Текст книги "Дерево-призрак"

– Не, просто позависаем в лесу, – ответила Лорен, снова краснея. Если бы она хотела сделать что-то незаконное, она бы даже не знала, с чего начать. Лорен понимала, что офицер Хендрикс просто ее подначивает, но в данный момент у нее не было никаких моральных сил сохранять спокойствие и отшучиваться в ответ.

– Вы любите бродить у того старого дерева, да? В него еще будто молния ударила?

– Да, всегда любили. Еще с детства.

Полицейский спрятал использованный бинт обратно в упаковку и затем бросил в пустой стаканчик от кофе в машине. Лорен постояла минутку, наблюдая за тем, как он собирает аптечку.

– Подвезти тебя? – предложил он, поворачиваясь. – Велосипед можно положить в багажник.

Лорен представила, как сидит в закрытой машине с офицером Хендриксом, а он улыбается ей и поддерживает беседу, – это было слишком.

Она подняла руки и отступила.

– О, нет, нет, все в порядке. Это не очень далеко, а вам не по пути.

– Меня не затруднит.

– Нет, все правда в порядке. – Боже, Лорен, сколько еще раз ты собираешься говорить, что все в порядке? – Спасибо. Спасибо, что обработали мне руку.

– Ты уверена?

– Да, – сказала она и слабо махнула рукой. Она надеялась, что жест выглядел уверенно, но дружелюбно.

– Тогда увидимся, Лорен, – сказал офицер Хендрикс. Он залез в машину, развернулся на 180 градусов и укатил вниз по холму.

Стоило ему скрыться из вида, как девочка поникла. Хуже и быть не могло – только если бы ее перед ним стошнило.

Впрочем, вчера это случилось перед Джейком Хэнсоном, и теперь он неожиданно считает тебя самым интересным человеком на планете.

Лорен покачала головой. Джейк просто хотел узнать, в порядке ли она после вчерашнего. А офицер Хендрикс просто хотел спросить, как у нее дела, как он всегда делал после гибели ее отца.

Лорен отряхнула щебенку с ног и подобрала велосипед. Ей больше не помогала инерция, и стартовать в гору будет очень тяжело. Она вздохнула, перекинула ногу через раму и налегла на педали.

Лорен всегда представлялось, что дом ее бабушки похож на ветхий замок, полный секретов и чудес. Особняк пристально глядел вокруг глазами огромных окон, имелась подъездная лестница и даже башенка. В ней располагалась гостевая спальня, и каждый раз, когда девочка проводила там ночь, у нее создавалось ощущение, будто тут невозможное становится возможным: платяной шкаф откроет дверь в другой мир или под окном появится принц и попросит ее спустить волосы.

Другие дети – включая Миранду – говорили, что особняк похож на дом с привидениями. Лорен знала, что некоторые ребята заключают пари, что осмелятся подбежать к зданию и коснуться крыльца, или поднимаются на холм, чтобы на Хэллоуин закидать окна яйцами.

Бабушку не смущали дети, которые пытались доказать свою храбрость, тронув ступени, но в Хэллоуин она всю ночь проводила на крыльце с охотничьим ружьем под рукой, высматривая, не подбирается ли к дому какой-нибудь глупец с дурными намерениями. В свою очередь, для смельчаков, отважившихся зайти к ней за конфетами, у нее всегда было припасено целое ведро сладостей. Очень мало кто из детей решался на такое (а из родителей мало кто хотел подниматься в гору), так что конфеты она обычно раздавала щедрыми горстями, а не по одной жалкой штучке.

Бабушка ждала Лорен на крыльце, сидя в кресле-качалке с романом Исабель Альенде в руках. На ней были выцветшие голубые джинсы и свободная рубашка в клетку. Ее длинные белоснежные волосы были собраны в косу.

Рядом на деревянном столике стояла банка газировки «Таб», и Лорен знала, что это, наверное, уже седьмая по счету. Она не считала, что семидесятилетней женщине стоит потреблять столько кофеина и химии, но бабушка – ее настоящим именем было Джоанн Гелингер, но все звали ее просто Джо – всегда поступала так, как сама считала нужным, что бы ей ни говорили окружающие.

Лорен прислонила велосипед к крыльцу и поднялась по лестнице, чтобы чмокнуть бабушку в щеку. Они были примерно одного роста – чуть выше 150 см, – но в этот момент у Лорен было преимущество: одна была в кроссовках, а вторая – босиком.

– Привет, бабуля.

– Ты, наверное, сочла мой звонок странным, – сказала женщина, собирая книгу, газировку и открывая дверь.

– Немного, – признала Лорен.

Внутри было прохладно и темно, потому что бабушка держала жалюзи закрытыми. Кондиционера в здании не было («Если установлю – проводка точно полетит»), но благодаря тому, что долгими летними днями в комнаты не допускалось солнце, находиться там было вполне комфортно.

– Будешь «Ю-ху»? – спросила бабушка, и Лорен прошла за ней на кухню.

Девочке больше хотелось холодной колы, но она знала, что бабушка ее не покупает – только ящики диетической газировки.

– Конечно.

Она могла бы уже спросить, о чем бабушка хотела с ней поговорить, но знала, что та обязательно расскажет, когда захочет и как захочет. Лорен спокойно относилась к этой ее черте, а вот мама потребовала бы объяснений, как только вошла в дом.

Лорен взяла бутылочку и вернулась в гостиную. Мебель у бабушки не была затянута пластиковой пленкой или обита тканью в розочку, как у многих стариков. У нее стоял удобный бархатный диван цвета ржавчины и два массивных синих кресла, и везде были разложены связанные крючком пледы и подушки, словно приглашавшие гостя устроиться поудобнее и немножко передохнуть.

Книжные полки были заставлены именно книгами, а не безделушками, на стенах висели не репродукции, а настоящие картины, а на столиках громоздились скульптуры. Все их женщина приобрела в художественных галереях во время ежемесячных вылазок в Чикаго.

Лорен считала, что ее бабушка абсолютно во всем была дико крутой, и надеялась в старости стать как она. Еще она мечтала переехать жить к ней.

Но это значило, что придется бросить Дэвида.

Хотя у Дэвида все было не так уж и плохо, правда ведь? Мама души в нем не чаяла и никогда на него не кричала. Если девочка съедет, то у мамы, наконец, будет то, о чем она так мечтала, – идеальный ребенок, а у Лорен – то, о чем мечтала она, то есть дом, где ее не критикуют просто за сам факт существования.

Девочка сделала глоток и подождала бабушку. Женщина выглядела странно нерешительной, особенно если учесть, что до этого она по сути потребовала от Лорен бросить все дела и явиться сюда.

Не то, чтобы у меня были запланированы какие-то великие дела. Только выслушивать рассказы Миранды про очередного парня.

Может, пора просто сказать Миранде…

Сказать Миранде что? Что им не стоит больше дружить? Или что если она хочет оставаться друзьями, то ей следует впредь учитывать мнение Лорен, когда она будет строить планы на вечер?

Раньше все было иначе. Детьми они были не разлей вода, и каждая хотела именно того, чего хотела другая. Вплоть до прошлого года они были на одной волне.

Но потом у Миранды начались месячные, а вскоре и выросла грудь. И с того момента ее стала заботить лишь косметика, одежда и парни.

Лорен осознавала, что через какое-то время ее тоже могут начать интересовать эти вещи. Это была часть взросления, становления женщиной, всего такого. Но Лорен еще не была готова взрослеть, а Миранда хотела вырасти как можно скорее.

– Лорен, ты слышала про ведьм? – классическое поведение бабушки – никакой лишней болтовни, которая бы аккуратно подвела к интересующей теме.

– Ты имеешь в виду ведьм, которые якобы раньше здесь жили?

– Да.

Лорен пожала плечами:

– Знаю, что было три ведьмы, одна влюбилась и поэтому умерла. Она была самой молодой из них, и больше с тех пор ведьм не было.

– Думаешь, они правда были ведьмами?

– Ведьм не бывает, – ответила Лорен, но под пронзительным взглядом бабушки ее слова прозвучали не слишком уверенно.

– Бывает. И у них настоящие способности.

– Типа магии? – сказала Лорен со смешком. – Они читают заклинания и летают на метлах?

Бабушка проигнорировала это.

– Я хочу рассказать тебе историю, Лорен. Правдивую историю, которую мне однажды поведала мать. И я хочу, чтобы ты меня выслушала по-настоящему внимательно. Ты не обязана верить, но лучше будет, если поверишь. Но сперва послушай.

– Хорошо, бабуля, – проговорила Лорен, шокированная ее суровым выражением лица. Девочка не понимала, с чего бабушке быть такой серьезной. – Я послушаю.

Часть вторая. Среди ведьм

Неподалеку от центра города располагался холм, одинокий и странный: холма не должно было быть, ведь одним своим видом он нарушал гармонию в остальном идеально ровного и сообразного пейзажа.

Вместе с домом, что на нем взгромоздился, он наблюдал за людьми и зданиями вокруг, но от этого взгляда становилось неспокойно, от него волосы на затылке вставали дыбом.

Если бы не холм, это был бы обычный городишко на Среднем Западе, возникший магическим образом словно из ниоткуда, как только в окрестностях обнаружили залежи угля, и богатым баронам из Чикаго потребовались рабочие руки, чтобы его добывать.

Но месторождение истощилось быстрее, чем в прочих частях Иллинойса, многие работяги, прибывшие сюда трудиться в шахтах, разъехались по другим краям, и город превратился в полосу грязи между витринами опустевших лавок. Те немногие, кто остался, с надеждой в голосе говорили, что однажды один из баронов построит здесь завод, где сможет работать народ, и возможно привлечет еще людей, чтобы те заполнили опустевшие улицы.

На западной окраине города земля была взрыта, уродливые разломы разделяли поля. На восточной окраине бешеное переплетение деревьев настойчиво напирало на цивилизацию. Если кто заходил в лес, то замечал, что тени будто дышат и сжимают хватку вокруг шей, ушей и запястий путников. Деревья существовали словно в своем собственном времени, как и холм.

Среди прочих выделялось одно особенное дерево – когда-то в него ударила молния, и теперь оно, невозможно огромное на фоне соседей, аркой изгибалось к небу, которое его и разрубило пополам. Ветви его скрючивались, словно острые когти, постоянно ищущие, кого бы разорвать.

Все жители (если в городе вообще кто-то был) избегали его: неправильно это, что дерево будто бы шепчет, следит за тобой или тянется к прохожим.

И всегда за этим наблюдал холм и дом на его вершине.

И всегда дерево ждало, когда холм подаст ему сигнал.

На вершине жили три женщины, и, конечно же, они были ведьмами. «Конечно», потому что, а кем еще им быть? Три женщины, живущие без мужчин, – всегда подозрительно. Мужчины, наверное, тоже там были когда-то, хоть никто и не помнил их имен, поскольку ведьмы приходились друг другу бабкой, матерью и дочерью.

И это всегда были бабка, мать и дочь – сколько бы времени ни прошло, их всегда было трое, хоть поколения и менялись. Дочь никогда не видели малым ребенком, хотя, конечно, в какой-то момент она наверняка им была.

Дочь была девой – слово такое хлесткое, что стоит его коснуться, как останется рубец. Дева – это вам не незамужняя юная дама, беззаботная и элегантная. Деву точит время, полное пыли и тоски.

По крайней мере так считали горожане, даже при том, что эти матери и дочери постоянно менялись.

Девы – ведьмы, и старухи – ведьмы, и одинокие женщины – ведьмы, потому что как иначе. От женщин без мужчин ничего хорошего не жди.

Поэтому дом на холме считался домом ведьм, с самого начала. Они жили там всегда.

Но мы же в такое не верим. Не верим ни в ведьм, ни в глаз саламандры, ни в бурлящий котел. Мы рассказываем друг другу пугающие легенды о женщинах, что живут на холме и прядут паутину темной магии, но в душе-то мы уверены, что они просто-напросто старые перечницы, пропахшие нафталином. Они не способны нам навредить.

Мы в такое не верим.

Пока они нам не навредят.

Пока мы не причиним им зло, и они нас не проклянут.

* * *

Он был наследником – темноглазым сыном спасителя города, богача, что основал в городе, находившемся на последнем издыхании исключительно за счет продажи остатков угольной пыли, столь необходимое производство. Когда юноша ходил по улицам, все девушки лишь вздыхали (да и взрослые женщины, которым следовало бы быть более разборчивыми, тоже – таким он был мужчиной).

Его отец построил завод – завод, где в банки закручивали мясо, привезенное из Чикаго. Затем их грузили на поезд и отправляли через всю страну, и, хотя труд был тяжелый, а порой и опасный, народ был благодарен за возможность работать хоть где-то. В любом случае, это лучше, чем добывать уголь.

Появление железной дороги и завода значило, что город неожиданно заполонили люди, понастроили домов, замостили и дали названия улицам, но при этом никому никогда даже не приходило в голову рубить лес на восточной окраине. Нет, народ просто ровнял землю там, где раньше был забой, а деревья оставили в покое.

Так что холм и лес продолжали жить как привыкли, наблюдали и выжидали.

А человек, который вдохнул в поселение жизнь, отстроил на северной оконечности города поражающий воображение особняк – громадный, высоченный белый дом. Окна верхних этажей сердито глядели на холм, но на творение своего хозяина – процветающий, многолюдный рай для трудящихся – смотрели с нежностью.

А с холма дочь из числа трех ведьм наблюдала за темноглазым наследником, когда тот прогуливался по улицам, а за спиной его раздавались вздохи. Она увидела его и захотела заполучить.

Ее называли девой, но она не была слишком старой – около двадцати, достаточно юная, чтобы потерять разум при виде красивого мужчины.

Она владела чарами, и, хотя чары эти долгие годы скрывались за выцветшими платьями, которые передавались от матери к дочери, девушка слишком долго наблюдала за людьми из окна, чтобы чары эти сработали.

А мать и бабка наблюдали, как дочь проводит те же ритуалы, которые однажды проводили и они.

Так было заведено, ведь однажды, конечно, должна появиться на свет новая дочь, чтобы род не оборвался.

И вот дочь из числа трех ведьм вышла в мир.

И когда темноглазый наследник увидел, как ее рыжие волосы сияют на солнце, а чары не прячутся под тряпками, а украшены новым модным платьем, ему захотелось ее заполучить. Она заметила взгляд юноши и поняла, что он значит, однако то же самое поняли и все девушки, что ходили за ним по пятам и вздыхали.

Они посмотрели на рыжие волосы, голубые глаза и пышные формы дочери и решили, что все это не редкость и что единственное объяснение тому, что наследник предложил ей прогуляться с ним, – то, что она ведьма. Их лица позеленели, и языки тоже, и они перешептывались, прикрываясь ладонями, что всем давно известно про ведьмовскую сущность троицы с холма (а юноша все так же зачарованно глядел на девушку).

Но наследник не слышал, как они ее обзывают, и не переживал об их вздохах. Юноше никогда ничего не было нужно от этого городишки, пока он не увидел на улице дочь ведьм.

В итоге он получил от нее то, что хотел, и она тоже получила то, что хотела, и вскоре ее живот округлился.

Трем женщинам на вершине холма не требовалось от наследника ничего, кроме того, что он уже им дал, – кроме семени, из которого родится новая дочь. Но отец юноши в это не верил.

В его глазах этой троице могли быть интересны лишь его доллары да центы. Сам он ни о чем другом не беспокоился и поэтому считал, что и окружающих заботят только деньги. Он подыскал очень достойную партию для своего страстного сына – дочь другого барона – и не позволил бы, чтобы его тщательно продуманный план разрушила рыжеволосая распутная девка, которая объявится у него на пороге с вопящим младенцем и требованием признать отцовство.

Он решил, что этот ребенок не должен родиться.

Сидя у окна дома на холме, дочь шила одежду для своей будущей дочери и с нежностью размышляла о времени, проведенном с темноглазым наследником, и с еще большей нежностью – о дне, когда на свет появится ее рыжеволосая малышка.

Сидя за столом в монструозном громадном особняке, отец юноши с нежностью размышлял о дне, когда над ним самим и всем, что ему принадлежит, более не будет нависать угроза.

Сперва мужчина заслал в дом на холме человека с деньгами. Как тот поведал ему по возвращении, старая карга, что открыла дверь, посмотрела на гонца как на тварь, копошащуюся в грязи. Она захлопнула дверь и даже не прикоснулась к протянутому кошелю.

Тогда отец решил, что просто предложил слишком мало. Что ж, не вопрос. Он, в общем-то, чего-то подобного и ожидал, хотя сам всегда старался заплатить меньше всего за то, чего хотел больше всего. Естественно, они хотят больше денег за молчание.

Богач не догадывался, что вопреки всем ожиданиям наследник влюбился в рыжеволосую ведьму и больше всего на свете мечтал увидеть свою дочь и взять ее на руки. Ему неинтересен был брак по расчету, о чем он и поведал отцу, после чего отправился в дом на холме и признался возлюбленной, что хочет жениться на ней.

Такого прежде никогда не случалось: три ведьмы всегда тщательно выбирали мужчин, которые были только рады сбросить с себя бремя ответственности.

И хотя это явилось неожиданностью, женщинам приятно было увидеть, как влюбленный наследник опустился на колени перед их дочерью и вручил ей серебряное кольцо. Не так уж и плохо, подумали они, иметь дома мужчину. Может, даже получится научиться жить как все.

Дочь ответила согласием, и немыслимое прежде счастье пришло в дом на холме.

Но отец юноши не мог этого допустить.

Это нарушало все его планы.

Так что он придумал кое-что другое, чтобы его мир вновь стал привычным и правильным.

* * *

На самом деле девушку звали не Дочь, а Элизабет, но возлюбленный звал ее Лиз, Лиззи или Элиза, но никогда не полным именем – только если со вздохом шептал его в ее губы под покровом ночи.

Наследника же звали Чарльз, и он был четвертым юношей в роду, которого нарекли этим достойным именем, связанным со многими фамилиями, однако сам он предпочитал быть просто Чарли.

Все жаркое лето напролет молодожены планировали свою совместную жизнь с будущей дочерью (ведь, естественно, именно дочь росла в животе у Лиз – у троицы рождались лишь девочки).

У юноши появилась идея построить маленький домик только для них, но не в городе, не под грозным взором отцовского дома, а в лесу. И хотя Чарли уважал мать и бабку своей Лиззи, одновременно он желал, чтобы жена принадлежала лишь ему. И даже девушка, любившая проводить время с родительницами, согласилась, что иметь собственный уютный уголок под сенью деревьев было бы идеально.

С тех пор каждое утро Чарли отправлялся в лес (избегая, однако, дерева, в которое ударила молния: он был счастливым человеком, зачем ему сталкиваться с призраками и тенями?), чтобы нарубить поленьев, напилить их, отшлифовать и сложить хижину.

Строил он ее глубоко в лесу, вдали от города и холма. Он не желал терпеть дружеские визиты соседей и любопытных гостей, которые потом сплетничали бы о нем в магазине. Чарли хотел, чтобы его окружали только его жена, дочь и любовь.

Можно было бы подумать, что в этом полном жизни лесу деревья разозлятся, что их так используют, однако на место каждого вырубленного растения молодой муж всегда сажал новое семечко, а те поленья, что он срубил, ощущали ту любовь, которую юноша вкладывал в стены, и тоже были не против.

Со временем его нежные руки богатого наследника загрубели и задубели, хрупкие наследничьи плечи округлились и окрепли. Его лицо, такое бледное от многих лет безделья на званых приемах, загорело под палящим солнцем, и вскоре никто из его прежней жизни не мог узнать его.

Но не отец. Отец узнавал его, как бы Чарли ни маскировался – а он считал это именно маскировкой, прихотью, которую юноша перерастет. Как мог его сын, его сын, сын одного из богатейших людей на всем Среднем Западе, выбрать провести всю жизнь в бедности с какой-то распутной девкой, которая его соблазнила? Быть такого не могло, хотя его глаза и говорили обратное. Но он спасет своего ребенка, спасет его от несчастья – единственного, чем может завершиться подобный союз. И тогда Чарли женится на девушке, которую ему подобрал отец, и благосостояние их удвоится, а влияние в обществе – утроится, и все станет как до́лжно.

К концу лета Элизабет была на сносях, а Чарли практически закончил строить новый дом, хотя и не позволял молодой жене на него взглянуть. Каждый день она наблюдала, как муж покидает дом и, насвистывая радостную мелодию, углубляется в лес с мешком инструментов и обедом, который Элиза собрала для него. И каждый день Чарли возвращался на холм с довольной улыбкой, чтобы в ответ на ее полный надежды взгляд произнести: «Еще рано».

Девушка понимала, что муж просто хочет подготовить ей сюрприз, сделать этот день особенным, но при этом сгорала от любопытства и однажды решила отправиться в лес вслед за Чарли.

Элизабет нечасто покидала дом после того, как у нее начал округляться живот. В редкие выходы девушку обязательно сопровождали мать или бабка, которые на все беспардонные вопросы о молодоженах лишь глядели суровым взглядом, или Чарли, который в ответ смеялся так, как умел только он (в конце концов, он не забыл, каково было быть богатым наследником и как очаровывать окружающих).

Все они хотели защитить Элизу по крайней мере от злых языков, однако мать и бабка ощущали постоянно растущую угрозу в той стороне города, где обитал барон, и старались никоим образом не допустить, чтобы кто-то навредил их дочери и ее дочери.

Женщины никогда бы не позволили Элизабет выйти из дома одной, поэтому она выскользнула, пока те были заняты.

Все мы отлично знаем, что происходит, если поддаться любопытству, если переступить границы, выйти за рамки. Порой это бывает началом большого приключения, и жизни наши меняются навсегда, границы раздвигаются, горизонты простираются вдаль.

Но иногда случаются страшные вещи, и тогда жизнь оказывается полностью разрушена, мы запираемся внутри тесных границ собственного сердца, преисполненного боли, а горизонт заволакивает пеленой тьмы.

Дело в том, что отец Чарли – барон из Чикаго, Спаситель Города, человек, который не мог допустить, чтобы кто-то разрушил его планы – приказал одному слуге следить за холмом денно и нощно.

Не такому слуге, который дома подносит кофе гостям. И даже не такому, который начищает хозяйскую обувь и ухаживает за лошадьми в стойлах. А такому, которому передаешь плату под покровом тьмы, когда видно лишь блеск глаз и клинка.

Слуга заметил, как солнце отразилось в рыжих волосах Элизабет, и ее округлившаяся фигура медленно двинулась с холма в сторону леса. Он знал, что его время пришло. Он знал, чего от него ждут.

Так что Элизабет последовала за Чарли, а человек с ножом последовал за Элизабет.

Крик будто расколол мир на две части. Он прорезал воздух – верхушки деревьев затряслись в ужасе. Стрелой пронесся сквозь город – народ переглядывался, перешептывался. Ударил в окна дома на холме – мать и бабка медленно сползли на землю, сжав друг друга в объятиях.

Чарли услышал крик Элизабет. Он уронил мешок с инструментами и аккуратно собранный обед и побежал, побежал, побежал через лес в сторону утихающих всполохов крика.

Однако было слишком поздно: человек с ножом знал, что делать, знал, за что ему платят (такие, как он, всегда отлично знают), выполнил поручение и скрылся в тени еще до того, как вопль убитой растаял в воздухе.

Чарли обнаружил свою возлюбленную, свою жену, мать своего ребенка на земле, словно мусор, а кругом была кровь, так много крови, целое море крови, которая затекла в ее прекрасные рыжие волосы, пятном спеклась на серебряном кольце, подаренном мужем. В ее теле не осталось жизни, и в теле ребенка внутри нее – тоже, и Чарли упал на колени, заключил любимых в объятия и разрыдался.

Деревья кругом печально кивали, и ветер плакал вместе с ним, и звери, обитавшие в этом темном, темном лесу, склонили головы.

И тогда тварь, рыскавшая в тени дерева, в которое ударила молния, услышала зов холма. Она очнулась с чувством страшного голода и пониманием, что ее время пришло.

Чарли поднял на руки истекающий кровью ворох одежды, которым теперь стала Элизабет, и понес ее из леса через весь город к дому на холме.

Завидев его, некоторые прохожие не могли сдержать крика, а другие прикрывали рот руками и шептали соседу, мол, я всегда знал, что так все и закончится, с Такими Женщинами иначе не бывает.

Горожанки же сразу подхватили сплетню, что Элизабет, видно, встречалась в лесу с любовниками, пока ее бедный верный муж, который строил для нее домик, не проведал об этом и не заколол жену.

Никто, ни один человек и представить не мог, что это отец юноши – великий барон из Чикаго, спаситель города – натравил на невестку волка.

Мать и бабка стояли в дверях – собранные, в их глазах больше не было слез, – когда Чарли поднялся на вершину холма. Осторожно, ох как осторожно они забрали свою дочь и ее дочь внутри нее из рук мужчины, который так любил их обеих.

«Мы о ней позаботимся», – сказали они.

Мать поцеловала Чарли в левую щеку, а бабка – в правую. Тот кивнул, и женщины поняли, что видят его в последний раз – у него было важное дело.

Юноша оставил дом на холме и направился в громадный хмурый особняк, где скрывался его отец. Сердце его билось спокойно, ноги вторили мерному ритму, и мужчина уверенно шагал по центральной улице, чтобы каждый мог увидеть его и кровь на его одежде.

Констебль приблизился к Чарли (в конце концов, его как констебля, блюстителя закона, должны были интересовать люди в одежде, пропитанной кровью), но одного лишь взгляда молодого вдовца было достаточно, чтобы достойный полисмен запнулся и убежал прочь, припомнив, что именно сейчас у него срочные дела.

Мужчина поднялся по ступеням отцовского дома и стал колотить в дверь окровавленными кулаками. Открыл дворецкий, и от вида юного господина глаза его округлились.

«Отведи меня к отцу», – приказал Чарли.

Дворецкий склонил голову, силясь понять, как молодой господин дошел до такой жизни, однако думать об этом не входило в его обязанности, и, подчинившись, он отвел Чарли в комнату для завтрака.

Отец листал ежедневные газеты, привезенные из Чикаго (которые специально для него отправляли поездом каждое утро), и жевал тосты. Конечно, до него уже дошли вести о страшной трагедии в лесу, но Чарли этого не следовало знать, так что, когда барон оторвался от кофе, лицо его было лишь слегка озадаченным:

«Чарльз? Какой сюрприз. Скверно выглядишь. Почему бы тебе не умыться, и мы позавтракаем вместе».

Он ожидал, что сын послушается и подчинится, ожидал, что теперь, когда девка мертва, Чарли вернется к нему. Но он не видел взгляда юноши, не осознавал, что в тот день потерял своего ребенка навсегда. Однако жизнь барона оборвется слишком скоро, чтобы он успел об этом пожалеть.

До слуг на кухне донеслись звуки борьбы, бьющегося фарфора и короткий, полный злобы крик. Когда горничная с лакеем вбежали в столовую, их господин лежал на спине со столовым ножом в глотке. Юноша же спокойно глядел на его тело и, заметив прислугу, произнес: «Соберите остальную прислугу и уходите из дома».

Им и в голову не пришло ослушаться. В его голосе звучала удивительная решимость, словно дрожавшая в воздухе стрела, и слуги не желали иметь с этим никакого дела.

Через полчаса после того, как все жильцы покинули самый большой дом в городе, из окон повалил дым. Спустя мгновение юный господин вышел на крыльцо и встал у двери с ружьем в руках.

Народ вызвал пожарную бригаду, однако на подходе к лестнице Чарли остановил их, приподняв ружье, и приказал держаться подальше. Пожарные возразили, что пламя может перекинуться на соседние здания, на что молодой вдовец разрешил им делать что угодно для спасения близстоящих домов, но только не дома его отца.

И когда пожар разошелся в полную силу, и весь город стекся поглядеть на то, как полыхает особняк барона, Чарли спокойно вошел внутрь здания, и больше его никогда не видели.

А что касается матери с бабкой, то горожане давно прозвали их ведьмами.

Что ж, значит ведьмами им и быть.

В былые времена их род владел настоящей магией ведьм. Только они могли поселиться на столь одиноком холме неподалеку от дерева, в которое ударила молния: люди без способностей не рискнули бы.

Но это было так давно – все эти помешивания зелий и заклинания, колдовство и магия… Этим промышляла бабка их бабки, ее дочь и дочь ее дочери. С тех пор практические навыки оказались почти полностью утрачены, за исключением пары бытовых заговоров, чтобы растения лучше росли, а пыль не оседала на полу, а вылетала в окно.

Но, хотя заклинания больше не читались, сама магия осталась. Искра в крови женщин никуда не делась – ее подпитывало горе и гнев. Все заклинания, известные их праматерям, вертелись у них на языке.

И они знали, как поднять Темную Тварь, что спала в лесу под деревом, в которое ударила молния, Темную Тварь, которая только и высматривала, когда же холм подаст ей знак. Она испытывала голод, такой страшный голод, и ждала.

Она ждала так долго.

* * *

Чтобы чары сработали, требовалась кровь, ведь не существует ничего мощнее магии крови. А ее было предостаточно: женщины собрали ее из собственных вен и из тела Элизабет. Требовались и другие предметы: травы из сада, пауки, вырванные из сетей, символы, начертанные на полу и стенах, серебро обручального кольца.

Мать и бабка положили останки своей дочери и дочери их дочери в центре большой комнаты, где когда-то они собирались всей семьей, где счастливо смеялись вместе. Женщины взялись за руки и принялись читать.

Горожане все еще наблюдали, как дотла догорает дом барона, а вместе с ним и его сын. Когда ведьмы начали читать, все взгляды обратились к холму: заклинание промчалось над городом в сторону леса.

Темная Тварь, обитавшая там, открыла глаза.

Горожане сбились поближе друг к дружке: воздух повеял холодом, который пробирал до самых костей, сжимал сердца когтистыми лапами.

Голоса на холме то становились громче, то затихали, и народ ждал, когда уже опустится лезвие топора, нависшего над их головами.

Мать и бабка озверели от горя и прокляли не только весь город, но и всех потомков его жителей.

Ведьмы страстно верили, что все до единого были соучастниками преступления: всем так хотелось баронских денег, что никого не заботило, что тот убил их дочь.

Хотят богатства – будет им богатство. Город будет процветать, а жители получат все, что пожелают.

Но каждый год они будут терять дочь, как когда-то ведьмы.

Ни одна семья не избежит этой судьбы, никто не сумеет покинуть город. Теперь их рода неразрывно связаны с этими землями и этим лесом. Если кто-то попытается бежать, то вернется, сам не зная почему.

А чтобы убедиться, что заклинание надежно, ведьмы даровали плодовитость всем женщинам города (и их дочерям, и дочерям их дочерей и так далее до скончания времен). Таким образом, всегда найдутся девочки, которых можно принести в жертву.