Текст книги "Белая масаи. Когда любовь сильнее разума"

Мы едва заканчиваем есть, как появляется мой муж. Ситуация сразу накаляется: «Коринна, почему ты ешь здесь, а не ждешь меня дома?» Он берет Напираи и уходит. Я быстро благодарю миссионеров и спешу за Лкетингой и младенцем. Напираи кричит. Когда мы приходим домой, он отдает мне ребенка и спрашивает: «Что ты сделала с моей малышкой? Теперь она всегда плачет, когда я беру ее!» Вместо ответа я спрашиваю, почему он вернулся так рано. Муж презрительно смеется: «Потому что я знаю, что ты ходишь к другим мужчинам, когда меня нет!» Я снова в ярости. Я называю его беспочвенные обвинения сумасшествием. «Что? Это я сумасшедший? Ты говоришь своему мужу, что он сумасшедший? Я не хочу тебя больше видеть!» Он хватает свои копья и уходит. Я сижу в оцепенении и не понимаю, почему он продолжает приписывать мне других мужчин. Только потому, что у нас давно не было секса? Не моя вина, что я сначала болела, а потом так долго была в Маралале! Кроме того, самбуру в любом случае не занимаются сексом во время беременности!

Итак, наша любовь подверглась новым испытаниям. Так не может больше продолжаться. В отчаянии беру Напираи и отправляюсь к матери. Я стараюсь объяснить ей ситуацию. Слезы текут по моему лицу. Мать немногословна, просто говорит, что ревность мужчин – это нормально, и я не должна придавать этому слишком большое значение. Этот совет меня не успокаивает, я рыдаю еще сильнее. Теперь она принимается меня ругать и говорит, что нет причин плакать, потому что он меня не бил. Короче говоря, и здесь я не нахожу утешения и ухожу домой совершено подавленная.

К вечеру заглядывает соседка, жена ветеринара. Видимо, она что-то слышала о нашей ссоре. Мы завариваем чай и неуверенно начинаем разговор. Воины очень ревнивы, говорит она, но я ни в коем случае не должна называть своего мужа сумасшедшим. Это опасно.

Когда она уходит, я чувствую, что нас с Напираи покинули все. Я не ела со вчерашнего полудня, но, по крайней мере, у меня достаточно молока для моего ребенка. Мой муж сегодня не придет домой. Я начинаю всерьез переживать. Неужели он бросил меня?

На следующее утро я чувствую себя такой несчастной, что едва могу встать с постели. В полдень снова заглядывает соседка. Видя, что мне нездоровится, начинает присматривать за Напираи и стирать подгузники. Затем готовит мне рис с мясом. Я тронута ее бескорыстной заботой. Я чувствую, что между нами зарождается дружба. Моя подруга отказывается от еды, говоря, что сыта. Я с удовольствием проглатываю целую тарелку. После этого соседка возвращается к себе – дома тоже нужно навести порядок.

Вернувшись вечером, Лкетинга вместо приветствия начинает осматривать комнаты. Я стараюсь быть как можно вежливее и предлагаю ему поесть. Он не отказывается. Значит, останется дома. Я счастлива хоть этим. У меня снова появляется надежда. Однако выходит все по-другому.

Карантин

Около девяти вечера у меня начинаются ужасные спазмы в желудке. Лежу в постели и подтягиваю ноги к подбородку – так вроде становится легче. В таком состоянии я не могу кормить Напираи. Она сейчас с отцом и кричит. На этот раз он терпелив и часами бегает по дому с песнями. Дочь ненадолго успокаивается, но затем крик возобновляется. К полуночи начинается тошнота. Вся пища выходит непереваренной. Меня снова и снова сгибает пополам, и я не могу ничего с этим поделать. Теперь из меня льется только желчь. Уже весь пол залит ею, но у меня нет сил убираться. Меня знобит, я уверена, что у меня температура.

Встревоженный Лкетинга отправляется к соседке, хотя уже очень поздно. Скоро женщина появляется. Она молча прибирается на полу, после чего с беспокойством спрашивает, не малярия ли это. Я не знаю ответа, но надеюсь, что мне не придется снова ложиться в больницу. Наконец боли в животе утихают, и я могу разогнуться и покормить Напираи.

Соседка уходит, муж укладывается рядом с моей кроватью на втором матрасе. Утром я в порядке и пью чай, приготовленный Лкетингой. Но не проходит и получаса, как весь чай неумолимо бьет фонтаном изо рта, и желудок пронзает острая боль. Она так сильна, что я приседаю и подтягиваю ноги. Через некоторое время желудок успокаивается, и я могу искупать ребенка и постирать подгузники. Но силы быстро оставляют меня, хотя я уже не чувствую ни боли, ни температуры. Типичный озноб также отсутствует. Я сомневаюсь, что это малярия, больше похоже на расстройство желудка.

Любая попытка что-нибудь съесть или выпить в течение следующих двух дней снова и снова терпит фиаско. Боль продолжается и усиливается. Моя грудь становится меньше, потому что я ничего не ем. На четвертый день я совершенно измотана и не могу встать. Подруга приходит каждый день и помогает, чем может, а мне приходится кормить ребенка.

Сегодня Лкетинга привел мать. Она смотрит на меня и давит на живот, причиняя мучительную боль. Затем указывает на мои желтые глаза. Лицо у меня тоже необычного цвета. Она спрашивает, что я ела. Кроме воды, во мне уже давно ничего нет. Напираи кричит – она проголодалась, но я больше не могу ее удерживать, потому что сама не могу встать. Мать прижимает ее к моей обвисшей груди. Я сомневаюсь, что у меня достаточно молока, и беспокоюсь, что же моя девочка будет есть. Поскольку у матери тоже нет догадок по поводу этой болезни, мы решаем поехать в больницу в Вамбе.

Лкетинга ведет машину, а моя подруга держит Напираи. Сама я слишком слаба. Конечно, у нас снова спускает колесо. Я ненавижу эту машину! Я с трудом перебираюсь в тень и качаю Напираи, пока мои спутники меняют колесо. Ближе к вечеру добираемся до Вамбы. Я тащусь на ресепшн и прошу позвать швейцарскую женщину-врача. Проходит больше часа, затем появляется итальянский врач. Он спрашивает о симптомах и берет кровь на анализ. Через некоторое время выясняется, что это не малярия. До завтрашнего утра врач больше ничего не сможет сказать. Напираи остается со мной, а муж и подруга с облегчением возвращаются в Барсалой.

Мы снова в родильном отделении, где Напираи может спать в кроватке рядом со мной. Она не привыкла засыпать без меня и кричит, пока медсестра не укладывает ее ко мне. Наконец рано утром появляется швейцарская женщина-врач. Она удивлена и озабочена, что снова видит меня и моего ребенка в таком состоянии. После некоторых дополнительных обследований мне диагностируют гепатит. Сначала я не понимаю, что это такое. Врач объясняет, что это желтуха, или воспаление печени, которое тоже весьма заразно. Моя печень больше не перерабатывает пищу. Боль провоцируется малейшим приемом жирной пищи. Отныне мне предстоит соблюдать строжайшую диету, постоянно отдыхать и уйти на карантин. Сдерживая слезы, я спрашиваю, как долго это продлится. Она с сожалением смотрит на Напираи и говорит: «Думаю, недель шесть. Тогда болезнь уже не будет заразной. Но это еще не будет выздоровлением». Также необходимо проверить, как дела у Напираи. Я уверена, что уже заразила ее! Я не могу сдержать слез. Врач пытается меня утешить: она еще не уверена, что Напираи заразилась. Мой муж тоже должен быть обследован как можно скорее.

У меня голова идет кругом, когда я слышу эту душераздирающую информацию. Приходят две чернокожие медсестры с каталкой, и меня со всеми моими вещами перемещают в новое крыло больницы. Я получаю палату с туалетом и стеклянными стенами. Дверь нельзя открыть изнутри. В ней есть окошко для раздачи еды. Крыло здания новое, и комната выглядит приятно, но я уже чувствую себя здесь как заключенная.

Наши вещи увозят на дезинфекцию, и я снова получаю больничную одежду. Сейчас Напираи тоже обследуют. Когда у нее забирают кровь, она громко кричит. Мне ее ужасно жаль, она еще такая маленькая, всего шесть недель, а уже столько натерпелась. Мне ставят капельницу и дают кувшин подслащенной воды. Кажется, что сахара в ней добрых полкило. Мне приходится пить много этой воды – это самый быстрый способ восстановить печень. Также мне нужен отдых и абсолютный покой. Это все, что сейчас можно для меня сделать. Врачи забирают у меня моего ребенка. В отчаянии я плачу и через какое-то время засыпаю.

Просыпаюсь от яркого солнечного света. Не знаю, который час. Мертвая тишина вызывает панику. Абсолютно ничего не слышно, и если мне нужна связь с внешним миром, то я должна нажать кнопку звонка. Затем за стеклом появляется чернокожая медсестра и говорит со мной через перфорированное отверстие. Я хочу знать, как дела у Напираи. Она вызывает врача. Проходят минуты, которые в этой тишине кажутся вечностью. Затем в мою палату входит врач. Дрожа, я спрашиваю, не заразилась ли моя девочка. Врач успокаивает меня с улыбкой: «Один раз переболеете, и больше этого не повторится!» Она сама переболела гепатитом много лет назад. И тут наконец-то хорошие новости: Напираи совершенно здорова, только ни коровье, ни сухое молоко она пить категорически не хочет. Неужели я не смогу взять ее на руки в течение долгих шести недель? Если к завтрашнему дню она будет по-прежнему отказываться принимать другую пищу, мне, хорошо это или плохо, придется кормить ее грудью. Но в этом случае риск заражения очень велик, объясняет врач. В любом случае, это чудо, что она еще не заразилась.

Около пяти часов я получаю свою первую еду: рис с отварной капустой плюс помидор. Ем медленно. Порция небольшая, но боль возвращается, хотя и не такая сильная. Мне дважды показывают Напираи через стекло. Моя девочка кричит, и ее живот и в самом деле впал. На следующий день расстроенные медсестры приносят мне мою девочку. Я испытываю глубочайшее чувство счастья, какое не испытывала уже давно. Ребенок жадно ищет мою грудь и, начав сосать, успокаивается. Глядя на мою Напираи, я понимаю, что без нее мне не обрести спокойствие и силу, чтобы выдержать этот карантин. Она причмокивает и смотрит на меня своими большими темными глазами, и мне приходится сдерживаться, чтобы не прижимать ее к себе слишком сильно. Позже заходит врач и говорит: «Вижу, что вдвоем у вас лучше получается выздоравливать». Я наконец могу улыбнуться и обещаю, что мы будем стараться изо всех сил.

Каждый день я выпиваю около трех литров очень сладкой воды, буквально силой заталкивая ее в себя. Теперь мне уже можно соленое, так что еда становится немного вкуснее. На завтрак у меня чай и какие-то хрустящие хлебцы с помидором или фруктами, на обед и ужин всегда одно и то же: рис с отварной капустой или без. Раз в три дня у меня берут кровь и мочу на анализ. Через неделю мне уже намного лучше, хотя я еще очень слаба.

Через две недели меня ждет очередной сюрприз. Анализ мочи показывает, что почки мои больше не работают так, как должно. У меня действительно были боли в пояснице, но я списывала это на вечное лежание. Теперь мне больше не дают соли, и мне ее очень не хватает. Кроме того, ко мне прицепили специальный мешок для сбора мочи, что очень болезненно. Теперь я должна записывать, сколько я выпиваю каждый день, а медсестра использует мешок для измерения объема выходящей жидкости. Только у меня хватило сил пройти несколько шагов – и вот я снова прикована к постели! По крайней мере, Напираи со мной. Без нее я, конечно, уже не захотела бы жить. Дочка, вероятно, чувствует, что мне плохо, потому что с тех пор как она со мной, она больше не плачет.

Лкетинга приезжал в больницу на обследование через два дня после того, как меня госпитализировали. Он здоров и последние десять дней не показывался. Я выглядела тогда не очень хорошо, и мы не могли толком поговорить. Он грустно постоял перед стеклом и через полчаса ушел. Время от времени мне передают от него привет. Лкетинга очень скучает – мне сказали, что он стал каждый день пасти коз, чтобы скоротать время. Поскольку в Вамбе знают, что mzungu в больнице, незнакомцы регулярно стоят перед окном и пялятся на меня и ребенка. Иногда приходят до десяти человек. Меня это всегда смущает, и я натягиваю на голову простыню.

Тянутся дни. Я либо играю с Напираи, либо читаю газету. Я здесь уже две с половиной недели, и все это время не было ни лучика солнца, ни свежего воздуха. И еще я очень скучаю по стрекотанию сверчков и щебету птиц. Я тихо впадаю в депрессию. Я много думаю о своей жизни и понимаю, что моя тоска по дому неразрывно связана с Барсалоем и его жителями.

Когда приближается время свиданий, я по привычке прячусь под одеялом, но тут медсестра сообщает, что ко мне пришли. Выглядываю одним глазом и вижу у окошка мужа и еще одного воина. Лкетинга радостно улыбается Напираи и мне. Он красив и счастлив, и это сразу поднимает мне настроение. Я бы с удовольствием подошла к нему сейчас, нежно его коснулась и сказала: «Милый, нет проблем, все в порядке». Я держу Напираи так, чтобы он видел свою дочь, и указываю ей на папу. Она весело брыкается и машет толстыми ручками и ножками. Когда незнакомцы снова пытаются заглянуть через стекло, я вижу, как Лкетинга прогоняет их. Я смеюсь, и он тоже смеется и что-то говорит другу. Его раскрашенное лицо озарено солнцем. О, я все еще люблю его после всего! Часы посещения заканчиваются, и мы машем друг другу. Визит мужа дает мне огромную энергию для восстановления.

На четвертой неделе мешок для сбора мочи убирают, потому что показатели значительно улучшились. Наконец-то я могу принять душ. Во время визита врач с удивлением замечает, какая я стала хорошенькая. Мои волосы собраны в хвост красной лентой, и я накрасила губы. Я словно заново родилась. Я счастлива услышать от врача, что через неделю смогу выйти на пятнадцатиминутную прогулку. Считаю дни до того момента, когда снова все будет как прежде.

Когда четвертая неделя подходит к концу, мне разрешают прогулки. Дочка висит у меня в канге. Я жадно вдыхаю тропический воздух, у меня перехватывает дыхание. Как чудесно поют птицы, как хорошо пахнут эти красные кусты! Теперь я ясно ощущаю радость от всего, в чем целый месяц отказывала себе. Мне хочется кричать, как я счастлива.

Я не должна отходить от нашего крыла здания, поэтому прохожу несколько метров вдоль других таких же окон, как и у меня. То, что за ними, ужасно. Почти все дети уродливы. Иногда в одной комнате стоит четыре кровати. Я вижу деформированные головы или тела, вижу детей без ног и рук или с косолапостью. У третьего окна замираю. Маленькое тельце с гигантской головой, которая, кажется, вот-вот лопнет, лежит неподвижно. Только рот двигается – наверное, ребенок плачет. Я не могу больше выносить это зрелище и возвращаюсь в свою комнату. Я совершенно подавлена, я никогда не видела таких уродств. Я понимаю, как мне повезло с моим ребенком.

Когда приходит врач, я спрашиваю, почему эти несчастные дети вообще живы. Она объясняет, что это миссионерская больница и здесь не проводится эвтаназия. Большинство детей – подкидыши, найденные у дверей больницы, и ждут здесь своего конца. Я в ужасе. Мне кажется, что я больше никогда не смогу спать спокойно. Врач предлагает мне прогуляться завтра с другой стороны здания, чтобы не видеть все это. У нас есть поляна с красивыми деревьями, и нам разрешается оставаться на улице до получаса каждый день. Я гуляю там с Напираи и громко пою. Ей это нравится, и время от времени она тоже издает звуки.

Однако вскоре любопытство возвращает меня к подброшенным детям. Теперь, когда я подготовлена к встрече с ними, зрелище меньше меня пугает. Некоторые чувствуют, что кто-то смотрит на них. Когда я возвращаюсь к себе, дверь в четырехместную палату открыта. Чернокожая медсестра, перевязывающая детей, машет мне рукой, смеется, и я нерешительно подхожу и останавливаюсь в дверях. Она демонстрирует разные реакции детей, когда разговаривает или смеется с ними. Я поражена тем, как живо и радостно эти дети порой могут реагировать на окружающий мир. Меня это трогает и мне стыдно, что я сомневалась в праве этих маленьких существ на жизнь. Они чувствуют боль и радость, голод и жажду.

С этого дня я навещаю этих несчастных малышей и пою свои три песенки, которые помню еще со школы. И поражаюсь, сколько радости дети испытывают уже через несколько дней, когда видят или слышат меня. Даже ребенок с гидроцефалией перестает хныкать, когда я пою. Мне иногда кажется, что я нашла дело, которому могу посвятить жизнь.

Однажды солнечным днем я прогуливаюсь во дворе. Напираи лежит в коляске и счастливо смеется, когда колеса поскрипывают или ощущаются легкие толчки. Сестры полюбили ее и приходят покачать смуглого малыша. Напираи терпеливо все переносит и даже как будто довольна. Внезапно появляется мой муж с братом Джеймсом. Лкетинга сначала бросается к Напираи и вытаскивает ее из коляски и уж только потом здоровается со мной. Я очень рада неожиданному визиту. Однако Напираи, кажется, не очень-то по душе узорчатое лицо отца и его длинные рыжие волосы, потому что вскоре она начинает плакать. Джеймс подходит к ней и принимается ласково успокаивать. Он тоже без ума от нашего ребенка. Лкетинга пытается петь, но это не помогает, девочка хочет ко мне. Когда Джеймс забирает у Лкетинги малышку, она тут же успокаивается. Я радостно обнимаю мужа и пытаюсь объяснить ему, что Напираи нужно к нему привыкнуть, так как мы здесь уже больше пяти недель. Он хочет знать, когда мы вернемся домой. Обещаю вечером спросить у медсестры.

Во время дневного обхода я разговариваю с врачом, и он уверяет, что я смогу выписаться через неделю, но первое время я должна соблюдать диету и воздерживаться от работы. Через три-четыре месяца я могу постепенно снова попробовать есть немного жирной пищи. Я хочу убедиться, что не ослышалась. Еще полгода на рисе и картошке?! Мое страстное желание – поесть мяса и выпить молока. Вечером снова появляются Лкетинга и Джеймс. Они приносят нежирное отварное мясо. Я не могу удержаться и очень медленно и тщательно пережевываю несколько кусочков, с тяжелым сердцем отказываясь от остального. Мы договариваемся, что они приедут за мной через неделю.

Ночью у меня начинаются сильные боли в желудке. Внутренности как в огне. Через полчаса, не в силах больше терпеть, звоню медсестре. Она застает меня, свернувшуюся калачиком в постели, и зовет врача. Тот строго смотрит на меня и спрашивает, что я ела. Мне очень стыдно, но приходится признаться в преступлении. Врач злится и называет меня глупой коровой. Зачем тогда я пришла сюда, если не хочу следовать предписаниям?! Врачи уже достаточно наигрались в спасателей, ведь они несут ответственность не только за меня!

Если бы в палату не вошла женщина-врач, мне пришлось бы выслушать еще больше упреков. В любом случае, я шокирована этой вспышкой гнева – до сих пор врачи были очень милыми. Напираи кричит, я тоже плачу. Мужчина выходит, и швейцарская врач успокаивает меня, извиняясь за него – он слишком загружен работой. У него не было отпуска уже много лет, он каждый день борется за человеческие жизни, часто напрасно. Корчась от боли, я извиняюсь, чувствуя себя преступницей. Скоро меня оставляют одну, и я мучаюсь всю ночь.

Я с нетерпением жду выписки. Наконец это происходит. С большинством сестер мы уже попрощались и ждем Лкетингу. Лишь после полудня он появляется в сопровождении Джеймса, но не сияет, как я ожидала. В пути случилась беда с машиной. Снова проблемы с трансмиссией. Он несколько раз не мог переключить передачу, и сейчас лендровер в миссионерской мастерской в Вамбе.

Найроби

Наконец-то свобода! На стойке регистрации я оплачиваю пребывание и лечение, и мы отправляемся к миссионерам. Джеймс несет Напираи, Лкетинга – мою сумку. Механик лежит под лендровером и что-то ремонтирует. Весь в масле, он выползает и говорит, что коробка передач долго не протянет. Мы больше не сможем использовать вторую передачу.

Все, с меня хватит. Мне столько сил стоило поправиться, и я больше не хочу рисковать ни собой, ни ребенком. Я предлагаю мужу отправиться сначала в Маралал, а завтра в Найроби, чтобы купить новую машину. Джеймс на седьмом небе.

Мы прибываем в Маралал до темноты. Всю дорогу нас беспокоит стук в коробке передач, но мы все-таки добираемся до отеля. Здесь мы оставляем машину и отправляемся в Найроби.

Джеймс настоял на том, чтобы взять с собой друга, так как он не хочет оставаться один в комнате в Найроби. У нас двенадцать тысяч франков – это все, что мы смогли найти в магазине и снять с моего счета в Швейцарии. Как мы купим новую машину, мне пока непонятно, потому что в Кении нет дилеров по продаже подержанных авто, у которых можно было бы просто выбрать машину. Автомобили здесь в дефиците.

Около четырех мы уже в городе и весь остаток дня занимаемся поиском жилья для всех нас. В отеле Igbol свободных мест нет. Нужно попробовать найти дешевое жилье, поскольку я предполагаю, что ночлег нам нужен на ночь или, самое большее, на две. Нам везет: досталось целых два номера. Сначала я должна искупать и перепеленать Напираи. В тазу я наконец-то могу освободить свою девочку от пыли и грязи. Конечно, половина подгузников уже израсходована, а возможности для стирки нет. Перекусив, мы рано ложимся спать.

Утром думаем, с чего начать. Я ищу в телефонной книге возможных продавцов подержанных автомобилей, но все тщетно. Останавливаю таксиста и спрашиваю его. Он тут же интересуется, есть ли у нас деньги, на что я благоразумно отвечаю, что нет, так как хочу сначала найти подходящую машину. Он обещает поспрашивать. Встречаемся завтра здесь же в это самое время. Чтобы не сидеть сложа руки, обращаюсь еще к трем водителям такси, но они только насмешливо смотрят на нас. На этом мое рвение заканчивается. Остается ждать завтрашней встречи.

Водитель ждет нас и говорит, что знает человека, у которого может быть лендровер. Мы проезжаем пол-Найроби и останавливаемся перед небольшим магазином. Я переговариваю с хозяином-африканцем. На самом деле у него целых три машины, но ни одной с полным приводом. Но и ее мы, к сожалению, не увидели, потому что машин в данный момент здесь нет. Если мы действительно заинтересованы в сделке, то он позвонит нынешнему владельцу, чтобы тот пригнал машину сюда. Я понимаю, что вряд ли мы еще где-нибудь найдем подержанное авто, но отказываюсь. В отчаянии спрашиваю, действительно ли он больше никого не знает. Он делает несколько звонков и дает адрес.

Мы отправляемся в другой район и останавливаемся перед магазином в центре города. Нас встречает индиец в тюрбане и спрашивает, не мы ли ищем машину. Отвечаем утвердительно. Он приглашает в свой кабинет. Нам подают чай, и он говорит, что есть два варианта. Первый – лендровер, но такой дорогой, что я снова теряю всякую надежду. Затем он рассказывает о пятилетнем Datsun с двойной кабиной, который можно было бы купить примерно за четырнадцать тысяч. Это тоже далеко за пределами моих возможностей. Кроме того, я даже не знаю, как выглядит этот автомобиль. Индиец упирает на то, что машину здесь найти очень трудно. Тем не менее нам вновь приходится уйти ни с чем.

Когда мы выходим на улицу, хозяин выходит за нами говорит, что если мы придем завтра, он подгонит Datsun. Мы не пожалеем. В итоге мы договариваемся о встрече, хотя я в любом случае не готова потратить такую сумму.

Остаток дня мы снова проводим в ожидании. Я покупаю гору подгузников, потому что все, что были, уже использованы. Грязные подгузники теперь накапливаются в гостиничном номере, что отрицательно влияет на атмосферу.

В очередной раз мы отправляемся к индийцу, хотя покупать автомобиль я не собираюсь. Он радостно приветствует нас и показывает Datsun. Когда я смотрю на машину, я понимаю, что хочу купить ее. Автомобиль выглядит аккуратным и удобным. Индиец предлагает мне тест-драйв, от которого я в ужасе отказываюсь, так как с трехполосным левосторонним движением не чувствую себя в безопасности и боюсь потерять обзор. Мы ограничиваемся тем, что заводим двигатель. Все в восторге от машины, но меня все еще беспокоит цена. Мы идем в кабинет. Когда я рассказываю индийцу о своем лендровере в Маралале, он готов купить его за две тысячи франков, что само по себе хорошая сделка. Я все еще не решаюсь выложить двенадцать тысяч, потому что это все наши деньги, и нам снова нужно ехать домой. Индиец говорит, что даст мне водителя, который отвезет нас в Маралал и заберет оттуда нашу развалюху. Я все еще колеблюсь. Индиец добавляет, что сейчас я плачу ему десять тысяч, а водителю должна буду выписать чек еще на две, когда мы доберемся до Маралала. Я удивлена его доверием и щедрым предложением, потому что Маралал находится примерно в 450 километрах.

Наконец я принимаю предложение, так как оно позволит нам облегчить путешествие по Найроби. Мой муж и парни сияют, когда слышат, что я хочу купить машину. Я вынимаю деньги, и мы официально заключаем сделку. Индиец замечает, что мы, должно быть, очень храбрые, если разгуливаем по Найроби с такими деньгами. Завтра вечером у него будут готовы машина и документы, потому что их еще нужно перевести на мое имя. Еще две ночи в Найроби! Однако мысль о новой машине не дает мне впасть в отчаяние. Мы сделали это и теперь отправимся домой на великолепном авто!

Как мы и договаривались, водитель заезжает за нами на второй день утром. Я прошу его показать документы. Они действительно переоформлены на мое имя. Мы грузим багаж, в том числе немало килограммов нестиранных подгузников. Мы чувствуем себя королями в тихом, красивом автомобиле с шофером. Кажется, даже Напираи теперь получает удовольствие от поездки.

К вечеру мы в Маралале. Шофер сам поражен, что так далеко заехал. В Маралале появление новой машины, конечно, не остается незамеченным. Мы паркуемся прямо за нашей развалюхой. Я посвящаю водителя в ее проблемы. Оказывается, он отличный механик. «Все в порядке», – говорит он и отправляется спать. На следующий день я вручаю ему чек и он покидает нас.

Мы проводим еще одну ночь в Маралале и заглядываем к Софии. Она и ее дочь Аника чувствуют себя хорошо. Она удивлена, что не видела меня с тех пор. Когда я рассказываю ей о гепатите, она в шоке. Быстро обменявшись последними новостями, мы прощаемся. Уходя, я замечаю ее кошку с тремя котятами и прошу оставить одного для меня.

Мы едем через Барагой и добираемся до Барсалоя почти на час раньше, чем на старом лендровере. Мать сияет, увидев нас снова, потому что уже начала сильно волноваться. Она не знала, что мы в Найроби. Не успеваем мы выйти из машины, как вокруг уже собираются первые зеваки. Когда мы были в Маралале, я написала своей маме и попросила перевести мне деньги с моего швейцарского счета.

После чая направляемся к нашему дому. Днем я навещаю отца Джулиано и с гордостью рассказываю о новой машине. Он поздравляет с покупкой и предлагает компенсировать расходы, если я перевезу школьников или случайного больного в Маралал. По крайней мере теперь появилась возможность такого дохода.

Мы наслаждаемся жизнью, у нас все хорошо. Нужно бы сесть на диету, что здесь представляется весьма сложным. Школьники останутся еще на несколько дней, а затем каникулы закончатся. Пока Напираи остается с gogo[18]18
  Бабушка (суахили).


[Закрыть], я отправляюсь в Маралал. По дороге мы с Джеймсом обсуждаем открытие магазина. Это произойдет, скорее всего, через три месяца, как раз когда он окончит школу. Он хочет работать с нами.

Я ненадолго забегаю к Софии. Она сообщает, что через две недели уезжает в Италию – хочет показать дочь родителям. Я рада за них и немного скучаю по Швейцарии. Как бы я хотела показать свою дочь родным! У меня не получились даже первые фотографии, потому что кто-то засветил пленку. Я выбираю маленького рыже-белого полосатого котенка, чтобы взять его с собой в коробке. Дорога домой прекрасна, и, несмотря на объездной путь, я дома до наступления темноты. Напираи давали коровье молоко по чайной ложке в течение дня. Но когда она слышит меня, то не может успокоиться до тех пор, пока не получает любимую грудь.

Мой муж весь день провел со своими коровами. В Ситеди свирепствует коровья чума, и каждый день драгоценные животные умирают. Он возвращается поздно ночью совершено подавленный. Две наши коровы мертвы, еще три не встают. Спрашиваю, нет ли лекарств. Он говорит, что можно вакцинировать еще не успевших заразиться животных, но вакцина дорогая, и купить ее можно только в Маралале, да и то если повезет. Он идет к ветеринару и советуется с ним. На следующий день мы собираемся в Маралал. С нами ветеринар и Напираи. За огромные деньги нам удается купить лекарство и шприц. Вакцинацию предстоит проводить пять дней подряд. Лкетинга все это время будет в Ситеди.