Текст книги "Зазеркалье"

– Эй, привет, мистер Мышь, – прошептала Элизабет. – Не убегайте. Я не причиню вам вреда.

И услышала, как мышонок возвращается. Легкие передние лапки зверька снова коснулись ладони Элизабет. Девочка не видела его, но представила, как тот стоит на задних лапках, глядя на нее снизу вверх блестящими бусинками глаз.

– Великаны всегда говорят, что не причинят нам вреда, а потом расставляют мышеловки, и бьют нас огромными метлами, и напускают на нас кошек, – сказал мышонок довольно писклявым голоском.

– Ну, у меня в кармане нет ни мышеловок, ни метел, ни кошек, – ответила Элизабет и только секунду спустя поняла, что разговаривает с мышью. Разговаривает с мышью, и мышь понимает ее, а она понимает мышь.

Она-то думала, что день не может стать более странным, но, получается, в день, когда ты бросаешься в погоню за человеком-птицей, нужно быть готовым к любым странным вещам.

– Еще ты можешь растоптать меня, – сказал мышонок.

– Я бы никогда такого не сделала! – воскликнула Элизабет, оскорбленная самой мыслью об этом. И тут же исправилась: – По крайней мере, нарочно. Я могла бы, наверное, наступить вам на хвост во мраке, но только случайно. Здесь, знаете ли, очень темно.

– Только не для меня, – заявил мышонок, и Элизабет услышала в его голоске гордость. – Я вижу все так же ясно, как и при свете дня.

– Тогда, возможно, вы поможете мне, милый мышонок? Больше всего на свете я хочу выбраться отсюда. Не видите ли вы выхода, достаточно большого, чтобы в него могла протиснуться такая особа, как я?

Мышонок пронзительно запищал, выводя трели то громче, то тише, и Элизабет поняла, что зверек смеется.

– Глупая маленькая девочка!

– Я не глупая маленькая девочка, – надулась уязвленная Элизабет. – И это невежливо, говорить такое тому, с кем только что повстречался.

Мышонок сразу же посерьезнел:

– Нет, ты, конечно, права. Извини за смех. Но ведь не обязательно оставаться здесь, если тебе этого не хочется.

– Что вы имеете в виду? – опешила Элизабет.

– Ну, ты же волшебница, не так ли?

– Я?

«Какая еще волшебница?» – подумала Элизабет, но спрашивать вслух не стала, поскольку чувствовала, что мышка может опять рассмеяться, а ей совершенно не хотелось чувствовать себя дурочкой.

– Я чую в тебе магию, – сказал мышонок. – Ты разве не знаешь, что обладаешь ею?

– Ну… – медленно проговорила Элизабет, – я знаю, что иногда могу кое-что делать, кое-что такое, чего другие люди, похоже, не могут. Например, превратить розу в бабочку.

– Тогда, несомненно, – заметил мышонок с бесконечным терпением в голосе, – ты можешь превратить кирпичную стену в дверь.

Едва мышка произнесла это, Элизабет почувствовала себя очень глупой из-за того, что не подумала об этом раньше. Оправданием ей могли служить разве только усталость, и голод, и растерянность, и еще довольно сильный испуг, которые любого способны превратить в глупца.

– Спасибо вам, мистер Мышь, – сказала Элизабет. – Именно так я и сделаю.

– Полагаю, – с оттенком тоски протянул мышонок, – в твоем кармане не завалялась пара-другая крошек?

– Мне ужасно жаль, – ответила Элизабет. – Сегодня у меня ничего нет. Мама сказала, чтобы я не засовывала гренки в карманы, как делаю обычно, чтобы не испортить свое красивое платье.

– Ну ладно. Неважно. Крошки я могу найти где угодно, – вздохнул мышонок.

– Что ж, теперь вам лучше отойти, чтобы я случайно не наступила на вас. Это было бы скверной платой за добрый совет, – сказала Элизабет. – А может, вы хотите уйти из туннеля вместе со мной? Тогда вы могли бы залезть в один из моих карманов.

– Возможно, так будет лучше, – ответил зверек. – Ты, похоже, из тех, кому может понадобиться совет, а я, пускай и всего лишь мышь, могу его дать.

– Отлично, – проговорила Элизабет, хотя и не думала, что ей снова может понадобиться мышиный совет. Хотя, выйдя из туннеля, она, возможно, найдет какую-нибудь еду и поделится со зверьком. Это будет доброе дело, ведь любезная мышка так помогла ей.

Девочка подняла мышонка и осторожно посадила его в большой передний карман платья. Тот чуть-чуть покрутился, а потом успокоился, удобно устроившись на дне кармашка.

Элизабет поднялась, вновь повернулась лицом к кирпичной стене, уперлась в нее обеими руками и подумала: «Я хочу, чтобы здесь появилась дверь. Прямо здесь».

Ничего не случилось.

– Тебе нужно получше стараться, – ткань платья приглушила и без того тихий голосок мыши.

«Ой, помолчи», – подумала Элизабет. Ей было достаточно тяжело и без мышиных комментариев, но девочка придержала язык. Совсем ни к чему затевать спор, когда она пытается решить эту проблему со стеной.

На самом деле – и в этом была загвоздка – она никогда по-настоящему не задумывалась о том, что творит волшебство. Это были всего лишь желания, легкие мысли, вылетающие из ее головы и воплощающиеся во что-то.

«Хотя мысль насчет мистера Доджсона отнюдь не была легкой, вовсе нет».

Как будто до сих пор ее желания хранились в бутылке, а мышка заткнула бутылку пробкой, назвав Элизабет волшебницей. Волшебство – это же что-то нереальное, что-то далекое, такое творят феи-крестные с тыквами или снежные королевы с зеркалами. Нет, Элизабет не сказала бы, что знает магию как свои пять пальцев.

Она подумала, не спросить ли мышку о том, что делать дальше, но тут карман платья мелко задрожал от какого-то тихого мерного звука. Зверек уснул и, кажется, захрапел.

«Храпят ли мыши?»

А почему бы и нет? Что тут странного? Если уж мышь сидит на задних лапках и разговаривает…

Элизабет покачала головой. Если она не сосредоточится на поставленной задаче, то застрянет в туннеле навсегда, и мышь только посмеется над ее неумелостью.

«Ни одна мышь больше не будет смеяться надо мной», – поклялась себе Элизабет и снова прижала ладони к кирпичной кладке.

«Хочу, чтобы здесь была дверь», – подумала она и на этот раз мысленно представила эту дверь. Чуть выше и чуть шире ее самой, дощатую, выкрашенную в белый цвет. Дверная коробка – голубая, как ее платье, а ручка – блестящая, серебристая. Пусть эта дверь открывается на бесшумных петлях, и – что, по мнению Элизабет, лучше всего – никто плохой не сумеет ее увидеть.

Ни тот мужчина, который схватил ее, ни еще кто-нибудь вроде него нипочем не заметит эту дверцу, даже если дотронется до нее. Они не увидят ничего, кроме все той же кирпичной стены.

Элизабет почувствовала, как грубые кирпичи под пальцами превращаются в гладкое крашеное дерево ее двери. И как раз вовремя, потому что из дальнего конца туннеля вдруг донесся шум – оттуда, где оставался мужчина.

– Я поймаю тебя, маленькая ведьма, и когда поймаю, ты пожалеешь о том, что вообще появилась на свет!

Элизабет вцепилась в дверную ручку, оказавшуюся именно там, где ей и следовало быть, открыла дверь, быстро выскользнула из туннеля и захлопнула дверь за собой.

Но еще успела услышать последние слова, выкрикнутые мужчиной:

– Ты пожалеешь о том, что появилась на свет! Совсем как АЛИСА!

* * *

Элизабет похлопала ладонью по двери, убеждаясь в том, что та плотно закрыта. Если ее желание сбылось, тот мужчина никогда не отыщет дверцу, а если и отыщет, здесь, снаружи, у нее куда больше возможностей сбежать от него. Наверняка кто-нибудь поможет ей, если мужчина попытается догнать и уволочь ее.

Последние слова того типа непонятно почему поразили ее. Ей отчего-то не хотелось, чтобы Алиса вообще не появлялась на свет. Голос говорил об Алисе как о ком-то сильном и могущественном, о ком-то, кем Элизабет хотелось бы стать.

«Хотя еще он сказал, что Алиса пожалела о своем любопытстве».

Сама Элизабет очень, очень жалела о своем любопытстве, но теперь, когда выбралась из туннеля, была уверена в том, что все наладится.

Она потерла глаза и поморгала. Свет снаружи был не таким уж и ярким – в воздухе висело подобие легкой дымки, – но девочка все равно чувствовала себя кротом, только что вылезшим из-под земли.

Постепенно пространство вокруг обрело четкость, и Элизабет едва не пожалела о том, что не осталась в туннеле. Возможно, ей следовало просто вернуться тем же путем, которым она шла, не думая о мужчине с длинными ногтями, пытавшемся ее схватить.

Дверца вывела ее на площадь, но этой площади Элизабет никогда прежде не видела. То была не Большая площадь и не какая-нибудь из площадей поменьше, что были разбросаны по Новому городу. У тех площадей всегда были парки, зверинцы или небольшие славные фруктовые рынки.

В этой площади не было ничего славного, и Элизабет почувствовала, как вжимается спиной в дверь, из которой только что вышла, словно надеясь обернуться невидимой.

На площадь выходило несколько обшарпанных зданий, деревянных, посеревших от времени. На нижних этажах никто не жил – тут находились всяческие торговые помещения: в воздухе витали резкие запахи спиртного, мясных пирогов и еще чего-то, явственно отдающего отчаянием.

Верхние этажи каждого здания занимали квартиры, причем заметно было, что дома надстраивались: поверх первоначальных стен громоздилось три, четыре, а то и пять этажей. Элизабет никогда не видела таких высоких домов.

«Разве что издалека, в Старом городе. И тот мужчина сказал: "А где же, по-твоему, ты находишься?" – и я должна была сразу понять – понять, что забрела слишком далеко от дома».

Под крытыми входами некоторых домов теснились группы остроглазых мужчин, смолящих сигареты или потягивающих что-то из маленьких бутылочек, или делающих и то и другое разом. Все они были в грубых домотканых одеждах и кожаных башмаках, наводящих на мысли о рабочих и моряках, и не было среди них ни одного, который выглядел бы недавно принимавшим ванну. Их смех был грубым и хриплым. И смеялись они много, хотя в этом смехе не слышалось радости.

И женщины тут были совсем другие. Все, кого здесь видела Элизабет, носили яркие платья – атласные, расшитые сверкающими каменьями, и перья в волосах, и пышные нижние юбки, и чулки, выставленные на всеобщее обозрение. Их губы были слишком красны, ресницы – слишком черны, и хохотали они визгливо, громко и долго. В их смехе тоже не было веселья и радости, хотя собравшихся вокруг мужчин этот смех мог, пожалуй, одурачить.

Элизабет поняла, что это Падшие Женщины. Она никогда не видела их прежде, только слышала, как о них перешептываются леди, приходившие к маме на обед. Они всегда обсуждали Падших Женщин и Их Отродья, а также собственные небольшие акты благотворительности в пользу этих женщин и детей – хотя, конечно, благотворительность леди никогда не подразумевала, что они лично отправятся в Старый город раздавать еду и одежду. Нет, это поручалось слугам.

Падшие Женщины, похоже, пытались увести мужчин подальше от пабов, и Элизабет зачарованно наблюдала, как они приподнимают подолы юбок и расстегивают пуговицы на блузках. Одни мужчины не обращали на женщин никакого внимания, но другие бросали на них такие взгляды, от которых Элизабет съеживалась еще больше, потому что это были жадные, хищные взгляды. Ей хотелось крикнуть женщинам: «Нет-нет, убегайте! Они сделают вам больно!». Но у нее отчего-то возникло забавное ощущение, что женщинам это известно и они смирились со своей судьбой.

«Мне нужно убраться отсюда, пока кто-нибудь меня не увидел», – подумала девочка, хотя и понятия не имела, как это сделать. Элизабет неловко пригладила волосы, такие золотистые и ухоженные, что они тут же привлекли бы внимание, попытайся она перейти через площадь. Элизабет передернуло от одной лишь мысли о том, что эти жесткие глаза хищников остановятся на ней.

Неподалеку стояла брошенная тележка – похоже, с нее когда-то продавали фрукты, но теперь она превратилась всего лишь в полусгнившее препятствие на тротуаре. Элизабет метнулась к этой рухляди и скорчилась за нею, зорко следя за кучками мужчин на площади. Она чувствовала, что опасность будет исходить оттуда.

Разумеется, в мире существовали и жестокие женщины – Элизабет не была настолько глупа, чтобы считать иначе. Но женщины здесь, на площади, казались озабоченными в основном собственным выживанием. Едва ли у них найдется время и желание гоняться за маленькой девочкой.

– Что мне нужно, – пробормотала Элизабет, – так это какой-нибудь плащ. Тогда я смогла бы обогнуть площадь и попыталась бы поймать кеб.

Взгляд ее заметался, ища магазин, или веревку с развешанным бельем, или еще что-нибудь. Нет, конечно же, она не собиралась ничего воровать. Элизабет бы оставила немного денег, хотя единственными деньгами, которые лежали в ее кармане, была монета, полученная ко Дню дарения, и она подозревала, что монета эта понадобится ей на проезд.

Тогда она может оставить записку с обещанием заплатить позже – при условии, что отыщет бумагу и перо, чтобы эту записку написать. Буквы Элизабет выводит очень красивые и даже умеет подписываться полным именем с красивым росчерком.

– Просто попробуй найти тут кеб, который отвезет тебя в Новый город, – сказал мышонок, ворвавшись в мысли девочки.

Элизабет опустила взгляд. Мышонок стоял на задних лапках, положив передние на край кармана, и смотрел на девочку снизу вверх. Выглядел зверек в точности так, как Элизабет представляла себе в туннеле – маленький, серый, мягонький на вид, с розовыми ушками-ракушками, повернутыми в ее сторону. Отличались только глаза. Глаза мышонка были ярко-зелеными, блестящими на мордочке крохотными изумрудами. Элизабет никогда не видела мышей с такими глазами.

– Если мне удалось попасть сюда из Нового города, наверняка у меня получится и вернуться туда, – сказала Элизабет с уверенностью, которой совсем не чувствовала.

– В точности то же сказала Алиса, но все получилось не совсем так, как она планировала, – откликнулся мышонок.

– Ах, Алиса, Алиса! – фыркнула Элизабет. – Я только и слышу, что об Алисе. Сколько раз мне повторять: я не Алиса!

Мышонок лукаво посмотрел на нее – если только мышь может выглядеть лукавой.

– Неужели? Твои родители тебя и родили-то, чтобы заменить ее. Их маленькая Алиса выросла и сошла с ума, так что им пришлось запереть ее, чтобы никто не видел ее безумия и боли, а у нее было столько боли. Но они не хотели этого знать, зато все еще хотели маленького питомца, которого можно любить, вот они и завели тебя и притворились, будто Алисы никогда не было.

Элизабет с трудом втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

– Вы говорите ужасные вещи. Страшные, кошмарные вещи вы говорите. Я думала, вы хорошая мышка, вы здесь, чтобы помочь мне.

Зверек слегка шевельнулся, вроде как пожав плечами:

– Иногда ужасные, кошмарные вещи и есть правда. Я всегда говорю правду, даже если это означает, что маленькие девочки-всезнайки перестанут считать меня милым созданием. Лучше быть честным, чем милым.

– Я не верю, что это правда, – возразила Элизабет. – Я думаю, что вы отвратительны.

– Да на здоровье, – равнодушно ответил мышонок.

Нет, это не может быть правдой – то, что сказала мышь. Ее родители никогда никуда не отослали бы своего ребенка, когда этому ребенку больно. И они наверняка родили ее не для того, чтобы «заменить» Алису. Это было бы чудовищно – во многих смыслах.

Это означало бы, что как Элизабет она ничего для них не значит, что она – всего лишь замена девочки, которая вдруг отчего-то сделалась нежелательной, никуда не годной. Алиса значила для них так мало, что вместо нее подошел бы любой.

«Нет, я в это никогда не поверю, – яростно подумала Элизабет. – Никогда, ни за что».

«Но почему же никто никогда не упоминал об Алисе, разве что по ошибке?»

Нет, нет, нет, она не станет размышлять и тревожиться об этом сейчас. Ей нужно выбраться из этого жуткого места и вернуться домой. Когда она окажется в безопасности своей комнаты, с плотно набитым животом, с дочиста вымытыми волосами, тогда и подумает обо всех этих неприятных вещах.

– Плохо, что я не могу превратиться в мышь и прошмыгнуть через площадь, – сказала Элизабет.

– Кто сказал, что ты этого не можешь, но тогда где окажусь я? – поинтересовался мышонок.

– Вы могли бы бежать рядом со мной. И проводить меня, конечно.

– Конечно, – фыркнул мышонок.

Элизабет показалось, что она уловила легкую язвительность в тоне зверька, и уже собиралась резко ответить – в конце концов, тот сидел в ее кармане, – когда мышонок заговорил снова:

– Но превращаться ужасно трудно, и если не знаешь, что делаешь, то лучше, пожалуй, и не пытаться. Если только не хочешь всю оставшуюся жизнь проходить с хвостом и усами.

– Пожалуй, что не хочу.

– Ну, тогда ты должна придумать, чем тебе укрыться.

– Именно это я и говорила. Но тут нет никакого плаща.

– Нет-нет, плащ тут ни при чем, – пискнул мышонок. – Разве я не сказал, что ты волшебница? Ты можешь укрыться своей магией, и никто тебя не увидит.

Элизабет нахмурилась. Проделать дверь в стене уже было достаточно сложно. Способна ли ее магия помешать всем этим людям – а их немало – увидеть ее?

– Как мне это сделать? – спросила она.

И снова мышь шевельнулась, будто пожала плечами, хотя плеч-то у нее на самом деле и не было.

– Откуда мне знать? Я всего лишь мышь.

Элизабет пробормотала себе под нос слово, которое, случалось, говорил папа, когда был особенно зол. Мышь тихонько хихикнула.

Ладно, ей не нужна помощь какой-то там глупой мыши. Она способна сама решить свои проблемы и не собирается просить снова, выставляя себя дурочкой.

Все, что она делала до сих пор, было так же просто, как желание, но желать чего-то гораздо труднее, когда ты замерзла, голодна и боишься, что тебя поймают. Элизабет очень хотелось положиться на кого-то другого (хотя она никогда, никогда не призналась бы в этом вслух), потому что, если ты ребенок, это тебе и полагается делать – позволять взрослым решать, как лучше. Но взрослые, которые находились вокруг, были не из тех, кому можно доверить принимать за себя решение, так что Элизабет вернулась к тому, с чего начала. Ей придется разбираться самой.

«Я хочу…» – подумала она и тут поняла, что мысль эта весьма неопределенна и ей нужно вложить в нее намного больше энергии, если она хочет, чтобы желание осуществилось.

«Я хочу…» – подумала она снова, и в этот момент ей показалось, что один из мужчин по ту сторону площади заметил ее. Возможно, ее выдали светлые волосы или трепещущий на ветру край голубого платья, но сейчас на нее определенно смотрели или по крайней мере смотрели на тележку.

Внутри все сжалось, скрутилось узлом, и Элизабет, скорчившись от ужаса, зашептала:

– Ты меня не видишь, не видишь, не видишь.

Она напряженно прислушивалась, не раздадутся ли торопливые шаги, или приближающийся смех, или чей-нибудь окрик: «Эй, куда это ты?».

«Если кто-то подойдет, я просто побегу, побегу, побегу, и он, возможно, опешив, не увидит меня».

Но этот «кто-то» может подойти с друзьями, с друзьями, которые окружат ее, и схватят, и потащат, кричащую, и Элизабет ничего уже не сможет сделать, потому что она маленькая, слабая и напуганная.

– Значит, они вообще не должны увидеть меня, и они не увидят, не увидят, не увидят, я сливаюсь со стеной, с тележкой, с землей, с небом, куда бы они ни посмотрели, я как вода, сквозь которую все видно, а они не заметят даже малейшей ряби, и никакие жестокие глаза не увидят меня, и никакие жестокие руки меня не коснутся, они не видят меня, не видят, не видят.

Она так сильно сосредоточилась на своем желании, что и не услышала, как смотревший в ее сторону мужчина подошел ближе. Сначала Элизабет увидела его башмаки – растрескавшиеся коричневые кожаные башмаки, из подметок которых торчали шляпки гвоздей, лязгающих о брусчатку. «Я должна была это услышать, правда должна была». А выше башмаков – шерстяные штаны, видавшие лучшие дни (и отчаянно нуждавшиеся в стирке, ведь исходивший от них запах был настолько ужасен, что Элизабет затошнило).

Взгляд ее поднялся еще выше, скользнул по бурому кожаному поясу с подвешенным к нему ножом с серебристой рукоятью, в таких же бурых кожаных ножнах, и по коричневому жилету поверх синей рубахи, застегнутой лишь наполовину. Грудь мужчины пересекал длинный выпуклый шрам, а кожа выглядела не чище штанов. Элизабет боялась посмотреть ему в лицо, боялась увидеть его жадные глаза, но потом сказала себе, что она не перепуганная мышь – даже если чувствует себя именно так, – и вскинула взгляд.

Мужчина был небрит, а глаза его – жесткие, пронзительно-голубые – переполняло удивление. Он смотрел на скорчившуюся Элизабет, и лицо его кривилось в крайнем замешательстве.

«Он не видит меня», – подумала девочка, и эта чудесная мысль наполнила ее ликованием. Она видела его четко и ясно, замечала каждую морщинку вокруг его глаз, но он смотрел прямо на нее – и не видел.

Грязной рукой мужчина поскреб в затылке и обогнул тележку.

– Все путем, Эйб? – окликнул его приятель с той стороны улицы.

– Мне показалось, я что-то видел, – ответил Эйб, но, хотя его башмаки едва не задели Элизабет, мужчина совершенно не осознавал, что она здесь.

«Получилось! Я это сделала!»

– Я же говорил, что ты волшебница, – пропищал мышонок ужасно самодовольно.

– Но вы не сказали мне, как колдовать, так что даже не думайте приписывать себе все заслуги, – срезала его Элизабет. – Это моих рук дело.

– Если ты такая умная, подумай о том, что тебе лучше побыстрее убраться с площади, пока чары не развеялись.

Элизабет очень хотелось съязвить что-нибудь в ответ, но она сразу оценила разумность слов мыши. Ей удалось укрыться от глаз одного человека, но это не обязательно означает, что она способна спрятаться ото всех.

«А придется, – подумала она, – иначе я никогда не вернусь домой».

Элизабет чувствовала себя очень усталой, измученной, вымотанной, как никогда прежде. Дом был не так уж и далеко – если говорить о расстоянии, – но, чтобы добраться туда, ей предстояло выполнить слишком много задач. И хотя она, конечно, очень умная девятилетняя девочка, факт остается фактом: она при этом всего лишь девятилетняя девочка, совсем не привыкшая заботиться о себе.

«Стенаниями ничего не исправишь, Элизабет Вайолет Харгривс. Поднимайся и спасай себя, потому что никто не собирается делать это за тебя».

Мысль вроде бы принадлежала Элизабет – только, пожалуй, более взрослой ее версии. Как будто будущее «я» журило ее.

«А может, это Алиса, может, Алиса помогает мне».

Нет, она больше не погонится за Алисой, даже в мыслях. На сегодня с нее уже достаточно голосов в голове.

Элизабет сделала глубокий вдох и встала. Она старалась не думать о яркости своего голубого платья и золотистых локонах, чтобы не стать ненароком более заметной.

«Ага! Вот оно!»

Необязательно делать себя невидимой. Нужно лишь позаботиться о том, чтобы никто ее не заметил, а это совсем не одно и то же.

Люди толпились в основном на другой стороне площади, вдали от разбитой тележки. С площади вели два выхода – мощеная дорога, пролегающая слева от Элизабет, и узкий проулок, открывающийся прямо напротив нее. Проулок резко уходил вбок по диагонали, поэтому Элизабет со своего места не видела, что там творится и насколько он длинный.

Если чары рассеются, на дороге она останется незащищенной. А чтобы добраться до проулка, нужно пройти прямо сквозь толпу. Кроме того, Элизабет вовсе не хотелось опять оказаться в каком-нибудь туннеле. А что, если на той стороне вообще нет выхода?

Нет, придется рискнуть и пойти по дороге. По крайней мере, там будет куда бежать, если в том возникнет необходимость, хотя она искренне надеялась, что не возникнет, поскольку беготней уже насытилась по горло, на всю оставшуюся жизнь, решив для себя: она не из любителей бега. Она из любителей спокойно-сидеть-за-столом-с-чаем-и-тортиком.

Хорошо, конечно, знать, что ты за человек, размышляла она, огибая тележку и выходя на дорогу. Это помогает избежать суеты и избавляет от попыток делать то, к чему у тебя изначально не лежит душа.

На ходу Элизабет повторяла про себя: «Вы меня не видите, вы меня не замечаете, тут ничего нет, кроме пустого воздуха». И похоже, это работало. Никто из находившихся на площади, кажется, не видел ее.

– Будь осторожна, – шептал мышонок. – Будь очень осторожна.

Элизабет молчала, потому что это могло привлечь к ней внимание, ведь тот, кто услышал бы ее голос, мог заметить и ее саму. Но то, что мышь продолжала поучать ее и говорила какие-то и без того понятные банальности, весьма раздражало. И девочка подозревала: говорит зверек только потому, что знает – сейчас Элизабет точно не ответит.

Двое мужчин со смехом и криками вдруг отделились от толпы. Краем глаза Элизабет наблюдала, как они идут, пошатываясь и поддерживая друг друга.

«Очевидно, переборщили со спиртным», – с отвращением подумала она. Элизабет не вполне понимала, что такое «спиртное», но знала: от него люди дурно пахнут и совершают порой дурные поступки.

Как-то раз Элизабет услышала, как одна из судомоек, Фиона, рассказывает о «своем Берте» и о том, что он делает, когда выпивает слишком много спиртного. Берт был одним из мальчиков-подручных конюха – ну, на самом-то деле, конечно, мужчиной, но подручных конюха всегда называют мальчиками. Элизабет тогда прошмыгнула в кухню, чтобы попробовать выпросить лишнюю порцию взбитых сливок. Она пришла, когда Фиона и Кухарка сидели за большим столом, на котором Кухарка готовила пирожки и пирожные. Фиона плакала, и под глазом у нее был большущий черный синяк, а Кухарка держала ее за руку и утешала. Элизабет решила, что сейчас неподходящее время для выпрашивания запретных лакомств, и тихонько удалилась, пока никто из женщин ее не заметил.

Двое пьяных мужчин двигались неровной походкой, зигзагами, и Элизабет стоило немалого труда избегать их. Каждый раз, когда ей казалось, что она уже разминулась с ними, они вновь появлялись рядом, кренясь то в одну сторону, то в другую. Бежать ей не хотелось – и потому, что она, как уже решила, не была бегуньей, и потому, что каблуки ее туфелек наделали бы слишком много шума, – а она пыталась сочетать быструю ходьбу с тишиной.

Один из мужчин, дико жестикулируя, вскинул руку, и кончики его пальцев задели ленту, вплетенную в ее волосы.

Элизабет, не сдержавшись, охнула и тут же подумала: «Ты не видишь меня, не видишь, не видишь, тут ничего нет, только твое воображение».

Опешивший мужчина остановился, так что Элизабет поспешила вперед; она услышала, как пьяный сказал своему приятелю:

– Мне вдруг показалось, что я до чего-то дотронулся. Вроде как до волос девчонки.

И его друг ответил:

– Не принимай желаемое за действительное, Эд.

– Но я ее и слышал, – запротестовал Эд. – Она вроде как вскрикнула.

Элизабет не стала задерживаться, чтобы дослушать беседу. Важнее всего сейчас было убраться подальше.

Улица, по которой шла девочка, выглядела немногим лучше площади, которую она покинула. Тут разместилось несколько заведений поприличнее – пабы, книжные лавки, портняжные мастерские, – но у многих домов все так же стояли женщины почти что в исподнем и окидывали прохожих заманивающими взглядами.

И вот что еще странно – улицу словно выкрасили некогда в красный цвет, особенно вдоль обочин, по краям тротуара.

«Как будто тут текла красная река и оставила после себя следы».

За этой мыслью немедленно последовала другая:

«Я должна вернуться домой, где из красного только мамины розы да мои ленточки».

Элизабет шла и шла, чувствуя, как нарастает в душе отчаяние. Она не думала, что забралась так уж далеко от Нового города, но высящиеся вокруг здания мешали разглядеть, в какую сторону нужно идти. Просить кого-то о помощи казалось слишком рискованным, и девочка не видела ничего, что могло бы сойти за кеб.

Если в ближайшее время она не найдет выхода отсюда, то с наступлением ночи так и останется в Старом городе, а Элизабет отлично понимала – Ничего Хорошего ей это не сулит.

В этот момент что-то привлекло ее внимание и заставило замереть посреди улицы, повернув голову.

– Что там? – прошептал мышонок, уже некоторое время молчавший.

Девочка не ответила, пытаясь понять, не почудилось ли ей то, что она вроде бы увидела.

Нечто маленькое, пурпурное, искрясь и мерцая-подмигивая, как будто подзывало Элизабет из узенького проулка. Предмет был виден только с того места, где стояла девочка, да и то она никак не могла сфокусироваться на нем. Проулок тонул в тени, хотя и не такой густой, как в том дурацком туннеле. Элизабет ясно видела Т-образный перекресток в конце проулка, значит, даже если она свернет туда, выход все равно будет.

Ей действительно хотелось пойти туда, несмотря на твердое убеждение, что снова оказаться в ловушке – не слишком хорошая идея (ведь для одного дня с нее и так вполне достаточно). Пурпурная искрящаяся штучка звала ее, притягивала, заставляла двигаться, не осознавая, зачем она это делает.

– Элизабет! – пискнул мышонок.

Она сделала вид, будто не услышала, поскольку опасалась, вдруг зверек станет ругать ее за то, что она отклонилась от курса.

А потом грубые мужские руки схватили ее, обвили и стиснули, будто лианы, и жаркое чужое дыхание ударило в ухо:

– Ого, какая добыча. Отличный подарочек! Гляньте на это прелестное, сладенькое создание, такое сладенькое, что аж зубы сводит от желания попробовать.

Ее оторвали от земли безо всякого труда, будто пустой мешок, и стиснули так сильно, что задушили на корню рвущийся из груди крик.

«Что случилось, что случилось, как он меня увидел, как он узнал… ой, знаю, наверное, магия выветрилась, потому что я отвлеклась, отвлеклась, как глупая сорока на блестящую штучку…»

«Паника не поможет тебе, Элизабет».

Опять этот голос, голос старшей сестры. Такой твердый, такой ясный, что Элизабет сразу успокоилась. А когда успокоилась, ей стало легче думать о том, как спастись.

Сначала нужно вырваться из хватки мужчины. А потом побежать, быстро-быстро, чтобы он не мог снова ее поймать.

«Ох, бежать, ну не хочу я бежать, я только и делала после того, как ушла с Большой площади, что бегала».

Мужчина нес ее куда-то, грубо встряхивая. Элизабет лягнула его, и твердые каблучки ее туфелек погрузились в его рыхлую плоть. Мужчина сердито вскрикнул, но не уронил девочку, как она надеялась. Напротив, он стиснул ее еще сильнее – точно затянулся аркан.

– Только попытайся еще разок, и тебе не понравится то, что я сделаю, мое прелестное создание.

Элизабет была твердо уверена: ей в любом случае не понравится ничего из того, что он мог бы сделать. А еще она понимала, что, оказавшись в его логове, исчезнет навсегда – глупая маленькая девочка, которая пошла на поводу своего любопытства и плохо кончила.

Нужно заставить его отпустить ее. Элизабет уже делала так прежде, в туннеле. Тот человек, который схватил ее, кричал, мол, она сделала что-то с его руками. Вот только она не знала, что именно сотворила, а думать в тот момент, когда тебя стискивают, едва не ломая ребра, а голова мотается из стороны в сторону, очень трудно.