Текст книги "Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона"

Рис. 2. Морис Кантен де Латур. Портрет мадам де Помпадур. Лувр. Источник изображения: Scala/Art Resource, Нью-Йорк

«Мозговой центр», или силовая коалиция, стоявшая за этим указом и основанием Ecole, сочетала усилия нескольких «просвещенных» фигур – финансиста-интеллектуала, министра и фаворитки – и получила одобрение самого монарха. Хотя Людовик XV выступал в этих начинаниях «абсолютистом-реформатором», он с той же вероятностью мог предпринимать действия, опасные для военной эффективности и бюджета. Он с готовностью распределил военные посты среди всех любимцев своей будущей фаворитки мадам Дюбарри (1743–1793) независимо от их заслуг и связанных с этим расходов. Преемники д’Аржансона в Военном министерстве переняли эту игру в форме конкурентной борьбы между реформами и традициями. Они колебались между выбором в пользу наследия технических и социальных реформ д’Аржансона и сохранением статус-кво, отдавая предпочтение богатству, социальному статусу и привилегиям haute noblesse.

Министры Шарль Луи Огюст Фуке, герцог де Бель-Иль (1684–1761), и герцог де Шуазёль склонялись в сторону реформ. Они призывали военных делиться наблюдениями и предложениями с Военным министерством и старались сократить финансовые сложности, которые преследовали субалтерн– и младших офицеров. Бель-Иль повысил их жалованье, а Шуазёль утвердил спорную политику, согласно которой государство брало под контроль финансирование и присвоение капитанского чина. Это помогло пробить «стеклянный потолок», который мешал достойным, но менее состоятельным дворянам получить это звание. Однако реформа отяготила и без того обремененную долгами государственную казну и разозлила более состоятельных и традиционно мыслящих дворян, решивших, что государство узурпировало их власть и культуру. Луи-Николя-Виктор де Феликс д’Ольер, граф дю Мюи (1711–1775), внедрил систему старшинства, которая укрепляла продвижение в звании на основании заслуг, а Клод-Луи, граф де Сен-Жермен (1707–1778), значительно сократил количество продажных должностей и дорогостоящие церемониальные подразделения (maison militaire, мушкетеры и гренадеры), при этом повысив профессионализм через систему cadet-gentilhommes (годовой неоплачиваемой военной стажировки для дворян).

Приверженцы традиций, министры Луи Франсуа, маркиз де Монтейнар (1713–1791), и Эммануэль-Арман де Виньеро дю Плесси де Ришельё, герцог д’Эгийон (1720–1788), активно выступали против реформ Шуазёля. Они либо отменяли их, либо продолжали присваивать старшие офицерские чины влиятельным дворянам и любимцам двора, несмотря на отсутствие бюджетных средств или военных заслуг. Александр Мари Элеонор де Сен-Мори де Монбаррей, граф Монбаррейский, затем принц Монбаррея (1732–1796), не смог добиться изменений, но его преемник Филипп Анри, маркиз де Сегюр (1724–1801), позже принял в своем постановлении от 1781 года решительно антиэгалитарную позицию, потребовав предоставлять для получения звания офицера доказательства четырех поколений дворянства по мужской линии. Цикл реформ и их отмен продолжался до Французской революции.

Архивы Secretaire detat de la marine et des colonies (Государственного секретаря по делам военно-морского флота и колоний) также подтверждают значительные реформаторские усилия в области технологических, медицинских и гуманистических инноваций[53]53
  Дополнительную информацию о реформах, которые кратко упомянуты здесь, см. в [Berbouche 2012; Berbouche 2010]. См. также [Meyer 1992].


[Закрыть]. Это происходило вопреки большим трудностям, поскольку, несмотря на огромную ответственность, Морское министерство было зачастую ограничено в деньгах и обладало меньшим влиянием, чем военное. Морское министерство не только управляло французским военным флотом; оно также распоряжалось городскими портами и арсеналами, управляло колониальными правительствами и армиями, заведовало консульствами, регулировало и инспектировало зарубежные рынки и рыбные хозяйства, намечало лесные маршруты, отслеживало каналы и прочее. Объемная структура министерства и его постоянно перегруженные и недофинансированные условия были признаками нижестоящего статуса по сравнению с Военным министерством. Корона и ее министры уделяли первоочередное внимание континентальному господству и, как следствие, армии, чьи средства и результаты в военное время так или иначе были более осязаемыми. Всеобщее мнение наилучшим образом выразил Жан-Фредерик Фелипо, граф де Морепа (1701–1781), secretaire de la marine Франции, который провел в этой должности 26 лет – дольше, чем остальные министры в XVIII веке: «Что такое морской бой? Мы стреляем друг в друга из пушек, отдаляемся, и море остается таким же соленым, что и прежде» [Meyer 1992: 162].

За исключением периода до и во время Войны за независимость США, Морское министерство не могло преодолеть главные препятствия, в том числе сохранение своего флота и набор людских ресурсов. Численность боевого состава сохранялась на отметке 60 000 моряков на протяжении большей части XVIII века по сравнению с 100 000 моряков британского военно-морского флота. Туда входило около тысячи штатных офицеров главного корпуса (officiers rouges) и меняющееся число дополнительных офицеров (officiers bleus), которые распускались в мирное время. Это число ограничивало количество и размер судов, которые флот мог поддерживать, с учетом того, что судно с 74 пушками требовало 750 моряков, а трехпалубное судно с сотней пушек – не менее 1000 человек [Ibid.: 153]. Гибель всего состава в бою, кораблекрушении, а чаще всего от болезней становилась настоящей катастрофой.

Несмотря на эти ограничения, XVIII век был во Франции великой эпохой морских экспериментов – как в военных, так и в торговых целях. Последующие министры получили бесчисленное множество тактических и технических мемуаров на такие темы, как навигационные инструменты и техники, военно-морская артиллерия и новые проекты кораблей, оптимизированные по скорости, маневренности, грузоподъемности и зарядке. В эпоху регентства Морское министерство открыло в Рошфоре в 1722 году первую школу военно-морской медицины. Через год пост занял Морепа и за период своей службы постарался улучшить эффективность и профессионализм военно-морского флота через программу испытательных кораблей (navires dessai), более четкую систему званий и École des ingenieurs-constructeurs de la marine (Школу инженеров военно-морского флота), основанную в 1740 году Министр Антуан-Луи Руайе, граф де Жуй (1689–1761), находившийся в должности с 1749 по 1754 год, последовал его примеру и основал Французскую военно-морскую академию в Бресте (Academic de marine, 1752; в 1769 году стала Королевской академией).

Более широкая публика по-разному участвовала в развитии флота. Частные кораблестроители и торговые предприятия предлагали построить модели кораблей, и Шуазёль, который возглавил Морское и Военное министерства в начале 1760-х годов, прославился тем, что в 1761 году попросил состоятельную французскую общественность собрать деньги для строительства 18 судов. Таким образом, Франция смогла войти в разворачивающуюся гонку военно-морских технологий, в которой космополитические традиции эпохи уступили место конкуренции и промышленному шпионажу. В период между Семилетней войной и Войной за независимость США министры восстановили французский флот, чтобы противостоять британскому. Важные изменения были внесены в Кодекс Кольбера, который действовал с 1669 года. Шарль Эжен Габриэль Делакруа, маркиз де Кастри (1727–1801), маршал Франции и ministre de la marine et des colonies c 1780 no 1787 год, провел в десятилетие перед Французской революцией финальную серию реформ. Помимо вышеупомянутых реформ, затрагивающих науку и профессионализм, Кастри провел ряд гуманитарных реформ. Эти меры, которые обсуждаются в главе третьей, были направлены на улучшение условий найма и службы во флоте и поддержку семей моряков, которые зачастую оказывались в нищете, когда кормильцев их семей насильно призывали на службу.

В то время как 1780-е годы для французского Морского министерства обернулись одной из побед, с Военным министерством произошло обратное. Современники ощущали обреченность, разочарование и даже отвращение от раскачивающегося маятника реформ и контрреформ, исходивших от Военного министерства, от политики, которая словно сшивала и затем распутывала полотно французской армии. Такая непоследовательность мешала линейному прогрессу, но постоянное движение и попытки добиться изменений были заметны и отражали прожитый опыт разных военных министров. В рамках общей политики Людовики XV и XVI не препятствовали инициативам военных министров (хотя морским министрам пришлось сложнее), а скорее давали им некую свободу действий в качестве экспертов по военным делам, чтобы вносить множество изменений в военную систему, строевую подготовку и т. д. Хотя Помпадур преувеличила роль короля в основании École royale militaire, открытость Людовиков XV и XVI к внедрению военных реформ очевидна. С точки зрения армии и флота стереотип о том, что их правление было обращено в прошлое по сравнению с правлением «просвещенных деспотов», не выдерживает критики. Эти монархи, как и их фаворитки, министры и военные офицеры, о чем подробно говорится в следующем разделе, имели важный голос в дебатах и реформах, из которых складывалось Военное просвещение.

Militaries philosophes

В 1768 году было опубликовано скандальное сочинение с критикой религии “Le militaire philosophe ou difficultés sur la religion proposées au Reverend Père Malebranche” («Военный-философ, или Сложности религии, предложенные святому отцу Мальбраншу»). Анонимный автор называл себя офицером-ветераном, и несмотря на утверждение об отсутствии образования и какого-либо контакта с философами, утверждал: «Я читаю Священное Писание с размышлением: у меня скудные знания по истории, я своего рода физицист. У меня есть некоторые знания по математике, такие, что я понимаю все концептуально прочное, каким бы абстрактным ни было» [Le militaire philosophe 1768: 8][54]54
  См. также [Chagniot 1985: 629–631].


[Закрыть]. Этот человек был не просто ветераном, а интеллектуалом; не простым militaire, a militaire philosophe.

В действительности эту провокационную работу написал вовсе не военный. Ее подготовили Жак-Андре Нажон (1738–1810), художник и философ-атеист, и Поль-Анри Тири, барон Гольбах (1723–1789), философ-атеист и автор материалистического мировоззрения в “Systeme de nature” («Система природы», 1770). Выбор офицера-ветерана в качестве вымышленного автора и голоса повествования дал идеям Нажона и Гольбаха определенные преимущества. К моменту, когда «Военный-философ» был опубликован, боевой офицер мог, а возможно, даже был обязан обладать знаниями во многих сферах: истории, физике, математике и религии. Считалось, что такое разностороннее образование, скорее всего полученное в военной академии и в ходе самостоятельного изучения, прививает мировоззрение, отмеченное честностью, здравым смыслом, вдумчивостью, интеллектом и реализмом. Идеальный авторский голос в тексте, целью которого было осуждение религиозных догм, выбор Нажоном и Гольбахом вымышленного автора и название работы отражает достоверность и нормализацию главной фигуры Военного просвещения: militaire philosophe.

В предыдущие столетия, особенно до личного правления Людовика XIV, представители noblesse depee славились дурными манерами и необразованностью. До недавнего времени историки поддерживали этот стереотип и во многом пренебрегали интеллектуальной жизнью в военной сфере Европы и Америки XVIII века. Кристофер Даффи, Армстронг Старки и другие утверждали, что прусская армия была исключением из нормы военного антиинтеллектуализма, поскольку обладала «динамичным интеллектуальным центром в лице короля, который призывал своих офицеров читать профессиональную литературу и бросал им вызов, предлагая решить тактические проблемы». Тем не менее в британской, французской, американской и других армиях того периода лишь маленькие «очаги интеллектуальной любознательности процветали в море обывателей» [Starkey 2003: 87].

Хотя эту сферу сложно определить и просчитать, ученые все больше проливают свет на военный интеллектуализм в армии и флоте XVIII века. Исследование личных библиотек британских офицеров XVIII века, проведенное Айрой Грубером, позволяет сделать серьезные открытия об их интеллектуальной вовлеченности и читательских привычках, затрагивающих широкий ряд военных и невоенных тем. Офицеры изучали искусство войны через основные тексты Античности – Вегеция, Юлия Цезаря и Полибия, – а также более поздние труды, например “Mes reveries” («Теория военного искусства») Морица Саксонского и “Essai sur l’art de la guerre” («Эссе об искусстве войны», 1754) Ланселота Тюрпена, графа де Криссе и де Санзе (1716–1793). Рядом с этими книгами стояли литературные произведения Гомера, Жана Расина, Джона Милтона, Лоренса Стерна и Руссо, а также более «легкое» чтение в виде порнографических либертинских романов [Gruber 2010]. Чарльз Ройстер и Сара Нотт показывают влияние культа sensibilité в американской армии. Кристофер Даффи отмечает, что некоторые прусские офицеры переняли чахнущий, меланхоличный вид, подражая героям вроде Сен-Прё из книги “Julie ou la Nouvelle Heloise” («Юлия, или Новая Элоиза», 1761), одного из бестселлеров столетия [Duffy 1974: 47–50][55]55
  См. также [Royster 1979: 88–89; Knott 2009; Darnton 1984: 242].


[Закрыть].

Наполеон Бонапарт, который посещал военную школу при École militaire de Brienne и позже École royale militaire, в свои ранние годы во Франции с увлечением читал и комментировал военные и невоенные тексты. Сборники его ранних сочинений показывают его интерес к широкому чтению и личное решение обработать свои размышления через писательский процесс. Среди многих тем записи Бонапарта включают рассуждения о его специализации (артиллерии), политике и способах ведения войны в Античности, об истории Корсики, а также философские дебаты о славе, дворянстве или относительных заслугах республик и монархий [Bonaparte 1907]. Наделенный литературной восприимчивостью, Наполеон также пробовал себя в литературе, написав «Диалог о любви».

И все же о военном интеллектуализме в XVIII веке, особенно во французской армии, следует сказать гораздо больше. Людовик XIV уже ввел повышенный уровень образованности в офицерских корпусах, особенно среди старших чинов. Будь то Версаль, парижские салоны или военные кампании, эти господа посещали званые обеды, музыкальные и театральные представления и участвовали в активном обсуждении войны и других тем. Ожидалось, что они свободно владеют языком и жестами politesse (учтивости), как и любой другой придворный, и одеваются в роскошные наряды, отражающие их статус и культуру, как и придворные «короля-солнца», который сам был умелым танцором. Под влиянием картезианского рационализма и ньютоновской науки военная культура при правлении Людовика XIV и министров Себастьяна ле Претра, маркиза де Вобана (1633–1707), и Франсуа Мишеля Ле Телье, маркиза де Лувуа, также придавала большее значение осадному и полевому ведению войны как процессам просчитываемым, предсказуемым и отточенным, отражающим аристократический кодекс войны Людовика XIV[56]56
  Дополнительную информацию о теориях ведения войны, особенно осаде, во Франции XVII и начала XVIII века см. в [Ostwald 2007].


[Закрыть]. Утверждение, что война является чем-то знакомым и поддающимся контролю людей (а не произвольным или управляемым Богом), привело к появлению системы кабинетных войн (guerre de cabinet) и растущему убеждению, что профессиональная подготовка необходима для военных. Один из генералов Людовика XIV, Антуан де Па де Фекьер (1648–1711), опубликовал свои “Mémoires sur la guerre où l’on a rassemblé les maximes les plus nécessaires dans les opérations de lart militaire” («Записки о войне, где собраны самые необходимые максимы в операциях военного искусства»), первый во Франции военный текст, подробно описывающий все роли и обязанности каждого чина и звания в усовершенствованной постоянной армии. Офицеры должны были понимать свои обязанности и готовиться к ним в финансовом, физическом и интеллектуальном плане.

Кодекс учтивости и mondanité (светскости), а также кодекс приобретенного профессионализма сохранялся в XVIII веке и трансформировался под влиянием налогового, военного и культурного давления. По мере того как военный кризис Франции становился все более очевидным, министры армии и флота использовали критические наблюдения или предложения для реформ [Guinier 2015с]. Однако мода философствования, на которую Дюмарсе жаловался в своей статье “Philosophe” в “Encyclopédie”, в военной сфере процветала. Военные офицеры разных рангов, внедрив новую политику, записывали подробные наблюдения, сравнивали ее с предыдущей и предлагали реформы в отношении континентальных и зарубежных военных действий. В мирное время они были особенно активны. Как писал анонимный автор мемуаров под названием “Projet d un militaire” («План военного»), «не имея возможности пролить свою кровь на благо служения [королю], я предлагаю эти проекты реформ»[57]57
  SHD. 1М 1709, без автора, Projet dun militaire, без даты (после 1763 года). С. 2–3.


[Закрыть].

Офицеры читали разнообразные труды, переводили тексты, комментировали их и разрабатывали собственные теории об искусстве ведения войны и решении военного и культурного кризиса во французской армии. Военные мыслители активно участвовали в «рационально-критических дебатах», которые Юрген Хабермас связывал со «структурной трансформацией публичной сферы» [Хабермас 2016]. Они, как и другие представители элиты, посещали салоны, масонские ложи, клубы и кафе, а в определенных случаях и коридоры Версаля. Офицеры переписывались с другими французскими военными и иностранными союзниками, министрами короны и представителями невоенной интеллигенции.

Особенно охотно militaires philosophes посвящали себя писательству. Азар Гат отмечает в XVIII веке «революционный рост военных публикаций» в Европе и особенно во Франции. Ссылаясь на “Bibliotheca historica-militaris” Жана Полера, Гат количественно оценил рост в категории работ (общих и теоретических) по искусству ведения войны и обнаружил, что в XVII веке в непрерывном потоке было опубликовано более 70 работ. Аналогичная частота публикаций охарактеризовала период между 1700 и 1748 годами: около 30 работ за 50 лет. Число публикаций выросло в четыре раза в период с 1748 по 1756 год между подписанием Ахенского договора и началом Семилетней войны. Лишь за этот период было опубликовано 25 работ. Этот уровень сохранялся до Французской революции, и общее количество публикаций на тему искусства ведения войны превысило сотню [Gat 2001: 27][58]58
  См. также [Pohler 1887–1897, 3: 583–610].


[Закрыть]. От великих военных теоретиков, составивших множество серьезных томов, до офицеров нижних званий, написавших по одному мемуару по военной подготовке, эти авторы стали основой Военного просвещения. Они участвовали в esprit philosophique эпохи и заслуживают признания как добросовестные philosophies, обладающие чертами, которые Дюмарсе приписывал этой категории.

Изучение массива опубликованных и рукописных работ, а также их авторов позволяет выделить две категории militaries philosophies. Первая группа главным образом занималась военными вопросами и стремилась повлиять лишь на эту сферу. Вторая группа при этом участвовала в делах за пределами военной сферы, от написания литературы, этнографических сочинений, пьес и эссе на актуальные культурные темы до покровительства искусству и литераторам.

Первую группу militaries philosophies, сосредоточенных на военной сфере, объединяла цель улучшения работы армии, хотя эти люди применяли в своих исследованиях совершенно разные подходы и онтологические точки зрения по поводу войны. Такие мыслители, как шевалье де Фолар, Жак-Франсуа де Шастене, маркиз де Пюисегюр (1656–1743), Поль-Жедеон Жоли де Майзеруа (1719–1780) и Франсуа Жан де Грандорж д’Оржевиль, барон де Мениль-Дюран (1719–1780), попали под влияние картезианской концепции четких и ярко выраженных идей. Они верили в существование рациональных и универсальных принципов войны. Из-за их систематических методов и убеждений современники называли этих военных философов faiseurs de systèmes (создателями систем). Фолара, выросшего в Авиньоне и сбежавшего на военную службу во время учебы в иезуитском колледже, часто считают образцовым представителем этого типа militaire philosophe. Его труды включают четыре объемных тома и сокращенную версию, демонстрировавшие его образованность как классического историка военного дела, военного ученого, который рассуждал о рациональных и универсальных принципах, и модерниста, который пытался понять психологические факторы человека, играющие роль в стратегии и тактиках [Folard 1724; Folard 1738; Folard 1739; Folard 1729; Folard 1754]. Трактаты Фолара о военной истории и науке, а также его приверженность боевому построению с ударными, а не огневыми тактиками, были провокационными и широко обсуждались в международном военном сообществе[59]59
  Дополнительную информацию об ударных тактиках во Франции см. в [Guinier 2013а].


[Закрыть]. Король Фридрих Великий даже написал книгу о Фоларе, опубликованную в 1761 году [Frédéric 1761].

Пюисегюр, как и Фолар, в поиске принципов, которые позволили бы ему разработать универсальную теорию войны, обратился к Античности. Он совмещал исследование трудов мыслителей Античности (Геродота, Гомера, Сократа, Ксенофонта, Фукидида, Полибия, Арриана, Плутарха, Вегеция) с работами современных философов (Тюренн, Монтекукколи), чтобы сделать полевой бой таким же математическим и систематичным, каким стало по принципам Вобана осадное искусство. Тюрпен де Криссе, военный и светский мыслитель, который выражал мнение по невоенным темам, также полагал, что «принципы войны среди всех наций и во все времена оставались одинаковыми» [Turpin 1761: 1–2]. Как и Пюисегюр, он поддерживал осадные техники Вобана, буквально перенеся линии укрепления на поле боя (продвижение войска, построение боевых укреплений и складов у первой линии, очередное продвижение войска, построение очередной линии и т. д.). Его “Essai sur Fart de la guerre” («Опыт военного искусства», 1754, 1757) было переведено на немецкий (1756, 1785), русский (1758) и английский языки (1761).

Майзеруа, который поступил на службу в возрасте 15 лет и сражался в кампаниях Морица Саксонского в Богемии и Фландрии вместе с Карлом Теофилом Гишаром (офицером и militaire philosophe, также известным как Квинт Ицилий, 1724–1775), тоже был образованным классическим историком и военным математиком. Майзеруа, один из самых опытных эллинистов своего времени, особенно в военной сфере, считается автором слова «стратегия» в его современном понимании. Он стал членом Французской королевской академии надписей и изящной словесности в 1776 году благодаря своему переводу «Тактики, или Военных институтов» византийского императора Льва VI Мудрого (866–912). Перевод был опубликован в 1770 году, в основе же оригинального текста лежал трактат “Strategicon” («Стратегикон») императора Маврикия (539–602). Майзеруа применял к военному делу пифагорейскую философию и считал, что в основе всех феноменов вселенной лежат числа. Он провел фундаментальное различие между тактикой и стратегией, рассудив, что успешные военные тактики должны основываться на правильном выборе универсальных чисел, в то время как стратегия затрагивает то, что он называл «военной диалектикой», и «зависит от бесчисленных обстоятельств – физических, политических и моральных, – которые никогда не остаются неизменными и полностью лежат в области гения» [Maïzeroy 1777: LXXXV–LXXXVI]. Универсалистские теории Майзеруа объединили исторические, математические и глобальные идеи. В третьей части его основательного труда “Cours de tactique theorique, pratique et historique” («Теоретический, практический и исторический обзор тактики») рассматривалось военное дело турок и азиатских народов. Вместе с остальными девятью сочинениями “Cours de tactique” оказал большое влияние. Впервые эта работа была опубликована в 1766 году; два дополнительных тома вышли в 1767 и 1773 годах, были переизданы в 1776 и 1785 годах и переведены на немецкий (1767, 1773) и английский языки (1781) [Maïzeroy 1762; Maïzeroy 1765; Maïzeroy 1771; Maïzeroy 1766; Maïzeroy 1773a; Maïzeroy 1773b; Maïzeroy 1777; Maïzeroy 1778; Maïzeroy 1780].

Если методы, которых придерживались faiseurs de systeme, были одинаковыми, того же нельзя сказать об их расчетах и выводах. Это вело к многочисленным доктринальным разногласиям, самое известное из которых привело к жесткому конфликту между сторонниками ordreprofond (боевое построение колоннами, оптимизированное для использования холодного оружия, или armes blanches) и ordre mince (боевое построение в виде длинных неглубоких линий солдат, оптимизированное для максимальной огнестрельной мощи, или armes a feu). Но эти конфликты не происходили лишь в пузыре теории. Универсалисты рассчитывали, что их системы получат практическое применение, что в итоге привело к экспериментам в тренировочных лагерях и на поле боя. Система ударных тактик Мениля-Дюрана, предложенная в “Fragments de tactique” (1774) и его ранней работе о тактиках, опубликованной в 1755 году, прошла широкое испытание в лагере Вассьё в 1778 году под предводительством маршала де Бройля.

Тем не менее для многих militaires philosophes универсалистские теории, предложенные faiseurs de systèmes, оказались слишком ненадежными и нереалистичными, поскольку в их основе лежали скорее необоснованные расчеты, чем опыт. Универсализм в военном деле был попросту невозможен в силу бесчисленных непредвиденных обстоятельств, которые даже Майзеруа признавал в своей концепции стратегии. Такие военные эмпирики, как Пьер-Жозеф де Бурсе (1700–1780) и Мориц Саксонский, были узки и антропоцентричны в своих подходах, касающихся тактики и стратегии. Бурсе начал свою военную жизнь в возрасте девяти лет, когда последовал за своим отцом-простолюдином, капитаном в Дофинских Альпах, во время Войны за испанское наследство. Он служил в разных подразделениях армии (пехота, артиллерия, позже инженерный состав corps de genie), став экспертом по ведению войны в горной местности. Бурсе выступал за концепцию организованного рассеивания, или «разветвленного порядка» (большая армия марширует отдельными колоннами по параллельным дорогам и образует три колонны в каждой). Это построение не только мешало врагу определить конечную цель и заставляло разделять собственные силы в подготовке к защите многочисленных точек, но также давало возможность стремительного полевого развертывания и объединения всех ответвлений в единый мощный фронт. Бурсе был плодовитым писателем и оставил многочисленные рукописи и опубликованные работы, которые принесли ему признание военного сообщества и короны [Bourcet 1792; Bourcet 1802–1803; Bourcet 1888; Bourcet 1758; Bourcet 1767]. В 1756 году он получил дворянский титул, став marechai de camp благодаря указу д’Аржансона, Помпадур и Людовика XV о военном дворянстве. Позже король поручил ему контролировать фортификации на границе между Францией и Пьемонтом. Бурсе основал Первую школу подготовки старших офицеров в Гренобле под руководством Шуазёля. Это учреждение обучало ведению боевых действий в альпийской местности и вдохновило Наполеона на создание военных учебных заведений.

Мориц Саксонский в своей военной мысли тоже придерживался партикуляризма. Его эссе “Mes reveries” оказало огромное влияние, трижды переиздавалось (в 1757, 1761 и 1763 годах) и пользовалось большой популярностью в Германии (1757,1767) и Англии (1757, 1759, 1776). Мориц разделял свое исследование на «грандиозные» аспекты войны, адаптированные под конкретные топографические потребности (большая тактика для боевых действий на открытой местности, гористая и пересеченная местность, осада и полевые фортификации), и то, что он называл «деталями» (организация армии, боевое построение, вооружение, униформа и т. д.). Мысливший глобально Мориц сочинил эссе “Мёшойе militaire sur les Tartares et les Chinois” («Военные мемуары о татарах и китайцах») в рамках своей серии трактатов, написанных перед смертью. Оно было опубликовано посмертно в 1762 году под названием “Esprit de lois de la tactique” («Дух законов тактики»), вдохновленным Монтескьё. Прежде всего Мориц подчеркивал значение человеческого фактора: непредсказуемости людей (в отличие от предсказуемости чисел, на которые полагались faiseurs de systèmes) и необходимости понимать их физиологию, психологию и coeurs, или сердца, в бою и других военных операциях.

Вторая группа militaries philosophes обладала продвинутыми навыками в светской культуре и прославилась в свое время в роли не только военных мыслителей, но и покровителей философов и литераторов (рис. З)[60]60
  Дополнительную информацию о знаменитых людях этой эпохи см. в [Lilti 2014].


[Закрыть]. Наиболее прочно с этой группой ассоциируется Жак Антуан Ипполит, граф де Гибер. Эрудированный и литературно одаренный, Гибер в возрасте 26 лет сочинил трагедию в стихах “Le connetable de Bourbon” («Коннетабль де Бурбон», 1769). В том же году он получил звание командира после сражений в кампаниях Семилетней войны и на Корсике (1768). Его яркая харизма, красноречие и патриотический пыл вызывали у историков практически такое же восхищение, как и у интеллектуальной элиты Парижа и избранницы Гибера Жюли де Леспинас (1732–1776). Гибер приобрел «головокружительную славу» благодаря своему “Essai gdneral de tactique”, которое за пять лет пережило четыре переиздания (1770,1772,1773,1775) и было переведено на немецкий (1774) и английский языки (1781). Гат комментирует:

Гибер написал “Essai” с четким и осознанным намерением создать бессмертный шедевр; это очевидно в каждой строке его сочинения. Интеллектуальная среда четко определяла не только природу и силу его желания, но и взгляды и темы, необходимые для его воплощения. Амбициозный и увлеченный юноша внедрил в свой военный трактат как можно больше идей Просвещения и затронул большинство главных проблем [Gat 2001: 45–46].

Подлинный сын эпохи Просвещения, Гибер попал под влияние таких великих мыслителей эпохи ранней современности и своего времени, как Ньютон, Лейбниц, д’Аламбер, Монтескьё, Вольтер, Фридрих Великий, Мориц Саксонский и Руссо. Он охватил в своем труде популярные дискурсы: sensibilité, классический республиканизм, противостояние роскоши, пруссофилия, патриотизм и свобода. Это влияние наиболее заметно во вступлении к “Essai”, в котором Гибер защищает philosophes, и его отважно критическом «Обзоре современной политики», в котором он проанализировал упадок военной, социальной и политической системы абсолютистской Европы. В известном отрывке Гибер высмеивает современную политику, которую характеризуют «тираническое невежество» и «слабые управители», коррумпированная и неработоспособная система, которую могли изменить лишь люди, следующие модели древних республик, люди, патриотизмом, энергичностью и моральной справедливостью которых он восхищался. Дискуссии об “Essai” охватили парижские салоны и интеллектуальные круги, словно лесной пожар, и превратили Гибера в любимца европейской интеллигенции. Его идеи оставили свой след: в поэтичных политических комментариях и в особенности военных рекомендациях Гибер в некотором смысле выразил взгляды других militaires philosophes: необходимость большей гибкости, мобильности, скорости и решительного разделительного маневрирования, подкрепленного дивизионным построением в колонны, и довольствия за счет местных ресурсов. Эти идеи сформировали французские способы ведения войны в эпоху Революционных и Наполеоновских войн [Ibid.: 54].