Он говорит, что, кроме того что его сердце колотится и кровь кипит, все окей. Я пытаюсь интерпретировать эти слова и все равно не могу ничего понять. Лкетинга то бродит по дому, то выходит на улицу и бегает по деревне. Затем стоит в углу, жуя свою траву. Он выглядит взволнованным и беспокойным. Как ему помочь? Я уверена, что эта мираа не так уж и полезна для него, но не могу же я просто взять и забрать ее!

Через два часа Лкетинга наконец все сжевал, и я надеюсь, что он заснет, а завтра весь этот кошмар закончится. Он и правда ложится, но по-прежнему беспокоен. Я не осмеливаюсь прикоснуться к нему – вместо этого прижимаюсь к стене, радуясь, что кровать такая большая. Через некоторое время он вскакивает и говорит, что не может спать со мной в одной постели. Дескать, кровь его дико кипит, и он думает, что голова вот-вот лопнет. Он хочет пройтись. Я в отчаянии: «Милый, куда ты пойдешь?» Он говорит, что переночует у кого-нибудь из воинов.

Я остаюсь одна. Я подавлена и вместе с тем жутко зла. Надо думать, ему хорошо промыли мозги в Укунде?

Ночь бесконечна. Лкетинга больше не приходит. Я не знаю, где он.

Больной на всю голову

При первых лучах солнца я встаю в полном изнеможении. Брызгаю водой на опухшее лицо. Затем иду в домик Присциллы. Он не заперт, значит, хозяйка дома. Стучу и тихонько зову: «Это Коринна, пожалуйста, открой. У меня большая проблема!» Присцилла открывает сонная и осоловело смотрит на меня. «Где Лкетинга?» – спрашивает она. Сдерживая слезы, я все ей рассказываю. Она внимательно слушает, одеваясь, и просит подождать, пока она сходит к масаи, чтобы посмотреть, что там и как. Возвратившись через десять минут, она говорит, что надо ждать. Его нет, он там тоже не смог спать и убежал. Он обязательно придет, в противном случае его пойдут искать. «И что он забыл там, куда убежал?» – в отчаянии спрашиваю я. Без сомнения, пиво и мираа послужили причиной душевного расстройства. Следует запастись терпением.

Но Лкетинга не появляется. Я возвращаюсь в нашу хижину и жду.

Часов в десять два воина приводят Лкетингу. Он едва жив. Его руки беспомощно лежат на их плечах. Воины затаскивают его в дом, кладут на кровать. Идет оживленный разговор, и меня бесит, что я ничего не понимаю. Он лежит, безразлично глядя в потолок. Я говорю с ним, однако он меня явно не узнает. Лкетинга смотрит сквозь меня, его тело покрыто испариной. Я на грани паники, потому что не могу ничего понять. Воины тоже в растерянности. Его нашли в лесу, под деревом, и говорят, что он был совершенно не в себе. Я спрашиваю Присциллу, не вызвать ли врача, но она отвечает, что здесь, на Диани-Бич, есть только один врач и что он сюда не придет. Нужно идти самим, но сейчас это невозможно. Лкетинга снова засыпает и бредит о нападающих на него львах. Он набрасывается на незримых львов, и двум воинам приходится крепко его держать. Это зрелище разбивает мне сердце. Куда делся гордый и счастливый масаи? Мне остается лишь плакать. Присцилла недовольна: «Это нехорошо! Плакать надо, только если кто-то умирает».

Лкетинга приходит в сознание лишь к вечеру и смотрит на меня с изумлением. Я счастливо улыбаюсь и осторожно спрашиваю: «Милый, ты меня помнишь?» – «Помню, Коринна», – тихо отвечает он, глядя на Присциллу и спрашивая, что происходит. Они разговаривают. Он качает головой и не верит своим ушам. Я остаюсь с ним, пока остальные занимаются своими делами. Он голоден, но у него боли в животе. Когда я спрашиваю, не купить ли мяса, он отвечает: «О да!» Я мчусь к мясной палатке, потом обратно. Лкетинга спит. Примерно через час, когда еда готова, пытаюсь его разбудить. Открыв глаза, он смотрит на меня в недоумении. Он не может понять, где он, и грубо спрашивает, кто я такая и что мне от него нужно. «Я Коринна, твоя девушка», – звучит мой ответ. Он не верит. Я впадаю в отчаяние, тем более что Присцилла еще не вернулась с распродажи платков канги[9]9
  Канга представляет собой прямоугольный кусок чистой хлопчатобумажной ткани, который имеет кайму со всех четырех сторон, а также, как правило, украшен смелыми рисунками и яркими цветами. Канга производится из вощеной хлопчатобумажной или синтетической ткани.


[Закрыть] на пляже. Я прошу его съесть что-нибудь. Лкетинга злобно ухмыляется. Он не притронется к этой так называемой еде, ибо уверен, что я хочу его отравить.

Я уже не в силах сдерживать слезы. Заметив это, он спрашивает, кто умер. Чтобы сохранять спокойствие, начинаю молиться вслух. Наконец возвращается Присцилла, и я веду ее к больному. Она также пытается поговорить с ним, но тщетно. Через некоторое время женщина восклицает: «Он сошел с ума!» По ее словам, многие мораны, воины, прибывающие на побережье, сходят в Момбасе с ума. Надо заметить, ему очень худо. Не исключено, что его свел с ума кто-то другой. «Что? – заикаюсь я. – Но кто? И как такое возможно?» Я говорю, что не верю в подобные вещи. «Здесь, в Африке, тебе нужно еще многому научиться», – замечает Присцилла. «Мы должны помочь ему!» – умоляю я ее. «Хорошо!» – обещает она. Она пошлет кого-нибудь на северный берег за помощью. Там много воинов масаи. У них есть «главный», который должен решить, что делать.

Около девяти вечера к нам с северного побережья приходят два воина. Хотя мне они не особенно нравятся, я рада, что хотя бы что-то происходит. Они разговаривают с Лкетингой и растирают ему лоб какими-то сушеными цветами с сильным запахом. Лкетинга отвечает вполне вменяемо. Я с трудом могу в это поверить. Буквально недавно он бредил, а сейчас его речь спокойна. Я готовлю всем чай. Я не понимаю, о чем они говорят, и чувствую себя беспомощной и лишней.

Между тремя мужчинами завязался такой дружеский и доверительный разговор, что они меня уже не замечают. Тем не менее они с удовольствием пьют чай, и я отваживаюсь спросить, что все-таки произошло. Один из них немного говорит по-английски. Он объясняет, что Лкетинга плохо себя чувствует, что у него психическое расстройство. Возможно, это скоро пройдет. Сейчас ему нужен отдых и много свободного места. Поэтому спать мы должны порознь. Завтра его повезут на северное побережье, чтобы во всем разобраться. «Но почему он не может спать здесь, со мной?» – недоумеваю я. Скоро, кажется, я не буду верить никому, хотя сейчас моему масаи явно стало лучше. Мне говорят, что моя близость сейчас может «повредить его крови». Даже Лкетинга соглашается с этим. У него, мол, никогда не было такой болезни, стало быть, причина его недомогания – во мне. Я в шоке от услышанного, но у меня нет другого выбора, и я соглашаюсь отпустить его с ними.

На следующее утро все собираются за чаем. Лкетинга в порядке, он стал почти прежним. Эти двое все еще настаивают, чтобы он отправился на северный берег. Смеясь, он говорит: «Теперь я в порядке!» Когда я напоминаю, что сегодня вечером мне нужно ехать в Найроби за визой, он говорит: «Нет проблем! Едем на северное побережье, а потом вместе в Найроби».

Мы на северном берегу. Нас ведут к хижине «главного». Он не так стар, как я думала. Он тепло нас приветствует, хотя и не может нас видеть, потому что слеп. Он терпеливо разговаривает с Лкетингой. Я смотрю на них, ничего не понимая. С другой стороны, я не смею сейчас прерывать их. У меня мало времени. Я хочу просто сесть на ночной автобус, а билет нужно купить за три-четыре часа до отправления, иначе не будет мест.

Через час «главный» говорит мне, что я должна ехать без Лкетинги, потому что Найроби – не для его чувствительной натуры. Они позаботятся о нем, а я должна вернуться как можно скорее. Я соглашаюсь. Случись что-то подобное в Найроби, я была бы совершенно беспомощна. Лкетинге я обещаю, что, если все пойдет по плану, я сяду на автобус завтра вечером и буду дома послезавтра с утра. Печальный, он провожает меня. Он держит меня за руку и спрашивает, правда ли я вернусь. Я его в этом клятвенно уверяю и прошу не беспокоиться. Мол, вернусь, а там посмотрим, что делать. Я полагаю, что, если он действительно нездоров, мы могли бы обратиться к настоящему врачу. Лкетинга обещает ждать и вести себя хорошо, чтобы не повторилось ничего подобного.

Матату отправляется. На душе тревожно. Только бы все было хорошо!

В Момбасе я покупаю билет. До отправления пять часов. После восьмичасовой поездки я наконец рано утром оказываюсь в Найроби. Мне снова приходится ждать до семи, чтобы выйти из автобуса. Пью чай, потом беру такси до визового центра, потому что не знаю, как туда добраться. Приехав, растерянно смотрю вокруг. Белые и черные толкутся у окошек, каждому что-то нужно. Начинаются мытарства с заполнением бесконечных форм – разумеется, на английском языке. Заполнив, жду. Проходит целых три часа, прежде чем меня вызывают. Я искренне надеюсь получить эту несчастную печать. Женщина за окошком, окинув меня равнодушным взглядом, спрашивает, почему я хочу продлить визу еще на три месяца. Отвечаю как можно спокойнее: «Я еще не успела в должной мере насладиться красотами этой замечательной страны и, поскольку располагаю достаточными средствами, могу позволить себе роскошь провести здесь еще три незабываемых месяца». Раскрыв мой паспорт, она листает его и ставит на одной из страниц огромный штамп. Теперь у меня есть виза! Я продвинулась еще на шаг! С радостью оплатив процедуру, покидаю жуткое здание. Сейчас я даже не подозреваю, что буду заходить сюда так часто, что возненавижу это место всей душой.

С билетом на вечерний автобус в кармане отправляюсь перекусить. Начало второй половины дня. Я гуляю по Найроби, чтобы не уснуть. Я не спала больше тридцати часов. Маршрут мой ограничен двумя улицами – я боюсь заблудиться. В семь часов темнеет, и медленно, по мере закрытия магазинов, в барах просыпается ночная жизнь. Я не хочу больше находиться на улице, с каждой минутой здесь становится темнее и тревожнее. О баре не может быть и речи, посему направляюсь в ближайший «Макдональдс», чтобы скоротать оставшиеся два часа.

Наконец, я в автобусе в Момбасу. Водитель жует мираа. Автобус мчится как сумасшедший, и мы прибываем за рекордно короткое время, в четыре утра. Снова приходится ждать, когда первый матату подъедет к северному побережью. Интересно, как там Лкетинга?

Около семи я уже в деревне. Все спят, чайная закрыта. Стою и жду перед ней, потому что не знаю, в какой именно хижине Лкетинга. В половине восьмого приходит хозяин. Я сажусь и жду чая. Он приносит его и тут же исчезает на кухне. Скоро придут какие-нибудь воины и усядутся за другие столики. Атмосфера гнетущая, все вокруг какое-то замершее. Наверное, просто еще слишком рано.

В начале девятого я не выдерживаю и спрашиваю хозяина, не знает ли он, где Лкетинга. Тот качает головой и снова исчезает. Однако спустя полчаса он садится за мой столик и советует мне возвращаться на южное побережье и больше не ждать. Я смотрю на него с изумлением: «Почему?» – «Его здесь больше нет. Вчера вечером он вернулся домой», – объясняет этот человек. Мое сердце сжимается. «Домой на южное побережье?» – наивно спрашиваю я. «Нет, домой в Самбуру-Маралал», – отвечает он.

Я в ужасе кричу: «Нет! Это неправда! Он здесь, скажи мне, где!» Ко мне подходят два воина и пытаются успокоить. Я отталкиваю их и что есть сил кричу на всю эту свору по-немецки: «Проклятые ублюдки! Подлая, коварная стая! Вы все это спланировали!» Слезы текут по моим щекам, но мне наплевать.

Мне хочется наброситься на первого встречного. Его просто посадили в автобус, хотя знали, что я вернусь на таком же автобусе, только движущемся в обратном направлении, ровно в то же время. Где-то по дороге мы пересеклись. Поверить не могу! Какая подлость! Как будто они не могли подождать восемь часов! Я выбегаю из чайной, спасаясь от зевак, которых становится все больше. Я с трудом сдерживаюсь. Ясно, что все они заодно.

В гневе и печали я возвращаюсь на южное побережье.