Текст книги "Зазеркалье"

Он подмигнул ей и пропал, оставив лишь ощущение, что эти его ярко-зеленые глаза продолжают парить в воздухе, но потом растаяло и оно.

– Так, что-то не слишком много от него оказалось пользы, – вздохнула Элизабет.

Она сунула забавную розу в один из карманов и посмотрела на небо. В желудке урчало. Наступала ночь. Мама и папа наверняка ужасно волнуются, и Элизабет переживала из-за этого, хотя где-то в глубине души она и чувствовала гнев и обиду на то, что они никогда не рассказывали ей об Алисе.

Элизабет задалась вопросом, какую часть собственной истории ей следует рассказать им – и чему они поверят.

У нее создалось ощущение, что Алиса рассказала родителям слишком многое, вот они и отослали ее прочь.

Уж Элизабет они никуда не отправят, она им этого не позволит – и не просто потому, что не хочет быть отосланной, но и потому, что считает: они не заслуживают мирной жизни в спокойствии и довольстве, в неведении о том, каков же на самом деле внешний мир.

Она уже чувствовала себя старше и мудрее, чем была этим утром, хотя и не такой взрослой и мудрой, чтобы отправиться навестить человека, живущего в домике среди роз.

– Но однажды я загляну туда, – пробормотала она.

«Я буду ждать», – отозвался он.

– А теперь… – Элизабет подняла пузырек на уровень глаз. Мотылек сидел на внутренней стенке, поводя усиками. – Ты собирался показать мне безопасную дорогу домой. Что ж, если ты будешь хорошим и не обманешь меня, я, возможно, отпущу тебя, когда мы доберемся туда.

– А если нет? – спросил мотылек.

– Тогда… Ты же знаешь, что случилось с твоим приятелем Бармаглотом, не так ли?

«Да, ты настоящая Алиса, Элизабет Вайолет Харгривс», – повторил странный маленький человечек.

– Я не Алиса. Я – это я, – заметила Элизабет довольно язвительно.

Человечек рассмеялся, мягко и понимающе.

«Но мне хотелось бы однажды встретиться с тобой, Алиса, – подумала Элизабет. – Однажды мы, две девочки, сядем за стол и будем пить чай с пирожными, и это будет самое прелестное чаепитие, какое только можно представить».

«Я буду ждать», – сказала Алиса, а может, Элизабет только вообразила себе, что это услышала.

Но перед глазами ее вновь мелькнула картинка: дом на берегу озера, на краю цветочного поля, и Алиса, машущая ей с крыльца.

«Я приду повидаться с тобой, Алиса. Когда стану старше и мудрее».

Девочка в янтаре

Алиса очнулась, вырвавшись из чего-то, что было не вполне сном, но и не совсем воспоминанием. Ей казалось, будто она разговаривает с девочкой, очень похожей на нее саму, когда она была маленькой; этой девочке грозила ужасная опасность, и Алиса каким-то образом помогла ей.

Сон-воспоминание уже исчезал, улетал оборванной паутинкой под слабыми лучами просочившегося сквозь деревья света. Тесака рядом не было, хотя одеяла, на которых он спал, еще хранили его тепло. Возможно, он и разбудил ее, хотя вставал обычно совершенно бесшумно. Но даже во сне Алиса всегда знала, далеко Тесак или близко.

Сейчас ей хотелось, чтобы он был тут – тогда она рассказала бы ему о маленькой девочке, так похожей на нее. Нет, Алиса не считала, будто он что-то посоветует или поделится познаниями в этом вопросе. Тесак и в лучшие времена был не особо разговорчив. Но ей всегда было приятно видеть его серьезное лицо по ту сторону костра, внимательные глаза, говорящие о том, что он действительно слушает, а не просто дожидается возможности высказаться самому.

А ведь так, по опыту Алисы, проходило большинство бесед – люди не слушали других, а просто ждали своей очереди заговорить. Конечно, не такой уж у нее внушительный опыт, тем более что основную часть взрослой жизни она провела в психиатрической лечебнице, разделенная стеной со своим единственным собеседником. Но после того, как они с Тесаком покинули Старый город, Алиса провела немало времени, наблюдая за другими людьми в крохотных деревнях, за тем, как они относятся друг к другу, – и набралась довольно интересных впечатлений.

Утро выдалось холодным – таким холодным, что даже щеки пощипывало. В последней деревне, которую миновали Алиса с Тесаком, проходили зимние гулянья с ярмаркой, и Алиса купила там тяжелую вязаную шапку из серой шерсти и толстый, тоже шерстяной, свитер. На свитер Тесак согласился, а вот от шапки отказался, сказав, что она закроет ему уши, а они ему нужны.

Женщина, продававшая вязаные вещи, поглядывала на него искоса, и Алиса, расплатившись, поскорей потащила его прочь, пока он не заговорил о превращении в волка. Конечно, в волчьем обличье он не стал бы носить шерстяную шапку, но и Тесак-человек, с его обострившимся слухом, не любил, когда ему что-то мешало.

Превращение в волка Алиса обсуждать не любила. Обычные люди или начинали нервничать, считая Тесака сумасшедшим (он и был сумасшедшим, но и эту тему Алиса считала не слишком подходящей для беседы за ужином), или пугались, потому что верили в оборотней.

В последнем случае появлялись ружья и холодные взгляды и путников изгоняли, что Алису, конечно, не радовало. Бегство доставляло множество проблем (и хотя бежать им пришлось всего один раз, слухи преследовали их еще в трех деревнях, вызвав трудности с пополнением припасов), а удерживать Тесака от убийства всякого, кто угрожал им, было ох как непросто.

На самом деле было бы гораздо лучше, если бы Тесак вообще воздерживался от разговоров в незнакомой компании. Он был совершенно не способен на притворство, даже ради собственного блага.

Их путь вел на север, и чем дальше они продвигались, тем холоднее становилось. Вдобавок к регулярной смене времен года Алису, как та горошина под матрасом принцессы, постоянно терзало беспокойство о погоде. Ей хотелось найти какое-нибудь хорошее место, чтобы осесть на несколько месяцев и тем самым избежать необходимости постоянно искать пищу, тепло и кров.

Тесака совершенно не смущали ни ночевки на открытом воздухе, ни многочасовые переходы, а вот Алиса начала находить все это утомительным. Она не такая дикая, как он, не едва прирученная сила природы. Она предпочитает мягкую кровать древесным корням и любит, чтобы еда подавалась на тарелках.

«Однажды я доберусь до домика у озера (о котором всегда мечтала и который все еще ищу), и мой матрас будет таким мягким, какой только можно вообразить, и я лягу на него и утону, погружусь так глубоко в него, что никто меня не увидит. А потом укроюсь самыми теплыми, самыми толстыми одеялами, и буду спать, спать, спать сколько захочу, и не стану бояться, что какой-нибудь незнакомец подойдет ко мне ночью».

Алиса полежала еще немного, представляя то чудесное ощущение безопасности, которое дают окружающие тебя четыре стены. То, что она долгое время считала само собой разумеющимся.

«Хотя я не хочу, чтобы кто-то, кроме меня, запирал наружную дверь, спасибо большое». В лечебнице ее запирали более чем достаточно. Если дверь и будет заперта, она будет заперта ею, изнутри.

Тем временем с каждой секундой Алисе становилось все холоднее, от близости сырой земли и отсутствия рядом тепла ушедшего Тесака.

– Движение согревает, – пробормотала она, заставив себя встать, натянуть башмаки и потопать ногами, чтобы разогнать кровь по венам и избавиться от сковавшего тело оцепенения.

Потом Алиса собрала немного хвороста, разожгла костер и поставила кипятиться воду для чая. Нормального чайника у них не было, только жестяные кружки, но Алиса не сделала бы и шагу без чашки чая. В чай, конечно, хорошо было бы положить еще маленький кусочек медовых сот или сахара, но носить с собой мед очень неудобно, а цены на сахар здесь, так далеко от города, очень высоки.

«Элизабет тоже любит чай с сахаром», – подумала Алиса, поджаривая над огнем ломтик хлеба. И тут же недоуменно пожала плечами. Она не понимала, что это за Элизабет такая, но чувствовала, будто знает ее.

«Возможно, я знала ее ребенком, а теперь забыла».

В голове Алисы теснилось много таких вот обрывочных воспоминаний, разрозненных фрагментов головоломки, не вписывающихся в общую картину. Обычно ее это не тревожило, потому что беспокоиться и без того было о чем, но сейчас сердце отчего-то кольнуло: словно она не должна была забывать эту девочку.

Тесак вернулся, когда Алиса жевала второй кусок хлеба, запивая его слишком горячим и очень горьким черным чаем. Волосы его были влажными, а лицо сияло.

– Ты ходил купаться? – спросила Алиса.

Он кивнул и протянул руки к огню.

– Мне хотелось умыться.

Это означало: «Я убил кое-кого большого, весь перемазался хлеставшей из добычи кровью и не хотел возвращаться с доказательствами на лице».

Алиса получила тому подтверждение, предложив Тесаку тост, на что он лишь отрицательно мотнул головой. Насколько она понимала, он уже мог съесть целого оленя. Иногда Тесак приносил ей небольшие куски мяса, чтобы поджарить их на костре, но сегодня вернулся с пустыми руками.

– Я тут думаю… – сказала Алиса.

Он вскинул на нее взгляд, ожидая продолжения.

– Я хочу найти дом, в котором мы – или по крайней мере я – сможем остаться на несколько следующих месяцев.

Тесак кивнул:

– Я тоже об этом думал. Зима будет для тебя слишком тяжелой, если спать на земле.

– Но если мы остановимся в деревне, это будет не слишком хорошо для тебя, если ты не сможешь… – Она осеклась, поскольку ей вдруг пришло в голову, что будет неделикатно сказать «контролировать себя».

Он ухмыльнулся:

– Не есть местных жителей?

– Никаких местных жителей ты не ешь, – ответила Алиса. – Хотя и способен отхватить кому-нибудь руку, если тебя обидят.

– Только если они обидят тебя, – возразил он. – Сам я стерплю любое оскорбление, но обижать тебя не позволю.

– Ладно, – торопливо сказала Алиса, пытаясь не показать, что она довольна. Нельзя поощрять насилие, так и рвущееся из него на волю. – Так ты считаешь, что способен не есть местных жителей несколько месяцев? И не запугивать их своим топором?

Тесак потер лицо, явно размышляя. Какое-то время он продолжал тщательно бриться, но едва сделалось холоднее, отпустил бороду – густую, по большей части седую, с примесью черного, в отличие от волос на голове, которые были в основном черными, с примесью седины.

– Не знаю, смогу ли провести столько времени среди людей, – сказал наконец Тесак.

Алиса вздохнула. В общем-то, именно такого ответа она и ожидала.

– Значит, ты не можешь провести в деревне несколько месяцев, а я не могу несколько месяцев провести в лесу. Что же нам делать, Тесак?

Простейшим решением было бы отпустить его на свободу, а самой осесть где-нибудь, но Алиса не пришла в восторг от этой идеи. Нет, она не беспокоилась, что Тесак не вернется к ней – он непременно вернется, как бы далеко ни убежал, – но она волновалась о его психическом состоянии после того, как он окажется предоставленным самому себе так долго. Он может совсем забыть о том, как быть человеком, если Алисы не будет рядом, чтобы напоминать ему.

«Но если для него так будет лучше, не стоит ли отпустить его? Разве это не эгоистично с твоей стороны – сохранять его как человека, когда у него дикое сердце?»

Алиса не знала, откуда взялась эта мысль, но отогнала ее сразу, едва та возникла. Может, это и эгоистично с ее стороны – хотеть, чтобы Тесак был человеком, – но она все равно не намеревалась от этого отказываться. Она любила его, а любовь не всегда терпелива, добра и жертвенна. Любовь не всегда теплое сияние нежности.

Алиса узнала, что любовь бывает цепкой и жадной. Иногда она бывает яростным пожаром, пылающим в глубине горла, жгучим комом, от которого задыхаешься и заикаешься. Порой любовь пугала ее не меньше, чем радовала.

Алиса не хотела жить без Тесака. А ей придется жить без него, если он навсегда останется волком. Если он уйдет от нее на всю зиму, то наверняка не станет лишний раз оборачиваться человеком и, возможно, вообще забудет, как это делается, к моменту возвращения к ней. Таким образом, ей придется найти решение, которое сделает их обоих счастливыми.

Наверное, это не так трудно, как победить гоблина или бледную колдунью или не дать Бармаглоту погубить всех вокруг, но тоже… нелегко.

«Та девочка. Бармаглот».

– Это как-то связано с Бармаглотом, – пробормотала Алиса.

– Что? – не понял Тесак.

– Мой сон. Мне снилась маленькая девочка по имени Элизабет. Я каким-то образом помогла ей, и это как-то связано с Бармаглотом. Только я не думаю, что это и впрямь был сон.

– А как это связано с моей жизнью зимой в деревне?

– Никак. Я просто вспомнила. Не бери в голову. – Алиса поднялась и отряхнулась. – Прямо сейчас беспокоиться не стоит. Может, решение придет само.

Тесак пожал плечами:

– Что ж, бывает. А бывает, приходится рубить, рубить и рубить, чтобы найти то, что тебе подходит.

«В этом-то и проблема, – подумала Алиса. – Рубить, рубить и рубить».

Они потушили костер, собрали вещи в заплечные мешки и отправились в путь.

За много дней, что Алиса с Тесаком шли по лесу, им навстречу почти никто не попадался, а шагали они с тех самых пор, как покинули проклятую деревню, из которой Белая королева воровала детей (но Алиса вернула их, вернула почти всех, так что ей не следовало чувствовать боль при воспоминании о том месте).

Это еще имело смысл, когда они пересекали выжженную пустошь, тянувшуюся от Города почти до той самой деревни, но с тех пор они миновали много вполне обычных на вид, вовсе не проклятых поселений. Казалось, можно было бы встретить охотников, или знахарок, собирающих целебные травы, или хотя бы резвящихся детишек, отлынивающих в лесу от работы по дому.

Но никого не было. Только Алиса и Тесак, только ветер и суетливые маленькие зверьки да неуклюжие большие. Один раз они заметили на прогалине косматого бурого медведя – огромного, вдвое больше Тесака, толстого, уже накопившего к зиме жирок. До этого Алиса видела медведя всего один раз, в Городе, и это было жалкое тощее существо, танцующее на улице по прихоти хозяина. Размер и сила лесного великана поразили и восхитили ее, но благоговение мигом исчезло, когда Алиса увидела, что Тесак смотрит на зверя и, оскалившись, рычит. Если бы она не стиснула его щеки, не повернула его голову, заставив отвести взгляд, он наверняка превратился бы в волка и кинулся на медведя. В первый раз она по-настоящему осознала: Тесак находится всего лишь на волосок от того, чтобы вообще забыть, что он – человек.

Да, это проблема. И приближение зимы – проблема. Алиса не знала, что со всеми этими проблемами делать – ну разве только ей с Тесаком посчастливится наткнуться на пустующую хижину в лесу, куда Тесак мог бы свободно приходить и уходить.

«Хотя хижина в лесу – тоже далеко не лучшее решение. Эти домишки зачастую служат тайным прибежищем ведьмам, призракам и прочим существам, которых не готовы принять ограниченные селяне».

За первой мыслью последовала вторая: «Вот и мы с Тесаком такие же отщепенцы».

Не придя ни к какому решению, Алиса постановила себе вообще пока не думать об этом. Тесак шагал рядом, его серые глаза оставались непроницаемыми. Он лишь тихо взял ее за руку и стиснул ладонь.

И Алиса решила ни о чем не беспокоиться весь остаток дня. Возможно, когда она проснется завтра утром, обнаружится, что мозг во сне сам сделал всю работу, отыскав простейшее решение для всех их проблем.

А потом пошел снег.

* * *

Поначалу казалось, что волноваться не о чем. Алиса даже с некоторым восторгом следила за кружением первых снежинок: в душе отзывались остатки детской радости, связывающей снег и Рождество. Падающие на ладонь белые хлопья казались частицами волшебного неба.

Но затем ее взрослая половина осознала, что несколько снежинок сулят появление еще многих, и скоро короткую радость полностью вытеснила нараставшая с каждой секундой тревога. Красиво парящие кристаллики превратились в бьющий в лицо, лишающий зрения белый шквал. Алиса до боли щурилась, плотно куталась в плащ и чувствовала, как идти становится все труднее и труднее, потому что снег скапливался вокруг лодыжек куда быстрее, чем она считала возможным. Снег был влажным, тяжелым, он лип к башмакам, забивался в штанины и даже ухитрился промочить носки.

Метель быстро запорошила волосы и бороду Тесака, сделав его похожим на какое-то снежное существо из северных сказок. Алиса слышала о подобных созданиях от одной из своих нянек. Существа эти ходят как люди, но на самом деле они наполовину животные и сплошь заросли белым мехом. У них огромные клыки и когти, и они яростно защищают свои горы.

Алиса и Тесак были не в горах (и на том спасибо, у них и так хватает неприятностей), но Алиса не удивилась бы, если бы путь им сейчас заступило одно из таких существ.

Через некоторое время (сколько именно минут или часов прошло, Алиса не знала, потому что пурга полностью заслонила солнце) Тесак потянул ее за руку. Она остановилась и тут же почувствовала, как снег скапливается на ее шапке и прикрытых плащом плечах.

– Что? – спросила она, и ветер, вырвав ее голос изо рта, унес его в недра бурана.

Тесак наклонился к ней, чтобы она лучше слышала:

– Пожалуй, мне стоит побежать вперед, проверить, нет ли поблизости места, где мы можем укрыться на ночь.

Говоря «побежать вперед», он, конечно, имел в виду, что побежит в волчьем обличье, потому что зверем умел передвигаться гораздо быстрее.

Алиса уставилась на него:

– Ты сумасшедший.

– Ну да, – согласился он. Без усмешки, без намека на шутку. Он просто констатировал факт.

– Я не это имела в виду! – Алиса смахнула с лица снег окоченевшими от холода (несмотря на то, что их защищали шерстяные варежки) пальцами. – Я хотела сказать, если ты побежишь вперед, то потом никогда уже не найдешь меня.

– Я всегда тебя найду, Алиса.

И снова – простая констатация факта. Конечно, он найдет ее, что бы ему ни пришлось для этого сделать, хоть бы даже разорвать себя на куски.

– Что ж, ладно. Я знаю, ты найдешь. – И она действительно знала. Верила, что он всегда вернется к ней, невзирая на обстоятельства. – Но как же твои вещи? Мне придется нести все, а значит, я потащусь еще медленнее, чем сейчас. Может, нам стоит попытаться соорудить какое-нибудь укрытие и переждать пургу?

Тесак покачал головой. Снежинки сорвались с его волос и присоединились к своим легшим на землю сестрам.

– Мы не знаем, сколько продлится метель. Слушай, я пробегу немного вперед и посмотрю, нет ли там какой деревни или строения, которое нам подошло бы, а потом сразу вернусь к тебе. Думаю, это лучше, чем блуждать бесцельно. А если я за час ничего не найду, то попробуем построить укрытие.

Такая длинная – для Тесака – речь больше чего-либо другого сказала Алисе, что он беспокоится. И все же ей не нравилась мысль о том, что им придется разделиться, пускай и ненадолго. Слишком уж легко потерять друг друга в такую бурю.

– А если с тобой что-то случится, а я не смогу найти тебя? – спросила она.

– Я вернусь к тебе, – повторил Тесак. – Несмотря ни на что.

Алисе это не нравилось, но, с другой стороны, ей не нравилась и перспектива остаться беззащитными перед этой метелью. Плотно сжав губы, она в конце концов кивнула.

– Только ты должна все время помнить одну очень важную вещь, – сказал он. – Не останавливайся, не переставай двигаться.

– В смысле – как мы сейчас?

– Я серьезно, Алиса. Если ты остановишься, холод убьет тебя. Обещай, что не остановишься, как бы ни устала.

– Обещаю, – сказала она.

Алиса уже чувствовала, как застывает тело, пока они торчат на месте и разговаривают, и понимала опасность подобного бездействия.

Тесак снял плащ, сунул его в мешок, а мешок протянул ей. Потом разделся догола, передавая ей все вещи по очереди, чтобы она убрала их. Алису колотил озноб от одного лишь его вида. Да и его зубы застучали прежде, чем он добрался до нижнего белья.

Но потом Тесак ухмыльнулся, и секунду спустя перед Алисой уже стоял волк.

– Поспеши, – сказала она. – И быстрей возвращайся.

Волк порысил по снегу, и белая пелена тут же поглотила серо-черную тень.

Алиса сбросила с левого плеча лямку своего мешка и повесила на это плечо мешок Тесака. На ходу два мешка сталкивались друг с другом, но она ничего не могла с этим поделать. Им нужны припасы, которые нес Тесак, да и одежда ему, несомненно, понадобится, когда он вернется.

Алиса и так вязла в снегу, а неудобная ноша заставляла ее двигаться еще медленнее. Ресницы и выбившиеся из-под шапки пряди волос обледенели. Каждый раз, когда она делала вдох, горло и легкие обжигал холод («Забавная мысль, да, Алиса, как это холод может обжигать?»), и она начинала кашлять так, что грудь едва не разрывалась.

Оглянувшись разок, Алиса увидела: ее следы уже занесло снегом, в мгновение ока стерев все доказательства того, что она прошла здесь.

«Не останавливайся. Продолжай двигаться. Ты обещала Тесаку».

– Возвращайся скорей, – пробормотала Алиса. А может, и не пробормотала. Может, просто вообразила, что произнесла это вслух.

Вокруг был только снег. Ничего, кроме снега – ни деревьев, ни камней, ни тропы, ни неба, ни земли, лишь снег, и холод, и еле плетущиеся ноги, уже не отрывающиеся от земли, а только волочащиеся по ней, преодолевающие от силы пару дюймов зараз, точно змеи, – только вот следов за собой Алиса не оставляла.

«Как же Тесак найдет меня, если нет следов?»

– Глупая, он придет не сзади, а спереди, – сказала себе Алиса, клацнув зубами.

Она больше не чувствовала щек. И голос звучал как будто с вершины далекой-далекой горы, а не шел из ее собственной груди.

Алиса давно проголодалась, но боялась остановиться даже на секунду, чтобы достать что-нибудь из заплечного мешка. Пальцы уже совсем не сгибались, и она сомневалась, что сумеет ухватить хоть что-то.

Ей было так холодно. Никогда ей не было так холодно, даже в замке Белой королевы. Мозг стал вялым, и тело тоже. Алиса даже не была уверена, продолжает ли хоть сколько-нибудь продвигаться. Возможно, она ходила кругами. Кто знает.

Наконец тело решило, что с него достаточно. Ноги сами собой прекратили бесконечное шарканье – и мигом оцепенели. Алиса упала лицом в снег.

Снег накрыл ее всю, укутал как одеялом, и ей стало почти тепло.

«Ты обещала Тесаку, что не станешь останавливаться».

«Но я просто хочу немного отдохнуть».

«Ты обещала».

Алиса попыталась оттолкнуться от снега, подняться на ноги, но руки лишь глубоко провалились в свежий сугроб.

«Ты должна встать. Ты должна двигаться или умрешь прямо здесь, и что тогда скажет Тесак?»

Когда она рухнула, мешки упали по разные стороны тела, лямки их скрутились и перепутались. Подняться с этим неудобным грузом не удалось бы, но и поправить мешки одеревеневшими руками не получалось. Снег засыпал голову Алисы, которая мелко и судорожно подергивалась, воображая, будто эти жалкие движения приведут к тому, что она встанет и продолжит шагать. Но если она в чем и преуспела, так это в сотворении весьма уродливого снежного ангела.

Алиса засмеялась. Она понимала, что смех этот – смех безумия, смех мертвеца, но остановиться не могла. Сейчас она умрет, погребенная под снегом. После всего, что произошло – после Кролика, и психушки, и Гусеницы, и Моржа, и Бармаглота, после всех опасностей пустоши и великанов, хотевших ее съесть, после победы над волшебниками, обладавшими такой силой и злобой, каких у нее никогда не было и быть не могло, – она умрет среди метели, в одиночестве, далеко-далеко от дома.

«Извини, Тесак», – подумала Алиса, потому что рот ее все еще смеялся; губы оставались единственной частью тела, способной шевелиться.

Чуть погодя Алисе стало казаться, что она слышит другой смех – радостный, заливистый смех играющего на улице ребенка.

«Но этого не может быть. Никакой ребенок тут бы не выжил».

И все же она заставила себя сжать губы, что не слишком помогло, поскольку смеяться-то она перестала, но зубы продолжали стучать: словно булыжники перекатывались внутри черепа. Но тот, другой смех, продолжал звучать, даже когда смех Алисы оборвался. Он даже стал ближе, чем секунду назад.

Алиса чуть приподняла голову и несколько раз моргнула. Сначала она продолжала видеть снег, летящий в лицо, жалящий глаза и заставляющий их слезиться, но постепенно сквозь пургу проступил четкий силуэт.

Это был мальчик.

Смеющийся мальчик.

Он стоял всего в нескольких шагах от нее. Сначала Алиса подумала, что на самом деле там никого нет, ведь мальчик был очень бледен и практически сливался со снегом. Его волосы, короткие, белые, выглядели такими тонкими, что больше напоминали пушок утенка, чем человеческие волосы. А кожа казалась такой прозрачной, что на подбородке явственно проступали голубоватые ве́нки.

Алиса не представляла, сколько ему может быть лет, но в школу, пожалуй, мальчик еще не ходил. Щеки пока не утратили младенческой округлости, однако тело выглядело стройным и крепким.

Снег мальчика явно не беспокоил. На плечах его белел плащ с блестящими серебряными застежками, но ветер и колючие кристаллы словно бы огибали ребенка, снежинки не оседали ни на его пушистых волосах, ни на прозрачных ушных раковинах, ни на белых-белых ресницах.

Но и это было не самым странным. Самыми странными были его глаза – розовато-красные, оттенка столь необычного, что Алиса даже решила, будто ей померещилось. Глаза эти словно парили в воздухе, отдельно от бледного лица, теряющегося на бледном же фоне.

И эти розовато-красные глаза смеялись над ней, его очень розовый рот смеялся над ней, и унизительный смех этого странного ребенка, наблюдающего, как она подыхает в снегу, подстегнул Алису, как не смогло бы подстегнуть ничто другое.

Она поднялась, встала на ноги – даже не представляя, как ей это удалось, поскольку конечностей своих она совершенно не чувствовала и не удивилась бы, обнаружив, что одна из ног осталась лежать в сугробе, – и уставилась на мальчишку.

Пока она возилась, меняя положение на вертикальное, он перестал смеяться, но теперь очень розовый рот вновь растянулся в широкой улыбке, и опять зазвенел этот заливистый мелодичный смех.

Развернувшись, мальчик отбежал от Алисы на несколько шагов и снова остановился, бросив через плечо взгляд, истолковать который можно было только как приглашение. В уголках странных глаз проступили тонкие морщинки.

Он снова побежал, и тут Алиса заметила, что его отороченные белым мехом сапожки не проваливаются в снег, как проваливались ее ноги. Мальчик будто скользил над сугробами, не оставляя следов.

«Мне лучше поторопиться, иначе я потеряю его в метели», – подумала она.

Появление мальчика придало ей сил, но мешки по-прежнему связывали руки, и она раздраженно стряхнула их.

Какая-то часть ее закричала:

«Не делай этого! Там же ваша одежда, и еда, и спички, и оружие! Там топор Тесака. Как же Тесак без своего топора? И что ты будешь есть, если не сможешь разжечь костер, не поджаришь хлеб, не вскипятишь чаю?»

Но другая часть, та, что сосредоточилась на мальчике, игнорировала предупреждение. Алиса, пошатываясь, побрела вперед так быстро, как только могла. Одеревеневшие руки и ноги не гнулись, и от этого она чувствовала себя каким-то дурацким Щелкунчиком.

Мальчик должен был откуда-то прийти, откуда-то неподалеку, из места, где есть крыша и очаг. И едва об этом подумав, Алиса уловила слабый запах дыма, а потом неподалеку мелькнуло что-то большое и черное.

Впрочем, силуэт тут же исчез, спрятанный бураном. Алиса попыталась побежать, но тело ей не позволило, оно вновь отказывало, и бледный мальчик растворился в снегу.

Алиса заскрипела зубами от разочарования. Теперь у нее не было ни мешков, ни мальчика, ни укрытия, ни Тесака. И зачем она вылезала, почему просто не осталась в снегу и не позволила пурге засыпать себя? Может, мороз сохранил бы ее и по весне она бы оттаяла и расцвела вновь, как почки на деревьях.

Смех зазвенел снова, хотя Алиса и не могла разглядеть в пурге мальчика. Она пошла на звук, не видя ничего, кроме белого снега. Смех стал единственной ниточкой, за которую можно было ухватиться.

А потом вдруг огромный черный силуэт возник вновь, поднявшись перед ней, как тот бобовый стебель из сказки о мальчике, укравшем у великана гусыню.

Алиса смахнула налипший на лицо снег, чтобы хоть что-то увидеть. Перед ней высился дом, большущий дом, стоящий посреди леса, словно чья-то гигантская рука поместила его прямо туда.

Разглядеть ничего толком не получалось – за метелью ей мерещились черные башенки, остроконечные пики, мерцающий в окнах свет. Особняк просто воплощал собой все худшие представления о доме с привидениями, и опыт говорил Алисе, что, даже если там и нет привидений, дом наверняка полон волшебства и волшебников, причем не самых доброжелательных.

Однако выбора у нее не было. Она могла войти в этот потенциально опасный дом или замерзнуть насмерть в пурге.

«Но как же Тесак отыщет меня? И если дом стоял здесь, когда волк побежал на разведку, почему он не обнаружил его и не вернулся ко мне? Это не так уж и далеко от того места, где он оставил меня».

У нее не было ответа на первый вопрос, а вот насчет второго Алису терзало довольно острое подозрение. Дома просто не было здесь, когда Тесак пробегал мимо. Его поставили сюда специально для нее.

«Наверное, – устало подумала Алиса, – это как-то связано с тем, что она волшебница (хотя и, бесспорно, весьма скверная)». Немало народу пыталось заманить ее в ловушку и причинить ей боль, а за что, она и сама не знала.

Все тело ее тряслось от холода. Ей нужно было решить – остаться снаружи под снегом или войти в дом.

Хотя выбирать-то на самом деле было не из чего.

Алиса шагнула на крыльцо. Крытая веранда тянулась вокруг всего здания, и хотя от ветра крыша не защищала, снег, по крайней мере, перестал падать на голову, и это принесло Алисе немалое облегчение.

«Возможно, я просто укроюсь здесь и не встречусь с опасностями, поджидающими внутри».

Она попыталась потопать ногами, стряхнуть наросшую на плаще снежную корку, но колени и локти не сгибались. Алиса никогда не жила в таких холодных местах, но даже она понимала, что это зловещий симптом. Нельзя оставаться на улице в такую погоду. Останешься – потеряешь одну-другую конечность.

Шаркая, Алиса пересекла крыльцо. Дверь, сделанная из какого-то тяжелого темного дерева, была огромной – вдвое выше нее (а она была довольно высокой девушкой) и примерно впятеро шире. Нелепая дверь, даже для такого огромного дома – такие хороши разве что для каких-нибудь правительственных зданий или, может, дворцов.

«Не к добру это – дверь такого размера, – подумала Алиса. – Там, внутри, медведи живут, что ли? Хотя, возможно, если я не стану спать на их кроватях и есть кашу из их тарелок, все будет в порядке. И тот мальчик живет тут, не так ли? Он привел меня сюда. Может, эти медведи вовсе и не едят людей».

Она понимала, что в размышлениях ее мало смысла, но, замерзая насмерть, трудно мыслить здраво. Алиса постучала в дверь – или, скорее, попыталась заставить свою бедную замерзшую руку это сделать, – но стук вышел слабым и жалким, как удары больного сердца.