Текст книги "Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона"

Гибер показал, что militaires philosophes могли быть экспертами не только в военных вопросах и истории, но и в политическом анализе и мысли. Другие перенесли свой военный опыт в новый канал – литературу. Они стали известными писателями своего времени и образцами европейского канона по сегодняшний день. Пьер Амбруаз Франсуа Шодерло де Лакло (1741–1803), двадцатидвухлетний офицер дворянского происхождения, который обучался в École royale dartillerie de La Fere, после продвижения по службе до второго лейтенанта перед окончанием Семилетней войны был преисполнен профессиональных амбиций. Однако мирное время и серия небоевых назначений разрушили его мечты о военной славе и превратили из молодого лейтенанта в писателя. После нескольких неудачных попыток в лирической поэзии и драматургии Лакло обратился к уверенно развивающемуся и более экспериментальному жанру романа[61]61
  Дополнительную информацию о развитии жанра романа в этот период см. в [Watt 2000].


[Закрыть]. Он хотел создать нечто выдающееся, «написать работу, которая отходит от привычного пути, которая вызовет шум и будет отзываться на этой земле, когда я уйду в мир иной». В 1778 году Лакло начал работу над своим самым известным произведением “Les liaisons dangereuses” («Опасные связи»), которое было опубликовано в 1782 году и получило огромное признание. В этом эпистолярном романе Лакло явно задействовал тактическое, помимо метафорического, значение войны: главные персонажи маркиза де Мертей и виконт де Вальмон буквально используют современную военную стратегию, чтобы преуспеть в своих схемах соблазнения и в итоге объявить войну друг другу[62]62
  См. [Laclos 1782: письмо CLIII]. Анализ военного влияния на роман см. в [DeJean 1984; Pichichero 2008а; Osman 2010].


[Закрыть]. Лакло не ограничил свои писательские навыки художественной литературой. Он сочинил трактат о женском образовании (1783), политические труды в первые годы Французской революции и трактат под названием “De la guerre et de la paix” («О войне и мире», 1795).

Другой военный, ставший писателем, Донасьен Альфонс Франсуа, маркиз де Сад (1740–1814), сначала построил карьеру в армии и черпал вдохновение в службе. Де Сад подробно описывал боевые сражения, собственные действия и воинственный настрой во время участия в немецких кампаниях Семилетней войны. Это натолкнуло его на разные философские размышления, связанные с войной: о контрасте между бравурностью и свирепостью, о женщинах-военных и мужской естественной склонности к разрушению.

Не будем сомневаться, есть эпохи, когда люди должны уничтожать друг друга; движимые элементами, которые взаимодействуют, они хотят подавать пример, помогая этому стремлению к беспорядку, которое само по себе есть не что иное, как возрождение, которому мы поддаемся вопреки себе, потому что природа, которая принуждает нас к нему, будет неизбежно возмущена застоем апатии [Festa 1985:83].

Рис. 3. Гравюра Франсуа-Бернара Леписье (1698–1755) по картине Антуана Ватто (1684–1721) «Портрет Антуана де ла Рока» (гравюра 1733 г., оригинал утерян). Предоставлено Национальной библиотекой Франции. Антуан де ла Рок (1672–1744) был militaire philosophe, который служил констеблем Королевской гвардии и потерял ногу в битве при Мальплаке (1709) во время Войны за испанское наследство. После этого он ушел в отставку и получил орден Святого Людовика от короля Людовика XIV. Ла Рок посвятил остаток жизни гуманитарным наукам, журналистике и коллекционированию предметов искусства. Он сочинил оперу («Тесей», 1715), возглавил литературный журнал Mercure de France в 1721 году и собрал более 300 произведений искусства, включая картины Рубенса, Веронезе, Пуссена, Вауэрмана и Ватто, с которым он дружил. Этот портрет кисти Ватто показывает ла Рока в образе militaire philosophe: он лежит на переднем плане, доспехи и трость говорят о его военной карьере и травмах, в то время как музыкальные инструменты, ноты и музы на заднем плане отражают его статус творческой личности

Война одновременно оказывалась неизбежной частью природы и пространством человеческого участия, в котором можно было отомстить и, вероятно, отменить несправедливость иерархического общества. Поскольку «общество состоит из слабых и сильных», пояснял де Сад,

…состояние войны, которое существовало прежде, должно было быть гораздо более предпочтительным, потому что оно давало каждому человеку свободу проявления собственной силы и усердия, которой он мог быть лишен в силу несправедливого соглашения общества, которое всегда отбирает слишком много у одного и никогда не дает достаточно другому [Ibid.: 84].

Война, хоть она и отвратительна, является основополагающим элементом материализма и моральной философии де Сада.

Пьер-Жан-Поль Берни де Ножан (1722–1779), еще один военный офицер и известный литератор, написал в 1773 году гибридное военно-культурное произведение “La guerre dans tout ce quelle a de plus général tant offensive que ddfensive avec des reflexions précises sur l’étude et l’exerci militaire” («Война во всем общем, наступательном и оборонительном, с детальными размышлениями о военной науке и учениях»). Тюрпен де Криссе занимался военными культурными вопросами, а также вопросами моральной философии и литературы. Он вступил в несколько бурных дебатов середины XVIII века и смело обращался к величайшим умам века. В 1754 году он опубликовал “Amusemens philosophiques et littéraires de deux amis” («Философские и литературные забавы двух друзей»), написанные совместно с его другом журналистом Жаном Кастильоном (1720–1799), который основал журнал Spectateurfrangais, оиjournal des moeurs («Французский наблюдатель, или Журнал нравов») в 1776 году. “Amusemens” включали в себя стихи и литературную критику, а также эссе на философские и культурные темы, некоторые из которых имели значение для военной сферы, например эссе о чести против доблести, о соперничестве, о «великом человеке» (le grand homme) против «героя». Первым объектом в коллекции стало «дружелюбное» письмо Жан-Жаку Руссо. Написанное в форме десятистопного стиха, письмо критиковало мизантропию и добровольную изоляцию Руссо и давало совет о том, как лучше взаимодействовать с людьми:

 
Увидь, без сожаления, из того же корня
Розу, которая сверкает, и шипы, которые растут.
Ранним утром увидь, как проворная бабочка
Кормится из цветка и не боится иголок:
Делай как она: просто реши, что твоя ненависть
Не затрагивает всю человеческую расу
 

[Crisse, Castilhon 1754: 6].

Руссо опубликовал короткий ответ Тюрпену де Криссе, выразив схожее надменное дружелюбие: «Ваш сборник не настолько плох для меня, чтобы отказывать в работе, и не настолько хорош, чтобы лишать вас надежды на то, что вы напишете что-то лучше» [Biographic universelle 1827: 9][63]63
  См. также биографию Тюрпена де Криссе в [Biographie universelie 1827:98-100].


[Закрыть].

“Amusemens” Тюрпена де Криссе и Кастильона, а также труды Гибера и Берни – примеры того, как militaires philosophes связывали военные проблемы с более широкими философскими и культурными вопросами и затем делились своими размышлениями с широкой публикой.

Глобальная война и esprit philosophique

Жизнь за рубежом и участие в войнах по всему земному шару было для militaires philosophes XVIII века источником вдохновения и вызовом. В Северной Америке эти люди были приняты в племена американских индейцев, освоили «лесную дипломатию» и переняли местные методы ведения войны. Они вступали в отношения с местными женщинами, зависели от местных медицинских практик и обменивали свои пайки на мокасины. Они снимали скальпы врагов и сами подвергались той же участи. За океаном на полуострове Индостан эти люди тренировали и возглавляли армии сипаев (индийских наемников) и заключали шаткие союзы с султанами, например Хайдером Али Ханом, и другими местными правителями. Они сотрудничали с африканскими принцами в Сенегале, чтобы обеспечить приток рабов и безопасность французских постов работорговли и кораблей. Подобные отношения не могли не изменить этих людей, подтвердив или развенчав стереотипы об этнических «других», а также предполагаемом превосходстве европейской культуры и общества. Как и их современники, которые никогда не выезжали за пределы Европы, militaries philosophies за рубежом, в колониях и торговых comptoirs[64]64
  Пост (фр.).


[Закрыть] фиксировали свои наблюдения, готовили отчеты и рекомендации для Морского и Военного министерств и писали трактаты о местах и людях, с которыми они общались. Несмотря на значительные культурные недопонимания и ошибки, опубликованные работы и рукописи передают глубокий интерес, культурную адаптируемость и тягу к познанию этих людей как исследователей и, пусть даже временных, жителей этих миров.

К середине XVIII века офицеры, отправляющиеся за рубеж, имели доступ к растущему объему заметок о путешествиях, географических и ранних этнографических трудов, с которыми они могли ознакомиться, готовясь к службе. Например, те, кто отправлялся в Северную Америку, могли изучить иезуитские связи XVII века: “Nouveaux voyages dans lAmerique septentrionale” («Новые экспедиции в Северную Америку», 1703) офицера Луи Лома д’Арса, барона де Лаонтана (1666–1716), “Histoire de I’Amerique septentrionale” («Историю Северной Америки», написана в 1702 году, опубликована в 1722 году) Клода-Шарля Ле Руа Баквиля де ла Потери (1663–1736) и в особенности “Histoire et description generale de la Nouvelle France” («Историю и описания Новой Франции», 1744) Пьера-Франсуа-Ксавье де Шарлевуа (1682–1761) [Crouch 2014: 69–70]. Отдавая предпочтение более устаревшим в географическом и культурном плане путям, Луи-Жозеф де Монкальм (1712–1759), который возглавлял французскую столичную регулярную армию, отправленную в Северную Америку во время Семилетней войны, прочитал со своими офицерами и офицерами рот морской пехоты (compagnies /ranches de la marine) «Илиаду» и «Одиссею» Гомера и «Энеиду» Вергилия. Эти литературные произведения позволили ему понять манеру ведения боя в Северной Америке [Ibid.: 15]. “L’histoire des deux Indes” («История двух Индий») Рейналя, опубликованная в 1770 году, была популярной и неоднозначной работой, которую охотно читали офицеры армии и флота.

Хотя офицеры армии и флота, а также морские пехотинцы определенно проводили исследования, чтобы подготовиться к новой местности и населению, они также считали себя привилегированными носителями знаний. Они не стеснялись критиковать широко распространенные представления интеллектуалов на Европейском континенте, многие из которых, например Руссо и позднее Франсуа Рене, виконт де Шатобриан (1768–1848), никогда не бывали в местах, о которых писали. Militaires philosophes утверждали, что их знания и опыт должны одержать верх над идеями, распространяемыми обычными philosophes и естествоиспытателями, например Жоржем-Луи Леклерком, графом де Бюффоном (1707–1788), и голландским этнографом Корнелиусом де По (1739–1799). История де По и реакция военных на его стереотипы об американских индейцах является наглядным примером. Де По считался главным специалистом по американским индейцам. Его работа “Recherches philosophiques sur les Américains, ou Mémoires interessants pour servir a l’histoire de lespece humaine. Avec une dissertation sur I’Amerique & les Américains” («Философское исследование американцев, или Интересные мемуары ради пользы истории человеческого рода. С рассуждениями об Америке и американцах») вышла в нескольких изданиях в конце 1760-х – начале 1770-х годов. Она содержала в корне нелестную, расистскую точку зрения касательно американских индейцев:

Американец, прямо говоря, ни добродетелен, ни жесток. Да и какова причина для этого? Робость его души, слабость его интеллекта, необходимость добывать себе на пропитание, сила суеверности, влияние климата уводит его все дальше от возможности развития; но он этого не замечает. Его счастье: не думать; оставаться в полном бездействии; много спать; ничего не желать, когда его голод утолен. <…> В его понимании нет градации, он остается младенцем до последнего часа своей жизни. Крайне вялый по своей природе, он мстит через слабость и чудовищен в своей мести[65]65
  Цит. по: [Hochman 2014: 91].


[Закрыть].

Де По верил, что европейцы, живущие в Америке, медленно деградировали.

Слова де По возмутили людей в Европе и по ту сторону Атлантического океана. Томас Джефферсон (1743–1826) и Джеймс Мэдисон (1751–1836) опровергли его утверждения, как и ряд французских офицеров, например Закари де Пацци де Бонвиль (предположительно 1710–1771). Бонвиль опубликовал заметки о работах Морица Саксонского о войне и также написал трактат «Об Америке и американцах» (полное и слегка саркастичное название на французском языке звучало как “De l’Amérique et des Américains: ou Observations curieuses du philosophe La Douceur, qui a parcouru cet hemisphere pendant la derniere guerre, en faisant le noble métierde tuer des hommes sans les manger”[66]66
  «Об Америке и американцах: любопытные наблюдения философа Доброты, который путешествовал по этому полушарию, занимаясь благородным делом – убивал людей, но не съедал их» (фр.).


[Закрыть],1771). Бонвиль поставил под сомнение достоверность работы де По, начав с предисловия, в котором объявил о широких обобщениях и отсутствии достаточного практического опыта, составляющего основу “Recherches philosophiques”. Бонвиль утверждал, что не окажет чести идеям де По, опровергнув их одну за другой, а просто расскажет правду и передаст то, что видел собственными глазами [Bonneville 1771:4–6]. Его самые важные и современные с культурной точки зрения идеи затрагивали разнообразие американских индейцев, множество наций, субкультур и национальных персонажей, которые существовали среди них, и статус каждого человека как автономной личности с собственной индивидуальностью [Ibid.: 43]. Бонвиль попытался донести до европейских читателей, что инфантилизированные «объекты» эссе де По были отдельными людьми – мыслящими, дышащими и достойными. Они были субъектами, а не объектами.

Вдохновленные esprit philosophique офицеры compagnies /ranches de la marine и регулярной французской армии, например Бугенвиль, который отправился в Новую Францию во время Семилетней войны, стремились сравнить стереотипы и «книжные знания» об Америке и ее жителях с собственными наблюдениями и опытом. Одни во время подготовки к кампаниям столкнулись с американскими индейцами, другие сперва взаимодействовали с различными племенами и франко-канадцами в большом плавильном котле Монреаля, где

…женщины племени могавков отправлялись «посетить французские часовни, мужчины племени ниписсинг приносили оленину на рыночную площадь, семьи племени онайда навещали французских друзей, порабощенные девочки племени апачей несли воду в сад [Crouch 2014: 70].

Хотя некоторые офицеры, например шевалье Ле Дюша, обнаружили, что их собственные наблюдения подтверждают негативные стереотипы, Жан-Батист д’Алейрак (1737–1796) и другие, например Анн Жозеф Ипполит де Морес, граф де Малартик (1730–1800), опровергли континентальные суждения. Они отмечали в представителях разных племен множество положительных качеств: стойкость перед лицом боли и невзгод, атлетизм, навыки танцев, охоты и рыбалки. Они также оспорили банальные утверждения, унижающие американских индейцев, например утверждение, что последние были чрезвычайно волосаты, словно звери. «Дикари Канады очень отличаются от их распространенного представления во Франции, – иронично писал д’Алейрак. – Вместо того чтобы оказаться волосатыми, как полагалось, они покрыты волосами гораздо меньше, чем мы» [Ibid.: 71][67]67
  См. также [Coste 1935].


[Закрыть].

Этот опыт превратил многих офицеров в самодеятельных этнологов Индии, Африки, Маскаренских островов, Антильских островов и других мест. Они отправляли письма, личные мемуары, заметки о путешествиях и «научные» эссе обратно на континент, делясь своими впечатлениями о природе, людях и культуре. Некоторые офицеры неизбежно давали расистские евроцентричные комментарии. В своих “Mémoires” о службе на Маскаренских островах и в Индии шевалье Жан-Жак де Котиньон (родился в 1761 году) делился расовыми предрассудками о людях африканского происхождения, выражая полное неуважение к индийским сипаям, которых он считал «неграми этой страны» и пренебрежительно называл слабыми, трусливыми, неспособными к дисциплине и настолько неэффективными в боевом смысле, что «пятьдесят тысяч французов победят шестьсот тысяч» [Cotignon 1974: 341].

В то же время многие военные, служившие за рубежом, полюбили иностранные города, культуры и лидеров, с которыми познакомились. Некоторые даже стали культурными амбассадорами, особенно той страны, которая затем стала Соединенными Штатами Америки. Жильбер дю Мотье, маркиз де Лафайет (1757–1834), был одним из таких офицеров, который превратился из весьма неприметного (но состоятельного и с хорошими связями) человека, не нашедшего себе места в Версале, в героя и видного деятеля Американской революции[68]68
  Имеется длинная и подробная историография о Лафайете во Франции и Америке. Важные работы включают [Gottschalk 1935; Gottschalk 1937; Gottschalk 1942; Gottschalk 1950; Gottschalk, Maddox 1969; Gottschalk, Maddox 1973; Kramer 1996]. Недавнюю биографию Лафайета см. в [Auricchio 2015].


[Закрыть]. Любимец Джорджа Вашингтона и, возможно, первый великий американофил, Лафайет и его супруга Мари Адриенна Франсуаза де Ноай (1759–1807) приобрели дом на левом берегу Сены, который назвали Hôtel Turgot, и превратили его в центр американской культуры в городе. Лафайеты украсили его американскими сувенирами и приглашали многих уважаемых американцев на обеды в роскошной зеркальной гостиной. Французская элита познакомилась на «американских обедах» Лафайета, где все общались на английском языке, с семьями Джефферсон, Адамс и Джей, а вечерними развлечениями зачастую занимались собственные дети Лафайета Анастасия и Жорж Вашингтон Лафайет. Даже приглашения на эти вечера печатались на английском языке. Американские обеды должны были быть аутентичными в культурном плане. Очевидно, так и произошло: по утверждениям, многие американцы, даже пуританка Эбигейл Адамс, чувствовали себя в доме Лафайетов непринужденно.

Не все военные хотели (или могли себе позволить) привезти Америку во Францию в буквальном смысле, поэтому они просто описывали свои ощущения и наблюдения, которые затем отправляли своим семьям домой. Из 492 офицеров, которые отправились с маршалом Жан-Батистом Донасьеном де Вимё, графом де Ро-шамбо (1725–1807), помогать в освобождении Америки, сохранились военные дневники и другие личные записи более чем 40 мужчин. Самые известные из них принадлежат Жану-Франсуа-Луи, графу де Клермон-Кревкёру (1752–1824), Мари-Франсуа-Жозеф-Максиму Кромо дю Бургу (1756–1736), барону Гаспару де Галлатану (1758–1838), Жан-Батист-Антуану де Верже (1762–1851) и барону Людвигу фон Клозену (также известному как Луи-Жан – Кристоф де Клозен, 1755–1830). Коллекции мемуаров и писем также собрали лично Рошамбо, Арман Луи де Гонто, герцог де Лозан (позже ставший герцогом де Бироном, 1747–1793), и другие. Эти документы не только содержат военные подробности кампаний и сотрудничества Рошамбо с американцами, но и показывают, как французские солдаты-писатели проводили культурный анализ и делились своими идеями на родине[69]69
  Подробнее об этих документах см. в [Fiechter 1990: 65–82].


[Закрыть].

Офицеры обсуждали внешность, нравы и боевые способности своих америндских союзников и занимали определенную позицию в отношении практики рабства: кто-то осуждал ее на основании аргументов гуманности, кто-то покупал рабов в качестве домашних слуг. Фон Клозен критически отмечал, что «собака нередко ведет более счастливую жизнь и питается лучше, чем бедные негритянские рабы и мулаты»[70]70
  Louis-Jean Christophe, baron de Closen. Baron von Closen Journal. Library of Congress, Manuscript Division. Vol. 2. P. 56–57.


[Закрыть]. При этом, как ни парадоксально, фон Клозен осуждал рабов, называя их «вороватыми, точно сороки, или преданными, как золото», и приобрел раба по имени Питер, которого он отнес ко второй категории. Наибольший интерес офицеры проявляли к американцам европейского происхождения, хотя нередко унижали своих американских союзников из-за различий в социальном положении. Первые были аристократами, в то время как многие американские офицеры принадлежали к скромному ремесленному классу кузнецов, пекарей, сапожников и хозяев постоялых дворов. По этой причине французские офицеры зачастую предпочитали компанию английских и немецких офицеров и обедали с ними, при этом также осуждая поведение этих иностранных джентльменов. Верже был потрясен зверствами британцев, совершенными против американцев в Джеймстауне, Вирджиния. Он с ужасом рассказывал о молодой беременной американке, тело которой было изувечено, выпотрошено и повешено на дверь, с мертвым плодом, который свисал из ее пустой утробы, и табличкой с надписью: «Проклятая мятежница! Больше ты никого не родишь»[71]71
  Jean-Baptiste-Antoine de Verger. Journal des faits les plus importants arrives aux troupes franchises aux orders de Monsieur le comte de Rochambeau. Manuscript. Brown University, Anne S. K. Brown Military Collection. P. 61–62.


[Закрыть].

Более радушное отношение и добрые нравы можно было встретить между враждебными генералами, а также haute bourgeoisie американского общества, которых французские офицеры встречали в таких городах, как Филадельфия, Вильямсбург, Бостон и Ньюпорт. Но некоторых американских устоев французские офицеры понять не могли. Отдельных офицеров удивляла практика bondelage, или бандлинга, которая разрешала молодым парам – помолвленным или нет – проводить часы и даже целые ночи наедине в спальне. Они оставались полностью одетыми, но могли целоваться и, как писал Клермон-Кревкёр, «заниматься нежными ласками… кроме тех, которые допустимы лишь в браке». Проявление удивительного доверия, самоконтроля и уважения, «бандлинг, – заключал Клермон-Кревкёр, – подходит лишь для американцев» [Crevecoeur 1972: 38–39][72]72
  См. также [Fiechter 1990: 78].


[Закрыть].

В некоторой степени обладая склонным к этнографии воображением, такие военные офицеры, как Клермон-Кревкёр, Лоран-Франсуа Ленуар, маркиз де Рувре (1743–1798, армия; служил в Сен-Доминго), и подполковник Рюссель (артиллерия; служил в Индии), выступили в качестве неофициальных культурных и политических дипломатов, которые углубляли и распространяли знания о людях и культурах по всему миру Их обсуждали Militaires philosophes в колониях и на континенте, и множество других авторов рукописных мемуаров и опубликованных трактатов были интеллектуалами военной сферы, которые влияли на знания, общественное мнение и политику в течение своей жизни и после смерти. Они популяризировали военные вопросы, превратив их в сферу, в которой взаимодействовали обычные невоенные философы, литераторы, художники и общество.

Интеллигенция и публика с военным мышлением

Вольтер начинает 23-ю главу «Кандида» (1759) с многосторонней критики войны. Главный герой и его друг-путешественник Мартен, философ-манихей голландского происхождения, прибывают в Англию. Сначала следует знаменитая фраза, в которой Мартен говорит, что британцы и французы одинаково безумны, как доказывает их война за «клочок обледенелой земли в Канаде» (quelques arpents de neige vers le Canada): «Они израсходовали на эту достойную войну гораздо больше, чем стоит вся Канада». Подготовив почву, Вольтер переходит к лобовой атаке более острой темы – сурового и зачастую произвольного Морского уголовного кодекса:

На берегу толпился народ; все внимательно глядели на дородного человека, который с завязанными глазами стоял на коленях на палубе военного корабля; четыре солдата, стоявшие напротив этого человека, преспокойно всадили по три пули в его череп, и публика разошлась, чрезвычайно довольная.

– Что же это такое, однако? – сказал Кандид. – Какой демон властвует над землей?

Он спросил, кем был этот толстяк, которого убили столь торжественно.

– Адмирал, – отвечали ему.

– А за что убили этого адмирала?

– За то, – сказали ему, – что он убил слишком мало народу; он вступил в бой с французским адмиралом и, по мнению наших военных, подошел к врагу недостаточно близко.

– Но, – сказал Кандид, – ведь и французский адмирал был так же далеко от английского адмирала, как английский от французского?

– Несомненно, – отвечали ему, – но в нашей стране полезно время от времени убивать какого-нибудь адмирала, чтобы взбодрить других.

Кандид был так ошеломлен и возмущен всем увиденным и услышанным, что не захотел даже сойти на берег и договорился со своим голландским судовладельцем (даже с риском быть обворованным, как в Суринаме), чтобы тот без промедления доставил его в Венецию [Вольтер 1985: 217–218].

В основу этого эпизода легла шокирующая реальная история. Всего за два года до публикации «Кандида» британский морской офицер Джон Бинг (1704–1757) был приговорен к публичной казни расстрельной командой на верхней палубе своего корабля “HMS Monarch”. Такое несоразмерно жестокое наказание было вынесено военным трибуналом за поражение в битве при Минорке против Роланда Мишеля Барана, маркиза де ла Галиссон-ньера (1693–1756), в 1756 году. Суд постановил, что Бинг проявил излишнюю осторожность и показал неспособность адаптировать свои традиционалистские тактики под меняющиеся обстоятельства, в результате чего его первая эскадра военных кораблей пострадала от французов, а вторая эскадра не смогла продвинуться в зоне поражения пушек тяжеловооруженного французского флота. С серьезными повреждениями своего флота и нулевым уроном для французского Бинг ретировался в Гибралтар, расценив свою миссию по ослаблению французского флота и освобождению последнего британского гарнизона на острове у Порт-Маона как поражение. Морская победа и захват Минорки вызвали ликование французской короны и прессы. Это был триумф огромного значения, одна из первых побед Семилетней войны. Кроме того, событие имело стратегическую ценность, особенно при разработке Парижского договора, когда Минорку обменяли на возвращение французских Антильских островов и Бель-Иля на побережье Бретани. Как показывают это событие и изложение Вольтера, жестокость и издержки войны выходили далеко за рамки самих боев. Преступления совершали не только враги, но и государство, за которое солдаты были готовы отдать жизнь в бою.

Philosophes, например Вольтер, едко критиковали военные действия и солдат. Эти писатели следовали традиции антивоенной и антимилитаристской критики, которая развивалась в XVII веке. Как и Пьер Корнель (1606–1684) в своем театральном пересказе истории о Горации, янсенист Блез Паскаль (1623–1662) осуждал тот факт, что убийство граждан соседней страны считается абсолютно допустимым и даже достойным делом, в то время как убийство своего соседа и своим соотечественником считалось преступлением. Во фрагменте 47 главы “Vanite ’ («Суета») своих «Мыслей», опубликованных посмертно в 1670 году, Паскаль выразил эту иронию:

Почему вы убиваете меня, когда за вами преимущество? Я безоружен. – Как, разве вы не живете на другом берегу? Друг мой, если б вы жили на этом берегу, я был бы душегуб, и убивать вас таким способом было бы несправедливо. Но коль скоро вы живете на другом берегу, я храбрец, и это справедливо [Паскаль 2019: 100].

В главе “Miseres” («Ничтожество») Паскаль комментировал гнусный и странный способ ведения войны: один принц объявил войну другому. При этом оба восседали с удобством на своих тронах, ведя кабинетную войну, в то время как тысячи людей, не находившихся в ссоре, должны были убивать друг друга в боях. Паскаль подмечал это, вновь выражая иронию, что чудовищные акты против человечности зачастую рассматривались как проявления добродетели, если совершались против врага в ходе войны. В саркастичных словах, которым не раз будет вторить в своих произведениях Вольтер, Паскаль подмечал, что «воровство, кровосмешение, детоубийство и отцеубийство – все числилось среди поступков добродетельных!» [Там же: 104].

Моралист Жан де Лабрюйер (1645–1696) еще язвительнее оценивал войну в работе “Les caracteres” («Характеры», 1666), послужившей прообразом вольтеровской едкости [La Bruyere 2002: 207, 307–308]. Пацифист-католик Франсуа де Салиньяк де Ла Мот-Фенелон (1651–1715), наставник внука Людовика XIV, дофина, учил его принципам христианского смирения, справедливости, пацифизма и сдержанности – качествам, которые Людовик XIV, жаждущий войны, проявлял не всегда[73]73
  Хотя Фенелон в своих литературных трудах обычно выражал пацифизм с определенной мягкостью, в 1694 году он написал удивительное письмо Людовику XIV. В нем он агрессивно, провокационно и почти бунтарски осуждал королевскую политику войны. Фенелон благоразумно не отправил это письмо. Больше о Фенелоне, его жизни и пацифизме см. в [Bell 2007:54–62].


[Закрыть]. Фенелон выразил эти уроки в серии назидательных басен и сказок, а также в знаменитом романе “Les aventures de Tetemaque” («Приключения Телемаха», 1699), в котором главный герой, сын Улисса Телемах, вновь и вновь слышит от своего наставника Ментона:

Род человеческий есть единое семейство, рассеянное по лицу всея земли. Народы суть братия, и потому должны любить себя братскою любовию. Горе нечестивым, ищущим лютой славы в крови своих собратий, – в той крови, которая есть их собственная кровь!

Правда, война иногда необходима; но постыдно роду смертных, что в некоторых случаях она неизбежна [Фенелон 1810:293].

Пацифизм, христианский и светский гуманизм, космополитизм, выраженный в этих трудах XVII века, разжег литературную и философскую критику войны в последующем столетии. Но все же французские писатели и интеллектуалы XVIII века не ограничились лишь обобщенной критикой. Они продемонстрировали большее понимание французской военной системы, воинов, сражений и тактик прошлого и настоящего, чем их предшественники. Уточненные знания, полученные из прессы и таких источников, как “Encyclopédie”, общественных пространств и личных отношений, позволили интеллектуалам заниматься конкретными проблемами, как сделал Вольтер, осудив Морской уголовный кодекс Англии. Эти знания пропитывали либертинскую литературу и светские романы, война в которых стала метафорой соблазнения и секса, а также социальных связей элиты в целом. Кроме того, авторы этих произведений использовали военное тактическое мышление в буквальном смысле: по сюжету с его помощью соблазнители пытались проникнуть в спальню женщины, а аристократы пытались победить врагов в высших кругах общества[74]74
  См. [Pichichero 2008а]. В своей знаковой книге о светских романах Просвещения Питер Брукс отмечал присутствие войны в системе mondanité, хотя он не анализировал ее и не рассматривал ее потенциальную важность. См. [Brooks 1979].


[Закрыть]. Художник Жан-Антуан Ватто (1684–1721), родившийся и выросший в пострадавшем от войны Валансьене на северо-восточной границе Франции, изобразил серию военных сцен во время Войны за испанское наследство, в которых показал глубокие знания современных проблем жестокого насильного воинского призыва, неопытных офицеров и тяжелых последствий социального неравенства в армии[75]75
  Недавно я готовила доклад на эту тему в рамках чтений под названием «Солдаты Ватто: тела, война и просвещение», прошедших в Frick Collection 21 сентября 2016 года, в связи с выставкой «Солдаты Ватто» (12.07.2016-02.10.2016). О работах Ватто на военную тему см. [Opperman 1987; Р1ах2000; Farge 1996; Kaiser 2006].


[Закрыть].

Стоит отметить, что многие из этих писателей и philosophes с таким же пылом превозносили войну и воинов, как и критиковали их. Вольтер часто восхвалял воинскую доблесть в своих исторических сочинениях, в эпической поэме “La Henriade” («Генриада», 1723) и в таких поэтических произведениях, как “Роете de Fontenoy” («Поэма о битве при Фонтенуа», 1745). Схожим образом Руссо в равной степени критиковал жестокость и несправедливость ответственных за войну и иллюзии мира, поддерживаемые пацифистами, при этом хваля суровую военную культуру спартанцев. Найдя своеобразную «золотую середину» в своем типичном антигоббсовском мировоззрении, Руссо настаивал, что «человеческий род не появился лишь для того, чтобы уничтожить себя». Скорее война, «взаимное стремление, постоянное и несомненное, уничтожить вражеское государство или ослабить его всеми возможными способами», рождается в обществе и, таким образом, «естественна» для стран, как чистый продукт коллективного человеческого искусства[76]76
  Подробнее об отношении Руссо к ведению войны см. [Larrere 1985].


[Закрыть].

Другие philosophes относились к войне как солдаты: считали ее чем-то, что не собиралось исчезнуть и, следовательно, требовало понимания. Такое отношение в некоторой степени характерно для Руссо, а также Монтескьё, Габриэля Бонно де Мабли (1709–1785), Шарля Роллена (1661–1741), энциклопедистов и других. Воины и войны Античности были предметами пристального внимания и исторического изучения для этих философов, как и для militaires philosophes, таких как Фолар, Майзеруа и Тюрпен де Криссе. В своей работе “Considdrations sur les causes de la grandeur des romains et de leur décadence” («Соображения о причинах величия римлян и их упадка», 1734), завуалированной критике французского общества XVIII века, Монтескьё превозносил храбрость и физическую силу римских солдат, а также дух подчинения, который делал нецелесообразной строгую систему военного права [Montesquieu 2000]. Монтескьё также размышлял о чести в “De lesprit des lois” («О духе законов», 1748), где его ключевой мыслью было вдохновить подданных монарха и в особенности солдат [Guinier 2014Б: 224–231]. Мабли высказывал в некоторых работах, в том числе “Observations sur les Romains” («Наблюдения о римлянах», 1751) и “Entretiens de Phocion sur le rapport de la morale avec la politique” («Беседы Фокиона об отношении морали к политике», 1763), мнение о моральных преимуществах армии, состоящей из патриотически настроенных граждан, как и Жозеф Серван де Жербе (1741–1808), Гибер, Мориц Саксонский и многие другие. «С любовью к своей стране, своей чести и согражданам военная дисциплина и эффективность проявятся без труда», – писал в своем труде “Histoire ancienne des Egyptiens, des Carthaginois, des Assyriens, des Babyloniens, des Medes et des Perses, des Macedoniens, des Grecs” («Древняя история египтян, карфагенян, ассирийцев, вавилонян, мидийцев и персов, македонцев и греков», 1730–1738) Роллен [Rollin 1780, 2: 243][77]77
  Подробнее об этих писателях см. в [Osman 2015b: 59–60].


[Закрыть].