Текст книги "Улица Светлячков"

Глава тридцать четвертая

В 2006 году рейтинги «Разговоров о своем» взлетели до небес. Неделю за неделей, месяц за месяцем Талли творила волшебство со своими гостями и виртуозно находила общий язык с аудиторией. Она была в отличной форме и полностью владела ситуацией. А думать о том, чего ей не хватает в жизни, больше себе не позволяла. Совсем как в детстве – в шесть лет, в десять, в четырнадцать, – она собрала все неприятное в кучу и упрятала под стекло в дальнем уголке подсознания.

Надо жить дальше. Именно так она неизменно поступала, столкнувшись с очередным разочарованием. Вздернуть подбородок, выпрямить спину и придумать себе новую цель. В этом году она решила начать издавать журнал. В следующем собиралась открыть дом отдыха для женщин. А после – кто знает?

Сидя в своем новом, недавно обустроенном кабинете, который теперь располагался в той части здания, что не смотрела окнами на остров Бэйнбридж, она говорила по телефону с секретарем.

– Серьезно? Отменил за сорок минут до начала съемок? У меня тут целая студия людей, которые пришли ради него!

Она грохнула трубку на рычаг и нажала кнопку внутренней связи:

– Позовите мне Теда.

Несколько минут спустя раздался стук и в кабинет вошел ее новый продюсер. Он тяжело дышал, щеки порозовели от натуги.

– Вызывала?

– Джек отменил съемки.

– Только что? – Тед глянул на часы. – Вот мудак. Надеюсь, ты ему сказала, чтобы следующий свой фильм валил рекламировать на радио?

Талли открыла календарь.

– У нас сегодня что, первое июня? Звоните в «Нордстром» и в «Джин Уорез». Сделаем «новые образы для матерей к лету». Гостям раздарим шмотки и все остальное. Получится хреново, но лучше чем ничего.

Едва Тед вышел из офиса, вся команда включилась в работу. Искали гостей, звонили в салоны красоты и магазины одежды, а аудиторию в студии развлекали чем придется. Заряженные адреналином, все, включая Талли, работали на сверхзвуковой скорости, и в итоге начало съемок задержали всего на час. Судя по аплодисментам зрителей, выпуск получился шикарный.

После съемок Талли, как обычно, осталась пообщаться с поклонниками. Фотографировалась, раздавала автографы, слушала бесконечные рассказы о том, как изменила чью-то жизнь. Этот час неизменно оказывался лучшим за весь день.

Едва она вернулась в кабинет, ожил динамик внутренней связи.

– Таллула? Там некая Кейт Райан на первой линии.

У Талли екнуло сердце, и она тут же разозлилась на себя за нелепую надежду.

Подойдя к своему огромному столу, она щелкнула кнопкой.

– Спроси, по какому вопросу.

Секретарша на мгновение отключилась и тут же вернулась:

– Миз Райан говорит, что вам придется взять трубку и самой это выяснить.

– Передай ей, чтоб шла в жопу.

Едва произнеся эти слова, Талли захотела взять их обратно, но уступать она не умела никогда. После их с Кейт разрыва ей приходилось постоянно подпитывать свою ярость, просто чтобы оставаться на плаву. Иначе одиночество ее доконало бы.

– Миз Райан говорит, цитирую: «Передайте этой засранке, чтобы кончала протирать штаны от-кутюр на своем бессовестно дорогом кожаном кресле и подошла уже к телефону». Также она говорит, что вы выбрали плохой день, чтобы выеживаться, и, если продолжите в том же духе, она продаст журналистам те ваши фотографии с неудачной химией.

Талли едва не улыбнулась. И как у Кейт получилось всего двумя предложениями вернуть ее на много лет назад, счистить осадок, оставленный множеством ошибочных решений?

Она подняла трубку:

– Ты сволочь, и я все еще на тебя злюсь.

– Ну разумеется, нарцисс ты наш. Я не для того звоню, чтобы извиниться, но это уже не имеет значения.

– Еще как имеет. Раньше надо было звонить…

– Я в больнице, Талли. «Сэкред-Харт». Четвертый этаж, – сказала Кейт. И повесила трубку.

– Да быстрее же! – поторопила Талли водителя по меньшей мере в пятый раз за пять кварталов.

Едва машина остановилась у входа в больницу, она выскочила наружу и побежала к стеклянным дверям, которые открылись не сразу, на секунду задержав ее. В вестибюле ее немедленно окружили. Обычно она закладывала в расписание так называемую поддержку фанбазы – отводила по полчаса в любом общественном месте, чтобы пообщаться с поклонниками, – но сейчас времени не было. Протиснувшись сквозь толпу, она кинулась к регистратуре:

– Я ищу Кейтлин Райан.

Девушка за стойкой ошарашенно уставилась на нее:

– Вы Таллула Харт.

– Да, это я. Так вы мне скажете, в какой палате Кейтлин Райан?

Девушка кивнула:

– А, да, конечно. – Она взглянула на экран, пощелкала клавишами. – Четыреста десятая.

– Спасибо.

Талли бросилась к лифтам, но тут заметила, что за ней тянется хвост. Кто-нибудь из фанатов обязательно как бы невзначай зайдет в лифт; те, что посмелее, еще и разговор попытаются завести по дороге. А какой-нибудь странный тип непременно увяжется до самой палаты.

Она свернула на лестницу и к третьему пролету мысленно похвалила себя за ежедневную аэробику и занятия с личным тренером. Но, поднявшись на четвертый этаж, все же запыхалась.

Идя по коридору, она обнаружила небольшую комнату для посетителей. По телевизору показывали ее передачу – повтор выпуска двухлетней давности.

Едва оказавшись в этом помещении, она поняла, что с Кейт стряслось нечто ужасное.

Джонни устроился вместе с Лукасом на каком-то сиротском двухместном диванчике. Голова одного сына покоилась у него на коленях, а другому он вслух читал книжку.

Мара сидела на стуле рядом с Уильямом – глаза закрыты, в ушах наушники от айпода – и легонько покачивала головой в такт музыке, которую никто кроме нее не слышал. Мальчики ужасно выросли – Талли с горечью осознала, как давно их не видела.

Рядом с Марой вязала, сосредоточенно считая петли, миссис Маларки. И Шон был тут же, подле матери, говорил с кем-то по телефону. Джорджия и Ральф смотрели телевизор в углу.

Похоже, все они давно не покидали этой комнаты.

Огромным усилием воли Талли заставила себя шагнуть им навстречу.

– Привет, Джонни.

Все синхронно обернулись, но никто ничего не сказал, и в памяти Талли вдруг всплыли обстоятельства, при которых она видела это семейство в последний раз.

– Мне Кейт позвонила, – объяснила она.

Осторожно приподняв голову спящего сына, Джонни встал. Всего одна короткая пауза, одно неловкое мгновение, и вот он уже обнимал ее – с такой неистовой силой, что она тут же поняла: он скорее сам искал утешения, чем рассчитывал утешить ее. Прижавшись к нему, Талли старалась побороть страх.

– Рассказывай, – потребовала она куда резче, чем собиралась, когда Джонни наконец разомкнул объятия и отступил на шаг.

Он со вздохом кивнул:

– Пойдем в семейную комнату.

Миссис М. медленно поднялась.

Ее вид поразил Талли. Она сильно постарела, казалась хрупкой и сгорбленной. Волосы, давно не видевшие краски, сделались белоснежными.

– Кейти тебе позвонила? – спросила она.

– Я сразу приехала, – ответила Талли, будто после всех этих месяцев скорость имела хоть какое-то значение.

И тут миссис М. сделала нечто невероятное – обняла ее, снова окутала запахом духов «Джин Натэґ» и ментоловых сигарет, Талли даже уловила едва заметную пряную нотку лака для волос.

– Пойдемте, – сказал Джонни, и они, оторвавшись друг от друга, проследовали за ним в соседнее помещение. Там обнаружился небольшой стол с отделкой «под дерево» и восемь пластиковых стульев.

Джонни и миссис М. сели.

Талли осталась стоять. Некоторое время все молчали, и тишина тяжелела с каждой секундой.

– Рассказывайте.

– У Кейт рак, – начал Джонни. – Если точнее, воспалительный рак груди.

Чтобы удержаться на ногах, Талли пришлось сосредоточиться на дыхании.

– Значит, ей сделают мастэктомию, потом лучевая терапия и химия, да? У меня несколько друзей вылечились…

– Все это уже делали, – тихо прервал ее Джонни.

– В смысле? Когда?

– Она тебе звонила несколько месяцев назад, – его голос еще никогда не звучал так резко, – хотела, чтобы ты приехала в больницу. Но ты не перезвонила.

Талли помнила то сообщение слово в слово. Поверить не могу, что ты так и не позвонила извиниться. Талли? Ты меня слышишь? Талли? Щелчок. А вдруг сообщение записалось не до конца? Что, если отключили электричество или пленка кончилась?

– Она не говорила, что болеет, – отозвалась Талли.

– Она позвонила, – только и сказала миссис М.

Вина обрушилась на Талли, едва не сбила с ног. Как она не поняла, что у Кейт что-то случилось? Почему просто не перезвонила? Упущенное время уже не вернуть.

– О боже. Мне надо было…

– Сейчас уже неважно, – прервала ее миссис М.

Джонни, кивнув, продолжил:

– Опухоль дала метастазы. Вчера ночью у нее случилось небольшое кровоизлияние в мозг. Ее сразу повезли в операционную, но оказалось, что сделать уже ничего нельзя. – Его голос надломился.

Миссис М. сжала его ладонь.

– Рак добрался до мозга.

Талли всегда была уверена, что знает, каков он, настоящий страх – она испугалась не на шутку в десять лет, когда потерялась в толпе на улице Сиэтла, жутко боялась за Кейти, когда у той был выкидыш, за Джонни, когда его ранило в Ираке, – но чувствовать такой леденящий ужас ей прежде не доводилось.

– Хотите сказать…

– Она умирает, – тихо договорила миссис М.

Талли замотала головой, не находя слов.

– Г-где она? – Голос ее звучал отрывисто, сбивчиво. – Мне надо с ней увидеться.

Джонни и миссис М. переглянулись.

– Что? – спросила Талли.

– К ней пускают строго по одному, – сказала миссис М. – Сейчас у нее Бад. Пойду его позову.

Как только миссис М. ушла, Джонни встал и подошел к ней почти вплотную.

– Она совсем ослабла, Тал. И не всегда в себе из-за метастазов в мозге. В основном она в сознании, но бывает и… плохо.

– В каком смысле? – не поняла Талли.

– В такой момент она может тебя не узнать.

Путь в палату Кейт показался Талли самой длинной дорогой в жизни. Мимо, тихонько переговариваясь, проходили люди, но никогда прежде она не чувствовала себя такой одинокой. Джонни проводил ее до двери и остановился.

Талли кивнула, собираясь с силами, и вошла.

Закрыв за собой дверь, она растянула уголки губ, соорудила на лице нечто настолько похожее на улыбку, насколько позволяли обстоятельства, и приблизилась к кровати, на которой, полусидя, спала ее подруга – поломанная кукла среди белоснежных простыней и подушек. Ее голова – безволосый, безбровый бледный овал – едва выделялась на фоне наволочки.

– Кейт? – тихонько позвала Талли. И, услышав собственный голос, невольно вздрогнула. В этой палате он казался слишком громким, слишком живым.

Кейт открыла глаза и тут же снова превратилась в женщину, которую помнила Талли, в девочку, чьей подругой она обещала остаться навеки.

Отпусти руль, Кейти. И полетишь.

Как это случилось? Почему, после стольких лет дружбы, они поссорились?

– Прости меня, Кейти, – прошептала она, и собственные слова показались ей такими ничтожными. Всю жизнь она держала эти жалкие два слова при себе, прятала в сердце, точно развалилась бы на части, выпустив их наружу. Мать заставила ее усвоить немало уроков, но почему именно за этот, самый губительный, она уцепилась обеими руками? И почему просто не перезвонила, услышав на автоответчике голос Кейт?

– Прости меня, – повторила она, чувствуя, как щиплет в глазах.

Кейт не улыбнулась, ни единым жестом не выдала радости или удивления. Даже эти извинения – пусть запоздалые, уже ненужные – не вызвали никакой реакции.

– Пожалуйста, скажи, что помнишь меня.

Кейт не отрывала от нее неподвижного взгляда.

Талли протянула руку, провела тыльной стороной ладони по теплой щеке Кейт.

– Это Талли, твоя сволочная бывшая подруга. Прости, прости меня за то, как я с тобой поступила. Мне давно надо было это сказать. – Она издала тихий возглас отчаяния. Если Кейт не вспомнит ее, не вспомнит их дружбы, ей этого не вынести. – Помню, как мы с тобой познакомились, Кейт Маларки Райан. Ты была первым человеком, который захотел узнать меня по-настоящему. Я, естественно, сперва по-свински с тобой обращалась, но потом меня изнасиловали, и ты оказалась рядом. – На нее обрушился поток воспоминаний, она утерла слезы. – Думаешь: опять она говорит о себе, как обычно, да? А вот и нет, тебя я тоже помню, Кейти, каждую секунду. Помню, как ты читала «Историю любви» и не могла понять, что такое «мудила», – такого слова не было в словаре… Как ты меня уверяла, что никогда не станешь целоваться с языком, потому что это фу. – Талли взяла ее за руку, с трудом сохраняя самообладание. Вся их жизнь уместилась в этой палате. – Какие мы были молодые, Кейти. Не то что теперь. Помнишь, мне тогда пришлось уехать из Снохомиша, и мы друг другу слали миллионы писем? И подписывались «подруги навеки» или «лучшие подруги навсегда». Как там было…

Талли не спеша пересказывала историю их общей жизни, порой даже смеялась – когда вспоминала, как они катались на велосипедах с Саммер-Хилла или как убегали от полиции и угодили в участок.

– О, вот это ты точно не могла забыть. Помнишь, как мы пошли смотреть «Пита и его дракона», думали, это какой-то приключенческий фильм, а оказалось – мультик? Мы были старше всех в зале, а когда вышли, во все горло распевали «Мы с тобой против всего мира»[132]132
  You and Me Against the World — песня, записанная в 1974 году американской певицей Хелен Редди и позднее использованная в саундтреке диснеевского музыкального фильма Pete’s Dragon (1977).


[Закрыть] и клялись, что так будет всегда…

– Хватит.

Талли охнула от неожиданности.

В глазах у Кейт стояли слезы, блестящие дорожки тянулись по вискам. На подушке уже темнели серыми заплатками пятна влаги.

– Талли, – сказала она тихим, сдавленным голосом, – как ты могла подумать, что я тебя забуду?

От облегчения у Талли подкосились ноги.

– Привет, – сказала она. – Необязательно было заходить так далеко, чтобы привлечь мое внимание. – Она прикоснулась к лысой голове подруги, погладила кончиками пальцев мягкую, младенческую кожу. – Могла бы просто позвонить.

– Я звонила.

Талли вздрогнула.

– Прости меня, Кейти. Я…

– Сволочь ты. – Кейт устало улыбнулась, – и я всегда это знала. Но и сама хороша, могла бы перезвонить. Похоже, нельзя тридцать лет дружить и ни единого разочка не разбить друг другу сердце.

– Еще какая сволочь, – с тоской подтвердила Талли, глаза ее опять наполнились слезами. – Надо было позвонить тебе. Я просто… – Она не знала толком, что сказать, как объяснить, что где-то глубоко внутри нее зияет черный разлом.

– Не надо поминать прошлое, ладно?

– Значит, будем думать о будущем, – сказала Талли, и эти слова, холодные и острые, точно металлическая стружка, укололи язык.

– Нет, – возразила Кейт, – у нас осталось только настоящее.

– Я пару месяцев назад делала передачу о раке груди. В Онтарио есть один врач, он чудеса творит с помощью какого-то нового лекарства. Я ему позвоню.

– Хватит с меня лекарств. Как меня только ни лечили, ничего не сработало. Просто… побудь со мной.

Талли сделала шаг назад.

– Сидеть и смотреть, как ты умираешь? Ты это мне предлагаешь? Потому что ни хрена подобного. Я этого делать не стану.

Кейт, слабо улыбаясь, смотрела на нее с кровати.

– Ничего другого тебе не остается, Талли.

– Но…

– Ты серьезно думаешь, что Джонни вот просто так взял и сдался? Ты же знаешь моего мужа. Вы с ним похожи, и денег у нас не сильно меньше твоего. За последние полгода я побывала на приеме у всех врачей мира. Пробовала и традиционную медицину, и альтернативную, и натуропатию. Даже к какому-то целителю в джунгли ездила. У меня дети – я все сделала, чтобы выздороветь ради них. Но ничего не помогло.

– И что же мне делать?

Кейт улыбнулась почти как раньше.

– Типичная Талли. Я тут умираю, а она спрашивает, чем ей заняться. – Она рассмеялась.

– Не смешно.

– Я сама не понимаю, как через это пройти.

Талли утерла глаза. Мысль о том, что скрывается за этими словами, давила на плечи.

– Так же, как мы проходили через все остальное, Кейти. Вместе.

Из палаты Талли вышла глубоко потрясенной. Издав короткий возглас, нечто вроде судорожного вздоха, она прижала ладонь ко рту.

– Невозможно такое удержать в себе, – сказала миссис М., подходя к ней.

– Но и выпустить невозможно.

– Я знаю. – Голос миссис М. дрогнул, замер на полуслове. – Просто люби ее. И будь с ней. Ничего другого не остается. Поверь мне, я сама столько плакала, спорила и торговалась с Богом, умоляла врачей, чтобы дали надежду. Но что уж теперь. Она больше всего за детей переживает. Особенно за Мару. Им всем тяжко пришлось, ну, ты понимаешь, а Мара, та как будто отключилась. Ни слез, ни скандалов. Сидит только, музыку слушает.

Вернувшись в приемную, они обнаружили, что там пусто.

Миссис М. посмотрела на часы:

– В кафе пошли. Хочешь с нами?

– Нет, спасибо, я лучше воздухом подышу.

Миссис М. кивнула.

– Хорошо, что ты вернулась, Талли. Я по тебе скучала.

– Надо было мне послушаться вашего совета и позвонить.

– Сейчас ты здесь. И это главное. – Похлопав Талли по плечу, она вышла из приемной.

На улице Талли с удивлением обнаружила, что еще светло, тепло, светит солнце. Казалось почему-то, что это неправильно – как солнце может светить, когда Кейт умирает там, на своей узкой постели? Она зашагала прочь от больницы, спрятав опухшие от слез глаза за огромными солнечными очками. Меньше всего ей сейчас хотелось, чтобы ее узнали, стали навязывать ненужные разговоры.

Дверь кофейни, мимо которой она проходила, распахнулась, выпустила посетителя и россыпь аккордов. Прощай, мисс Америкэн-пай[133]133
  Bye, bye, Miss American Pie – строчка из песни Дона Маклина American Pie (1971).


[Закрыть].

Ноги Талли подкосились, и она тяжело рухнула на тротуар, ободрала кожу на коленях о бетон, но даже не заметила этого, ее душили рыдания. Чувства теснились в груди, распирали изнутри как никогда прежде – казалось, с ними не справиться. С этим страхом. Горем. Виной. Раскаянием.

– Почему я не позвонила? – прошептала она. – Прости меня, Кейти. – И ей сделалось противно от глухого отчаяния в собственном голосе, от того, как легко было произнести эти слова теперь, когда они значили так мало.

Она сама не знала, как долго простояла посреди улицы на коленях, с опущенной головой, рыдая, перебирая воспоминания о Кейт. Здесь, в бедной части Кэпитол-Хилла, было полно бездомных, и никто даже не подумал остановиться, помочь ей. Наконец, измотанная и слабая, точно избитая, она с трудом поднялась и встала на ватных ногах. Музыка вернула ее в прошлое, всколыхнула столько воспоминаний. Поклянись, что мы лучшие подруги навеки.

– Ох, Кейти.

Она снова расплакалась. На этот раз тихо.

Не разбирая дороги, она шла по незнакомым улицам, пока внимание ее не привлекла одна вещица за стеклом магазинчика на углу.

Она случайно нашла то, что искала, сама не подозревая об этом. Попросив упаковать вещицу в подарочную бумагу, Талли бросилась обратно в больницу.

Запыхавшись, она толкнула дверь и ввалилась в палату.

Кейт устало улыбнулась:

– Дай угадаю, ты привела съемочную группу?

– Очень смешно. – Талли, обогнув шторку, подошла к кровати. – Твоя мама говорит, у вас с Марой все по-прежнему сложно.

– Это не твоя вина. Ей страшно, и она пока не понимает, как это просто – попросить прощения.

– Я тоже не понимала.

– А ты была и будешь ее образцом для подражания. – Кейт закрыла глаза. – Я устала, Талли.

– У меня для тебя подарок.

Глаза Кейт снова открылись.

– То, что мне нужно, за деньги не купишь.

Стараясь сделать вид, что не слышала этих слов, Талли протянула Кейт сверток и помогла его открыть.

Внутри лежала тетрадь ручной работы в кожаной обложке. На первой странице почерком Талли было написано: «История Кейти».

Кейт долго разглядывала пустую страницу, не говоря ни слова.

– Кейти?

– Не вышло из меня писателя, – сказала она наконец. – Вы с Джонни и мамой хотели, чтобы я писала, а я так и не собралась. Теперь уже поздно.

Талли легонько коснулась ее запястья, замечая, каким тонким и хрупким оно сделалось – чуть надави, и останется синяк.

– Для Мары, – тихо сказала она. – И для мальчиков. Когда-нибудь они вырастут и захотят прочитать. Захотят узнать, какой ты была.

– Но что мне писать?

На этот вопрос у Талли не было ответа.

– Пиши все, что помнишь.

Кейт закрыла глаза, точно одна мысль об этом доводила ее до изнеможения.

– Спасибо, Талли.

– Я тебя больше не брошу, Кейти.

Не открывая глаз, та едва заметно улыбнулась:

– Я знаю.

Кейт сама не помнила, как заснула. Казалось, только что говорила с Талли, а вот уже очнулась в темной палате, среди запаха свежесрезанных цветов и антисептика.

В этой палате она провела столько времени, что почти привыкла считать ее домом, и порой, измученная отчаянной надеждой, с которой не желали расставаться ее родные, она с благодарностью принимала тишину этой маленькой бежевой комнаты. Одной, среди пустых стен, не нужно было притворяться сильной.

Но сейчас ей не хотелось быть здесь. Хотелось оказаться дома, в собственной постели, лежать в объятиях мужа, а не смотреть, как он спит у противоположной стены на больничной кровати.

Или сидеть с Талли на сыром берегу Пилчака, обсуждать последний альбом Дэвида Кэссиди, таская шипучие леденцы из одного пакета.

Она улыбнулась этому воспоминанию, и разбудивший ее страх ненадолго отступил.

Она понимала, что без таблеток не заснет, но будить медсестру не хотелось. К тому же ей и без того недолго осталось, зачем еще тратить время на сон?

Такие мрачные мысли начали посещать ее лишь в последние недели. Предыдущие несколько месяцев, с того самого дня, как объявили диагноз – про себя она называла его «днем Д», – Кейт соглашалась на все, чего от нее требовали, и не забывала улыбаться ради тех, кто был рядом.

Операция? Конечно, отрезайте мне грудь, обойдусь.

Облучение? Не вопрос, жгите!

Химиотерапия? Да-да, несите свежую дозу яда.

Тофу и мисо-суп? М-м, вкусно. А добавка будет?

Кристаллы. Медитация. Визуализация. Китайские травы.

Она делала все, отдавала лечению все свои силы. Более того, она в это верила – верила, что поправится.

Усилия вымотали ее. А вера – сломала.

Вздохнув, она наклонилась, включила прикроватную лампу. Джонни, успевший привыкнуть к ее странному режиму сна, приоткрыл глаза и пробормотал:

– Все в порядке, милая?

– Все хорошо, спи.

Промямлив что-то нечленораздельное, он перевернулся на другой бок. Тут же раздалось тихое сопение.

Кейт потянулась за тетрадью, которую принесла Талли. Взяв ее в руки, провела кончиками пальцев по гравировке на коже, по страницам с золотым обрезом.

Будет тяжело, в этом она не сомневалась. Чтобы взять ручку и записать свою жизнь, придется для начала ее вспомнить – вспомнить, кем она была, кем мечтала стать. И эти воспоминания, неважно, хорошие или плохие, причинят боль.

Но зато дети смогут за болезнью разглядеть ее – женщину, которую навсегда запомнят, хотя так никогда и не узнают по-настоящему. Талли права. Лучший подарок, который она может им оставить, – это правда о себе.

Она открыла тетрадь. Не зная толком, с чего начать, она просто начала.

Паника всегда ощущается одинаково. Сперва в желудке образуется тяжесть, затем подступает тошнота, а за ней – судорожная спертость в легких, которая не проходит, сколько ни дыши. Но повод для страха каждый день новый – я никогда не знаю заранее, что меня спровоцирует. Может, поцелуй мужа с привкусом грусти, которая надолго осядет в его глазах. Порой я замечаю, что он уже горюет обо мне, уже скучает, хотя я еще рядом. Но куда хуже то, как Мара безропотно соглашается со всем, что я говорю. Что угодно отдала бы за старую добрую ссору с воплями и хлопаньем дверей. Вот что я хочу тебе сказать первым делом, Мара: в этих ссорах – сама жизнь. Ты боролась за свободу, за возможность не быть моей дочерью, еще не зная толком, как быть собой, а я боялась тебя отпустить. Это замкнутый круг любви. Увы, тогда я этого не осознавала. Твоя бабушка как-то сказала мне, что я пойму, как тебе жаль, гораздо раньше, чем ты поймешь это сама, и она оказалась права. Я знаю, что ты сожалеешь о некоторых своих словах так же, как я сожалею о том, что сама наговорила в сердцах. Но это уже неважно. Я хочу, чтобы ты это знала. Я тебя люблю и знаю, что ты любишь меня.

Но ведь и это всего лишь слова, правда? Я хочу пойти дальше. И если ты согласишься меня потерпеть (я уже много лет ничего не писала), я расскажу тебе одну историю. Это моя история, но и твоя тоже. Она началась в 1960 году в одном обшитом вагонкой фермерском домике, построенном на холме возле пастбища. Но по-настоящему интересной она стала в 1974-м, когда в доме напротив поселилась самая крутая девчонка на планете…