Текст книги "Мы начинаем в конце"

Хэл перевел глаза на внучку. Дачесс, хрупкая, миниатюрная, терялась среди бесконечных акров.

– Едва ли Дикки Дарк теперь, после случившегося, рискнет искать детей.

– Думаешь, он нагрянет сюда?

– По-моему, нет. А Дачесс считает иначе.

– Она так сказала?

– Не напрямую. Из нее вообще слова не вытянешь. Однако Дачесс задала вопрос: сможет ли Дарк найти их с Робином здесь, в Монтане? Откуда у нее такие мысли – не объяснила. Вот поэтому я и не исключаю, что Дарк причастен к убийству.

– Допустим; что тогда?

Уок вдохнул поглубже. Вон его автомобиль, а в нем спит шестилетний мальчик – возможно, единственный свидетель.

– Ему нас не найти. Я тут сам по себе, а земля… она заложена, ну да ладно. Самые тяжелые годы позади. Словом, я их сберегу – и девочку, и мальчика. На это меня хватит.

Уок решил пройтись. Обогнул дом, выбрался в поле через заднюю калитку. Обнаружил водоем, слишком просторный для пруда, слишком маленький для озера; опрокинутые облака и деревья, и собственная его физиономия, дополнительно помятая водной рябью.

– Не хочу здесь оставаться.

Уок обернулся к Дачесс.

– Не хочу жить у этого старика. Кто он вообще – может, самозванец?

– Больше вам некуда деваться. Или дедушкино ранчо, или приют. Потерпи, Дачесс. Ради Робина, хорошо?

Он подавил порыв взять Дачесс за руку, наобещать несбыточного.

– Ты, Уок, сюда не звони. Пиши, если хочешь. Психиатр Робина сказал, ему забыть надо – хотя бы на время. Потому что это слишком тяжело для ребенка.

Хотелось напомнить ей: она сама – ребенок.

Позднее Уок опустился перед Робином на колени – прямо на землю; взъерошил ему волосы, заглянул в испуганные глаза. Робин сразу перевел взгляд на деда и дом.

Уок поднялся. Надо как-то ободрить Дачесс – только слова все куда-то подевались.

– Я вне закона, – напомнила она.

Уок трудно вдохнул, будто вынырнув из омута тоски, в который ввергла его Дачесс.

– А ты – блюститель порядка.

– Верно. – Уок кивнул.

– Ну вот и катись отсюда.

Он послушно сел за руль, завел двигатель.

Солнце висело уже совсем низко. Уок затормозил у воды и оттуда, из-под амбрового дерева, наблюдал. Дети – ладонь Дачесс на плечике Робина – приближались к старику бочком, с опаской.

12

В тот первый вечер на рачно Дачесс не съела ни крошки.

Зато проследила, чтобы Робин поужинал как следует. Хэл приготовил рагу; Робин как увидел, что у него в тарелке, – чуть не расплакался. Сначала, под пристальным взглядом сестры, ел сам, а остатки Дачесс уже выскребала ложкой и кормила брата, как маленького.

Хэл стоял над внуками, явно смущенный, переминался с ноги на ногу; потом не выдержал и отошел к кухонной раковине. Над ней было окно – глядело как раз на поле. Рослый, широкоплечий, крепкий старик, думала Дачесс; представительный даже. Робину, должно быть, великаном кажется.

Дачесс взяла обе тарелки, шагнула к раковине.

– Тебе нужно поесть, – сказал Хэл.

– Ты-то откуда знаешь, что мне нужно?

Она вывалила свою нетронутую порцию в мусорное ведро и повела Робина из кухни на террасу.

Закат над равниной. Валы акров, внутренний ритм движения к горизонту, подсвеченная охристая дымка над водой. В роще собрались лоси, глядят на солнце пристально, впитывают последний свет.

– Давай-ка разомнись, Робин. – Дачесс подтолкнула его, и он послушно сбежал с террасы, взобрался на пологий холм, нашел палку, поволок по земле, оставляя четкую черту. Под мышкой у Робина был Капитан Америка. С того утра, когда мальчик проснулся в доме Уока, он ни на миг не выпускал Капитана Америку из виду.

Дачесс его уже спрашивала – тогда, ночью, дождавшись, чтобы уснул Уок. Объяснила: если он, Робин, что-то слышал, он должен рассказать, это будет правильно. Она ничего не добилась. В отделе памяти, ответственном за трагедию, у брата была одна только тьма.

Дачесс еще не осознала, что мамы больше нет. Похороны, свежая могила на краю приходского кладбища Литтл-Брук, рядом с маленькой Сисси – от этого она мысленно дистанцировалась. Не плакала, держалась; слезы открыли бы ее сердце, и скорбь не замедлила бы вползти, угнездиться в груди; дышать не дала бы, не говоря о большем, – и это когда силы особенно нужны. Потому что теперь у Робина осталась одна только Дачесс. А у Дачесс – один только Робин. Их двое на свете – та, что вне закона, и ее брат.

– Я для него мяч купил.

Дачесс не оглянулась, словно не слышала. Пускай Хэл не воображает, что она его признала. Родной дедушка, блин… Почему он раньше не появился, когда в нем нуждались? Где был все это время? Дачесс сплюнула на землю.

– Я понимаю, как это тяжело…

– Ни хрена ты не понимаешь.

Фраза повисла в воздухе. Казалось, мрак – это спринтер; вот только что Дачесс видела мир в красках, а сморгнула – и всюду темно. Финишировал, значит.

– Не люблю, когда на моем ранчо сквернословят.

– Ах, на твоем ранчо… Зачем тогда Уок пел, что домой нас с Робином привез?

Хэл изменился в лице, будто от физической боли. Так ему и надо.

– Завтра все будет иначе. Во всех отношениях. Что-то тебе наверняка по вкусу придется, а что-то, может, и нет.

– Ты понятия не имеешь, что я люблю, а чего не терплю. И насчет моего брата тоже себе не воображай.

Хэл уселся на качели, поманил Дачесс. Она с места не двинулась. Под Хэловым весом цепи натянулись, впились в кедровую балку – того и гляди, душу из старого дома выдернут. Мама рассказывала Дачесс о душах – что они бывают вегетативные, еще какие-то и рациональные. Ну и где тут рациональное, в этой примитивнейшей форме жизни?

Хэл курил сигару, дым несло на Дачесс. Надо бы отсесть подальше, но подошвы сандалий будто укоренились. Поспрашивать бы Хэла – о маме, о тете Сисси, о Винсенте Кинге. О Монтане этой непонятной, где земля совсем другая и неба слишком много. Хэл будет рад – еще бы, внучку первый день знает, а уже подход к ней нашел… Ну так хрен ему. Она снова сплюнула.

Хэл отправил их спать куда раньше привычного часа. Хотел отнести чемодан – Дачесс не позволила, сама тащила по лестнице на второй этаж.

Спальня оказалась скудно обставленная, но к ней хотя бы примыкала ванная – маленькая, зато отдельная. Дачесс переодела Робина в пижамку и почистила ему зубки.

– Я хочу домой, – почти всхлипнул Робин.

– Знаю.

– Мне страшно.

– Ты же принц.

Кровати разделяла тумбочка. Дачесс оттащила ее, царапая пол, и без того нуждавшийся в покраске, и приложила немало труда, чтобы сдвинуть кровати вместе.

– Не забудьте помолиться перед сном, – сказал Хэл уже с порога.

– Чёрта с два, – огрызнулась Дачесс.

Проследила за реакцией. Рассчитывала, что Хэл вздрогнет; ошиблась. Он только губы плотнее сжал. И не ушел. Дачесс буравила его взглядом, искала в непроницаемом лице семейные черты. Не могла определиться, нашла или нет. То ей казалось, что сходство определенно есть, причем и с ней самой, и с Робином, и с мамой. В следующую секунду Хэл оборачивался в ее глазах обычным посторонним стариком.

Прошло несколько минут, прежде чем Робин, до этого возившийся, выпрастывавший то руку, то ногу, наконец полностью перебрался на ее кровать. Сам себя накрыл рукой Дачесс и уснул, как под крылышком.

И почти тотчас в ее собственные сны вторглось настырное жужжание. Дачесс на ощупь отключила будильник, резко села в постели и несколько жутких мгновений думала, не позвать ли маму.

Робин спал. Дачесс укутала его потеплее и тут услышала, как на первом этаже тяжело топает Хэл, как свистит чайник.

Она снова легла, хотела уснуть, но дверь приоткрылась, свет из коридора просочился в комнату.

– Робин.

От Хэлова голоса брат так и подпрыгнул.

– Животным завтракать пора. Пойдешь со мной, поможешь?

По лицу Робина Дачесс как по книге читала. Вчера брата все тянуло к амбарам, а сейчас его зовут к курочкам, коровкам и лошадкам – разве ж он такое упустит? Робин живо выбрался из постели и умоляюще смотрел на Дачесс до тех пор, пока она не дала ему зубную щетку.

В кухне их ждали тарелки с овсянкой. Свою порцию Дачесс сразу отправила в мусорное ведро. Нашла сахарницу, положила Робину в кашу несколько ложек. Без всяких возражений тот принялся за еду.

В дверях возник Хэл. За его спиной будто не туман был подсвечен, а земля горела и золотой дым клубился.

– Готовы к работе, – выдал Хэл с однозначно утвердительной интонацией.

Робин допил сок и спрыгнул со стула. Хэл протянул ему руку – тот уцепился за нее. В окно Дачесс было видно, как эти двое идут к амбару: старик болтает о пустяках, Робин ему в рот смотрит – словно последние шесть лет вообще не считаются.

Дачесс надела пальто, зашнуровала кроссовки и вышла в рассветную прохладу.

За ее спиной поднималось солнце – другое, горное. Предчувствие перемен стесняло грудь.

* * *

В мотелях Уок не останавливался – ехал и ехал, день и ночь. От штата к штату пейзаж все тот же; возможно, причиной тому – темнота. Мелькают указатели с цифрами – сколько миль осталось; билборды убеждают отдохнуть, ибо утомление для водителя чревато гибелью. Ввалившись к себе в дом, Уок отключил стационарный телефон, задернул шторы и рухнул на кровать. Не спал – просто лежал и думал о Стар, Дачесс и Робине.

Две таблетки адвила плюс стакан воды – это вместо завтрака. Уок принял душ, но бриться не стал.

В восемь он подъехал к полицейскому участку. На парковке караулил Кип Дэниелз из «Сатлер Каунти трибьюн», и там же околачивались любопытные – пара местных и пара отдыхающих. По радио передавали, что власти Калифорнии намерены вынести смертный приговор Винсенту Кингу, застрелившему Стар Рэдли. Уок не повелся. Очередная скороспелая сенсация, цель – поднять рейтинги.

– Извините, новостей для вас у меня нет, – сказал он Кипу Дэниелзу.

– Оружие нашли? – не унимался тот.

– Не нашли.

– Объявлено о смертном приговоре.

– Я бы посоветовал вам фильтровать информацию.

Винсента отправили обратно в «Фейрмонт». До сих пор он ни слова в свое оправдание не сказал; был взят на месте убийства – все с ним ясно. Пустяковая задачка. Других неизвестных в этом уравнении вообще нет. Парни из полиции штата набились в кейп-хейвенский участок, допрашивали местных, шумели – не церемонились. Атмосфера, характерная для почти раскрытого дела.

Лия Тэллоу была на своем рабочем месте. Стационарный телефон отчаянно мигал, чуть ли не дымился.

– Безумное утро, – пожаловалась Лия. – Новость уже слышал?

Очередной звонок, на который Лия была вынуждена ответить, избавил Уока от комментариев.

Лу-Энн Миллер, по случаю чрезвычайной ситуации вызванная в участок, сидела за своим столом. Возможно, в силу возраста (Лу-Энн давно перевалило за пятьдесят) она оставалась равнодушна к ажиотажу – невозмутимо грызла орехи, складывая скорлупки аккуратной кучкой.

– Доброе утро, – поздоровалась Лу-Энн. – Тесновато нынче в участке. Мясник здесь.

Уок застыл. Поскреб щетинистую щеку.

– Где он?

– В комнате для допросов.

– Зачем он им понадобился?

– Станут они мне докладывать… – Лу-Энн прожевала очередной орех, но поперхнулась и глотнула кофе. – Тебе отоспаться не помешало бы, Уок. Да и побриться тоже.

Уок огляделся: чисто внешне всё как всегда. Сестра Лии Тэллоу держала на Мейн-стрит цветочный магазинчик; каждую неделю оттуда доставляли «милый сюрприз». Нынче это была композиция из синих гортензий, альстрёмерий и веток эвкалипта. Порой складывалось впечатление, что Уок не в полиции работает, а в сериале про полицейских снимается: универсальный интерьер, предсказуемые реплики, он и Лия Тэллоу – пара шаблонных персонажей.

– А где сам Бойд?

Лу-Энн пожала плечами.

– Уехал куда-то. Сказал: вот вернусь – тогда лично его и допрошу, мясника то есть. А без него – без Бойда, – чтоб никто к мяснику не подходил.

Милтон обнаружился в дальней комнатенке; подвернись кейп-хейвенскому полицейскому участку серьезное дело, комнатенка сгодилась бы в качестве помещения для допросов. Милтон томился, отчаянно массировал грудную клетку, словно хотел вновь запустить собственное сердце. В участок он пришел, понятно, без фартука, но Уоку все равно чудилось, что от него разит кровью – вероятно, запахом пропиталась каждая шерстинка толстого, как ковер, волосяного покрова Милтона.

Уок сунул руки в карманы. В последнее время это стало необходимостью – лекарства не действовали, требовалось скрывать тремор.

Милтон поднялся ему навстречу.

– Не знаю, зачем меня здесь маринуют. В лавке полно дел. Что я – сбегу, что ли? Я ведь сам обратился.

– По какому поводу?

Милтон опустил взгляд, чуть ослабил галстук, поправил манжеты рубашки. Оделся по случаю, ничего не скажешь.

– Я кое-что вспомнил.

– Что конкретно?

– Ты ж знаешь – мне нравится глядеть на океан и на небо. Телескоп вот купил, к компу подключил… В самом деле, загляни как-нибудь ко мне. Вместе звездами полюбуемся, и…

Уок остановил его жестом. Он устал, ему было не до лирики.

– Той ночью, еще прежде, чем раздался выстрел, я, кажется, слышал крики. У меня окно было открыто, потому что я кролика готовил. Косточки у него нежные, но я решил мультиварку оставить на ночь в щадящем режиме, чтобы они совсем размягчились…

– Так ты слышал крики – или тебе это только кажется?

Милтон поднял взор к потолочному светильнику.

– Слышал. В доме Рэдли определенно была ссора.

– А вспомнил ты об этом почему-то только сейчас.

– Думаю, это из-за шока. Успокаиваться начал понемногу, вот и всплыло в памяти.

Уок буравил его взглядом.

– В ту ночь ты видел Дарка?

Милтон отрицательно качнул головой – но не тотчас. Секунду колебался, от силы две, да только Уоку этого хватило; он заметил, что Милтон не уверен. Имя «Дикки Дарк» промелькнуло в связи с убийством Стар; но обронил его сам Уок. Дачесс о Дарке не упоминала. Возможно, из страха.

– Брендон Рок, – Милтон выпятил грудь, – нынче снова за полночь на своей тарахтелке пригремел. Где только его носит? Мне вставать приходится чуть свет; я не высыпаюсь, хронически не высыпаюсь, Уок.

– Я поговорю с Брендоном Роком.

– От нашего Дозора еще один человек откололся, представляешь? Всем плевать на порядок в районе – такое впечатление складывается.

– И сколько вас теперь дежурит?

Милтон засопел.

– Двое. Этта Констанс и я. Этта – она ведь на один глаз слепая; периферическое зрение у нее не работает. – Для наглядности Милтон, взмахнув рукой, изобразил в воздухе окружность.

– Благодаря вам с Эттой Констанс мне спокойнее спится.

– Я все происшествия отмечаю. Под кроватью у меня чемодан, в нем отчеты и хранятся, если что.

Уок примерно представлял, какого рода эти «отчеты». Чего он там мог понаписать.

– Я кино смотрел, как один полицейский штатского с собой взял на дежурство. Что, если и нам с тобой вместе, а? Я бы прихватил шматочек котечино[19]19
  Котечино – пряная вареная колбаса, итальянское блюдо.


[Закрыть]… для драйва, так сказать. А после мы могли бы…

Послышались шаги. Когда Уок обернулся, Бойд уже успел заполнить собой практически весь дверной проем. Этакий шкаф – плечищи, грудная клетка мощная. Подстрижен почти под ноль. Не полицейский, а солдат, честное слово.

Уок последовал за Бойдом.

Оказалось, они идут в кабинет Уока. Бойд тяжело опустился в кресло.

– Не хотите рассказать, что вообще происходит, инспектор?

Бойд откинулся на спинку кресла, смачно потянулся, поиграл плечами, сцепил пальцы под толстым затылком.

– Я только что от окружного прокурора. Мы намерены привлечь Винсента Кинга к ответственности за убийство Стар Рэдли.

Уок знал, что к этому идет, однако собственное подозрение, озвученное Бойдом, потрясло его.

– Мясник свидетельствовал, что недавно, и тоже ночью, Винсент Кинг подрался с Дикки Дарком во дворе у жертвы. Говорит, у него сложилось впечатление, что Кинг грозил Дарку расправой, если тот не отстанет от Стар Рэдли. Конфликт на почве ревности.

– А что по этому поводу имеет сообщить сам Дарк?

– Дарк подтвердил слова мясника. Явился с адвокатом. Тот еще ублюдок, сразу видно. Вероятнее всего, имел связь с жертвой, а нам впаривает насчет приятельских отношений.

– Мясник Милтон… он… сильно с приветом. Играет в блюстителя порядка и частенько заигрывается. Соседским дозором руководит. От него за последние годы знаете сколько «сигналов» поступало? Ему и примерещиться могло, и послышаться. Неуравновешенный тип.

Бойд провел языком по зубам и поджал губы. Весь он был как на шарнирах – ерзал, гримасничал, подергивался, словно, угомонись он хоть на полминуты, окружающие заметят, что у него брюхо за ремень свисает и плешь намечается. Одеколоном же от Бойда просто разило. Уок покосился на окно. Вот бы открыть его, да пошире…

– Винсент Кинг задержан на месте преступления. Кругом его отпечатки. На теле жертвы обнаружены следы его ДНК. У нее три ребра сломаны – у него левая рука повреждена. Он ничего не отрицает; вообще молчит. Всё просто, Уокер.

– А как насчет следов пороха у него на руках и одежде? Их нет. Оружие не найдено.

Бойд потер подбородок.

– Вы свидетельствовали, что кран в ванной был открыт. Следы пороха Кинг смыл. Что касается оружия, мои люди уже занимаются поисками. Все окрестности обшарят. Найдут, не сомневайтесь. Короче, картина следующая: Винсент Кинг стреляет в Стар Рэдли, забрасывает пушку куда подальше, возвращается, моет руки и вызывает полицию.

– И где тут логика?

– Нами уже получены результаты баллистической экспертизы. Из тела извлечена пуля от револьверного патрона «магнум – триста пятьдесят семь». Такая убивает наповал. Мы сделали запрос, не зарегистрировано ли оружие на кого-нибудь из семьи Кинг. И что же? В середине семидесятых на имя Кинга-старшего действительно был зарегистрирован револьвер.

Уок уже сообразил, куда клонит Бойд. Теперь ему вспомнилось: Кингам угрожали, и достаточно серьезно, чтобы отец Винсента купил огнестрельное оружие.

– А теперь, Уокер, попробуйте угадать калибр этого револьвера.

Уок не изменился в лице, не шелохнулся, даром что внутри у него все оборвалось.

– Окружному прокурору, впрочем, этих улик недостаточно. Но мы уже имеем мотив и доказательства доступа к огнестрельному оружию. Мы добьемся смертного приговора.

Уок покачал головой.

– Надо еще кое-кого допросить. Я лично займусь алиби Дикки Дарка – оно внушает подозрения. Затем, у нас есть показания Милтона, и я отнюдь не уверен…

– Не надо суетиться, Уокер. Считайте, дело уже закрыто. К концу текущей недели оно готовеньким ляжет на прокурорский стол. Нам и без Винсента Кинга есть чем заняться. Мы быстренько разберемся и не будем больше вам надоедать.

– Тем не менее я считаю…

– Послушайте, Уокер. У вас тут, можно сказать, ничего не происходит; серьезное дело подвернулось, вот вы и пыжитесь. А этого не надо. Вот у меня есть кузен, так он служит в Элсон-Коув – тоже тихий городишко, вроде вашего Кейп-Хейвена. Кузен мой на работе не горит – и доволен. Это нормально, Уокер. Вы, чем землю рыть, лучше скажите-ка мне, давно ли – и когда конкретно – расследовали настоящее дело. Я сейчас не об уличной драке и не о краже со взломом говорю.

Уок, если по правде, не занимался ничем серьезнее нарушений правил дорожного движения.

Бойд вытянул ручищу, стиснул ему плечо.

– То-то же, Уокер. Не портите нам статистику раскрываемости, ладно?

Уок сглотнул. Мысли завертелись.

– А если он признает себя виновным? Если я добьюсь от него признания?

Бойд встретил его взгляд. Решение свое не озвучил, да этого и не требовалось.

Винсент Кинг умрет за то, что совершил.

13

Гору – фон для ранчо – окутывали облака, спускались каскадом, будто на ожившем постере.

Дачесс устала. С утра на ногах, они ее уже еле держат. Ладони в мозолях – и рабочие перчатки не спасают.

Хэл поручал разное – то навоз убрать, то обрезать слишком длинные плети плюща, то подмести петляющую подъездную дорожку. Дачесс работала с тихим ожесточением. Мама в земле лежит, а он тут любящего дедулю разыгрывает…

Похороны были оскорбительно скромные. Уок отыскал в шкафу черный галстук-бабочку для Робина – тот самый, в котором хоронил собственную мать. Робин как вцепился Дачесс в ладонь, так до самого конца и не выпустил. Священник хотел смягчить удар для них, сироток, говорил, что Господу новый ангел понадобился – будто не знал, что за искореженная душа покинула земную юдоль…

– Давайте-ка прервемся, перекусим.

Старик словно кнутом хлестнул – вырвал Дачесс из воспоминаний.

– Я не голодна.

– Тебе надо поесть.

Дачесс повернулась к нему спиной, схватила метлу и стала подметать выщербленную дорожку – вот так, резче, еще резче, еще, еще…

Десять минут яростных взмахов. Теперь бросить метлу и нарочито медленно идти к дому. На заднем крыльце Дачесс заглянула в окно кухни. Хэл сидит к ней спиной. Робин – головенка едва виднеется над высокой столешницей – ест сэндвич. А в чашке у него молоко.

Дачесс вспыхнула, шагнула в кухню. Выхватила у Робина чашку, выплеснула молоко в раковину, чашку помыла, распахнула холодильник, достала картонный пакет с соком.

– Мне нравится молоко, – пискнул Робин.

– Нравится, как же! Сок будешь пить, как раньше, когда мы…

– Дачесс… – начал Хэл.

– Заткнись! – Резкий разворот к старику, щекам еще жарче. – Не смей произносить мое имя! Ты обо мне ни хрена не знаешь и о моем брате тоже!

Робин заплакал.

– Хватит, не надо, – мягко сказал Хэл.

– Не смей говорить мне «хватит»! – Дачесс затрясло. Бешенство мешало дышать, горячие волны накатывали одна за другой, не давали опомниться.

– Я сказал…

– Пошел на хрен!

Старик поднялся во весь рост и жахнул кулаком по столу. Его тарелка подскочила, грохнулась на каменный пол, разбилась вдребезги. Дачесс отпрянула. В следующий миг она была уже во дворе. Бежала, работая локтями. Позади остались водоем, подъездная дорожка, выпас. Ноги заплетались на пахоте, впереди маячила роща.

Бег закончился, лишь когда Дачесс споткнулась и ушибла колено. Она долго хватала ртом теплый, тяжелый воздух. Вслух проклинала старика, в ярости пнула дуб. Пронзенная болью, на мгновение опешила, замолчала. А потом, запрокинув голову, исторгла такой вопль, что птицы – целая стая – сорвались, взмыли, испещрили облака оспинами своих тел.

Кейп-хейвенский дом так и стоял перед глазами. Назавтра после похорон Уок собрал их пожитки. На банковском счете Стар не оказалось ни цента. В сумочке нашли тридцать баксов наличными. Стар ничего не скопила для своих детей.

Примерно через милю дугласовы пихты поредели, и Дачесс, потная, с всклокоченными волосами, вышла на шоссе и двинулась дальше по сплошной линии, считая полоски белого дорожного пунктира.

По одной стороне раскинулся луг, обрамленный зубчатым лесом. По другую сторону поблескивала, змеилась река. А небосклон был всюду – синь, бездонная и далекая, как прощение. Дачесс хотела увидеть знак – сухое дерево или серую тучку, – любой намек на распад или хоть на увядание, потому что не может земля оставаться столь прекрасной, когда мамы больше нет.

Знак появился, только не тот, которого ждала Дачесс. «Коппер-Фоллз, штат Монтана» – было написано на дорожной стеле. Ряд магазинов – относительно новые, судя по яркой свежести оранжевого кирпича. Крыши плоские, тенты линялые, флажки повисли, будто тряпки. Билборд с последней выборной гонки, фото Буша и Керри, оба выцветшие, на фоне звезд и полос. Закусочная «Привал охотника»; супермаркет, аптека, общественная прачечная. Кафе-кондитерская. У Дачесс потекли слюнки. Она шагнула к витрине. Там, внутри, за каждым столиком по паре стариков – едят пирожные и слойки, пьют кофе. Снаружи, под тентом, еще один старик уткнулся в газету. Дачесс пошла дальше. Миновала мужскую парикмахерскую, по старинке обозначенную трехцветным цилиндром в стеклянной колбе; вывеска гласила, что здесь можно и побриться. Далее был салон красоты. В раскрытую дверь вырывался горячий воздух, внутри изнывали клиентки.

Улица почти упиралась в гору, внушительную, как вызов или напоминание – мол, дальше наших больше, а я тут горизонт в равновесии удерживаю.

Чернокожий мальчик, мелкий и тощий, стоял на тротуаре; через руку его было перекинуто пальто – даром что солнце жарило на все восемьдесят градусов[20]20
  Соответствует 26,5 градуса по Цельсию.


[Закрыть]. Едва Дачесс возникла в его поле зрения, как он упер в нее взгляд и уже не отпускал. Одет он был в брючки на подтяжках, достаточно тугих, чтобы из-под штанин выглянуть, сверкнуть белоснежным носкам; на шее имел галстук-бабочку.

И не отворачивался, нахал, как Дачесс ни буравила его глазами.

– Чего вылупился?

– Не каждый день ангела увидишь.

Движением подбородка Дачесс выразила все, что думала про галстук-бабочку.

– Меня зовут Томас Ноубл.

Представился – и дальше пялится, даже рот приоткрыл.

– Хватит меня разглядывать, извращенец!

Дачесс толкнула его, он упал – на задницу шлепнулся. Сидел в пыли, а все равно таращился на Дачесс – снизу вверх, сквозь толстенные стекла очков.

– Оно того стоило – падение, в смысле. Потому что ты меня коснулась.

– В этом городе что, все умственно отсталые или только ты?

Всю дорогу к дальней скамейке Дачесс лопатками чувствовала взгляд Томаса Ноубла.

Она уселась и стала наблюдать. Вялое копошенье, а не жизнь в этом Коппер-Фоллз; дремоту нагоняет.

К скамейке подошла женщина лет шестидесяти, до того расфуфыренная, что Дачесс очнулась от полусна. Туфли на высоченных каблуках, яркая помада, парфюмом на всю улицу пахнет, волосы уложены волнами, будто она только-только из салона красоты.

Женщина поставила рядом с Дачесс сумочку от Шанель, сама устроилась на краешке скамейки.

– Ну и жара.

Акцент был незнаком Дачесс.

– Я своему Биллу всю плешь проела: установи, говорю, кондиционер уже наконец-то. И что ты думаешь, он меня слушает?

– Я думаю, что мне пофиг. И Биллу, наверное, тоже.

Женщина рассмеялась, вставила сигарету в мундштук и прикурила.

– Говоришь так, будто знакома с моим Биллом. Или будто у тебя папа из того же теста – возьмется за дело, а на середине бросит… Впрочем, деточка, все мужчины таковы.

Дачесс нарочито громко вздохнула – может, удастся отвадить ее одним скучающим видом, без грубостей.

Женщина извлекла из сумки бумажный пакетик, а из пакетика – два пончика, один из которых протянула Дачесс.

Та пыталась делать вид, что пончик ее не волнует, но женщина тряхнула пакетиком у нее перед носом, будто приманивая пугливого зверька.

– Пробовала пончики от Черри?

Дачесс не выдержала. Постаралась хотя бы откусить поделикатнее; просыпала сахарную крошку на джинсы.

– Ну как? Лучший пончик в твоей жизни, верно?

– Ничего, съедобный.

Взрыв смеха – словно Дачесс отпустила удачную шутку.

– Знаешь, я бы, наверное, дюжину в один присест умяла. Пыталась ты когда-нибудь съесть целый пончик и ни разу не облизнуться?

– Зачем это?

– А давай на спор – кто первый губы облизнет? Увидишь: это труднее, чем кажется.

– В вашем возрасте – наверное, да.

– Женщине столько лет, на сколько при ней себя ощущает мужчина.

– А Биллу сколько?

– Семьдесят пять.

Последовала горькая усмешка.

Дачесс занялась пончиком. Глазурь щекотала губы, однако Дачесс терпела, не облизывалась. Женщина тоже держалась, но хватило ее ненадолго. Сахарная щекотка сделалась невыносимой, и женщина быстро провела языком по губам. Дачесс ей на это указала. Реакцией стал хохот, столь громкий, что Дачесс еле подавила улыбку.

– Кстати, меня зовут Долли. Как Долли Партон[21]21
  Долли Ребекка Партон (р. 1946) – знаменитая американская кантри-певица, автор песен, киноактриса. При росте 152 см имеет весьма пышный бюст и очень тонкую талию.


[Закрыть], только без бюста.

Дачесс не отвечала, держала паузу. Чувствовала на себе вопросительный взгляд. Наконец Долли, смутившись, отвернулась.

– Я – вне закона. Незачем вам светиться рядом со мной.

– У тебя есть кураж, а он мало кому дается.

– Знаете, что написано на могиле Клэя Эллисона? «Все, кого он убил, заслуживали смерти». Вот где кураж.

– Ну а имя есть у той, которая вне закона?

– Дачесс Дэй Рэдли.

В глазах Долли отразилось нечто похожее на жалость.

– Я знакома с твоим дедушкой. Прими мои соболезнования.

Этот спазм в груди, эффект перекрытого кислорода; не смотреть на Долли, перевести взгляд на улицу, уставиться на собственные кроссовки – может, тогда глазам не будет так горячо.

Долли вынула сигарету из мундштука, ни разу не затянувшись.

– Вы не покурили.

Она улыбнулась, блеснула ровными зубами.

– Курить вредно – хоть Билла моего спроси.

– Зачем тогда у вас сигареты?

– Отец однажды застукал меня за курением. Так поколотил, что мало не показалось. Ну я и стала курить ему назло. Тайком, конечно. Хотя мне даже запах дыма никогда не нравился. Ты, наверное, думаешь: вот же привязалась, старая кошелка?

– Да.

На плечо Дачесс опустилась ладошка. Он стоял перед ней и широко улыбался: кудряшки прилипли к потному лобику, под ногтями грязь.

– Меня зовут Робин.

– Рада познакомиться, Робин. Я – Долли.

– Как Долли Партон?

– Только без сисек, – уточнила Дачесс.

– Маме нравилась Долли Партон. Мама песню ее часто пела – ну эту, «С девяти до пяти»[22]22
  Имеется в виду песня из одноименного фильма о жизни «белых воротничков» (1980 г.), в котором Долли Партон снялась вместе с Джейн Фонда.


[Закрыть].

– Сама себя высмеивала, потому что она-то как раз ни на одной работе не задерживалась.

Долли пожала Робину руку и сообщила ему, что во всю жизнь ей повстречалось от силы три-четыре столь же симпатичных мальчика.

Лишь теперь Дачесс заметила Хэлов старый грузовик, припаркованный на противоположной стороне улицы. Сам Хэл привалился спиной к капоту.

– Робин, Дачесс, надеюсь, скоро увидимся. – Долли угостила Робина пончиком и пошла прочь, на ходу кивнув Хэлу.

– Дедушка знаешь как беспокоился? Пожалуйста, Дачесс, веди себя хорошо.

– Я – вне закона; или забыл? Неприятности сами меня находят.

Робин печально глядел на нее снизу вверх.

– Попробуй-ка лучше съесть целый пончик и ни разу не облизнуться.

Он перевел глаза на пончик.

– Слишком просто.

– Тогда вперед.

Робин не сдержался уже после первого кусочка.

– Вот ты и облизнул губы.

– Нет, не облизнул.

Вместе они направились к грузовику. Кудлатые облака валили с горы, наседали, теснили день, отвоевывали себе ярд за ярдом в шатре небосвода.

– Я скучаю по маме.

Дачесс крепче стиснула ручонку Робина. Ее собственные чувства не умещались в слово «скучаю», а как их определить, она еще не знала.

* * *

Тридцать лет в одном помещении, металлические унитаз и умывальник, выщербленные стены с процарапанными надписями. Дверь, которую открывают и закрывают ежедневно в строго определенное время.

«Исправительное учреждение графства Фейрмонт». Солнце, бледное и безжалостное вне зависимости от времени года. Уок поднял глаза на видеокамеру и снова перевел взгляд на заключенных. Их вывели на прогулку. Скованные одной цепью, они казались деталями пазла, которые некуда приткнуть.

– Сколько уже бывал здесь, а никак не привыкну, что все такое блеклое.

– Понятно. У вас там, на побережье, синева рулит, – усмехнулся Кадди.

Прикурил, предложил Уоку сигарету. Тот жестом отказался.

– Не куришь, что ли?

– Нет. Даже не пробовал никогда.

На баскетбольной площадке шла игра. Заключенные сбросили куртки, их спины и плечи блестели от пота. Один парень не удержал равновесия, вскочил, хотел принять боевую стойку, но покосился на Кадди и мигом подавил агрессию. Игра продолжалась – яростная, словно на кону сама жизнь, словно проигрыш равен смерти.