Текст книги "Белая масаи. Когда любовь сильнее разума"

Переезд из хижины

На следующий день мы переезжаем в магазин. Удушающе жарко, цветы исчезли. Это козы постарались. Я передвигаю мебель туда-сюда, но уютной атмосферы, как в хижине, не получается. Зато у меня будет гораздо меньше хлопот и регулярное питание, которое сейчас крайне необходимо. Когда магазин закрывается, Лкетинга спешит домой, чтобы повидаться со своими животными. Я готовлю хорошую еду со свежим картофелем, свеклой и капустой.

Первую ночь мы оба спим плохо, несмотря на удобные постели. Остывающая жестяная крыша издает звуки. В семь утра кто-то стучится. Лкетинга идет посмотреть. Это мальчик, которому нужен сахар. Муж вручает ему полкило и снова запирается на засов. Теперь мне легко совершать утренний туалет, потому что можно как следует умыться в тазике. Уборная расположена всего в пятидесяти метрах отсюда. Жизнь становится более комфортной, но менее романтичной.

Когда Лкетинга в магазине, я могу позволить себе на минутку прилечь. Я охотно готовлю. Все идет отлично уже целую неделю. У меня есть девушка-помощница, которая набирает для меня в миссии воду. Это стоит каких-то денег, но зато больше не нужно ходить к реке. Кроме того, эта вода прозрачная и чистая. Вскоре все уже знают, что мы живем в магазине. Постоянно наведываются гости и просят питьевой воды. Здесь не принято в этом отказывать. Но к обеду от моих двадцати литров почти ничего не остается. На нашей кровати всегда сидят воины, ожидая Лкетингу, а значит, чая и еды. Пока в магазине полно продуктов, он не может сказать, что у нас ничего нет.

После таких посещений я обнаруживаю в нашем жилище полный бардак. Повсюду разбросаны грязные горшки и обглоданные кости. На стенах коричневая слизь табачных плевков. Одеяло и матрац перепачканы красной охрой. У меня уже было несколько ссор с мужем, потому что я чувствую, что меня попросту используют. Иногда он меня понимает, а иногда бунтует и надолго исчезает с гостями. Для него это тоже новая и сложная ситуация. Мы должны научиться быть гостеприимными не в ущерб себе.

Я подружилась с женой ветеринара; время от времени они приглашают меня к себе на чай. Однажды я рассказываю ей о своей проблеме, и, к моему удивлению, она сразу же меня понимает. Она говорит, что в хижинах действительно принято приглашать всех подряд, но в «городе» гостеприимство очень ограничено. Оно распространяется только на членов семьи и очень близких друзей, но никак не на всех, кому вздумается прийти. Вечером я делюсь новыми знаниями с Лкетингой, и он обещает поступать с гостями именно так.

В ближайшие недели намечается несколько свадеб. В основном мужчины старшего возраста собираются жениться в третий или четвертый раз. Их жены – это всегда молодые девушки, чьи страдания написаны у них на лице. Нередко разница в возрасте составляет более тридцати лет. Самые счастливые из них те, кто выходит замуж, становясь первой женой воина.

Наши запасы сахара стремительно тают, так как люди нередко берут сразу по сто килограммов в качестве выкупа за невесту и еще несколько на сам праздник. И вот наступает день, когда у нас в магазине полно кукурузной муки и ни кристаллика сахара. Два воина, что собираются жениться через четыре дня, растерянно стоят посреди магазина, не зная, как быть. Даже у сомалийцев сахар давно вышел. С тяжелым сердцем отправляюсь в Маралал. Меня сопровождает ветеринар, что очень приятно. Мы снова идем в объезд. Он намерен забрать свою зарплату и вернуться со мной. Я быстро закупаю сахар. Также я привезу обещанную мираа для Лкетинги.

Ветеринар, однако, замешкался. Уже почти четыре, когда он наконец появляется. Он предлагает ехать через джунгли. Мне не нравится это предложение ввиду недавнего большого дождя, но он полагает, что там уже сухо. Мы отправляемся. Нам часто приходится преодолевать большие грязевые лужи, но с полным приводом это не проблема. На «склоне смерти» дорога теперь выглядит совсем иначе. Вода намыла большие канавы. Мы останавливаемся наверху склона и немного проходим пешком, чтобы посмотреть, где лучше проехать. Если не считать трещины сантиметров тридцать в ширину, расколовшей дорогу поперек, участок в целом нормальный и его можно преодолеть. Если повезет.

Мы отваживаемся на это. Я еду на повышенных мощностях в надежде, что мы не соскользнем в канаву – иначе утонем в грязи. Преодолев склон, вздыхаем с облегчением. По крайней мере камни не скользкие. Машина с грохотом ползет по валунам. Самое страшное позади, осталось пройти еще метров двадцать по гравию. Вдруг что-то задребезжало внизу. Какое-то время я продолжаю движение, но потом останавливаюсь, потому что шум становится все громче. Мы выходим. Снаружи ничего не видно. Заглянув под авто, сразу обнаруживаю проблему. С одной стороны сломаны рессоры, мы ехали без них. Оторвавшиеся рессорные листы волочились по земле, что и было причиной шума.

Я снова застряла на этом чертовом автомобиле! Я злюсь, что позволила себя уговорить ехать по этой дороге. Ветеринар предлагает просто ехать дальше, но я категорически против. Думаю, как быть. Достаю из машины веревки и ищу подходящие деревяшки. Мы закрепляем рессоры, затем вставляем между ними деревянные бруски, чтобы веревки не перетерлись. Я медленно подъезжаю к первой же хижине на пути. Мы выгружаем четыре из пяти мешков и затаскиваем внутрь. Ветеринар просит жителей подержать мешки у себя и не открывать их. Мы осторожно пробираемся в Барсалой. Я так расстроена поведением чертовой развалюхи, что у меня снова заболел живот.

К счастью, до магазина мы добираемся без новых происшествий. Лкетинга тут же лезет под машину, чтобы убедиться, что все именно так, как мы описываем. Он не понимает, зачем я оставила сахар, и начинает доказывать, что сделала я это зря. Я отправляюсь в подсобку и ложусь, так как ужасно устала.

На следующее утро я отправляюсь к отцу Джулиано, чтобы он посмотрел машину. Он ворчит, что у него здесь не ремонтная мастерская. Чтобы приварить все детали, придется разобрать лендровер практически наполовину. Сейчас у него на это нет времени. Разочарованная, плетусь домой. Чувствую себя покинутой всеми. Без помощи отца Джулиано я больше никогда не доберусь до Маралала на своем лендровере. Лкетинга спрашивает, что он сказал. Когда я говорю, что он не может нам постоянно помогать, он заявляет, что всегда знал, что святой отец – дрянной человек. Я не согласна – он столько раз нас выручал.

Лкетинга и новый парень работают в магазине и обслуживают покупателей, а я все утро сплю. Мне нехорошо. К полудню сахар распродан, и мне с трудом удается отговорить мужа от идеи отправиться на сломанной машине за оставшимися мешками.

Ближе к вечеру отец Джулиано посылает за нами и предлагает пригнать к нему машину. Успокоившись мыслью, что он изменил свое отношение к нам и нашим проблемам, я отправляю туда Лкетингу, а сама собираюсь что-нибудь приготовить. Мы закрываемся в семь, но Лкетинги еще нет. Зато два незнакомых воина караулят у входной двери. Когда я уже заканчиваю ужинать, муж наконец появляется. Он заходил к матери, присматривал за животными. Смеясь, он показывает мне первые два яйца от наших кур. Моя курица снесла яйца еще вчера. Теперь я могу разнообразить свое меню. Я завариваю гостям чай и в полном изнеможении заползаю в постель под москитную сетку.

Все трое едят, пьют и болтают. Я погружаюсь в сон. Ночью просыпаюсь вся в поту. Меня мучает жажда. Мужа рядом нет. Я не знаю, где фонарик, поэтому выползаю из-под одеяла и сетки, почти на ощупь пробираюсь к канистре с водой. Тут моя нога натыкается на нечто, лежащее на полу. Прежде чем я успеваю сообразить, что это, слышу хрюканье. Застыв, спрашиваю: «Милый?» В луче фонарика, который я наконец нахожу, вижу три лежащие на земле фигуры. Одна из них – Лкетинга. Крадусь мимо спящих к канистре. Вернувшись в постель, чувствую, что сердце все еще стучит как сумасшедшее. С этими незнакомцами в комнате мне заснуть уже не удается. Утром мне так холодно, что я не могу выбраться из-под одеяла. Лкетинга заваривает чай для всех, и я рада получить от него хоть что-то горячее. Все трое от души смеются над их ночными приключениями.

Сегодня новенький парень в магазине один, потому что Лкетинга с двумя воинами отправился на церемонию. Я остаюсь в постели. В полдень слышу, что приехал отец Роберто и привез оставшиеся четыре мешка сахара. Я выхожу, чтобы поблагодарить, и замечаю, что у меня кружится голова. Немедленно снова ложусь. Мне не нравится, что парень там без присмотра, но я слишком слаба, чтобы заниматься еще и им. Через полчаса после того как привезли сахар, в магазине уже царит обычный хаос. Я лежу в постели, и мне даже в голову не приходит спать со всем этим шумом и болтовней. Только вечером, когда магазин закрывается, я наконец-то остаюсь одна.

Я хотела зайти к матери, но меня снова знобит. Готовить лень. Я забираюсь под москитную сетку. Комаров полно, и они агрессивны… У меня так громко стучат зубы, что, полагаю, это слышно в соседней хижине. Почему Лкетинга не возвращается? Ночь, кажется, не закончится никогда. Внезапно мне становится ужасно холодно, но вскоре после этого я снова начинаю потеть. Надо бы сходить в туалет, но страшно идти одной на улицу. В итоге я использую пустую кружку.

Рано утром раздается стук в дверь. Я спрашиваю, кто там, потому что не люблю ничего продавать в такую рань. И тут слышу голос моего возлюбленного. Он сразу замечает, что что-то не так, но я его успокаиваю, не желая лишний раз тревожить миссионеров.

Приободрившись, он рассказывает о свадебной церемонии одного воина и сообщает, что дня через два здесь будет сафари-ралли. Он видел автомобили. Несколько гонщиков, вероятно, заедут сегодня, чтобы разведать маршрут до Вамбы. Почему-то мне в это не очень верится, но это было бы очень здорово. Я всегда любила драйв. Позже Лкетинга идет проверить нашу машину. Она еще не готова.

Около двух часов дня я слышу адский шум. Выглянув из магазина, вижу медленно оседающее облако пыли. Через короткое время половина Барсалоя высыпает на улицу. Примерно через полчаса проносится вторая, а затем и третья машина. Это такое странное чувство, когда цивилизация настигает вот так неожиданно, здесь, на краю света. Мы еще долго ждем продолжения, но на сегодня зрелище закончилось. Это были пробные гонки. За два дня здесь должно промчаться тридцать или больше машин. Я с нетерпением жду этого, хотя и лежу в постели с высокой температурой. Лкетинга готовит мне, но от одного взгляда на еду меня тошнит.

За день до ралли мне становится совсем плохо. Снова и снова я на короткое время впадаю в забытье. Я не чувствую ребенка в животе несколько часов. В панике и в слезах рассказываю об этом мужу. Напуганный, он уходит и вскоре возвращается с матерью. Она говорит со мной, ощупывая мой живот. На ее лицо падает тень. Плача, спрашиваю у Лкетинги, что с ребенком. Но он сидит растерянный и говорит только с матерью. В конце концов он говорит, что его мать полагает, что на мне лежит злое проклятие, из-за которого я заболеваю. Кто-то хочет убить меня и нашего ребенка.

Они хотят знать, с кем я разговаривала в последнее время в магазине, были ли здесь старые сомалийцы, трогал или плевал на меня какой-нибудь старик, показывал ли мне кто-нибудь черный язык. Вопросы сыплются градом, и я уже чуть ли не в истерике от страха. В голове стучит лишь: мой ребенок умер!

Мать покидает нас и обещает вернуться с хорошим лекарством. Не знаю, как долго я лежала и рыдала. Открыв глаза, вижу шесть-восемь старейшин и женщин, собравшихся вокруг меня и восклицающих: «Enkai, Enkai!» Каждый из старейшин потирает мне живот и что-то бормочет. Чувствую полное равнодушие к происходящему. Мать подносит к моим губам чашку с жидкостью, которую я должна выпить залпом. Жидкость обжигающе острая, меня трясет. В тот же момент я чувствую два или три подергивания и толчок в животе и испуганно хватаюсь за него. Все во мне переворачивается. Я вижу только старые лица, склоненные надо мной, и просто хочу умереть. Мой ребенок еще жив, но теперь он точно умрет. Это моя последняя мысль перед тем, как я закричу: «Они убили моего ребенка! Милый, теперь они убили нашего ребенка!» Я чувствую, как тают мои последние силы и желание жить. Снова десять или более рук ложатся мне на живот и растирают, а потом надавливают на него. Они молятся или поют. Внезапно живот чуть вздымается, и я чувствую легкое подергивание внутри. Я едва осмеливаюсь в это поверить, но это повторяется еще несколько раз. Старейшины, кажется, тоже это чувствуют, и молитвенное пение становится тише. Когда я понимаю, что мой малыш жив, во мне просыпается сильнейшая воля к жизни, которую я, казалось, уже потеряла. «Милый, – прошу я Лкетингу, – сходи к отцу Джулиано. Я хочу в больницу!»

Летающий врач

Вскоре появляется отец Джулиано. Я вижу на его лице ужас. Он быстро говорит со старейшинами, потом спрашивает меня, на каком я сейчас месяце. «Начало восьмого», – удается мне произнести. Он пытается связаться с воздушной медицинской службой. Потом покидает нас, а следом уходят все, кроме матери. Я лежу, липкая от пота, и молюсь за ребенка и за себя. Я ни за что на свете не хочу потерять свое дитя. Мое счастье зависит от жизни этого маленького существа.

И тут я слышу звук двигателя, но это не автомобиль. Посреди ночи в деревне, в глуши появляется самолет! Снаружи раздаются голоса. Лкетинга выходит и возвращается взволнованным. Самолет! Появляется отец Джулиано и говорит, чтобы я взяла с собой самое необходимое и поспешила, потому что взлетно-посадочная полоса будет освещаться недолго. Мне помогают встать. Лкетинга упаковывает мои вещи и несет меня к самолету.

Вокруг ослепительно ярко. Отец Джулиано устроил мощную иллюминацию. По ровному участку улицы справа и слева растянута цепь факелов и керосиновых ламп. Большие белые камни продолжают полосу. Пилот, белый мужчина, помогает мне сесть в самолет. Затем он приглашает Лкетингу. Мой воин теряется. Он хочет лететь, но не может преодолеть страх. Бедный мой любимый! Я кричу ему, чтобы оставался и присматривал за магазином.

Мы взлетаем. Впервые в таком маленьком самолете я чувствую себя в безопасности. Минут через двадцать мы уже над госпиталем Вамбы. Здесь тоже все в огнях, только это уже настоящая взлетно-посадочная полоса. Когда мы приземляемся, я вижу двух сестер с креслом-каталкой. С трудом вылезаю из самолета, поддерживая живот непослушной рукой. Пока еду в инвалидной коляске к больнице, меня снова настигает тоска. Медсестры пытаются меня утешить, но все тщетно, я только сильнее реву. В больнице ждет швейцарская женщина-врач. Она смотрит с участием и заботой, утешает, уверяет, что теперь все будет хорошо.

Скоро я уже лежу в смотровой в гинекологическом кресле в ожидании главврача. Я отдаю себе отчет в том, какая я грязная, и мне очень стыдно. Когда я хочу извиниться за это перед врачом, он отмахивается и говорит, что сейчас есть вещи поважнее. Он внимательно осматривает меня – без инструментов, только руками. Я ловлю каждое его слово, мне очень важно знать, как там мой ребенок.

Наконец главврач подтверждает, что ребенок жив. Однако для срока восемь месяцев он слишком мал и слаб, и мы должны сделать все возможное, чтобы предотвратить преждевременные роды. Затем возвращается швейцарская женщина-врач и объявляет ужасный диагноз: у меня тяжелая форма анемии, и мне срочно нужна кровь. Все это – последствия малярии. Врач говорит, что кровь здесь достать очень трудно. В больнице имеются лишь небольшие запасы. Мне нужен донор. Меня тошнит от одной лишь мысли о чужой крови здесь, в Африке, в эпоху СПИДа. Я с тревогой спрашиваю, проверяли ли кровь. Она честно отвечает, что не всю. Обычно больные анемией приглашают в качестве донора кого-то из членов своей семьи. Большинство людей здесь умирают от малярии или ее последствий – анемии. Из-за рубежа для миссии пожертвовано лишь небольшое количество крови.

Я лежу в кресле и пытаюсь взять себя в руки. «Мне перельют кровь больного СПИДом», – пульсирует страшная мысль. Я не хочу этой смертельной болезни и говорю, что отказываюсь от процедуры переливания. Доктор серьезно и строго замечает, что я могу выбирать между той кровью, что имеется, и верной смертью. Появляется медсестра-африканка, сажает меня в каталку и отвозит в палату к трем другим женщинам. Она помогает мне раздеться, и я получаю больничную одежду, как и остальные.

Сначала мне делают укол, затем медсестра ставит мне на левую руку капельницу. Входит швейцарский врач с пакетом крови. С ободряющей улыбкой женщина сообщает, что нашла последнюю банку швейцарской крови моей группы. Этого хватит до завтра. Большинство белых сестер-миссионерок готовы стать донорами, если их группа мне подойдет.

Я тронута такой заботой, но стараюсь сдержать слезы и говорю спасибо. Когда прибор для переливания крови вешают мне на правую руку, я ощущаю такой укол, будто меня ужалил шершень, потому что игла очень толстая. Приходится терпеть это несколько раз, прежде чем спасительная кровь потечет в мои вены. Руки привязаны к кровати, чтобы я во сне не вырвала иголки. На меня, должно быть, жутко смотреть, и я рада, что моя мама не знает, как я несчастна в этот момент. Даже если все пройдет хорошо, я никогда ей об этом не расскажу. С этими мыслями я засыпаю.

Пациентов будят в шесть, чтобы измерить температуру. Мне трудно проснуться, потому что я спала только четыре часа. В восемь делают еще инъекцию, и около полудня меня ждут новые переливания. Мне везет – новые порции крови я получаю от местных сестер. По крайней мере, больше не нужно беспокоиться о СПИДе.

Обычный осмотр на предмет беременности и связанных с ней проблем проводится во второй половине дня. Пальпация живота, прослушивание сердцебиения малыша, измерение артериального давления. Это все, что здесь делают. Я пока не могу ничего есть – меня тошнит от запаха капусты. Тем не менее к концу второго дня я чувствую себя намного лучше. После третьего переливания я ощущаю себя цветком, наконец-то получившим воду. С каждым днем все стремительнее жизнь возвращается в мое тело. После завершения последнего переливания я долго смотрюсь в карманное зеркальце. Я себя почти не узнаю. Огромные запавшие глаза, угловатые скулы, длинный заостренный нос. Тусклые редкие волосы прилипли к голове. Но при этом мне намного лучше, – думаю с ужасом. Пока я только лежу, и у меня есть еще три дня, чтобы хорошенько отлежаться в постели, так как я все еще принимаю капельницы против малярии.

Сестры очень милые и часто заходят. Их беспокоит, что я ничего не ем. Одна сестричка, излучающая доброту и теплоту, особенно трогает меня своим вниманием. Однажды она приносит из миссии бутерброд с сыром. Я так давно не видела сыра, что не могу заставить себя есть медленно. С этого дня я снова могу есть твердую пищу. Дела налаживаются, я довольна. Лкетинге по радиосвязи сообщают, что мы с ребенком преодолели кризис.

Я здесь уже неделю, но швейцарская женщина-врач во время обследования советует мне по возможности рожать в Швейцарии. Я в шоке. Спрашиваю почему. Она объясняет, что я слишком слаба и худа для восьмого месяца. Если я не смогу здесь нормально питаться, риск умереть от новой кровопотери и перенапряжения во время родов очень велик. У них нет кислородного оборудования и кювезов для слабых малышей. Также здесь не делают обезболивания во время родов, потому что нет препаратов.

Я в ужасе от мысли о полете в Швейцарию в моем состоянии. Я говорю, что точно не смогу этого сделать. Мы рассматриваем другие варианты, потому что в оставшиеся недели мне нужно набрать не менее семидесяти килограммов. Мне не разрешают уезжать в Барсалой, потому что это слишком опасно из-за малярии. И тут я вспоминаю о Софии. У нее хорошая квартира в Маралале, и она отлично готовит. Этот вариант врач одобряет. Но я смогу покинуть больницу минимум через две недели.

Поскольку я мало сплю днем, время течет медленно. Изредка я перебрасываюсь парой слов с соседками по палате. Это женщины самбуру, у которых уже несколько детей. Некоторые попали сюда благодаря миссионерам либо из-за каких-то осложнений. Один раз в день во второй половине дня – время посещения. Но в родильное отделение приходит не так много посетителей, потому что рожать детей – это такая женская работа. Тем временем их мужья, вероятно, развлекаются с другими женами.

Я начинаю думать, как там сейчас мой возлюбленный. Нашу машину наверняка отремонтировали, а если нет, то он мог бы дойти сюда примерно за семь часов, что для масаи не такая уж и проблема. Конечно, почти каждый день я получаю от сестер приветы и поздравления, которые мой дорогой Лкетинга лично передает отцу Джулиано. Муж постоянно в магазине, помогает новому парню торговать. Сейчас магазин меня не волнует, не хочу нагружать голову. Но как мне объяснить Лкетинге, что я не смогу вернуться домой, пока не родится наш ребенок? Я уже вижу его недоверчивый взгляд.

На восьмой день он неожиданно появляется в дверях. Держится немного неуверенно. С улыбкой садится на край кровати: «Здравствуй, Коринна. Ты в порядке? Как наш ребенок?» Затем разворачивает жареное мясо. Я тронута такой заботой. Отец Джулиано тоже здесь, в миссии; Лкетинга приехал с ним. Нам неловко прямо здесь обмениваться нежностями, потому что присутствующие женщины смотрят на нас и задают ненужные вопросы. И все-таки я счастлива увидеть его и поэтому пока не заговариваю о своем намерении некоторое время пожить в Маралале. Он обещает вернуться, как только починят лендровер. Вскоре мой муж и отец Джулиано уезжают.

Теперь дни кажутся еще длиннее. Единственные события – визиты медсестер и обходы. Время от времени мне подсовывают газету. Проходит неделя. Теперь я каждый день понемногу прогуливаюсь по больнице. Вид находящихся здесь тяжелобольных угнетает меня. Я предпочитаю стоять у кроваток новорожденных и очень жду встречи с моим ребенком. От всего сердца желаю, чтобы это была здоровая девочка. Впрочем, с таким отцом все должно быть замечательно. Но бывают дни, когда я боюсь, что мой ребенок не родится нормальным, невзирая на уход и хорошие лекарства.

В конце второй недели меня вновь навещает Лкетинга. Он с тревогой спрашивает, когда же я наконец буду дома, и мне ничего не остается, кроме как рассказать ему о своем плане. Лицо его быстро темнеет. Он говорит: «Коринна, почему бы тебе не вернуться домой? Почему Маралал? Теперь с тобой все в порядке, ты родишь своего ребенка в доме матери!» Он и слышать не хочет моих объяснений. Наконец заявляет: «Теперь я знаю – у тебя есть парень в Маралале!»

Одна эта фраза хуже пощечины. Он словно столкнул меня в глубокую яму. Я плачу, а он воспринимает это как подтверждение своих нелепых догадок. Расстроенный, он ходит взад и вперед по комнате, продолжая говорить: «Я не сумасшедший, Коринна! Я правда не сумасшедший, я знаю женщин!»

Внезапно в комнате появляется белая сестра. Она внимательно смотрит на меня, затем на моего мужа. Она хочет знать, что тут происходит. Сквозь слезы я пытаюсь объяснить. Она пробует поговорить с Лкетингой, но без толку. Наконец появляется женщина-врач, с которой, впрочем, Лкетинга тоже разговаривает на повышенных тонах. Наконец его удается убедить, но я уже не испытываю от этого никакой радости. Он сильно меня обидел. Он уходит. Теперь мы, наверное, увидимся только в Маралале.

Сестра снова подходит ко мне. Она очень обеспокоена отношением ко мне моего мужа, и тоже советует мне ехать рожать в Швейцарию, так как тогда ребенок получит швейцарское гражданство. Здесь он – собственность семьи моего мужа, и я не смогу ничего сделать без согласия отца. Я очень устала. Я не чувствую себя в состоянии совершить эту поездку. Во всяком случае, мой муж не дал мне письменного разрешения покинуть Кению сейчас, за пять недель до родов. Кроме того, в глубине души я убеждена, что, когда родится ребенок, супруг будет счастлив и успокоится.

Проходит вторая неделя. С нашей последней встречи я ничего не слышу о Лкетинге. Несколько разочарованная, я покидаю больницу, когда появляется возможность поехать в Маралал с миссионером. Сестры тепло прощаются со мной и обещают сообщить мужу через отца Джулиано о моем местонахождении.