Текст книги "Изгнанницы"

Хобарт, Земля Ван-Димена, Австралия, 1840 год

Лошади свернули на короткую подъездную аллею и резко, так что коляску мотнуло, остановились перед длинным двухэтажным зданием кремового цвета, с синей отделкой и широкой верандой. Один из солдат спрыгнул на землю и поднял Матинну из пролетки. Но вместо того, чтобы поставить девочку на выстланную камнем дорожку, отнес ее к ступеням парадного входа.

– Мне сказали, будто вы настоящая леди, – произнес он с преувеличенно почтительным видом. – Так что подол пачкать не годится.

Вытянув шею, Матинна огляделась. Хотя столь больших и величественных зданий ей прежде видеть еще не приходилось, чувствовала она себя странным образом непринужденно, как если бы вдруг попала на гравюру одной из тех книг, что читала со школьным учителем.

На крыльце появилась крепкая, средних лет женщина в сером платье с белым передником и в чепце.

– Здравствуй, Матинна, – сказала она, склонив голову набок. – Мы тебя ждали. Я – миссис Крейн, экономка. А это резиденция губернатора. Твой новый… дом.

У школьного учителя на Флиндерсе тоже имелась экономка, старуха-миссионерка, которая убирала ему постель и готовила завтрак. Матинна обычно делала вид, будто ее не замечает. Но порядки этого места были девочке неизвестны. Может, полагается сделать книксен? Она присела в реверансе.

– Не трать на меня понапрасну свои манеры, – фыркнула миссис Крейн. – Я так понимаю, это мне полагается тебе кланяться, а не наоборот. Слышала, ты у нас принцесса! – Повела бровями на солдат. – Очередная причуда леди Франклин!

Закинув сундук на плечо, один из них бросил:

– Куда прикажете девать приданое юной леди?

– Оставь его у черного хода. Сомневаюсь, что там есть что-то годное. – Вновь повернувшись к Матинне, экономка нахмурилась, окидывая ее оценивающим взглядом. – Пойдем со мной. Поищу горничную, которая наберет тебе ванну. Надо привести тебя в приличный вид, а то леди Франклин взглянет на тебя, испугается и передумает.

Старое деревянное корыто раньше служило поилкой для лошадей. Это Матинне рассказала Сара, горничная. Натирая спину и руки девочки шершавым куском щелочного мыла, она пояснила:

– Мне приказано отдраить тебя с головы до пяток. Миссис Крейн велела поспешить, поэтому греть воду было некогда.

Съежившаяся в корыте и стучавшая зубами Матинна кивнула.

– Дальше ужин, а потом зайдешь к леди Франклин, – продолжила Сара, подняв руку девочки и намыливая ее с тыльной стороны. – Кухарку нашу зовут миссис Уилсон. Очень хорошая женщина. Тут почти все горничные благодаря ей появились. Сама больше десятка лет в «Каскадах» промытарилась.

Сара отжала тряпицу, и Матинна вздрогнула: ей на плечи потекла холодная вода.

– А что такое «Каскады»?

– Сиди смирно, мне еще надо тебя ополоснуть. Это тюрьма. Что-то вроде работного дома для женщин, хотя ее и называют женской фабрикой. Жуткое место. Хотя, судя по тому, что я слышала, Флиндерс похуже будет. Теперь задери подбородок.

Матинна подняла голову, и Сара принялась тереть ей шею. Девочка вспомнила, что капитан рассказывал о заключенных в Порт-Артуре: дескать, они не знают жалости – как только тебя увидят, сразу перережут глотку. Подумала о мужчинах, которых видела на пристани: как они едва переставляли закованные в кандалы ноги. И сказала:

– Я не знала, что леди тоже могут быть заключенными.

Горничная скорчила гримасу:

– Да какие мы леди.

Матинна внимательно посмотрела на Сару, на ее вьющиеся каштановые волосы и ярко-синие глаза, на ее аккуратное серое платье. Выглядела женщина вполне безобидно, но кто знает?

– Ты убила кого-нибудь?

– Только в мыслях, – рассмеялась Сара и, выкрутив тряпицу, добавила: – Убийцам не положено никаких послаблений. Они целый день торчат в своих камерах и щиплют паклю из просмоленных канатов. Ох и жуткое занятие: на пальцах потом живого места нет! Как по мне, так лучшей причины не убивать никого даже и не придумаешь.

После ванны Сара обрядила Матинну в белую нижнюю юбку, платье из розового габардина и белые чулки и пригладила ей волосы, смазав их маслом. Когда горничная протянула девочке пару жестких черных ботинок, та заартачилась.

– Тебе придется их надеть. Мне попадет, если ты откажешься, – сказала Сара.

Матинна никогда еще не носила обувь на шнуровке, хотя на Флиндерсе и одевалась на британский манер. Ботинки она нацепила, но зашнуровывать их пришлось Саре.

Перед тем как выйти из комнаты, горничная тщательным образом осмотрела девочку, подтянула ей чулок и одернула нижнюю юбку.

– Да уж, поизносила это платье мисс Элеонора, – задумчиво проговорила она, ощупывая потрепанный подол.

– Какая еще мисс Элеонора?

– Дочь сэра Джона. Платье-то с ее плеча. Мисс Элеоноре уже семнадцать. Скоро с ней познакомишься. Не красавица, благослови ее Господь, но теперь хотя бы наряды ей выписывают из Лондона.

Попав на кухню, которая располагалась в отдельном здании, Матинна долгим взглядом обвела огромный каменный очаг, пучки трав, свисающих с закопченного потолка, полки, заставленные ящиками, горшками и кастрюлями.

Миссис Уилсон, уперев руки в пышные бедра, испытующе посмотрела на Сару:

– Ну что, вшей не нашла? Цинги нет?

Горничная помотала головой:

– Здорова, как корова.

Миссис Уилсон жестом велела Матинне сесть за стол и сунула ей под нос тарелку с едой, на которую та растерянно уставилась. Багрянистого цвета рыба в колыхающемся студне и холодный белый картофель.

– И чтобы все доела, – скомандовала миссис Уилсон, повязывая салфетку вокруг шеи девочки. – Не терплю приверед на своей кухне.

Сара сжала плечо Матинны.

– Делай, что говорят, и поторопись. Тебе еще надо будет зайти к себе в комнату, прежде чем явиться к леди Франклин.

Матинна затолкала в себя несколько кусков пресной, склизкой пищи, глотала быстро, не жуя, чтобы не чувствовать ее вкуса, и стараясь не думать о том, как противно выглядит колышущаяся масса. Затем проследовала за Сарой по длинному коридору главного дома мимо полудюжины комнат, которые хотя и были забиты всевозможными вещами снизу доверху, однако выглядели при этом странным образом пустыми. Высокие серебряные подсвечники на тумбах извивались тигровыми змеями, сине-белые фарфоровые вазы цвели сиренью, по коврам растекались лужи из парчи. С картин в позолоченных рамах надменно взирали неправдоподобно белые, точно напудренные лица. Золотые и зеленые завитки на обоях в коридоре напомнили Матинне колечки дыма, которые старейшины палава выпускали изо рта, сидя вокруг костра.

В конце коридора Сара открыла дверь, которая вела на черную лестницу. По ней-то они и поднялись этажом выше. Белые стены были абсолютно голыми.

– Классная комната, – пояснила горничная, когда они проходили мимо помещения с грифельной доской на подставке, столом, несколькими стульями и небольшим книжным шкафом.

Следующие две двери были закрыты. Возле второй из них Сара остановилась и повернула круглую ручку из белого фарфора.

В свете, падающем из коридора, Матинна смогла рассмотреть узкую кровать, застеленную выцветшим красным одеялом, высокий платяной шкаф и маленький сосновый стол с деревянным стулом. В комнате было темно. Последовав внутрь за Сарой, девочка прошла к окну, ожидая увидеть опущенные ставни или задернутую занавеску. Но когда у нее за спиной вспыхнул свет, она поняла, что оконная рама заколочена крест-накрест четырьмя широкими досками.

Матинна с удивлением обернулась к своей провожатой.

Та задула спичку, которой зажгла масляную лампу на стене. И пояснила:

– Леди Франклин приказала оградить тебя от вида наружу. Она где-то вычитала, что туземцы испытывают болезненную тягу к дикой природе, из которой они вышли. И рассудила, что, дескать, если ты не будешь ее видеть, то станешь меньше… скучать по дому.

Девочка изумленно уставилась на Сару:

– Я должна буду жить здесь? В темноте?

– Знаю, это кажется странным. Но, может, со временем ты оценишь, насколько в этой комнате… спокойно.

Матинна не сдержалась: ее глаза наполнились слезами.

Сара закусила губу.

– Давай сделаем так… Я оставлю тебе несколько свечей, но с ними надо быть осторожнее. Тот, кто жил здесь до тебя, сплоховал и едва не спалил весь дом.

– Ты говоришь о Тимео?

Горничная кивнула:

– Да, он уехал несколько месяцев назад.

– А почему он уехал?

– Почему? – Сара пожала плечами. – Надоел леди Франклин, вот почему.

Матинна призадумалась.

– И где он сейчас?

– О господи, столько вопросов. Понятия не имею. А теперь пойдем. Надо спуститься. Леди Франклин ждет.

– Пока ты не зашла внутрь, должна упомянуть: Франклины любят коллекционировать всякую всячину, – предупредила Сара и постучала.

Миссис Крейн открыла дверь с хмурым видом.

– Вы заставили себя ждать.

Прижимая к себе корзину из ситника, Матинна вошла в комнату и огляделась по сторонам. Всего тут было так много, что просто глаза разбегались. В витрине между двух длинных окон были выставлены подобранные по размеру человеческие черепа. На широкой каминной полке под стеклянными колпаками свернулась в кольцо, словно готовясь нанести удар, змея; цеплялись за ветви пауки; устремилась вниз и застыла на подлете разноцветная птица. Вомбат, валлаби, серый кенгуру и филандер выглядывали из-под стекла витрины, словно живые, как будто просто оказались в неволе.

На одной из стен была развешана коллекция вадди и копий. Матинна подошла поближе, чтобы получше их рассмотреть. Одно из копий, украшенное характерным охристо-красным узором, показалось ей знакомым.

– Мне сказали, что оно принадлежало Тоутереру.

Матинна обернулась. Леди Франклин сидела на обитом коричневым бархатом стуле: спина прямая, руки сложены на коленях. Ее седые волосы были разделены безупречным пробором и собраны сзади в узел, а плечи укрывала бордовая шаль.

– Он же твой отец, верно?

Девочка кивнула.

– В будущем я передам копье музею, как и большую часть этих артефактов. Они, вне всякого сомнения, помогут нам в дальнейших исследованиях жизни туземцев. – Леди Франклин подозвала девочку, поманив ее пальцем. – Я рада тебя видеть, Матинна. Что у тебя в этой корзине?

Матинна послушно шагнула вперед и поставила корзину перед хозяйкой дома. Та заглянула внутрь.

– Надо же, – воскликнула она. – Какое диковинное создание! И кто же это такой?

– Поссум, мэм.

– Разве ему не лучше было бы на воле?

– Но он никогда не жил на воле. Он у меня с рождения.

– Ясно. Что ж… Я полагаю, если зверь здоров, то может остаться. Только советую держать его подальше от пса Монтегю. Что у тебя там еще есть?

Матинна запустила руку в корзину, просунула ее под гнездышко Валуки и, вытащив сбившиеся в комок крошечные зеленые ракушки, разделила их на три отдельные нитки. Одну протянула леди Франклин.

– Ага… – пробормотала та, поднимая ожерелье повыше и рассматривая его с разных сторон на свету. – Я уже видела подобные экземпляры издали. По-моему, очень красиво. Оригинальная работа, да?

– Так и есть, мадам, – подтвердила экономка.

– Но весьма трудоемкая. Вы знали, миссис Крейн, что туземцы тратят недели, даже месяцы на то, чтобы найти и нанизать на нить малюсенькие ракушки? Эти ожерелья станут достойным дополнением к моей коллекции. Я оставлю их у себя.

У Матинны перехватило дыхание. Ей захотелось вырвать ожерелье из руки леди Франклин.

– Но они мои, – выпалила девочка. – Их сделала моя мама.

Миссис Крейн покачала головой, неодобрительно прищелкивая языком.

Леди Франклин наклонилась вперед так близко, что Матинна смогла разглядеть несколько темных волосков, торчащих из ее подбородка.

– Я уверена, твоя мать преисполнилась бы гордости, узнав, что супруга губернатора высоко оценила ее побрякушки. – И выразительно протянула ладонь.

Матинна скрепя сердце передала ей два других ожерелья.

Леди Франклин повернулась к миссис Крейн.

– Будет весьма интересно понаблюдать за влиянием цивилизации на этого ребенка. Тимео оказался не способен перебороть досадные особенности своей расы – в первую очередь, несдержанность, а также врожденную строптивость и вспыльчивость, свидетелями которых мы здесь как раз сейчас и являемся. – Она снова посмотрела на Матинну, на сей раз оценивающе. – У этой девочки кожа посветлее, да и черты лица приятнее для глаза. Более… европейские. Надеюсь, она окажется податливее. Сможет отпустить прошлое и принять новый образ жизни. Я верю, что это возможно. Она младше Тимео. И, наверное, покладистей. Вы согласны, миссис Крейн?

– Как вам будет угодно, мадам.

– Время покажет, – вздохнула леди Франклин. – Отведи девочку в ее комнату. Сдается мне, это будет первая ночь, которую она проведет в нормальной кровати.

Матинна с трех лет спала в нормальной постели – хотя предпочла бы ей мягкие шкуры кенгуру, на которых палава спали в своих хижинах. Но она чувствовала, что едва ли имеет смысл говорить об этом хозяйке дома.

Когда Сара открыла платяной шкаф в комнате Матинны, девочка с удивлением обнаружила, что у нее имеется целый гардероб одежды подходящего размера: шесть платьев из разных тканей, от хлопкового тика до льна; шесть пар чулок, льняные чепчики, чтобы покрывать волосы; три пары обуви. Платья по большей части были практичными, повседневными: бело-синяя клетка, неброский мелкий цветочек, скромная полоска. Но одно сгодилось бы и для принцессы: из ярко-красного атласа, с высокой талией, плиссированным лифом, пышной верхней и двумя нижними юбками, жемчужно-белыми пуговками на рукавчиках и черным бархатным поясом.

– Это для особых случаев, – пояснила Сара. – Не на каждый день.

Девочка провела по ткани рукой. Пропустила гладкий атлас между пальцами.

– Но, думаю, если ты его примеришь, вреда не будет.

Сара подняла платье над ее головой. Пока горничная застегивала пуговички на спине, Матинна приподняла юбку и смотрела, как подобранная ткань, опав, колыхалась, вздуваясь пузырем ниже талии и шелестя по ногам. Сара широко распахнула дверь шкафа, и у Матинны перехватило дыхание. На нее смотрела хрупкая девочка с большими карими глазами и короткими черными волосами, в мерцающем красном платье. Она осторожно коснулась зеркала, а потом дотронулась до своего лица. Ну и ну! Это было ее собственное отражение.

Задув свечу и лежа на жестком матрасе, Матинна смотрела вверх, в темноту, и думала об ожерелье из зеленых ракушек на шее леди Франклин. Она помнила, как наблюдала за матерью, когда та проделывала дырочки в крошечных радужных ракушках, в сотнях, тысячах ракушек, чтобы нанизать их на нитки. Ванганип любила сидеть в тени голубого эвкалипта и, работая, напевать: «Niggur luggarato pawé, punna munnakanna, luggarato pawé tutta watta, warrena pallunubranah, punna munnakanna, rialangana, luggarato pawé, rialanganna, luggarato…»

В памяти всплыла мелодия, и Матинна вполголоса запела: «Распустилась акация, пришла весна, свистят птахи, пришла весна. Облака облиты солнцем, зацвела верхушка фуксии, свистят птахи. Все танцует, потому что пришла весна».

Сунув руку в стоящую на полу корзину, вытащила из нее Валуку и посадила его к себе на кровать. Погладила поссума по спинке, подержала ладонь между его крохотных шаловливых передних лапок, обхватила округлое брюшко. Зверек ткнулся ей в шею мокрым носом, и девочка почувствовала, как из глаз ее катятся слезы, стекая на шею и на подушку.

Матинна скучала по матери. Скучала по Палле. Скучала по запаху дыма, который поднимался от трубок старейшин, когда они сидели вокруг кострища. Она всю жизнь прожила там, где могла повсюду свободно бегать босиком, часами просиживать на скале на склоне холма, наблюдая, как нежатся в волнах прибоя тюлени, как стремительно и слаженно пикируют и взмывают ввысь тонкоклювые буревестники, которых палава называли лунными птицами, как солнце сползает в поблескивающее море. Там, где все ее знали. Теперь же она оказалась одна в совершенно ином мире, в этом странном месте, вдали от всего, что было ей хорошо знакомо.

Закрыв глаза, Матинна перенеслась назад на Флиндерс: пробиралась в ветреный день через заросли травы валлаби, которая раскинулась вокруг нее вздымающейся и опадающей волнами морской гладью, зарывала пальцы ног в белый песок, бегала по вершинам холмов. Смотрела, как прохладным вечером горят и затухают в костре последние красные угольки, слушала тягучий, убаюкивающий голос Палле.

Эванджелина

Среди прочих предложений Элизабет Фрай, касающихся сортировки заключенных, мы находим следующую рекомендацию: каждой женщине непременно носить при себе жетон, где проставлялся номер, который должен был совпадать с соответствующим номером арестантки в общем списке… В том случае, если речь шла об осужденных преступницах на борту судна, перевозящего их в каторжное поселение, рекомендации миссис Фрай не ограничивались предписанием носить женщинам упомянутые жетоны: каждый предмет их одежды, каждая книга и каждая постельная принадлежность должны были быть подобным же образом пронумерованы… Она считала тщательный, неусыпный и беспрестанный надзор крайне важным для правильного выстраивания системы тюремной дисциплины; по ее предположениям, именно таким образом возможно было добиться – пусть медленно, но верно – изменения пагубных привычек.

Э. Р. Питмен. Элизабет Фрай, 1884

Лондонский порт, 1840 год

Экипаж замедлился и остановился, из-под сиденья кучера послышался стон рессор, кузов ощутимо накренило. Когда дверь со скрипом открылась, Эванджелина поморщилась. Царящая внутри темнота окаймляла чересчур яркий мир снаружи: грунтовую дорогу с немногочисленной толпой зевак на другой стороне, а за ними – стоящий на якоре в гавани и словно бы паривший между водой и небом черный деревянный корабль с тремя парусами.

– На выход! – гаркнул стражник. – И порезвее!

Двигаться резво не представлялось возможным, но одна за другой женщины, переваливаясь, добирались до дверного проема, где конвоир хватал их за плечи и выдергивал из экипажа прямо в грязь.

Толпа зевак ринулась к ним: несколько неопрятного вида мальчишек, тщедушный старикашка с тросточкой, вцепившаяся в материнскую юбку кудрявая девчушка. Женщина с младенцем на руках презрительно выкрикнула:

– Потаскухи!

Впереди виднелся привязанный к пирсу ялик с двумя матросами. Один из них свистнул:

– Эй! Сюда!

Когда стражники начали подталкивать заключенных вперед, толпа попыталась преградить им путь: люди бросали в женщин гнилую капусту, запускали в них галькой. От юбки Эванджелины отскочило яйцо и разбилось у ее ног.

– Гнусные шлюхи, стыда у вас нет! – высказался старикашка.

– Да убережет Господь ваши души, – сложив руки в молитвенном жесте, проголосила женщина.

Почувствовав, как руку прострелила острая боль, Эванджелина посмотрела вниз. По грязи, подскакивая, катился камень. С ее локтя капала кровь.

– Недоноски паршивые! – Олив повернулась лицом к зевакам, потрясая закованными в наручники кулаками. – Да я сейчас всей вашей братии такое устрою!

– Угомонись, или я сам тебя угомоню, – сказал стражник, ткнув ее в бедро дубинкой.

Сквозь тонкие подошвы туфель хорошо ощущалась земля, и Эванджелину охватил порыв нагнуться и процарапать пальцами почву, загребая ее пригоршней. Это почти наверняка был последний раз, когда ноги ее касались английской земли.

Вдалеке, на стоявшем в гавани трехмачтовом корабле, свешиваясь с релинга, улюлюкали и хлопали мужчины. С такого расстояния их гиканье звучало безобидно, словно птичьи трели.

Два матроса на ялике были одеты в расклешенные штаны и подпоясанные веревкой длинные свободные рубахи. Их предплечья покрывали татуировки. Один был смуглым, а другой бледным, с копной рыжеватых волос. Светло-рыжий выпрыгнул из ялика и стоял теперь на причале, с ухмылкой наблюдая за приближающимися женщинами.

– Приветствую, дамы! Добро пожаловать!

– Уж поскорее бы их спровадить, – поделился с ним стражник. – До чего надоели.

– У нас на борту их ждет теплый прием.

– Не сомневаюсь, – рассмеялся конвоир.

– Эта вот вроде ничего такая. – Матрос дернул подбородком, указав на Эванджелину.

Стражник скривился.

– Она же брюхатая. Сам погляди. – И ткнул пальцем в ее живот. – И вон та тоже, – добавил он, бросив сердитый взгляд на Олив. – Ох и с гонором баба! Все глаза тебе повыцарапывает.

– Ничего, а мы ей гонору мигом поубавим.

– Не хвались. Знаю я таких, – вставила Олив. – Только языком трепать и горазды.

– Рот закрыла, – бросил матрос.

В ялике женщины сидели спереди и сзади, тесно прижавшись друг к другу, матросы же устроились посередине и гребли. Эванджелина застыла совершенно неподвижно, слушая плеск весел и далекий звон колокола. Подол ее юбки промок от морской воды. Когда они подплыли к судну, Эванджелина прочитала выведенное на его корпусе название – «Медея».

С этого ракурса корабль выглядел пугающе: этакая нависающая над ними громада.

Светло-рыжий греб, прохаживаясь по Эванджелине откровенно оценивающим взглядом. Глазки у него были маленькие, мутно-серые, а на бицепсах красовались красно-черные татуировки с гологрудой русалкой, которая извивалась каждый раз, когда он тянул на себя весло. Поймав взгляд Эванджелины, он послал ей воздушный поцелуй.

Когда они достигли корабля, мягко ткнувшись в его борт, радостные возгласы мужчин у ограждения стали громче. Светло-рыжий спрыгнул на небольшую платформу, прикрепленную к трапу, и начал вытаскивать заключенных из ялика.

Из-за кандалов женщины двигались неловко.

– Чертовы цепи, – бурчала Олив, взбираясь на помост. – И куда, дьявол вас раздери, мы, по-вашему, можем сбежать?

– Попридержи язык, а то мы их вообще не снимем, – одернул ее матрос.

– А ты тут из себя начальника-то не строй, – хмыкнула она. – Сам, небось, из бывших сидельцев.

– Ты бы свой нос не шибко…

– Так я и думала.

Он дернул за цепь ее ручных кандалов, и Олив, качнувшись, подалась вперед. Когда она восстановила равновесие, матрос притянул ее ближе к себе, точно пса за поводок.

– Слушай сюда, потаскушка. Не забывай, кто здесь главный, а то горько пожалеешь. – Рыжий рывком дернул цепь вниз, и Олив упала на колени. Он скрутил цепь так, что верхняя часть туловища женщины оказалась за границами платформы и теперь нависала над водой. – Кандалы тяжелые. Мне нужно всего лишь ослабить хватку, и ты камнем пойдешь на дно.

Олив всхлипнула.

– Не надо. Пожалуйста, – проскулила она.

– Пожалуйста, господин.

Она беспомощно разжала руки.

– Пожалуйста, господин.

– Милостивый господин.

Олив молчала.

Эванджелина, находящаяся позади нее в ялике, подалась вперед:

– Не связывайся с ним, Олив. Просто скажи это.

Светло-рыжий глянул на своего приятеля и подмигнул. После чего подпихнул коленом ноги Олив, подталкивая ее ближе к воде.

Мужчины наверху затихли. Слышны были только хриплые крики чаек.

– Милостивый господин, – прошептала Олив.

Матрос потянул вверх цепь, а вместе с нею и тело Олив, так что теперь вся она оказалась висящей над водой. Было похоже, что он вот-вот ее отпустит. Эванджелина непроизвольно вскрикнула и поднялась. Ялик стало угрожающе раскачивать из стороны в сторону.

– Да чтоб тебя, глупая ты баба, тоже хочешь за борт вылететь? – вспылил матрос за спиной Эванджелины, грубо надавливая ей на плечо, и она грузно опустилась на деревянное сиденье.

Светло-рыжий снова резко дернул цепь на себя, и Олив безвольно рухнула на платформу. Некоторое время она пролежала так у основания трапа. Ее запястья были в крови, а спина как-то странно вздымалась и опадала, и сначала Эванджелина подумала, что подруга смеется. А потом увидела, что глаза Олив зажмурены. Тело ее сотрясалось, но она не издавала ни единого звука.

После того как на корабль переправили четырех заключенных, они стояли на верхней палубе и ждали, пока с них снимут кандалы. Полуголый матрос с чешуйчатым зелено-черным драконом, вытатуированным поперек туловища, держал перед собой связку ключей. Помимо Сесила, да и то в приглушенном свете спальни с задернутыми шторами, Эванджелина никогда еще не видела мужчину без рубашки, даже собственного отца незадолго до смерти.

– Ты! – Матрос махнул в сторону Эванджелины, жестом велев ей сесть на перевернутое ведро.

Моряки собрались рядом небольшой группкой. Она еще никогда не встречала мужчин подобного типа: с дублеными, морщинистыми, точно ядра грецкого ореха, лицами, хищным взглядом и жилистыми руками, покрытыми замысловатыми татуировками. Стражники в Ньюгейте хоть и источали презрение, однако не облизывали губ в распутном веселье и не издавали языками непотребных звуков.

Матрос с ключами дал товарищу подержать цепь между наручников Эванджелины, а сам опустился на колени и отпер сначала кандалы на щиколотках, а потом и те, что обхватывали ее запястья. Когда оковы упали на палубу, мужчины вокруг закричали и захлопали. Эванджелина потрясла ноющими руками.

Тот, который отпирал замки, дернул головой в сторону прочих матросов:

– Ничего, скоро угомонятся. Они всегда так на новеньких реагируют.

Эванджелина огляделась.

– А где остальные заключенные?

– Большинство там, внизу. – Он вскинул подбородок к темному квадратному проему, из которого торчал поручень. – В кишках. На орлоп-деке.

В кишках. Эванджелина содрогнулась.

– Их там… запирают?

– Только на ночь. И никаких кандалов на борту. Если только сами на них не напроситесь.

Девушка сперва удивилась, что заключенным дозволяется такая свобода передвижения, но потом сообразила: ну конечно! Если только они не решатся сигануть за борт, деваться им попросту некуда.

Плавать Эванджелина не умела. И все-таки на один короткий, безумный миг призадумалась: а может, прыгнуть?

– Меня зовут Мики, – сообщил женщинам мичман, когда последнюю из них освободили от цепей. – Ваших имен я все равно не запомню, так что не трудитесь их называть. Корабль простоит в гавани еще неделю-другую, пока всю квоту не выберут. У нас с размещением и так напряженка, но придется еще потесниться. Раз в неделю будете обтираться губкой – попрошу заметить, в одежде – на верхней палубе, чтобы на орлоп-деке хоть продохнуть можно было.

Он раздал жесткие желтые губки, бруски щелочного мыла, деревянные ложки и миски, оловянные кружки, серые холщовые сорочки, а затем показал женщинам, как завернуть это все в одеяло из конского волоса.

Ткнул в груду тюфяков:

– Каждая хватает себе один.

Тюфяки оказались тяжелыми. Эванджелина понюхала свой: он был заплесневелый, набитый сырой соломой, но уж всяко лучше спать на нем, чем на твердом каменном полу в Ньюгейте.

Указав на ноги женщин, Мики продолжил:

– Если не совсем дубак, по верхней палубе будете ходить босиком. Море бывает неспокойным. Вряд ли вы хотите свалиться за борт.

– Неужели такое случается? – спросила одна из женщин.

Он пожал плечами:

– Да, и еще как.

Мичман поманил их за собой и исчез из виду, спустившись по веревочной лестнице.

– Скоро приноровитесь, – крикнул он снизу, пока они неловко следовали за ним со своими громоздкими свертками и тюфяками.

Показав женщинам, где находятся офицерские каюты, Мики повел их вниз по узкому коридору к краю еще одного проема. Вытащил из кармана огарок свечи и зажег его.

– А вот и преисподняя, нам сюда.

С трудом удерживая равновесие со своей объемной поклажей, женщины последовали за ним вниз по еще более хлипкой веревочной лестнице в похожее на подземелье пространство, тускло освещенное покачивающимися лампами со свечами внутри. Добравшись до нижней ступеньки, Эванджелина тут же бросила свой тюфяк на пол и закрыла рукой нос. Ну и смрад! Человеческие испражнения и – что это еще могло быть? Разлагающееся животное? Быстро же она оправилась от зловония Ньюгейта и привыкла к свежему воздуху.

Мики криво ей усмехнулся:

– Прямо под орлопом находится льяло. С грязной трюмной водой. Ароматец – закачаешься, да? А теперь добавь к нему также ночные горшки, вонючие свечи и бог знает что еще.

Указав на ее тюфяк, заметил:

– Я бы на твоем месте на пол его не спускал.

Эванджелина сразу же подхватила его обратно.

Мичман махнул в сторону узких спальных коек:

– Тут внизу будет ночевать без малого две сотни женщин и детей. Особо не разгуляешься. Советую хранить свое мыло с миской под матрасом. И припрятать все, с чем не готовы расстаться.

Олив заявила права на пустовавшую верхнюю койку:

– Чтобы лишний раз никто не совался! – И, натужно пыхтя, забралась наверх.

Эванджелина свалила тюфяк на нижнюю койку и развернула свое одеяло. Пространства полтора на полтора ярда не хватало ни чтобы сесть прямо, ни чтобы вытянуться. Но оно было только ее собственное. Разобрав свои вещи, она взяла платок Сесила, разгладила его поверх одеяла, заново сложила инициалами и гербом внутрь и сунула под матрас, да поглубже, за оловянную кружку с деревянной ложкой.

– Корабль ведет капитан, но заправляет на нем врач. – Мики указал на стропила. – Дальше вам к нему. Читать кто-нибудь умеет?

– Я умею, – отозвалась Эванджелина.

– Тогда пойдешь первая. Доктор Данн. Это на твиндеке. Увидишь на двери табличку с именем.

Она прошла к веревочной лестнице и, крепко цепляясь за нее, поднялась, пока та раскачивалась из стороны в сторону. Оказавшись в узком коридоре, постучала в дверь с латунной табличкой. Из-за двери донеслось отрывистое:

– Кто там?

– Мне сказали… Я з-заключенная. – Эванджелина побелела. Она впервые так назвала себя.

– Войдите.

Она осторожно повернула круглую ручку и зашла в маленькую, обшитую дубовыми панелями каюту. За развернутым к двери письменным столом красного дерева сидел мужчина с короткими темными волосами. По обе стороны от него стояли книжные шкафы, а за спиной виднелась еще одна дверь. Он с рассеянным видом поднял голову. Доктор оказался моложе, чем она ожидала, – похоже, ему и тридцати еще не исполнилось, – и одет по всем правилам в морскую униформу: двубортный китель, украшенный золотыми галунами и латунными пуговицами.

Поманив ее к себе рукой, мужчина попросил:

– Закройте за собой дверь. Как зовут?

– Эванджелина Стоукс.

Он провел пальцем вниз по странице лежащей перед ним учетной книге и легонько постучал им по бумаге.

– Так, срок – четырнадцать лет.

Она кивнула.

– Покушение на убийство, кража… Это нешуточные обвинения, мисс Стоукс.

– Я знаю. – Она посмотрела на доктора: серо-зеленые глаза, накрахмаленный белый воротник. На столе серебряный кубок с монограммой и стеклянный шар пресс-папье. За спиной на полке в книжном шкафу аккуратно выстроились томики Шекспира. С таким мужчиной она могла бы водить знакомство в прошлой жизни.

Врач поджал губы. Захлопнул книгу.

– Ладно уж, давайте начнем, что ли.

Отворив дверь за своим письменным столом, он провел Эванджелину в помещение поменьше, посередине которого обнаружилась высокая кушетка. Молодая женщина стояла у стены, пока он измерял ее рост и окружность талии тканевой лентой, проверял зрение. Затем, попросив ее высунуть язык, заглянул в рот.