Текст книги "Белая масаи. Когда любовь сильнее разума"

Тут нужно снова заполнить формы. Хорошо хоть, что Джомо здесь, потому что голова уже идет кругом и каждый второй вопрос я понимаю не конца. Лкетинга, чей внешний вид привлекает всеобщее внимание, почти завернулся в кангу с головой. Мы ждем, когда меня вызовут. Время идет. Мы сидим в душном зале больше часа. Я уже не могу слышать болтовню в очереди. Смотрю на часы. Офис закроется через пятнадцать минут, и завтра снова начнется этот кошмар.

Наконец, чья-то рука берет мой паспорт. «Мисс Хофманн!» – звучит решительный женский голос. Я заставляю себя переключиться. Женщина смотрит на меня и спрашивает, действительно ли я хочу выйти замуж за африканца. «Да!» – слышу я свой ответ. «Где тот, кто будет вам мужем?» Я указываю туда, где стоит Лкетинга. Женщина с удивлением спрашивает, уверена ли я, что хочу быть женой масаи. «Да! Почему бы и нет?» Она подходит с двумя коллегами, глядя то на Лкетингу, то на меня. Все трое смеются. Я смотрю на них каменным взглядом. Наконец мне шлепают штамп. Виза продлена. Я сдержанно благодарю, и мы уходим.

Малярия

На улице душно. Никогда раньше не замечала, до чего вонючи выхлопные газы. Четыре часа дня. Все бумаги в порядке. Надо бы быть счастливой, но я слишком измотана. Нам нужно вернуться туда, где мы сможем найти ночлег. Уже через несколько сотен метров у меня начинает кружиться голова. Ноги подкашиваются. Слышу свой шепот: «Милый, помоги!» Лкетинга спрашивает: «Коринна, в чем проблема?» – «У меня все кружится», – шепчу я. Мне бы сесть, но поблизости ни кафе, ни ресторана. Прислоняюсь к витрине. Мне очень плохо. Во рту пересохло. Лкетинга конфузится, потому что все останавливаются и смотрят на нас. Он увлекает меня дальше, но я не могу идти самостоятельно. Лкетинга и Джомо почти несут меня к отелю. И тут меня охватывает паника. Люди, приближающиеся ко мне, словно плавятся. Клекот дымящегося масла вползает в глотку. На каждом углу что-то жарится – рыба, кукурузные початки, мясо. С каждым вдохом мне все хуже, мир кружится все быстрее. Надо отойти куда-нибудь, иначе меня вырвет прямо здесь. Вижу пивной бар. Заходим. Мне нужно немедленно лечь. Нужна кровать. Сначала владельцы заведения и слушать ничего не хотят, но, когда Джомо объясняет, что я больше не смогу идти, нас провожают в комнату наверху.

Это типичный отель для свиданий. Музыка кикуйю слышна в комнате почти так же громко, как и внизу, в баре. Я падаю на кровать, и тут же чувствую приступ тошноты. Я объявляю, что меня сейчас вырвет. Лкетинга аккуратно ведет меня в туалет. Но я больше не могу терпеть. Уже в коридоре из меня выплескивается первая порция. Продолжение следует в туалете. Я задыхаюсь. Из меня выходит одна желчь. Я возвращаюсь в комнату на трясущихся ногах. Я смущена всем этим безобразием. Ложусь, чувствуя, что умираю от жажды. Лкетинга достает для меня бутылку тоника. Я осушаю ее залпом, потом еще и еще. Внезапно я замерзаю, будто меня заперли в холодильнике. Становится еще хуже. Зубы пляшут так, что челюсть сейчас развалится, но я не могу это остановить. «Лкетинга, так холодно! Пожалуйста, дай одеяло!» Он протягивает мне одеяло, но оно не греет. Джомо приносит еще два. Невзирая на гору одеял, мое затекшее трясущееся тело отрывается от одра. Я требую чаю, очень, очень горячего чаю. Чувствую, пройдут часы, прежде чем я получу его. Я едва могу пить, меня страшно трясет. После двух-трех глотков желудок снова выворачивает. Но я не могу встать. Лкетинга спешно приносит из душевой таз. Туда я исторгаю все, что выпила.

Мой парень в отчаянии. Он не устает спрашивать, что со мной, но я сама не знаю. Мне страшно. Озноб прекращается; падаю на подушки. У меня болит все тело. Я так измотана, словно несколько часов бежала, спасая свою жизнь. Теперь я чувствую, что накатывает жар. Через некоторое время начинаю обильно потеть. Волосы прилипают к голове. Я словно воспламеняюсь. Требую холодной колы. Пью. Теперь мне срочно нужно в туалет. Мой воин ведет меня туда, и там свое берет понос. Я рада, что Лкетинга со мной, хотя он и в полном отчаянии. Вернувшись в постель, я просто хочу уснуть. Я даже не могу говорить. Засыпая, слышу голоса моих спутников, заглушаемые музыкой в баре.

Новый приступ неизбежен. Холод прокрадывается в тело, и вот я снова трясусь в ознобе. В панике изо всех сил цепляюсь за кровать. «Милый, помоги мне!» – умоляю я. Лкетинга обнимает меня, но я продолжаю дрожать. Наш спутник Джомо говорит, что у меня, вероятно, малярия и мне нужно в больницу. Голова сейчас лопнет: малярия, малярия, малярия! Дрожь накатывает горячими волнами, и вот я снова как в огне. Простыни насквозь. Жажда, жажда! Мне нужно пить. Хозяйка просовывает голову в комнату, смотрит меня и произносит: «Mzungu, малярия, больница». Но я качаю головой. Я не хочу ехать в больницу здесь, в Найроби. Я слышала о ней много плохого. И Лкетинга. Один он здесь пропадет.

Хозяйка уходит и возвращается с порошком от малярии. Я пью его с водой и чувствую страшную усталость. Просыпаюсь среди тьмы. Голова словно разбита напополам. Зову Лкетингу, но он не отвечает. Через несколько минут, а может, часов, он наконец входит. Лкетинга был в баре, я чувствую запах пива, и мой желудок снова скручивает. Всю ночь я бьюсь в лихорадке.

Когда я просыпаюсь утром, слышу, как Лкетинга и Джомо что-то обсуждают. Речь идет о празднике. Джомо подходит к кровати и спрашивает, как у меня дела. Я отвечаю, что все плохо. Разве мы не вернемся сегодня? Для меня это невозможно. Мне нужно в туалет. Дрожь в ногах такая, что я не могу стоять. Мне приходит в голову, что нужно поесть.

Лкетинга спускается вниз и возвращается с тарелкой мяса. От запаха еды у меня сводит желудок, который теперь страшно болит. Меня снова рвет желчью. При такой рвоте ужасно больно. Потом – понос и удушье. Мне кажется, что мои часы сочтены. На второй день к вечеру я засыпаю. У меня сильный жар, я теряю счет времени. От любого звука плачу и затыкаю уши. Джомо больше не в силах видеть все это. Он собирается навестить родственников и говорит, что вернется через три часа. Лкетинга пересчитывает наши деньги, и мне кажется, что их слишком мало. Но мне все равно. Я начинаю понимать, что, если не предприму сейчас хоть что-то, из Найроби и из этой ужасной комнаты мне уже не выбраться.

Лкетинга отправляется за витаминами и местным противомалярийным препаратом. Я давлюсь таблетками. Если меня вырвет, сразу проглочу еще одну. Уже полночь, а Джомо до сих пор нет. Мы обеспокоены, потому что этот район Найроби особенно опасен. Лкетинга почти не спит и ухаживает за мной.

Под действием препарата приступы немного утихли, но я так ослабла, что не могу даже поднять руки. Лкетинга в отчаянии. Он хочет пойти поискать нашего спутника, но это полное безумие: он совершенно не знает города. Я умоляю его остаться со мной. Мы должны покинуть Найроби как можно скорее. Я глотаю таблетки как конфеты. В голове немного проясняется. Если я не хочу здесь умереть, мне придется собрать последние силы. Я посылаю своего возлюбленного за фруктами и хлебом. Я не переношу запаха еды, но заставляю себя понемногу есть. Мои потрескавшиеся губы горят, когда я надкусываю фрукты, но мне нужны силы, чтобы отправиться в путь. Джомо здорово нас подвел. Бросил в беде.

Страх, что Лкетинга может сорваться, делает меня сильнее. Чтобы взбодриться, я собираюсь принять душ. Мой мужчина ведет меня в душевую, где я кое-как ополаскиваюсь. Затем прошу хозяйку поменять постельное белье. Пока она это делает, я решаю немного пройтись. На улице сразу начинается головокружение, но я верю, что справлюсь. Мы проходим метров пятьдесят, а мне кажется, что пятьсот. Нет, нужно вернуться, иначе уличная вонь угробит мой желудок. Тем не менее я горда своей маленькой победой. Я обещаю Лкетинге, что завтра мы уедем из Найроби. Снова лежа в постели, я думаю о том, как хорошо было дома с мамой в Швейцарии.

Утром такси везет нас на автовокзал. Лкетинга взволнован – он думает, что мы бросили нашего спутника. Я убеждаю его, что после двух дней ожидания мы можем отправиться в путь и без него, ведь праздник уже не за горами.

Поездка в Исиоло длится целую вечность. Лкетинге приходится поддерживать меня, чтобы на поворотах я не свалилась с сиденья. В Исиоло он предлагает переночевать, но я хочу скорее домой. Добраться хотя бы до Маралала, может быть, я увижу Ютту или Софию. Я доползаю до миссионеров и забираюсь в машину, а Лкетинга прощается с людьми, выручившими нас. Он хочет сам сесть за руль, но я не могу взять на себя такую ответственность. Мы в маленьком городке, и в нем полно контрольно-пропускных пунктов.

С трудом выжимаю сцепление. Первые несколько километров под колесами асфальт, затем начинается грунтовка. По пути мы подхватываем трех самбуру, направляющихся в Вамбу. За рулем я стараюсь ни о чем не думать и концентрируюсь на дороге. Я вижу выбоины издалека. Я не замечаю, что происходит в машине. Только когда кто-то закуривает сигарету, требую, чтобы ее немедленно потушили, иначе меня стошнит. Я чувствую, как в моем желудке продолжается революция. Только не остановиться сейчас и не выплеснуть все наружу, ведь на это уходит столько сил! Я чувствую бегущие по телу ручейки. Я постоянно вытираю лоб тыльной стороной ладони, чтобы пот не заливал глаза. И ни на секунду не отрываюсь от дороги.

Наступает вечер, и я вижу огни. Мы в Маралале! Я с трудом могу в это поверить, потому что ехала, не чувствуя времени. Не помню, как припарковалась у нашего отеля. Выключаю двигатель и смотрю на Лкетингу. И ощущаю, как тело становится невесомым, как все погружается в темноту.

В больнице

Открыв глаза, я думаю, что это какой-то дурной сон. Но оглядевшись, понимаю, что крики и стоны реальны. Я в больничной палате, кровати стоят близко друг к другу. Слева от меня лежит старая, истощенная женщина самбуру. Справа – розовая кроватка с перилами. Внутри кто-то стучит и кричит. Куда бы я ни посмотрела, вокруг ничего, кроме страданий. Почему я здесь? Я не понимаю, как сюда попала. Где Лкетинга? Меня снова охватывает паника. Как давно я здесь? На улице солнце. Моя кровать – железный каркас с тонким матрацем и грязными серыми простынями.

Мимо проходят два молодых врача в белых халатах. «Приветствую!» – машу я им. Но мой голос еле слышен. Стоны заглушают меня. Я не могу встать. Голова слишком тяжелая. Слезы наворачиваются на глаза. Что это? Где же Лкетинга?

Женщина самбуру заговаривает со мной, но я ничего не понимаю. Наконец вижу приближающегося Лкетингу. Его появление меня успокаивает и радует. «Здравствуй, Коринна, как ты?» Пытаюсь улыбнуться и отвечаю, что неплохо. Он рассказывает, что я потеряла сознание, как только мы приехали. Хозяйка отеля сразу же вызвала скорую. Я здесь со вчерашнего вечера. Он был со мной всю ночь, и я ни разу не просыпалась. С трудом могу поверить, что была в таком глубоком сне. Врач сделал мне укол.

Спустя некоторое время появляются два местных врача. Они говорят, что у меня малярия в острой фазе, но они бессильны, потому что нет лекарств. Мне могут дать только какие-то таблетки. Я должна много есть и спать. Меня тошнит от одного упоминания о еде, да и спать со всеми этими стонами и детскими криками тоже не представляется возможным. Лкетинга сидит на краю кровати и растерянно смотрит на меня.

Внезапно в ноздри ударяет резкий запах капусты. Желудок выворачивает. Мне срочно нужна какая-нибудь посудина. В отчаянии тянусь к кувшину с водой, и меня рвет прямо туда. Лкетинга одной рукой держит кувшин, другой – меня, одна я бы с трудом справилась. Тут же возникает медсестра, выхватывает у меня кувшин и сует мне ведро. «Что ты делаешь? Это для питьевой воды!» – кричит она. Я чувствую себя очень несчастной. Запах доносится от тележки с едой. Там стоят жестяные миски, наполненные каким-то месивом из капусты и риса. Такую миску ставят у каждой кровати.

Совсем измученная рвотой, я лежу на койке и зажимаю нос рукой. Я не могу есть. Первые таблетки я приняла около часа назад, и все тело начинает чесаться. Как же дико оно чешется! Лкетинга замечает пятна и маленькие прыщики на моем лице. Я поднимаю юбку, и мы обнаруживаем, что ноги тоже покрыты гнойничками. Он зовет врача.

Врач говорит, что, видимо, это аллергия на препарат. Но сейчас он не может мне больше ничего дать, потому что все закончилось, и они каждый день надеются на поставки из Найроби.

Ближе к вечеру Лкетинга уходит. Он собирается поесть и заодно надеется встретить кого-нибудь из деревни, чтобы узнать, когда начнется праздник. Смертельно уставшая, я хочу одного: спать. Я насквозь мокрая, температура сорок один. Я выпила очень много воды и чувствую, что пора в туалет. Но как туда добраться? Туалет находится примерно в тридцати метрах от входа. Как пройти этот путь? Я медленно спускаю ноги на пол, нащупываю пластиковые сандалии. Затем встаю, опираясь на кровать. Мои ноги дрожат, я едва могу стоять. Беру себя в руки, мне нельзя сейчас сломаться. Опираясь на спинки кроватей, добираюсь до выхода. Тридцать метров кажутся бесконечно долгими, и оставшееся расстояние мне хочется проползти, потому что цепляться уже не за что. Стиснув зубы, из последних сил, по стеночке двигаюсь к туалету.

Я постигаю весь ужас малярии, когда понимаю, что очень слаба и никогда по-настоящему не болела. Перед дверью стоит беременная женщина масаи. Когда она понимает, что я не отпускаю дверь, потому что боюсь упасть, без лишних слов помогает мне добраться до постели. Я так ей благодарна, что слезы текут у меня по щекам. Я падаю в постель и плачу. Приходит медсестра и спрашивает, болит ли у меня что-нибудь. Я качаю головой и чувствую себя еще более несчастной. Наконец засыпаю.

Я просыпаюсь среди ночи. Ребенок в кроватке ужасно плачет и бьется головой о деревянную решетку. Никто не приходит. Я едва не схожу с ума. Я здесь уже четыре дня и очень несчастна. Лкетинга часто заходит. Он тоже выглядит неважно, говорит, что хочет домой, но без меня не уедет, потому что боится, что я умру. Я до сих пор ничего не ела, кроме витаминов в таблетках. Медсестры недовольны, но меня тошнит каждый раз, когда я что-то кладу в рот. Адски болит живот. Однажды Лкетинга принес хорошо прожаренную козью ногу. Он умоляет меня съесть ее, говоря, что тогда я поправлюсь. Но я не могу. Он уходит расстроенный.

На пятый день приходит Ютта. Ей сказали, что в местной больнице лежит белая женщина. Увидев меня, она в шоке. Мне нужно немедленно перебираться в миссионерскую больницу в Вамбе, считает она. Я не вижу в этом смысла, потому что все больницы одинаковы, а четырех с половиной часов езды я не выдержу. «Если бы ты видела себя со стороны, сразу бы убралась отсюда. За пять дней тебе не оказали помощи? Тогда жизнь козла дороже твоей. Может быть, они вообще не собираются тебе помогать?» – возмущается она. «Ютта, – говорю я, – пожалуйста, отвези меня в отель. Я не хочу здесь умирать. Мне не добраться до Вамбы по этим дорогам, я даже не держусь на ногах!» Ютта говорит с врачами. Они не хотят меня отпускать. Только когда я подписываю бумагу и беру на себя ответственность за свою жизнь, они оформляют документы на выписку.

Ютта разыскивает Лкетингу, чтобы он помог отвести меня домой. Меня берут под руки, мы медленно идем по улицам. Люди останавливаются и глазеют на нас. Мне стыдно, что меня, такую беспомощную, ведут по городу.

Но я хочу бороться за свою жизнь и выжить. Поэтому прошу отвести меня в сомалийский ресторан. Там я попробую съесть порцию печени. Ресторан находится, по крайней мере, в двухстах метрах, а ноги подкашиваются. Я постоянно твержу себе: «Коринна, ты сможешь! Ты должна!»

И вот измученная, но гордая, я сажусь за столик. Официант-сомалиец, увидев меня, приходит в ужас. Заказываем печень. Желудок мой громко урчит, когда я смотрю на тарелку. С огромным трудом преодолев себя, приступаю…

Спустя два часа я справляюсь с едой и чувствую, будто заново родилась. Лкетинга счастлив. Ютта провожает нас до отеля. Она хочет навестить нас завтра или послезавтра. Остаток дня я провожу сидя на улице под солнцем. Как приятно ощущать тепло! Вечером забираюсь в постель, не торопясь грызу морковку. Я довольна собой. Мой желудок успокоился, и теперь я, кажется, могу есть все. «Коринна, жизнь налаживается!» – говорю себе перед тем как уснуть.

Утром Лкетинга узнает, что праздничная церемония уже началась. Он расстроен этим известием и хочет как можно скорее попасть домой. Но я пока недостаточно окрепла, чтобы ехать так далеко, а если он отправится пешком, то не появится там до следующего дня.

Он много думает о матери, которая ждет нас и не знает, что случилось. Я обещаю своему возлюбленному, что завтра мы уедем. Так что у меня есть еще целый день на то, чтобы собраться с силами, чтобы хоть руль держать более-менее уверенно. Когда мы покинем Маралал, Лкетинга сможет сам сесть за руль.

Мы возвращаемся к сомалийцам, и я заказываю ту же еду. Сегодня я проделала путь до ресторана без посторонней помощи. Принимать пищу уже намного легче. Я потихоньку начинаю снова чувствовать тело живым. Живот перестал быть впалым. В номере я впервые за долгое время смотрюсь в зеркало. Лицо не узнать. Глаза огромны, скулы угловаты. Перед отъездом Лкетинга покупает несколько кило жевательного табака и сахара. Я – рис и фрукты. Первые километры отнимают много энергии, потому что приходится постоянно переключаться с первой передачи на вторую, да еще и сцепление выжимать. Лкетинга, сидящий рядом, помогает, надавливая мне на бедро. Я еду как в трансе, и через несколько часов мы наконец добираемся до украшенной к празднику площади.

Церемония

Даже будучи измученной болезнью, я нахожу в себе силы поразиться изменениям. Женщины построили новую деревню практически из ничего. Больше пятидесяти хижин! Жизнь кипит. Над каждой крышей поднимается дым. Лкетинга ищет хижину матери, а я жду возле машины. Ноги дрожат, руки ноют. Вскоре вокруг меня собираются дети, женщины и старики. Все смотрят на меня. Я надеюсь, что Лкетинга скоро вернется. И вот он появляется в сопровождении матери. Она хмурится, глядя на меня: «Итак, у нас малярия?» Я киваю, едва сдерживая слезы.

Мы выгружаем вещи и запираем лендровер. Чтобы добраться до дома матери, нужно пройти около пятнадцати хижин. Путь наш устлан коровьим навозом. Оно и понятно: все привезли с собой своих животных. Сейчас животные на выпасе и к вечеру вернутся домой.

Мы пьем чай, и мать взволнованно разговаривает с Лкетингой. Позже я узнаю, что мы пропустили два из трех праздничных дней. Мой мужчина расстроен и кажется встревоженным. Мне жаль. Будет собран совет старейшин, где решится, допускать ли Лкетингу к празднику и что вообще с ним делать дальше. Мать, которая тоже является членом этого совета, много ходит по округе, навещая самых важных людей. Празднество начнется, когда стемнеет и вернутся животные. Сидя перед хижиной, я наблюдаю за происходящим. Лкетинга беседует с двумя воинами, пока те украшают и раскрашивают его. Среди хижин царят напряжение и суета. Я чувствую себя брошенной и забытой. Никто не сказал мне ни слова на протяжении нескольких часов. Скоро вернутся коровы и козы, а затем наступит ночь. Мать возвращается и обсуждает что-то с Лкетингой. Кажется, она немного пьяна. Старики здесь пьют много браги.

Я наконец уже хочу знать, что здесь происходит. Лкетинга объясняет, что он должен зарезать большого быка или пять коз для старейшин. Тогда они будут готовы допустить его к праздничной церемонии. Сегодня перед хижиной матери они произнесут благословение и ему позволят возглавить танец воина, дабы все узнали, что он прощен за свой вопиющий проступок, который обычно наказывается изгнанием. Я безумно этому рада. Но он говорит, что сейчас у него нет пяти коз. В лучшем случае две. Остальные беременны, и их никак нельзя убивать. Я советую ему купить коз у родственников. Достаю пачку денег и протягиваю ему. Сначала он отказывается, ибо знает, что сегодня каждая коза будет стоить в два раза дороже. Но мать кладет конец его сомнениям. Лкетинга берет деньги и при первых звуках колокольчиков, возвещающих о возвращении животных, покидает хижину.

Тем временем жилище потихоньку полнится женщинами. Мать готовит угали – национальное блюдо из кукурузы. Все много говорят. Хижина скудно освещена огнем. Время от времени кто-нибудь пытается заговорить со мной. Рядом сидит молодая женщина с маленьким ребенком и сначала восхищается моими руками, увешанными украшениями масаи, потом осмеливается и дотрагивается до моих длинных прямых волос. Она смеется и указывает на свой лысый череп, украшенный лишь ниткой жемчуга. Я качаю головой. Мне себя лысой представить трудно.

На улице уже совсем темно, когда я вдруг слышу хриплый рык. Это характерный звук, который издают здешние мужчины в состоянии сильного возбуждения – будь то опасная ситуация или секс. В хижине на мгновение становится тихо. Затем внутрь просовывается голова моего воина, но тут же исчезает при виде множества женщин. Я слышу голоса, которые становятся все громче. Внезапно раздается крик, и затем несколько голосов начинают издавать звуки вроде мычания или воркования. Заинтригованная, вылезаю наружу и вижу огромное количество воинов и молодых девушек, собравшихся перед нашей хижиной на танец. Воины красиво раскрашены, у всех красные набедренные повязки. Их обнаженные тела украшены перекрещенными нитями жемчуга. Красная краска сужается от шеи к середине груди в виде острия. По меньшей мере три дюжины воинов двигаются в одном ритме. Совсем юные девушки, от девяти до пятнадцати лет, танцуют в ряд лицом к мужчинам, двигая головами в такт. Ритм постепенно нарастает. Спустя час, не меньше, я вижу первых прыгающих воинов. Это характерные прыжки масаи. Мой воин выглядит великолепно. Он, как перышко, взлетает все выше и выше. Длинные волосы развеваются при каждом прыжке. Обнаженные тела блестят. В звездной ночи я кожей чувствую эротику танца, которой пронизан воздух. Лица серьезны, глаза неподвижны. Время от времени раздается дикий крик или пение, к которому присоединяются остальные. Это фантастическое действо – на несколько часов я полностью забываю о болезни и усталости. Девушки ищут воинов, покачивая обнаженной грудью и огромными ожерельями. Когда я вижу их, мне становится грустно. Я понимаю, что в свои двадцать семь я здесь старуха. Возможно, Лкетинга позже возьмет себе в жены какую-нибудь из этих юных красавиц. Снедаемая ревностью, я чувствую себя не в своей тарелке и какой-то покинутой.

Тем временем танцующие выстраиваются в два ряда, словно для полонеза. Во главе – гордый Лкетинга. Он выглядит диким и неприступным. Когда танец подходит к концу, девочки отходят, хихикая. Старейшины рассаживаются на земле в кружок, закутавшись в шерстяные одеяла. Мораны также образуют круг. Старейшины изрекают благословение. Один произносит фразу, и все говорят: «Enkai»[15]15
  Слово из языка масаи, обозначающее бога.


[Закрыть]. Так повторяется в течение получаса, и на сегодня праздник заканчивается. Лкетинга подходит ко мне и объявляет, что я должна лечь спать с матерью, потому что он уходит вместе с другими воинами резать козу. Никто не спит, все говорят о старых временах и временах грядущих. Я все прекрасно понимаю и желаю ему чудесных снов.

В хижине матери много народу. Я долго не могу уснуть, потому что отовсюду раздаются голоса. Вдалеке рычат львы, изредка блеют козы. Я молюсь, чтобы поскорее восстановить силы.

Дневные хлопоты начинаются в шесть утра. Такое большое количество животных в одном месте производит слишком много шума. Мать выходит доить наших коз и коров. Мы завариваем чай. Мне прохладно, и я сижу, завернувшись в одеяло. Я с нетерпением жду Лкетингу, потому что мне давно уже нужно в туалет, а при таком количестве народу я боюсь выходить за пределы нашего участка. Тогда все внимание будет приковано ко мне, а от детей так вообще не отбиться – они то и дело бегают за мной, когда я хожу без сопровождения Лкетинги. Наконец он, сияя, просовывает голову в хижину: «Здравствуй, Коринна, как ты?» Мой масаи разворачивает кангу и протягивает мне жареную ногу ягненка, завернутую в листья. «Коринна, нужно есть, после малярии так будет лучше», – говорит он. Хорошо, что он подумал обо мне, потому что для воина это не очень-то характерно – приносить невесте жареное мясо. Я нерешительно держу мясную ногу в руке. Лкетинга садится рядом и своим большим мачете отрезает для меня маленькие кусочки. Мне совсем не хочется есть мясо, но больше ничего нет, и мне приходится это сделать, если хочу окрепнуть. С трудом я съедаю несколько кусочков. Лкетинга очень доволен. Я спрашиваю, где можно помыться. Он смеется и говорит, что река очень далеко и на машине до нее не добраться. Женщины приносят воду только для чая, на большее ее не хватает. Так что придется подождать еще несколько дней. От этой мысли становится некомфортно. Комаров почти нет, но мухи уже начинают доставать. Когда я чищу зубы возле хижины, все смотрят на меня с любопытством, а когда выплевываю пену, зрители замирают. Видя их реакцию, я смеюсь.

В этот день на площади режут быка. Это леденящее душу зрелище. Шестеро мужчин пытаются завалить его на бок. Это непросто, так как животное мечется в смертном страхе и бодается. Только после нескольких попыток двум воинам удается схватить быка за рога и оттянуть его голову в сторону. Бык медленно валится на землю. Сразу связываются ноги. Трое душат, остальные держат. Выглядит это ужасно, но у масаев это единственный способ убить животное. Когда бык перестает двигаться, ему вскрывают жилы. Всем мужчинам хочется глотнуть крови. Должно быть, бычья кровь здесь настоящий деликатес, так как вокруг убитого животного образуется настоящее столпотворение. Затем начинается разделка туши. Старики, женщины и дети уже стоят в очереди за своей долей. Лучшие куски достаются старейшинам, только потом наступает черед женщин и детей. Через четыре часа от быка не остается ничего, кроме лужи крови и растянутой шкуры. Женщины удаляются в хижины готовить еду. Старейшины сидят в тени под деревьями и потягивают пиво в ожидании своей порции.

Ближе к вечеру я слышу звук двигателя, и вскоре появляется отец Джулиано на мотоцикле. Я радостно его приветствую. Он слышал, что я здесь и что у меня малярия, поэтому решил меня навестить. Он привез домашний хлеб и бананы. Я тронута, словно получила подарок от Санта-Клауса. Рассказываю обо всех своих злоключениях – от несостоявшейся свадьбы до малярии. Он настоятельно рекомендует мне отправиться в Вамбу или вернуться в Швейцарию, пока я не окрепну. С малярией шутить нельзя. Говоря это, он пристально смотрит на меня, и я понимаю, что это и правда очень серьезно. Затем он седлает свой мотоцикл и с ревом уносится прочь. Я думаю о доме, о маме, о теплой ванне. Да, сейчас это было бы очень кстати, хотя я не так уж и давно была в Швейцарии. Однако мне кажется, что прошла целая вечность. Когда я со своим возлюбленным, я забываю о Швейцарии. Лкетинга спрашивает, как у меня дела, и я рассказываю о визите отца-миссионера. Я узнала от него, что школьники из Маралала сегодня возвращаются домой. Иногда отец Роберто привозит их на своей машине. Узнав об этом, мать очень надеется увидеть Джеймса. Я тоже с нетерпением жду возможности поговорить по-английски. Время от времени я съедаю несколько кусков мяса, сначала освобождая их от роя мух. Питьевая вода по цвету похожа на какао. Но выбора нет, не умирать же от жажды. Молока мне не дают, потому что мать говорит, что пить его после малярии очень опасно, могут быть рецидивы.

Прибывают первые мальчики из школы. Вот и Джеймс с двумя друзьями. Они одеты одинаково: короткие серые брюки, голубая рубашка, темно-синий свитер. Меня он приветствует радостно, а мать – более серьезно и с особым уважением. Я пью со всеми чай, наблюдаю за молодежью и замечаю, насколько они отличаются от Лкетинги и его сверстников. Почему-то мне кажется, что это поколение не вписывается в жизненный уклад старших. Джеймс смотрит на меня и говорит, что слышал в Маралале о моей болезни. Он восхищен тем, что я, будучи белой, могу жить в материнской хижине. Он говорит, что даже ему всегда было неловко, когда он приезжал домой на каникулы, в тесноту и грязь хижины.

Мальчики вносят разнообразие в общую атмосферу, и день пролетает незаметно. Коровы и козы уже возвращаются домой. Вечером всех ждут танцы. Сегодня танцуют даже старики, правда, в своем кругу. Мальчики также танцуют за пределами участка. Некоторые из них остались в школьной форме, и это выглядит забавно. Позднее, уже ночью, собираются короли праздника – воины. Джеймс стоит рядом и записывает ритуальные песни на наш магнитофон. Мне такая идея даже не пришла в голову. Через два часа кассета полностью записана.

Воины танцуют все более страстно и дико. Один из моранов внезапно начинает дрожать всем телом, затем падает, мечется и ревет. Двое воинов бегут к нему и с силой прижимают его к земле. Взволнованная, подхожу к Джеймсу и спрашиваю, что происходит. Этот моран, объясняет он, вероятно, выпил слишком много крови и во время танца впал в транс. Сейчас он сражается со львом. Но так как он под присмотром, то в конце концов вернется в нормальное состояние. Мужчина с криком катается по земле. Белки глаз устремлены в темное небо, изо рта брызжет пена. Зрелище внушает страх. Я очень надеюсь, что с Лкетингой подобного не случится. За беснующимся присматривают двое воинов, праздник идет своим чередом. Уже скоро я снова буду смотреть на Лкетингу и восхищаться его великолепной стрельбой. Я наслаждаюсь этим зрелищем, и мне жаль, что сегодня вечером праздник официально завершается.

Мать сидит в хижине пьяная. Мальчики включают магнитофон. Он вызывает огромный интерес у всех присутствующих. Любопытные воины собираются вокруг устройства, которое Джеймс ставит на землю. Лкетинга первым догадывается, что это такое. Его лицо сияет, когда он узнает голоса знакомых моранов по их крикам или пению. Пока одни смотрят на магнитофон, вытаращив глаза, другие с опаской ощупывают его. Лкетинга с гордым видом ставит магнитофон на плечо, и некоторые мораны снова принимаются танцевать.

Становится холодно, я возвращаюсь к хижине. Джеймс собирается переночевать у друга, а мой возлюбленный отправляется в лес с остальными. Я снова слышу отовсюду шум. Вход в хижину не закрыт, поэтому я иногда вижу мелькающие ноги. Я очень рада бы снова вернуться в Барсалой. Одежда прокуренная и грязная, а тело требует воды, не говоря уже о волосах.

Утром первыми в хижину забираются ребята. Мать готовит чай. Вскоре появляется голова Лкетинги. Заметив мальчиков, он сердито говорит с ними. Мать тоже вставляет пару слов, и мальчики уходят без чая. На чаепитие остаются Лкетинга и другой моран. «В чем проблема, милый?» – спрашиваю я, немного сбитая с толку. После долгой паузы он объясняет, что это хижина воинов, и совсем юным мальчикам здесь не место. Джеймс должен принимать пищу в другом доме, где сын хозяйки одних лет с ним. Мать упрямо молчит. Я расстроена, что не разговариваю по-английски, и в то же время мне жаль изгнанных мальчиков. Ничего не поделать – придется смириться с этими правилами. Я интересуюсь, долго ли мы еще здесь пробудем. Мне отвечают, что еще примерно два-три дня, а потом каждая семья вернется на прежнее место. Я в ужасе, что еще так долго просижу без воды, в коровьем навозе и мухах. Мысль о Швейцарии снова подкрадывается ко мне. Я все еще очень слаба. Чтобы справить нужду, я никогда не захожу в лес дальше, чем на пару метров. Я хотела бы вести нормальную жизнь со своим парнем.