Текст книги "Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона"

Армия и флот играли во французском масонстве XVIII века центральную роль. Военные отражали самую большую социальную группу в масонском сообществе и способствовали росту и распространению масонства. Офицеры создавали передвижные военные ложи, прикрепленные к отдельным полкам, и открывали смешанные гражданские и военные ателье. Обычно ложу создавало военное подразделение, размещенное в городе во Франции, а затем, когда подразделение покидало это место, руководящий офицер передавал управление местному жителю, который занимался делами ложи.

В 1789 году насчитывалось 69 военных лож с официальными патентами, но, вероятно, всего военных лож существовало более сотни, поскольку не все они действовали под эгидой Grand Orient de Paris (Великого востока Парижа) [Quoy-Bodin 1987: 59]. Помимо передвижных или полевых лож, наиболее многочисленных, существовали ложи, не относящиеся к конкретному подразделению и объединявшие офицеров из разных подразделений и войск (артиллерия, кавалерия и т. д.), а также ложи, которые не имели официального военного титула, но члены которых были в основном военными [Ibid.: 40]. Историк Жан-Люк Куа-Боден так классифицирует масонские ложи, связанные со следующими подразделениями армии на континенте и за рубежом [Ibid.: 60–67]:

1) Дом короля (Maison du Roi)

Личная охрана (Gardes du corps)

Французская гвардия (Gardes fran Raises)

Швейцарская гвардия (Gardes suisses)

Мушкетеры (Mousquetaires)

2) Дом принцев (Maison des Princes)

3) Линейная пехота

4) Легкая пехота

5) Кавалерия

6) Гусары

7) Драгуны

8) Шассёры

9) Артиллерия

10) Военные инженеры (Genie)

11) Жандармерия

12) Флот

13) Колониальные полки

Полк Гваделупы

Полк Пондишери[111]111
  С 2006 года город носит официальное название Пудучерри. – Примеч. пер.


[Закрыть]

Полки в Сен-Доминго

В линейной пехоте масонами были 23 % всех офицеров (690 из 3000), с максимальной долей численного состава в Penthievre-Infanterie (пехоте Пентьевра), 53,2 % офицеров которых были масонами [Ibid.: 62]. Во флоте некоторые корабли формировали собственные ложи, расположенные на борту, например на фрегатах “La Cybèle”, “La Vestale” и “L’Union” [Ibid.: 66]. После реформ 1775 года почти все подразделения Дома короля оказались «ма-сонизированы» [Ibid.: 67]. Три из пяти подразделений, входивших в экспедиционные корпуса Рошамбо во время Войны за независимость США, имели ложи, в которых состояло не менее сотни офицеров-масонов (инициированы в разное время), в том числе многие известные личности: Лафайетт, Луи-Филипп, граф де Сегюр (1753–1830, сын военного министра Сегюра) и Луи-Мари Марк Антуан, виконт де Ноай (1756–1804), которые все стали членами лож до пересечения Атлантики [Ibid.: 70]. В военном управлении в период между 1773 и 1789 годами не менее 12 высокопоставленных чиновников из разных отделов Военного министерства были членами парижских лож [Ibid.: 59]. Аналогичным образом, в управлении военно-морского флота масоны занимали некоторые высшие должности гражданских служащих, от комиссионеров Адмиралтейства до генеральных прокуроров. Военные также находились в центре масонской администрации.

С учетом глубокой связи между вооруженными силами и масонством на протяжении XVIII века, становится очевидным, что многочисленные офицеры-дворяне ставили социальность среди военных в центр своего самосознания и деятельности. Более того, как поясняет Пьер-Ив Борепер,

…принимая во внимание значительное присутствие в центральном управлении «Великого востока», военные часто выступали посредниками между Парижем и провинциальными ложами, гарантируя моральные и социальные качества лож, которые они соглашались спонсировать или посещать [Beaurepaire 2004: 549].

Этих моральных и социальных качеств было несколько. Во-первых, центральное место занимает идеал равенства, о чем говорят названия различных масонских лож, например ирландская La Parfaite Egalite («Идеальное равенство») и парижская L’Egalite Parfaite et Sincere Amitie («Идеальное равенство и искренняя дружба»). Официальная масонская догма гласила, что все люди рождаются равными перед природой. Однако историки справедливо предупреждали об ограничениях подобного равенства, практикуемого в ложах, и интерпретации этой концепции равенства как способа оправдать неравенство или исключение. Как писал масон элитной аристократической военной ложи Trois Freres Unis («Трое объединенных братьев») в Версале:

Система масонского равенства, как бы ее ни восхваляли, недостаточно всеобъемлюща, чтобы объединить на том же уровне людей, чьи характеры, души, мысли, состояния или место службы соответствуют слабо. <…> Верно, что эти различия чужды для масонства согласно его догме, но на деле они важны. Таким образом, неспособность соответствовать по социальному положению есть зло и, возможно, источник других зол. Вот что мы видим в своей ложе. Ее основали военные, и если бы они ввели закон для себя, чтобы принимать лишь военных, они бы, скорее всего, сохранили неизменный покой [в ложе] [Quoy-Bodin 1987: 97].

Практическая интерпретация масонского равенства, проявляющаяся в Trois Freres Unis, была оправданием для социальной реакционности и исключения. Более того, по всей вероятности, записей о солдатах, бывших братьями в военных ложах, мало или вовсе нет, и неясно, приглашали ли в ложи, образованные в море, простых моряков.

Несмотря на эти тенденции, противоположные свидетельства говорят о том, что в некоторых ложах масонское равенство воспринималось более буквально. Списки участников подтверждают это, показывая, что люди с разным социальным статусом и офицеры в командной цепи в военных и невоенных ложах смешивались. Вероятно, стоимость членства была главным сдерживающим фактором для младших офицеров, которые все равно вступали в ложи в статусе frereservant (служащего брата). Тем не менее неоднородное руководство (Venerables, преподобные) лож свидетельствует о поддержке определенного равенства членов. В 1788 году преподобными лож в линейной пехоте были следующие лица: один полковник, три подполковника, один майор, пятнадцать капитанов, девять лейтенантов, три младших лейтенанта, один адъютант-майор, два хирурга-майора, один капеллан и один шляпный мастер генерального штаба [Ibid.: 54–55].

Как показывает это растяжимое понимание равенства, в тот период равенство и иерархия или субординация необязательно считались несовместимыми. В этом смысле показательна статья “Société” (моральная классификация) в “Encyclopédie”. Анонимный автор утверждал, что «люди созданы, чтобы жить в обществе», и что общество необходимо для человеческого рода[112]112
  Société, см. [Encyclopédie 1751–1776, 15: 252].


[Закрыть]. Таким образом, чтобы укрепить общество, люди должны следовать четырем принципам или правилам. Первое правило гласит, что общественное благо должно всегда стоять над личными интересами человека. Второе правило: «…дух социальности должен быть универсальным; человеческое общество принимает всех людей, с которыми мы можем вступать в отношения» [Encyclopédie 1751–1776, 15: 253]. Третье и самое важное в этой статье:

…равенство природы между людьми – это принцип, который мы никогда не должны упускать. В обществе этот принцип установлен философией и религией; какое бы неравенство между нами ни создавало различие в условиях, оно было введено, лишь чтобы помочь людям преуспеть в конечной цели в соответствии с их текущим положением[113]113
  После четвертого правила автор возвращается к теме социальных различий: «Необходимо давать человеку не только то благо, что принадлежит ему, но и степень самооценки и чести, которую он заслуживает в соответствии со своим положением и званием, потому что субординация – звено общества, и без него не будет порядка ни в семьях, ни в гражданской власти. <…> Но если общественное благо требует, чтобы младшие по чину подчинялись, то же общественное благо требует, чтобы старшие по чину сохраняли права тех, кто подчиняется им и [чтобы они] управляли лишь с целью сделать их счастливее. <…> Таково формальное или негласное соглашение между людьми; кто-то стоит выше, кто-то ниже в своем положении, чтобы сделать общество счастливым, насколько это возможно» [Encyclopédie 1751–1776, 15:253–254].


[Закрыть].

Признание природного равенства и функциональной социальной иерархии порождает сообщество, общественную службу и благо, а также коллективное счастье, которое позволяет людям разных чинов и положения общаться и дружить. Последнее четвертое правило закладывало принципы для восстановления разрушенного общества. Если человек нарушает общественную связь через преступление или несправедливость, пострадавшая сторона может добиться справедливости и действовать в целях самообороны, но не должна затаивать злобу или планировать месть. Дружба и доброжелательность должны вернуться, как только будет восстановлена справедливость и не будет причин бояться обидчика. Социальность и принцип общности остаются неповрежденными.

Помимо равенства, главными для французских масонов XVIII века оставались идеалы дружбы, социальной и моральной ответственности и счастья. Это особенно проявлялось в военных ложах, где

…масонская группа воспринималась не только в качестве поддержки военной эффективности. Даже во время Наполеоновских войн братская келья оставалась местом стабильности и способом компенсации жестокости войны, отдушиной для коллективной чувствительности [Quoy-Bodin 1987:77].

Луи-Нарсис Бодри де Лозьер (1761–1841), полковник генерал-инспектор королевских драгунов в Сен-Доминго, основал ложу на острове и описывал свой восторг по возвращении после долгого отсутствия: «Спустя более десяти лет одиночества во вселенной какое восхитительное удовольствие [volupte] я испытал, пустив свою душу в этот величественный храм и испытав очаровательное волнение относительно того, кого из вас я должен любить больше» [Ibid.: 77]. Кеннет Луазель проанализировал схожую риторику любви, сердец, душ и дружбы в переписке членов ложи Bussy-Aumont. Как и многие другие масоны, находившиеся под влиянием благонравия и sensibilité Фенелона и Руссо, военные и невоенные участники сообщали, что чувства дружбы и любви, связывающие их с братьями, были важны для их существования и благополучия [Loiselle 2014, гл. 4]. В документе масонской ложи 64-й линии от 1803 года автор восклицает: «Дружба! Божественность, которая действительно приумножает наше бытие, связывая наши вкусы, склонности и потребности со вкусами и потребностями наших братьев, через которых мы мыслим, действуем, страдаем, как и они через нас». Для некоторых масонов в военной среде современная концепция «братьев по оружию» уже стала реальностью.

Как и их невоенные аналоги, военные ложи поддерживали моральные идеалы, целью которых было служение всеобщему благу, что подтверждалось статьей об обществе в “Encyclopédie”. Их участники занимались благотворительностью в пользу нуждающихся, как в военной сфере, так и в остальных. Шевалье де Поле де Комартен (1737–1809), масон, служивший в полку королевской кавалерии, покинул армию в 1763 году и занялся благотворительностью. Как утверждается, взяв к себе осиротевшего мальчика, сына погибшего драгуна, Поле занялся учреждением школы для сирот погибших солдат и младших офицеров. Благодаря королевской поддержке Поле основал школу, которая сначала находилась на рю де Севр, а в 1789 году была перемещена в старые казармы французских гвардейцев. Его теория education mutuelle («взаимного образования»), применявшаяся в школе, была пропитана принципами, выраженными в масонской культуре и статье об обществе в “Encyclopédie”: согласием, взаимопомощью, природным равенством и функциональной иерархией.

В 1777 году Société des Philanthropes (Общество благотворителей), состоявшее из 54 членов преимущественно военной ложи в Страсбурге, предложило спонсировать другую программу обучения малообеспеченных людей и ухода за больными и пожилыми. Схожее предложение было сделано спустя четыре года на острове Бурбон (Реюньон), где адъютант, также служивший преподобным в ложе La Parfaite Harmonic («Идеальная гармония»), призвал своих братьев создать государственную школу для местных детей, которых он называл креолами. Военные масоны также были активными сторонниками аболиционистской группы La Société des Amis des Noirs (Общества друзей темнокожих) и знаменитого Société/Maison philanthropique (Общества филантропов). Списки последней группы, состоявшей из 358 человек, показывают, что 111 участников были военными (31 %), из которых 30 % были масонами [Ibid.: 79–83]. Это означает, что в масонском сообществе и за его пределами военные интересовались благотворительностью и ценили моральную позицию bienfaisance.

Важное качество объединяло многие масонские предложения по благотворительным организациям: скромность. Борьба с корыстью – ради братского сообщества, помощи тем, кому повезло меньше, вклада в общества и воплощения масонских моральных идеалов – позволила восстановить социальные отношения и моральные устои. «Общество» было основой военной масонской культуры и вскоре затронуло всю армию в целом.

Представление société militaire

В своем эссе “Reflexions diverses” («Размышления на разные темы»), написанном в 1665 году, офицер армии и моралист Франсуа де Ларошфуко (1613–1680) посвятил свое второе размышление обществу. «Было бы бесполезно говорить, насколько необходимо общество для человечества», утверждал он, определяя общество как «особую связь, которую честные люди [honnêtes gens] должны поддерживать совместно» [La Rochefoucauld 1976: 163]. Он перечислял личные качества, которые важны для общества: открытость ума, доброта, вежливость, гуманность, уверенность и способность говорить искренне [Ibid.: 163–166]. Ларошфуко также верил, что каждый человек в таком обществе должен быть свободен и что, несмотря на возможное существование некоторых неравенств в происхождении и личных качествах между людьми, неравенства не должны быть явными и уж точно не должны проявляться в грубой манере. Видение общества Ларошфуко, то, которому будут подражать военные мыслители XVIII века, отражало моральный и социальный кодекс, который в основном формировался в пространстве и дискуссиях французских салонов XVII века. «Идеология салонов основывалась на замене происхождения поведением, – пишет Кэролин Луджи Чэппел. – Качеством, которое всегда считалось отличительным признаком belles gens [“прекрасных людей”], был esprit: остроумие, учтивость, способность общаться и участвовать во всех развлечениях общества» [Lougee 1976: 52]. Салон был местом культурной и социальной ассимиляции, в котором, как считалось, женщины помогали мужчинам стать honnêtes hommes (честными людьми). Как отмечал исследователь манер и сторонник женского равноправия Пулен де ла Барр о мужчинах своей эпохи, «если они желают оказаться в центре le monde и хорошо играть свою роль в нем, они обязаны посещать школу дам, чтобы научиться вежливости, учтивости и всем внешним приличиям, которые сегодня составляют основу honnêtes gens»[114]114
  Цит. по: [Lougee 1976: 54].


[Закрыть].

По мнению Дэниела Гордона, социальность в салонах проявлялась в пяти основных формах. Три из них особенно важны для понимания того, как военная сфера переняла их терминологию, моральные и поведенческие правила. Во-первых, социальность принимала форму социализации и образования, посвящая людей в культурные нормы конкретного места. Военные реформы также уделяли основное внимание подобным процессам в форме военной подготовки. Во-вторых, социальность считалась стремлением к социальному обмену, который был не только полезным, но и приятным. В отношении военной социальности социальный обмен должен был быть одновременно и приятным, и полезным[115]115
  В [Goodman 1994: 53–54] Дина Гудман утверждает, что полезность стала параметром социальности салонов XVIII века, в которых хозяйки (salonnieres) продвигали программы человеческого прогресса Просвещения и «республики писем».


[Закрыть]. В-третьих, считалось, что социальность подразумевает также связи между незнакомцами в местах mixite (социальной неоднородности), которые включали мужчин и женщин, дворян и буржуа [Gordon 1994: 38]. С учетом разнообразного состава армии и связанных с этим проблем формирование связей между незнакомцами стало приоритетом. Язык социальности, который включал такие слова и концепции, как общество, гуманность, взаимность, взаимопомощь (mutualite), вежливость, честность и esprit, был не только практическим, но и философским, что привлекало военных мыслителей.

Военные реформаторы XVIII века внедрили и расширили этот язык и набор идеалов. Отсылки к салонам и женскому влиянию были в значительной степени скрытыми, но все же довольно заметными, особенно для читателей из бюрократической, дворянской среды или королей, для которых предназначались военные трактаты XVIII века. Реформаторы говорили о приоритете вежливого поведения и «дворянских» моральных принципов, подчеркивая, что честность человека должна преобладать над изяществом и приятной внешностью. Как утверждал месье де Ламе, лейтенант дворянского происхождения, «суть офицера – его esprit, сердце и чувства. Приятный вид, очарование и изящество – дополнение к другим совершенствам. Первое не позволяет ему совершать ошибки; второе заставляет совершать новые ежедневно». Открытость ума, порядочность и социальность объединились с военным профессионализмом, став главными качествами идеального офицера:

Иметь esprit, который гибок, общителен и даже слегка располагает; вежливость и услужливость без пошлости; любящую добродетель; наслаждение своей работой [faire son métierpar gout] без сдерживания; желание просвещать; вот качества, которые формируют офицера. Присутствие этих качеств мы называем lesprit du metier[116]116
  SHD. 1М 1703. М. de Lamee, Essay sur l’art militaire dessein de louvrage [1742].


[Закрыть].

Иметь lesprit du métier— «дух профессии» – означало быть honnête homme и, как утверждал офицер по имени Лагарриг, философом в поисках истины. Он говорил: «Мы не могли бы стать хорошими офицерами, не будучи honnête homme. Подполковники должны стремиться вдохновлять офицеров, которыми они командуют, на любовь к истине, страх даже самой мелкой уловки и склонность к честности и добродетели»[117]117
  SHD. IM 1702. Lagarrigue, Memoire [1733–1736].


[Закрыть]. По сути, слова Лагаррига стали прототипом определения philosophe в “Encyclopédie” как «honnête homme, который действует через разум, сочетая дух размышления и справедливости с социальными качествами и нравами»[118]118
  Cheneaux Du Marsais C. Philosophe, см. в [Encyclopédie 1751–1776, 12: 510]. Подробнее о понятии honnête homme и его связи с определением philosophe в “Encyclopédie” в середине XVIII века см. в [Brewer 2002].


[Закрыть]. По мнению Лами, идеальная французская армия должна была состоять не из «придворных-воинов», а из militaries philosophes.

Граф д’Аржансон аналогичным образом делился предположением, что подобное философское социальное мышление может существенно улучшить военную службу в целом. «Будьте вежливы, щедры, чутки, – призывал д’Аржансон. – Благополучие военной службы, удовольствие общества и безмятежность души – все можно найти в этом счастливом образе мышления»[119]119
  SHD. 1М 1703. Le comte d’Argenson. Raisonnemens…


[Закрыть]. Д’Аржансон верил, что великодушная и чуткая вежливость играет важную роль в борьбе со слухами и конкуренцией в армии, потому что помогает задуматься о высокой ценности социального единства людей. «Для улучшения военной службы, – утверждал он, – исключительно важно добиться идеального единства в подразделении. Основа этого единства – гуманность». Гуманность в этом контексте означала не только общую человеческую природу, но и ощущение доброжелательности ко всем людям, рожденное из сострадания.

Вокабуляр д’Аржансона в отношении военного усовершенствования объединял вежливость с моральной философией – связь, которая проявлялась в его использовании понятия société[120]120
  Подробнее о société см. [Baker 1994].


[Закрыть]. «Люди должны быть благоразумными, устанавливать социальные связи и жить вместе как друзья и товарищи, согласно принципам хорошего общества [la bonne société]». Следуя традиции теории естественного права Самуэля фон Пуфендорфа (1632–1694), описанной в “De Jure Naturae et Gentium” («О естественном и человеческом праве», 1672), работе, переведенной на французский язык юристом Жаном Барбейраком (1674–1744) и выходившей в пяти изданиях в период между 1706 и 1734 годами, д’Аржансон утверждал, что разумный выбор порождает социальные связи [Pufendorf 1672, 2, гл. З][121]121
  Обсуждение этой работы и ее связи с другими теориями естественного права и социальности см. в [Gordon 1994: 62–63].


[Закрыть]. Д’Аржансон уточнял, что эти социальные связи дружбы и товарищества должны работать по принципам «хорошего общества», которое указывает на «совокупность салонов и тех, кто их посещает» [Lilti 2005: 86]. Он предлагал военным французской армии применять свою способность к рассуждению, таким образом проявляя общую гуманность и естественную взаимную благожелательность. В свою очередь, это позволило бы им формировать социальные связи, которые должны действовать по правилам салонного этикета.

Ламе предлагал схожую систему социальных связей в военной среде на основе принципов моральной философии и салонной социальности. Ламе пояснял:

Военная профессия призывает людей из самых отдаленных провинций Королевства. Люди, нравы, чувства и даже имена тех, с кем мы будем жить, нам неизвестны. Эта идея сама по себе кажется поначалу удивительной; ее сложно осмыслить. Наш esprit приближает ее к нам, знакомит с ней, учит, что гуманность подчиняет всех единым законам и что люди не могут оставаться незнакомцами между собой[122]122
  SHD. 1М 1703. М. de Lamee. Essay sur l’art militaire dessein de louvrage [предположительно 1742].


[Закрыть].

Для Ламе общество является неизбежным стремлением человека: «Человек рожден, чтобы думать, создавать идеи, делиться идеями и получать впечатления от идей других. Lesprit — это звено общества, и все люди сближаются в обществе». С учетом этого с очередным смешением дискурсов о естественном праве и социальности по версии Пуфендорфа,

…сила личного интереса и любовь к удовольствию делает необходимым то, что мы называем связью жизни между людьми. <…> Взаимное уважение объединяет людей и служит основой общества. Человек должен быть полезен для человека, и взаимный обмен идеями так же необходим для поддержания нашего полезного существования, как регулярное движение планет необходимо для гармонии мира[123]123
  Ibid.


[Закрыть].

Взаимное уважение и потребность друг в друге, а также желание быть друг для друга полезными, должны присутствовать в сердце и разуме каждого человека. Более того, как и в салоне, взаимное общение является главной целью сближения, как радость товарищества и приобретение знаний через дискуссию и коллективный разум. Подобные естественные силы и практики коммуникации важны для улучшения военной службы и обучения, говорил д’Аржансон, поскольку именно «через подобное общество человек находит способы обсудить военную профессию, и в ходе небольших бесед обнаруживает то, о чем не знал»[124]124
  Ibid. Le comte d’Argenson. Raisonnemens…


[Закрыть].

Доверие, подражание и субординация возникают следом. По утверждению Ламе, когда человеческое равенство лежит в основе военного общества, люди в большей степени хотят видеть функциональную пользу субординации. Осознание своего статуса как равного с остальными людьми в армии и убеждение, что все вокруг – младшие и старшие по званию – признают иерархию подчинения, – обезличат и смягчат изначально неприятное чувство необходимости подчинения приказам[125]125
  В этом определении и в определении Ламе человеческое равенство было предпосылкой для субординации, которая сама по себе была скорее практическим принципом организации, чем отражением глубокого неравенства между людьми. Кит Бейкер связал эту теорию естественного равенства и функционального неравенства с [Buffer 1726]; см. [Baker 1994].


[Закрыть].

Моральный кодекс армии стал кодексом современной вежливости, который отличали глубокие человеческие связи и естественное равенство. По мнению военных мыслителей, достижение подобного социального единства в итоге оптимизирует работу армии, разрешит культурный кризис, для которого характерны смысловые ошибки, внутриармейская конкуренция, социальное насилие и общее отсутствие преданности службе. Боевая эффективность французской армии достигла бы своего пика и вознесла бы боевую славу Франции на вершины, покоренные в прошлом. «Было бы безгранично полезно, – заявлял д’Аржансон, – если бы все солдаты Короля смогли жить в идеальном союзе. Только добившись этого, мы стали бы непобедимы».

Укрепление социальных связей

Установление «идеального союза» внутри войск было тяжелой, а возможно, даже невыполнимой задачей. Однако жить вместе и лучше узнавать друг друга было вполне возможно, особенно с учетом политики короны в отношении увольнений, размещения гарнизонов и кадрового учета[126]126
  Проблема отлучки офицеров сохранялась в армии до окончания Старого порядка. Офицеры изобретали поводы для того, чтобы уйти в увольнение (здоровье, свадьбы, судебные разбирательства и т. д.), и также злоупотребляли положениями semestre, которые гарантировали отпуск с октября по май для определенного процента офицеров. См. [Bien 1979: 72].


[Закрыть].

На протяжении XVIII века корона строила все больше гарнизонов, их размеры также росли. К 1775 году казармы могли вмещать до 200 000 человек. В то же время выходили указы, направленные на лучшее закрепление и обеспечение периодов, в течение которых офицеры и солдаты должны были оставаться в гарнизоне[127]127
  Подробнее об истории размещения в гарнизонах см. [Dallemagne 1990]. См. также [Lynn 1997: 158–160; Corvisier 1964: 849–850].


[Закрыть]. После реформ Шуазёля в 1763 году солдаты проводили в гарнизонах два года, прежде чем их переводили, хотя некоторые подразделения, например французские гвардейцы и кавалерийские корпуса, проводили в гарнизонах больше или меньше времени в зависимости от размещения. Чтобы сократить издержки перемещения людей между гарнизонами, а также помочь военным интегрироваться с местным населением, военный консул принял закон о постоянных гарнизонах в 1788 году. Хотя солдаты и офицеры находились на постоянном учете администрации гарнизона, они не были обязаны постоянно находиться в казармах и могли покидать военные объекты во время увольнений, с целью поработать или отдохнуть в городе[128]128
  Указ 1788 года давал sage liberte («разумную свободу») солдатам в гарнизонах, объясняя, какие солдаты имели свободное прохождение, и позволяя половине солдат любого подразделения покидать гарнизон в любое время. Арно Гинье уточняет, что эта свобода преподносилась как право, а не вопрос королевской милости. Она заменила строгий надзор и произвольные, незаконные решения системой, основанной на справедливых правилах и возросшем доверии к индивидуальному самоконтролю. См. [Guinier 2014b: 309].


[Закрыть].

В то же время, в поддержку этих мер, государство старалось более детально идентифицировать военнослужащих. В то время как процесс идентификации солдат был начат еще Людовиком XIII, лишь после принятия указа о дезертирстве в 1716 году корона ввела специальные реестры в подразделениях, получившие название controles des troupes. Андре Корвизье собрал и тщательно изучил эти документы, позволив историкам отследить переход «от идентификации к индивидуализации»[129]129
  См. [Corvisier 1968–1970]. См. также [Guinier 2014b: 299–303].


[Закрыть]. Согласно указу от 1716 года, controles содержали имя, место рождения, возраст, рост и любые отличительные отметки, которые помогли бы опознать каждого солдата в каждом полку. После Семилетней войны корона потребовала сделать controles более детальными, включить более точные признаки черт лица, цвет глаз и волос, а также заметки о личных качествах. Каждый человек получал удостоверение личности, и правительство приложило усилия, чтобы эти документы было сложно подделать. Люди также носили на одежде знаки почета и отличия, например шеврон ветерана, которые позволяли немедленно получить информацию о звании и потенциальной надежности человека.

Эта политика снизила (хотя и не устранила полностью) случаи самовольной отлучки и дезертирства среди офицеров, а также число конфликтов между солдатами и местным населением. Эволюция реестров солдат и размещения в гарнизонах также способствовала близким знакомствам, коммуникации и коллективной культуре среди военных. Военное управление по-прежнему опасалось подобных социальных отношений, особенно духа войскового единства. Как и в случае конфликта между полками Оверни и Мэна, размещенных в Лилле, дух войскового единства порождал трения между разными подразделениями, приводя к неуместному соперничеству и отсутствию société, что, по мнению короны, было опасно для армии. Из-за этого региональная культура или личные отношения могли одержать верх над авторитетом государства. Шуазёль пытался пресечь эту возможность, следя, чтобы майоры и подполковники не были родом из той же провинции и культурной области, что и их полк. Это помогало предотвратить вероятность конфликтующих авторитетов, когда командный дух и личная приверженность культуре и системе ценностей полка давали повод нарушить государственный закон[130]130
  Подробнее о esprit de corps см. в [Guinier 2014b: 303–313].


[Закрыть].

Несмотря на опасения руководства, военные продолжали восхвалять командный дух. «Почему, – спрашивал анонимный автор, – солдат из Наварры, Шампани или другого региона… с хорошей репутацией или правом на определенные действия должен быть доблестнее, чем другой солдат из другого подразделения без этой репутации, если не в силу того, что командный дух помог ему пройти полную метаморфозу?»[131]131
  SHD. IM 1703. Анонимный автор. Reflexions politiques (предположительно 1749).


[Закрыть] Militaries philosophes стремились раскрыть механизмы командного духа, который считался важным для боевой эффективности и способности выдержать лишения военной жизни. Мыслители погружались в философские вопросы на тему самосознания и того, что мы сегодня называем психологией. Они понимали, что командный дух вынуждает связывать личное самосознание и честь с самосознанием и честью подразделения. Реформаторы предполагали, что ни офицеры, ни солдаты не смогут принять коллективное сознание естественным образом. Для этого требовался посредник. Например, можно было присваивать полкам номер, вместо того чтобы давать название в честь их знатного командира, что затрудняло самоопределение для остальных членов полка. Знамена и штандарты также могли укрепить командный дух: этот предмет одновременно вызывал коллективную гордость и делал действия полка заметными для остальных на поле боя, вызывая гордость и равнение в полку, который храбро сражался, и наоборот – чувство стыда и порицание для полка, который сбежал с поля боя [Саксонский 2009: 84–85]. По мнению шевалье де Фолара, стремление к мужскому одобрению среди товарищей было «тем общим интересом, который оживляет нас, побуждает каждого человека участвовать во всеобщей славе и стыде, что определенно главная мотивация военных»[132]132
  SHD. IM 1711. Chevalier de Folard. Sisteme nouveau de tactique (предположительно 1762–1776).


[Закрыть]. Эта мотивация вела к формированию коллективного самосознания и к подражанию[133]133
  Подробнее о теориях равнения по отношению к дисциплине, чести и esprit de corps см. [Guinier 2014b, гл. 9, 11, 12].


[Закрыть].

К концу XVIII века размышления о командном духе привели к новой таксономии боевого коллективного самосознания. Жан-Жирар Лакюэ, граф де Сессак (1752–1841), описывал в определении в “Encyclopédie mbthodique” четыре разновидности командного духа: esprit de classe, который объединял всех членов французской армии; esprit general de corps для каждого подразделения армии; esprit de corps, объединявший членов полка; и esprit de groupe для маленьких групп, от батальонов до эскадронов или отрядов[134]134
  По этим классификациям см. “Esprit de corps” в [Encyclopédie methodique 1785: 312–314]. См. также [Guinier 2014b: 304].


[Закрыть]. Разрешение конфликта между полками Оверни и Мэна, который обсуждался ранее в этой главе, одновременно отражало эту таксономию и представляло военную доблесть и мужскую социальность. Офицеры двух полков собрали деньги, чтобы их люди могли выпить в общем кругу. Затем они устроили в Лилле музыкальный парад – символ их боевой дисциплины, полковой гордости (esprit de corps) и коллективного единства, или société, под французским флагом (esprit de classe).

И все же некоторые реформаторы полагали, что этих символичных процессов и предметов всегда было недостаточно. Самым лучшим и верным способом извлечь выгоду из esprit de corps было установить между членами полка реальные социальные связи. Лакюэ де Сессак даже говорил, что полки должны состоять из членов семьи, в то время как другие мыслители впервые во французской военной мысли исследовали групповую сплоченность[135]135
  Историк Клиффорд Роджерс сообщил мне (личный разговор, июнь 2007 года), что на протяжении XV века люди начали приравнивать растущую способность отдельных пехотных подразделений побеждать вражескую кавалерию в бою качеству, подобному сплоченности первичной группы. Они поддерживали объединение в пехотных формированиях родственников и соседей для укрепления храбрости и стыда к трусости, которые тесные отношения могут вызывать у обоих. Люди убедились, что пехота, которая побеждает кавалерию, часто бывает родом из культурных областей с прочным сообществом, например Швейцарии, Фландрии и Англии.


[Закрыть]. «Никогда не недооценивайте важность соседей [les chambres]», утверждал шевалье де Монто, или поддержку, возникающую из «дружбы, которая объединяет тех, кто делит одну постель и ест за одним столом… которая приносит им радость, пока они делят огорчения, тяжелую работу и страдания» военной жизни[136]136
  SHD. 1М 1703. Chevalier de Montaut. Reflexions sur la maniere de former de bons soldats d’infanterie (предположительно 1747/1748).


[Закрыть]. Уставы XVIII века все больше регулировали повседневные задачи военных во время кампаний; они вместе ели, делили комнаты и выполняли в маленьких группах рутинную работу, например приносили воду и готовили пищу[137]137
  Структуры, возникшие благодаря этим указам, сохранились до Революции. SHD. 1М 1897. Service des armees en campagne: Comparison des reglements anterieurs a 1809, jusqua et у compris 1809.


[Закрыть]. Люди объединялись в группы (по 14–16 человек, почти половина роты), формируя ordinaire пехоты, или группу для совместного приготовления пищи/проживания, которая, по мнению Джона Линна, отражала базовую единицу групповой сплоченности начиная с середины XVIII века [Lynn 1996: 163, 169]. Семейная близость и тесная дружба считались настоящей ценностью, и такие структуры военной жизни укрепляли подобные отношения.

Переход от идентификации и индивидуализации к отношениям также подразумевал коммуникацию и искреннее желание узнать других лучше. Офицеры армии взяли на себя обязанность наладить каналы общения между собой, младшими офицерами и солдатами, чтобы собирать информацию об опыте, жалобах и пожеланиях сослуживцев. Офицер кавалерии Луи Дрюммонд, граф де Мельфор (1722–1788), описал подобное действие в докладе Шуазёлю в 1762 году[138]138
  SHD. IM 1709. M. de Melfort. Observations sur les diflerents details relatifs à la nouvelle formation (предположительно 1762–1770).


[Закрыть]. В своем рассказе он вспоминает разговор, который он начал в своем подразделении драгунов, посвященный реформам Шуазёля, опыту его солдат и причинам, почему так много мужчин отказывались продлевать контракт на военную службу Вместо того чтобы принять статус-кво и проанализировать жизнь своих солдат издалека, в офицерском штабе, Мельфор предпочел чуткий эмпирический подход и напрямую обратился к своим солдатам. Он не стал в патерналистской манере принимать решение от их имени на основе собственных предположений. Вместо этого Мельфор проявил любознательность, решив напрямую спросить, почему никто из драгунов не продлил контракт. Он надеялся, что между ними сложилось достаточное доверие, чтобы люди отвечали честно.