Текст книги "ЛюБить"

Весь день сёстры провели вместе, наводя порядок и готовя праздничный стол. Лина хозяйничала на кухне и, листая поваренную книгу, экспериментировала у плиты. Алекса ходила из комнаты в комнату и с особой щепетильностью вычищала шерсть животных с ковров и мебели. Наконец, к вечеру, благодаря общим усилиям, дом преобразился, а стол украсил мамин сервиз из чистого серебра и горячий ужин. Большие вазы и кувшины были наполнены еловыми веточками, вспыхнули свечи и огоньки на комнатных гирляндах. Сидя в гостиной в немом нетерпении мигающего полумрака, Алекса наблюдала за тем, как сестра в который раз нервно расчёсывает волосы и красит губы. Сама она уже давно была умыта, причёсана и сидела в ожидании, нарядившись в новенький костюм, сшитый на заказ к празднику. Тёмно-бордовая жилетка и брюки-клеш из шерстяного габардина сидели на ней идеально и должны были порадовать маму. Когда работа над образом была закончена, и Лине ничего не оставалось, как просто опуститься в кресло напротив, сёстры встретились взглядами. В глазах Лины Алекса увидела то же нервное смятение, которое так нестерпимо ощущалось внутри её сердца.

На часах было давно за десять, а Мария так и не появилась к ужину. Строя предположения о непредвиденных обстоятельствах, Лина несколько раз возвращалась на кухню и подогревала второе. Чем быстрее время приближалось к полуночи, тем сильнее Алексе становилось не по душе от отсутствия матери. В этой праздничной обстановке, где двое томились в ожидании третьего, было что-то пугающее. Нетронутый стол ломился от еды, от недогоревших свечей исходил дымок, наконец смолкла невыносимая музыка.

Внутри Алексы росла тревога. Параллельно тому, как на пушистой, пихтовой ёлке, украшенной яркими ажурными украшениями, то и дело вспыхивали маленькие лампочки, в ней возникали разного рода предчувствия. Предвкушающее ощущение праздника испарилось, как фата-моргана. В очередной раз девочка подошла к телефону и набрала мамин номер. В ответ послышались лишь монотонные противные гудки.

– Ну, что там? – спросила Лина, стараясь выглядеть невозмутимой.

– Не отвечает… – безнадёжно кинула трубку Алекса.

Алекса продолжала воевать с телефоном, но он по-прежнему оставался глух. Может, не слышит звонка? Потеряла телефон? Готовит им сюрприз? Бегает по магазинам? Эти версии казались слабыми и неубедительными, ведь если бы она потеряла телефон, то непременно связалась бы с ними другим способом. Что касается магазинов, то Мария ещё днём позаботилась о том, чтобы водитель привёз домой все необходимые продукты, напитки и сладости. Если же говорить о сюрпризе, то это вообще не было на неё похоже, в этом отношении она была более чем скрупулёзной, подходя к выбору подарков с особым вниманием, при этом учитывая даже самые незначительные пожелания и мечты дочерей. Именно поэтому она начинала подготовку презентов ещё задолго до праздника, становясь необыкновенно счастливой от того, как вскоре исполнит их очередную мечту. На часах было одиннадцать сорок пять. Пятнадцать минут до Рождества, а на улице нет даже намёка на подъезжающую машину. Мама ни за что на свете не пропустила бы этот праздник в окружении любимых дочерей. Может, что-то случилось? Как только Алекса допустила до себя эту мысль, в горле пересохло. Она беспомощно моргала глазами, глядя на сестру, но теперь и Лина была далека от невозмутимости, на её лице отчетливо читались растерянность и обеспокоенность происходящим.

Ещё несколько упорных попыток дозвониться, и трубка наконец-то отозвалась. От неожиданности Алекса застыла с открытым ртом, но быстро спохватилась и ответила тому, кто был на том конце провода.

– Приветики, Алексюш! А мы тут с вашей мамой помирились, – наигранно добродушным голосом сообщил ей Ларин.

То, что на звонок ответили, не могло не радовать, но то, что Мария вновь решила воссоединиться с так называемым мужем, заставляло сильно беспокоиться.

– А где мама? Я хочу с ней поговорить, – попросила Алекса.

– Не волнуйтесь! Ваша мамка со мной!

Первая волна беспокойства спала. Теперь они хотя бы знали, где и с кем их мама, и какова причина её опоздания. Алекса не держала на неё зла за то, что она устраивала свою личную жизнь, но ей было бы намного спокойнее, если бы она, наконец, появилась дома.

– Просто уже довольно поздно. В это время мы планировали уехать на турбазу.

– Всё сделаем в лучшем виде! – торопливо уверял он. – Мы уже к вам летим. А потом сразу рванём на турбазу.

– Ладно. Только не задерживайтесь, – жалостливо попросила Алекса.

– Ни в коем случае. Готовьтесь нас встречать! Всё, поцелуйки.

– Рассказывай, сестра! Где мама? – потребовала Лина, стоя у неё за спиной. – Кто это был?

– Чирик, – повернувшись к ней, отозвалась Алекса. – Сказал, что они едут вдвоём.

– А почему он с тобой говорил, а не мама?

– Сказал, что она чем-то занята.

– Ясно. А как тебе показалось по разговору, он выпивший?

– Не знаю, – ответила Алекса, чувствуя, как от сильного расстройства защипало в горле. Встретить праздник все вместе они уже точно не успевали.

– Что не знаешь?

– Голос не понравился.

– А что с голосом?

– Странный какой-то. Слишком весёлый.

– Ну, это само собой, если им удалось помириться, – произнесла себе под нос Лина и, опустившись в кресло, застыла, как чёрная мумия.

За окном уже стояла непроглядная тьма, прорезаемая парочкой уличных фонарей. Вцепившись в подлокотники кресла и ёрзая на месте, Алекса отсчитывала минуту за минутой.

– Звони ещё! – повысила голос Лина, и Алекса тут же метнулась к телефону.

Снова послышались гудки. Опять ей никто не отвечал. Гудки, гудки и снова гудки. Мерзкое ожидание с трубкой в ледяной руке и взбудораженный разум, повторяющий одно и то же: «Возьми трубку! Мамочка, пожалуйста, ответь мне». Наконец, в ухе прозвучал щелчок соединения, и её сердце сажалось. «Почему он снимает трубку? Почему мама до сих пор не может ответить самостоятельно?».

– Лёш, это опять я, – детским, покладистым голосом ответила Алекса. – Мне очень срочно нужна мама.

– Что такое?

– Я должна сказать ей кое-что очень важное! Это не может ждать. Пожалуйста, передай ей трубку!

Лина стояла рядом и, вплотную прижав ухо к телефонной трубке, пыталась вслушаться в то, что он говорит.

– Мама сейчас не может подойти к телефону, – фальшиво-ласковым голосом объяснил он, – но мы уже будем с минуты на минуту. Поболтаете при встрече.

– Но это всего на секундочку! – упрашивала она. – Я скажу ей только пару слов и всё! Леш, пожалуйста!

– Щас!

Казалось, на том конце провода происходило какое-то движение, потом послышалось шуршание, и через мгновенье Алекса услышала мамин голос.

– Мама! – вскрикнула Алекса. – Ты где? Почему ты до сих пор не приехала домой?

– Доченька, извини меня, я задержалась, – тихим, кротким голосом оправдывалась она, – но мы уже совсем скоро будем дома. Потерпите немножко. Договорились?

– Договорились, – в ответе слышалась нервозность.

– Я вас очень люблю, доченьки мои.

Как только Алекса в очередной раз положила трубку, она почувствовала ещё большее смятение, несмотря на то, что всё же смогла поговорить с мамой. Её смущали их голоса. Точнее, странные и даже неестественные интонации. Чирик активно обещался приехать и слишком нехотя передавал телефон маме, а она сама, хотя и старалась говорить, как ни в чем не бывало, казалась неестественно доброжелательной.

– Поговорила с мамой? – Лина смотрела на неё во все глаза. – Подъезжают уже? Что так долго?

– Скоро будут, сказали.

Ещё полчаса, проведённые в полумраке комнаты, и Лина словно сорвалась с цепи.

– Звони ещё!

– Может, лучше ты? – на глазах девочки выступили слёзы.

– Он ведь с тобой лучше ладит! Потребуй её к телефону. Спроси конкретнее! Что и как?!

– Сейчас! Сейчас, – пальцы судорожно жали на кнопки.

– Ох, и не нравится мне всё это!

Помимо того, что Лина высказалась об этом вслух, она больше не скрывала от Алексы своего панического состояния и, как никогда до этого дня, мельтешила по комнате.

– Есть гудки?

– Гудки есть! Никто не отвечает.

– Попробуй ещё! Может, ошиблась цифрой…

– Я не ошибалась, – многократно набирая номер, заводилась Алекса, – никто не берёт!

Вот уже несколько часов Алексу мучили нехорошие предчувствия, грудь непривычно жгло, а внутри кто-то бездушно дёргал за тонкую струну. И эта струна, издав жалобный стон, почти оборвалась, когда квартиру вдруг оглушила симфония Чайковского. В странном оцепенении девочки посмотрели друг на друга и, не говоря ни слова, бросились в прихожую. Почти бегом приближаясь к входной двери, Алекса трепетала в предвкушении встречи, но в то же время внутри что-то невольно ёкало. Как только дверь распахнулась, сёстры в ужасе отшатнулись назад. Алекса всё ещё пятилась, когда остро почувствовала, как сделанный вдох камнем провалился вниз и застрял где-то в области желудка.

С тёмной лестничной площадки, цепляясь руками за дверной косяк, вползала Мария. Её неестественно бледное лицо походило на маску: вытаращенные, будто невидящие глаза, болтающийся язык и почти загробные стоны, уничтожившие тишину Рождественской ночи. Лина была первой, к кому вернулась речь и способность двигаться. Следом, не понимая, что происходит, на помощь матери кинулась и Алекса. Они подхватили её под руки, взвалили на себя и потащили в сторону спальни. Ноги Марии с трудом волочились сзади, она буквально повисла на девочках, корчась и стоная от мучительной боли.

– Алекса, скорую! Звони быстрее! Вызывай скорую помощь!!! Что ты стоишь? – надрывалась сестра после того, как они смогли уложить мать на постель.

Остолбенев, девочка стояла рядом и не могла пошевелиться. Глядя на тело и неузнаваемое лицо матери, Алекса растворялась в этой комнате, как растворяется мир вокруг карусели. Состояние панического шока обездвижило её. Между тем голос сестры становился всё громче и звонче, наваливаясь на голову со страшной силой. Остатки разума отправляли ей лишь импульсы и сигналы, призывая к тому, что необходимо срочно выйти из состояния физической парализации и что-то делать, чтобы помочь.

Во все глаза Алекса смотрела на Лину, склонённую над полуживой матерью, и пыталась заставить свои ноги повиноваться. Сильным, резким движением она сделала шаг и, пошатнувшись, чуть не упала. Дальше она действовала почти бессознательно: передвигая ватными ногами, она вышла из спальни, не разбирая перед собой ни стен, ни дверей. «Где телефон? Куда идти? Надо бежать!» – мысли, словно калейдоскоп, мелькали в голове. Будто пьяная, она постоянно натыкалась на препятствия, прежде чем добралась до телефона. Голова тряслась сама по себе, как у сувенирных собачек, которые ставят на панели автомобилей. Попытка снять трубку не увенчалась успехом – руки не слушались и вращались в воздухе сами по себе. Таращась перед собой и хватая воздух, она всё же сняла трубку. «Почему ей поручили вызвать скорую? Почему она сейчас не рядом с матерью? – Алексе ещё никогда не приходилось звонить в такие службы, находясь на грани отчаянья. – Какой набрать номер? Какой у них адрес?». Страх парализовывал её всё сильнее, её трясло так, что она выронила трубку.

«Проклятье! Проклятье!» – сжав губы, она набрала заветные 03. В ответ на медленный, дотошный голос, пытающийся разузнать подробности о состояния больного, Алекса лишь прорыдала адрес и, умоляя о спасении, кинулась в мамину спальню.

– Вызвала?!! Едут? Мамочка, потерпи!

– Боженька, родимый… – вырвалось у Алексы, и она тут же закрыла разъехавшийся рот ладонью. Стоя на пороге чудесной розово-белой спальни, она почувствовала, как голову пронзила острая, почти тошнотворная боль, что-то внутри задвигалось, зашевелилось, увеличилось и размножилось. Отвратительная, мерзкая, невыносимая душераздирающая боль вдруг превратилась в физическую ломку костей. Алекса теряла ощущение тела и рассудка. Потрясённое увиденным сознание пребывало в состоянии страшнейшей пытки. Неведомая до сих пор боль вышвырнула девочку из комнаты, бросила в кухню, уронила на пол и вырвалась из неё страшным рыданием.

– Алекса, иди к маме! Слышишь? Иди скорее сюда… Девочка всё ещё рыдала в углу, когда сестра потрясла её за плечи, схватила за жилетку и, волоча по полу, потащила в спальню. – Успокойся, пожалуйста. Ты нужна мне сейчас! Алекса, ты слышишь меня?

Как только они оказались в спальне, Лина перестала кричать и замерла в странной позе.

– Мама! Ма-ма… – не своим голосом позвала сестра, со страхом приближаясь к постели. – Мама! Скажи что-нибудь, пожалуйста! Мама… Не молчи, ради Бога! Мам, тебе нехорошо? Отзовись…

Мария лежала неподвижно, губы превратились в две корочки, а из них выходило прерывающееся шипение.

– Мамочка! Почему ты так делаешь?!! Тебе трудно дышать?! Мама, скажи что-нибудь! Мама, ты слышишь… слышишь нас?!

Они находились совсем рядом, но, казалось, она не слышала их. Из уголков её больших, застывших глаз текли слезы.

– Мамочка моя! Родненькая! Я умоляю тебя, скажи что-нибудь! Мне очень страшно, мамочка! – взвизгнула Алекса.

– Я ничего не вижу… – её губы не смыкались, неподвижный страшный взгляд смотрел куда-то в потолок, – ничего не вижу.

– Что сделать, мама? Не пугай меня!

– Темно… Совсем темно… – прошептала она и, перестав шевелить губами, которыми она хватала воздух, вдруг замерла.

– Ма-ма! – завизжала Алекса, схватившись за голову. – Мне страшно! Мамочка, мне страшно! Что с ней? Что с ней такое?

Ещё мгновение, и её лицо дёрнулось. Алекса видела, как подносимый стакан с водой задрожал в руках Лины, и чуть не выплеснулся на бескровное лицо, мимика которого оставалась неизменной.

– Темно, – повторяла она, – как же темно.

– Я убью его! – забилась в истерике Алекса, и её губы посинели. – Убью! Придушу своими руками!

– Тише… мне очень больно… молчите, – прохрипела она и опять замерла.

За долю секунды Алекса оказалась на кухне и, встав на носочки, потянулась макушкой к древним иконам, которые украшали главный угол, и которые с таким трудом и благоговением собирала Мария последние годы.

– Я сделаю это! Слышишь, Бог? Если ты отнимешь мою маму, я убью этого ублюдка и себя! Ты же всё можешь! Ты – единственный и всемогущий! Ты, мой любимый Боженька, можешь спасти мою мамочку! Помоги, родненький! Я не смогу жить без неё! Я не смогу без неё дышать! Помоги! И я больше никогда у тебя ничего не попрошу!

– Алекса! Алекса! – из комнаты вновь раздался вопль сестры.

Вбежав в комнату, она увидела на груди у мамы кота, тот бешено крутился на ней, вминал в неё свои лапы и истошно орал своим писклявым голосом. Зрачки в круглых, одурелых глазах превратились в две тонкие ниточки. Что происходит с этим животным? Девочка взглянула на картину Сикстинской Мадонны с младенцем. «Дева Мария, помоги рабе божьей Марии…» – пролепетала Алекса, слыша, как это произносилось в церкви.

– Где ты, доча? – послышался мамин зовущий голос, и Алекса тут же упала на колени, сжав её руку и прильнув к ней губами.

– Я здесь, мамочка! Я здесь, – говорить ей удавалось с трудом. В горле стояло ощущение, будто его полоснули острым лезвием. – Мне страшно, мама. Я очень боюсь.

– Ох…ухххххх… – её шумное, свистящее дыхание усилилось, а зрачки закатились, оставив только белки.

– Мама, что с тобой? Почему ты так дышишь? – Алекса вцепилась в запястье матери.

– Только, не волнуйтесь… не надо волноваться… – завибрировала Мария. – Я не могу дышать! Лина, я задыхаюсь. Лина… Ты взрослая… Слышишь?

– Ма-ма… Мама! – сестра безостановочно повторяла её имя и трясла головой.

Губы Марии резко приобрели синеватый оттенок. Сильное головокружение на некоторое время затемнило картину, которая была перед глазами Алексы, и она почти навалилась на ту, что практически не дышала.

– Нет, мама! Мама! Мама, скажи что-нибудь! Это же я! Не делай так! Открой глаза! Посмотри на меня! Открой глаза!

Дальше Алекса с трудом могла бы описать происходящее, но она отчетливо помнила, когда в комнату вошли две большие фигуры в медицинской форме и куртках и, довольно грубо оттолкнув её от застывшей матери, склонились над кроватью. Тут же оперативно открылись металлические чемоданчики, из которых они поочередно стали извлекать какие-то предметы.

– Не мешайте… Отойдите! – строго потребовал один из фельдшеров, когда Алекса попыталась вновь броситься к матери. Затем последовали быстрые, молчаливые действия проверки пульса и зрачков пострадавшей. После поверхностного обследования суровый мужчина вытащил нужную ампулу, отломил верхнюю часть и, запустив в неё иглу, сосредоточенно наполнил основание шприца. Как только ампула опустела, он моментально ввёл иглу в вену, затем отложил на тумбочку шприц и стал набирать второй.

– Делай третий! – поторопил он своего коллегу, и тот беспрекословно бросился к чемоданчику.

Всё это время Алексе казалось, что Мария не реагирует. «Почему она не шевелится? Почему не меняется её лицо? Почему больше не слышно, как она дышит?» – не помня себя и не веря в то, что всё происходит на самом деле, Алекса следила за действиями врачей. Введя внутривенно третий укол, мужчина резко захлопнул чемодан, стёр со лба пот и принялся просовывать свою руку под её запрокинутую голову.

– В реанимацию! Быстро! – крикнул он, и в спальне тут же появился третий мужчина. Кряхтя, он довольно оперативно раскинул металлические носилки и помог коллегам погрузить на них застонавшую женщину.

* * *

Алекса не знала, сколько времени прошло с тех пор, как Марию привезли в больницу. Прислонившись друг к другу, девочки сидели в пустом больничном коридоре и молчали. Но как только хлопнула дверь и раздались чьи-то приближающиеся шаги, Алекса вздрогнула, как от кошмара. Доктор со свисающей с уха повязкой возник прямо над ними, но она видела его как в тумане.

– Пройдёмте со мной… – его серьёзный тон, которым он обратился к старшей сестре, заставил Алексу скукожиться ещё больше. Лина тут же рассеянно кивнула мужчине и, поднявшись, проследовала за ним. Провожая их взглядом, сердце девочки перестало стучать, но как только они оказались у дверей его кабинета, оно забилось со страшной силой. «Эти врачи считают, что не всем детям положено знать правду? Или он решил, что это её не касается? Что он скрывает? Почему не пригласил её вместе с сестрой?». Сделав несколько шагов в сторону кабинета, она пошатнулась и, чтобы не упасть, облокотилась о стену, ища опоры. Что с ней происходит? От сильнейшего потрясения и нервного срыва тело Алексы колотило дрожью. Доковыляв до кабинета так, словно она шла не по полу, а по болоту, засасывающему её в трясину по самое колено, она остановилась, пытаясь вновь найти равновесие. Заторможенное до этого сознание вновь включилось в работу, ударяя в голову и напоминая о бессилии перед тем, что произошло с её родной матерью.

– …категорически… – обрывками слышала она, когда доктор делал значимые акценты в своём монологе, – … делать поспешные выводы… крайне тяжёлое… диагноз… работал профи… нет внешних признаков побоев… подозрение… на… никаких следов… открытых ран… следы удушья… сотрясение головного… удары по голове… внутренние гематомы… …ребра… пробита почка… внутреннее кровоизлияние… шейные позвонки… мы вынуждены обратиться к следствию и сообщить о… прогнозов, к сожалению… тяжелое… есть риск… надо надеяться…

Отшатнувшись от двери, она прошлёпала вперёд по коридору, едва дотянула до поворота и забилась в кабинку туалета. Боясь вновь потерять равновесие, она упёрлась руками в стенки и, наклонившись над унитазом, закашлялась. Что он сказал про её маму? «Кровоизлияние», «многочисленные переломы», «сотрясение» – Алекса ощутила глазное давление, боль в висках и резкий приступ в области желудка. Она зажмурилась, а затем резко распахнула глаза и тут же выплеснула из себя прозрачную жидкость. Этого всего просто не может быть! Она всё ещё находилась в тесном, зловонном туалете, чувствовала горечь у себя во рту и судорожно думала над тем, как ей придётся убить человека. Она была обречена и задавалась простым вопросом о том, почему ей только одиннадцать. Ведь если бы она была старше и решительнее, то вряд ли испугалась бы мыслей о самоубийстве и неизбежной мести. Оставалось надеяться на собственную эмоциональную резкость, благодаря которой можно совершить подобное. Жизнь матери висела на волоске, а это означало, что и её собственная жизнь находилась в руках врачей. Единственное, в чём она не сомневалась, что ей будет не по силам справиться и смириться с утратой близкого человека, победив боль и скорбь.

Прижавшись к стенам больничного коридора, изводясь и ожидая развязки, она обдумывала самый безболезненный и быстрый способ отключить свой организм, склоняясь к передозировке сильнодействующего снотворного. Оставался вопрос – сможет ли она самостоятельно организовать эту процедуру, узнать название лекарства, без подозрения приобрести его в аптеке, умело скрыть ото всех данный акт самоуничтожения и проделать всё беспрепятственно и бесповоротно.

Как ей вообще хватило духу видеть мать в таком состоянии, когда её, накрытую простынёй, везли на металлических носилках по узкому коридору? Алекса слишком отчётливо помнила детали: расширенные глаза Марии, её бесцветные губы и белую совдеповскую табличку с красной надписью «Реанимация». Сплюнув и вытерев рукавом губы, она вдруг поняла, что попадёт в ад. За содеянное зло, даже если оно применимо против другого зла, человек отвечает перед тёмной силой. «Мой Бог, я подвела тебя. Простишь ли ты когда-нибудь меня за то, что я собираюсь осуществить? Поймёшь ли мой порыв? Этот человек должен понести самое страшное наказание. Я стану его возмездием, его палачом, его ночным кошмаром. Но как мне справиться с его нечеловеческой силой? Каким образом заставить его замолчать навсегда? Взяться за нож? А если я промахнусь, и он прикончит меня первым? Что тогда? Тогда моя смерть будет самой глупой и бессмысленной…».

Несколько дней пострадавшая лежала в реанимации. Но как только ей оказали необходимую медицинскую помощь, и она пришла в сознание, её тут же перевели в отдельную палату. Окутанная паутиной капельниц и подключенная к монитору рядом с кроватью, она лежала на койке, находясь под пристальным присмотром врачей. Мама… Мама… Мамочка… Она выглядела жутко. Чуть желтоватый оттенок лица, зачёсанные назад, спутанные волосы, тёмные впадины под глазами, пересохшие губы, мутный взгляд и кровавые белки. Марии с трудом удавалось говорить и с ещё большим трудом улыбнуться дочери. Её столь слабое пожатие лежащей вдоль тела руки, внешний вид и тихий, сиплый голос говорили лишь о том, что выздоровление будет долгим, и что она до сих пор находится в тяжёлом состоянии.

Когда в палату вошла медсестра, Алекса сидела у койки и неморгающими глазами смотрела на аппарат, на экране которого пробегали яркие линии, подпрыгивая то вверх, то вниз. Полчаса назад Марию одолела резкая усталость, и она провалилась в сон, не чувствуя, как девочка до сих пор крепко сжимает её кисть. Желая осмотреть пациентку и сделать несколько инъекций, женщина в белом халате попросила Алексу подождать в коридоре. О том, чтобы насильно увезти девочку домой, не могло быть и речи, ведь Алекса сопротивлялась и буквально бледнела на глазах от мысли, что она окажется не рядом, если вдруг Марии станет хуже. Сдавшись, Лина больше не уговаривала её вернуться домой и, дождавшись двоюродного брата Дениса, отлучилась, чтобы собрать необходимые для больной вещи.

Ожидая в коридоре, пока Мария крепко спала, Алекса ходила взад и вперед и внимательно разглядывала напольный рисунок в виде ромбов. Перешагивая линии, она пыталась хоть на время перестать думать об этой срашной трагедии, которая так вымотала её. Занеся ногу над очередной чертой, она вдруг ощутила, как внутри что-то резануло, будто от дурного предчувствия. В следующую секунду она застыла на месте, как вкопанная. Глаза расширились от ужаса. В мужчине, который нервно шёл по коридору, она узнала Червонца. Он будто помолодел лет на десять. Коротко стрижен, сбрита темная щетина, кожаная куртка нараспашку, под которой слепит белая рубашка, в руках большой букет красных роз. «Что? Что всё это значит? Что он здесь делает? Как его сюда пропустили? Как он посмел сюда заявиться?». От немыслимой наглости этого человека у Алексы пропал дар речи. Преступник вскидывал голову, считывая номера палат, и целенаправленно направлялся к той, где лежала их мама. Но стоило ему увидеть девочку, замеревшую у него на пути, он тут же сбавил скорость, сконфузился и опустил голову в пол. Теперь в нём было мало от головореза, каким он ей представлялся, сейчас он больше походил на подбитую шавку, заискивающую и боящуюся подойти к разгневанному хозяину. Его лицо скорчилось в гримасе страдания и боли, а глаза дёргались в конвульсиях. Он явно не ожидал увидеть Алексу. По её спине пробежал холодок. Не так давно в больницу приходил весьма юркий и дотошный следователь и, терзая больную расспросами на тему тяжких побоев, пытался разузнать подробности, чтобы возбудить уголовное дело. И теперь Алекса молилась, чтобы тот объявился повторно и встретился лицом к лицу с самим дьяволом, искусно прячущимся за цветами. «Что ему нужно? Пришёл покаяться? Вымаливать прощения? Испугался, что за содеянное его вновь упекут за решётку? Избил до полусмерти женщину, которая вытащила его из тюрьмы, и теперь хочет остаться безнаказанным? Боится сгнить остаток жизни в камере?». А что, если бы сейчас в её руке оказался пистолет, как она того хотела с того самого момента, как только увидела мать, вползающую в квартиру с лестничной площадки? Осмелилась бы она нажать на курок? Выстрелить в живого человека? А в того, кто избивал её мать? Алекса чувствовала перед ним лютый страх и, возможно, он касался тех страхов, который подразумевал под собой, что он окажется проворнее и первым нанесёт ей оглушительный удар.

«Если кто-то посмеет обидеть тебя или вашу маму, тот сильно пожалеет, что родился на этот свет», «Пока я рядом, вам ничто не угрожает», «Клянусь, я всегда буду о вас заботиться». Вот результат его обещаний и клятв, лежит здесь, за стеной, с ног до головы обмотанная трубками и бинтами! Алекса не двигалась с места, она чуть наклонилась вперед и в упор смотрела на того, кто с приближением желтел, будто напился отравы.

– Не смей подходить ближе! – вскрикнула она, и он остановился, как вкопанный.

– Я пришёл поговорить…

– Пошёл вон отсюда!

Она топталась на месте, ощущая, как сердце зашкаливает от ударов.

– Прости меня… доча… – его голос звучал трусливо, а глаза смотрели с выражением глубокого сожаления.

– Я тебе не дочь! И никогда ею не была! – презрительно и зло выкрикнула она, с трудом сдерживая новые отравляющие порывы ненависти.

– Алексюш, пожалуйста… – он машинально протянул к ней руку, собираясь приблизиться…

– Ещё шаг, и я убью тебя! Я задушу тебя вот этими руками, как ты душил мою маму…

В следующую секунду произошло то, чего она никак не ожидала. Его здоровенную фигуру будто подкосило, и он неожиданно упал на колени, уронив голову вниз.

– Поверь… Никогда ни перед кем не стоял на коленях… – едва слышно сказал он, – но перед тобой готов ползать… Прости меня…

От происходящего Алекса буквально впала в ступор. Что он делает? Зачем он ищет её прощения? Зачем кается перед ней? Зачем давит на жалость? Вводит в заблуждение её мающуюся душу? Алексе хотелось кричать от того, что этот человек, словно сморенный голодом, шаркал коленями по полу.

– Ты во всём виноват! – сквозь зубы процедила она, наконец, опомнившись и чувствуя, как лицо щиплет от слёз. – Пошёл вон из нашей жизни! Ничтожество!

Что ей делать? Вцепиться ему в голову и расцарапать его мерзкую физиономию? Вонзиться зубами в его кожу? Бить кулаками, что есть мочи, пока на нём не заиграют зловещие синяки и кровоподтеки?..

Ларин склонялся перед ней всё ниже, будто невидимая рука ударяла его под дых. Казалось, он больше не несёт угрозы и опасности, но даже теперь она была решительно настроена. Ему нужно было попасть в палату и получить прощение, но Алекса не могла этого допустить.

– Мне нужно увидеть твою маму… пожалуйста… – всё ещё держа охапку красных роз, попросил он.

В коридоре до сих пор не было ни души.

– Только через мой труп… – резко побледнев, сказала Алекса не своим голосом.

Ошарашенный её словами, он поднял голову и уставился на неё, будто видел впервые. В его глазах заблестели слёзы, тонкие губы задрожали, а нервный тик заставил лицо перекоситься. Уронив цветы на пол, он с трудом поднялся с колен и, шатаясь, ушёл, исчезнув в конце коридора.

Алексу всё ещё трясло, и только сейчас, когда она больше не видела его, она осела на пол и, закрыв руками лицо, разрыдалась горькими слезами.

* * *

Длительное время после случившегося Алекса была вне себя. С пылающими от слёз щеками она выдирала листы из тетради и с одержимостью маньяка крошила их на маленькие кусочки, представляя это ничтожество. Ненависть отравляла её сердце. Даже взгляд синих глаз стал холодным и жёстким. Трагедия Рождественской ночи никак не отпускала девочку. Перед глазами то и дело возникала жуткая картина, когда они втащили в дом зверски избитую, угасающую на их глазах, мать, а игра её больного воображения рисовала то, с какой страшной силой он наносил женщине удар за ударом, лишая её чувств. Из-за этих кошмарных видений жгло в носу, а внутри всё скручивалось в тугой жгут от осознания страданий родного человека. Что же всё-таки случилось на месте происшествия? Как этот мерзавец нападал на беззащитную женщину? Что испытывал, когда избивал свою жертву? Каким образом она пыталась спастись? Как смогла убежать? Почему никто не вызвал милицию? Почему никто не вмешался? И что заставило её маму отказаться от возбуждения уголовного дела против этого человека? Алекса не собиралась оставаться в неведении и поклялась со временем выяснить подробности этого дела, чего бы ей это не стоило.