Текст книги "Не мешайте лошади балансировать"

Спящие ботинки

Мама возвращается без ботинок, но с двумя незнакомыми женщинами. Дети этих женщин потеряли свою обувь. Мне нравится, что ребёнок Горделивой Шапки тоже потерял ботинки.

Мама просит резиновые сапоги у Насти. Она знает, что я ни за что не надену чужие некрасивые сапоги, поэтому надевает их сама. Я надеваю мамину обувь. Мамины сапоги я могу вытерпеть.

Дети, которые остались без обуви, сидят на скамейках. Их ноги болтаются, проветриваются на свободе. Взрослые ушли на поиски обуви. А я вошла в Лошадиный дом. У Цезаря обуви нет. Тропик пьёт воду. Мерлин просит яблоко. Глафира тоже ничего не знает. У Шоколада на загородке надпись: «Овсом не кормить 2 дня». Марианна балуется: высовывает из стойла голову и толкает меня в плечо ворсистой мордой. Но я пока не играю.

В Лошадином доме всегда каменная прохлада. Только вверху, возле узких окошек, вертится солнечный дым. Я дохожу до конца конюшни, где есть тёмный пустующий угол. В углу застрял солнечный луч. Под стрелкой луча стоит девочка, на вид ей лет восемь. Но я знаю, что она старше внутри. У неё взрослые глаза. Она молчит возле стены и сторожит целый отряд обуви. Ботинки, сапоги, кроссовки, боты и ботильоны разных размеров выстроены в длинный ряд и присыпаны соломой. Среди них вытянулись и мои особенные длинные сапоги. Рядом приткнулись мои грустные обычные ботинки.

– Отдай, пожалуйста, мои сапоги, – говорю я девочке.

– Тише! Я не могу. Они спят, – объясняет девочка.

Я понимаю, что не могу спорить с человеком, который укладывает спать обувь. Надо же сначала разобраться. Может, это какой-то научный опыт. Поэтому я просто смотрю, как спят сапоги. Но быстро устаю.

– Тогда разбуди их, – говорю я. – Им надо идти домой.

– Нет, им никуда не надо, – шёпотом спорит девочка.

Это мне не нравится.

– Они – мои, – говорю я. – И мне лучше знать.

Я понимаю, что это слишком игрушечное убеждение, это слова не моего размера. Но не могу придумать ничего своего, когда я не в своих сапогах.

– Давай я заберу свои сапоги и ботинки, а с остальными разбирайся сама.

Но девочка не отдаёт мои вещи.

Мне не хочется ругаться в Лошадином доме. Лошади всё понимают, они очень чуткие. У них нет обуви, но есть чувство справедливости. Мерлин уже прислушивается к нашему разговору. Он – любитель секретов.

Я слышу, как по улице бегают чьи-то родители. У них возмущённые шаги и птичьи голоса. Кажется, я различаю корябающий голос Горделивой Шапки. Он процарапывается сквозь окна.

Незаметно появляется моя мама. Она любит прошмыгнуть через амуничник, чтобы пройти всю конюшню от начала до конца.

Мама смотрит то на меня, то на девочку. Как бы не стала возмущаться!

– Она считает, что ботинки спят, – быстро объясняю я маме.

Мама задумчиво смотрит на обувной строй:

– Похоже, что это так.

Вслед за моей мамой приходит мама девочки и начинает уговаривать её раздать всем ботинки.

Девочка упирается.

– Вы уж извините. Она и дома все тапочки и туфельки спать укладывает. Понимаете? Она в кровать не ляжет, пока ей не скажешь: «Туфельки спят!»

– Да… их спать не уложишь, если уж они разошлись, – соглашается мама, и каждый по-своему понимает, о чём это.

Мама кивает подбородком и салатовым бутербродом. Икар из своего стойла дотягивается до бутерброда губами. Маме приходится выпустить хлеб из руки. Другой рукой она держит дверь. В дверь стучатся родители, которые бегали по улице, но мама пока сильнее.

– Послушай, – говорит девочке моя мама, не отпуская дверную ручку, – у меня дома есть чудные тапочки. Просто волшебные! Я их тебе подарю. А ты за это отдашь нам эту обувь.

Девочка вся светится при слове «тапочки».

– Правда?

– Конечно.

– А какие?

– Такие… с собачками.

– С собачками никогда не спят! – обиделась девочка и перестала светиться.

Мама проиграла. Есть вещи, которые нельзя доверять взрослым. Они всё равно не смогут ничего решить, такие уж они. И чем больше они говорят, тем меньше им верят. Потому что слова нужно складывать правильно, будто кубики с картинками.

– Тише! – сказала я всем. – Туфельки спят! Нам нужно выйти, а то мы их разбудим.

Я пошла к выходу через всю конюшню. Девочка подумала и пошла за мной.

Наши мамы остались, чтобы раздать родителям заспанную обувь.

– Меня зовут Эмма, – решила представиться девочка. – И я знаю секрет.

Я не стала спрашивать, какой это секрет. Тем более что я о нём догадываюсь. Мерлин подслушал и закивал головой.

Люди на улице пожужжали, потопали и разошлись, унося обувку. Они поджали губы. Они не поняли… Бывают секреты вещей. Бывают шутки вещей. Не каждый готов в это поверить. Но есть кое-кто, понимающий секреты вещей. Тот, у кого в сундуке светящиеся перчатки, клоунские носы, звёздный порошок и другие всегдашние для него предметы.

Я надеваю обычные ботинки. Они совсем выспались. Мне кажется, что дорога стала прочнее. Я пробую её ногой. Я ступаю по ней увереннее, чем раньше.

Мне навстречу бегут собаки. Раз – собака… Два – собака. Три!

Я знаю, чья очередь идти со мной в цирк.

Для чего дедушкам цирк

– Бегемота видел? – спросила я у дедушки дома.

– Хм-м-м… – сказал дедушка.

«Хм-м-м» означало многое. Например: видел, но издалека; видел в зоопарке; видел по телевизору; видел, когда был маленьким, и ещё что-нибудь.

Человек, который ни разу не видел живого бегемота, – ни разу не видел древнего зверя. В жизни у каждого должен быть свой бегемот! Тот, кто ещё не завёл знакомство с бегемотом или с клоуном, должен пойти в цирк. Дедушка не был здесь 38 лет. Это 456 месяцев. Это 13 881 день! Непонятно, для чего человеку столько работать, если он даже не может сводить себя в цирк? А кто-то ходит туда каждый день. На работу.

Вот идёт рядом обычный человек и обычно едет с тобой в автобусе. А по вечерам он надевает парик. И в этом апельсиновом парике он становится клоуном. Ему надо насмешить 20 рядов. Клоуны меня не смешат. Но не пугают. Они и не обязаны насмешить всех 1980 человек, которые пришли на представление. Просто без клоунов цирк не живёт.

Клоуны тоже немного доктора, как лошади. Они излечивают от печали. Ещё клоуны – немного силачи, они поднимают настроение. Нет, силачам такое не по силам.

Эмма сказала, что хочет стать клоуном, ведь тогда у неё будут весёлые туфли. Бывают клоуны-женщины – клоунессы. Но я бы не выбрала такую профессию. Будут ещё надо мной смеяться каждый день!

Мы пришли пораньше. За 1 час и 49 минут до представления. Я сказала Эмме, что мне нужно поддержать друга перед выступлением. Дедушка попросился с нами за кулисы. Он мечтал увидеть бегемота в нерабочей обстановке.

– Где закулисы? – спросила Эмма, как будто это название страны.

А это – внутренний карман цирка, там много чего понапрятано. Там, за кулисами, кругами бегал директор.

Он распоряжался налево и направо. Для артистов у него специальные слова, которые нам не понятны.

– Ну? – спросил он меня на бегу. – Как живёшь? Всё в порядке?

– Вот, – ответила я и показала, кого привела.

– Прекрасно! – обрадовался директор. – Румба тебя ждёт.

Мы с Эммой и дедушкой подстроились под директорский бег. Навстречу – золочёные тумбы, чёрные ящики, блестящие обручи, клетки, звёзды, решётка, табличка: «Вход запрещён! Хищники!».

Эмму и дедушку я оставила возле гримёрной. Эмма села на ящик с двойным дном. «Что, если она провалится?» – начала думать я, но не додумала.

Директор добежал со мной до денника, где стояла Румба. Он понимал, что нас нужно оставить одних.

Румбу уже нарядили. На ней была концертная попона. Увидев меня, она вздохнула.

Я вошла к ней, и она положила голову мне на плечо.

– Будет много звука. Много света. И много людей, – сказала я ей. – Но ты ведь уже перешагнула через верёвку, Румба.

Если бы все-все могли перешагнуть через свой страх, как через верёвку!

Румба помнила. У лошадей верная память. В их памяти – дороги, музыка, люди и ароматы. Даже те, что встречались их предкам много лет назад.

– Знай, если ты испугаешься и убежишь, то ничего страшного. Ты всё равно – главная Лошадь в моей жизни.

Лошадь подышала мне на плечо. Она поверила. А теперь – самое важное. Я включила Румбе её любимую песню о стае лебединых лошадей. Румба опустила нижнюю губу и прикрыла глаза. Она расслабилась.

За дверцей денника Румбу поджидал джигит-наездник. Он был в костюме с перьями. Они с Румбой будут изображать индейцев.

Вдруг я испугалась. Что, если Румба бросит меня? Что, если ей понравится балансировать с этим ненастоящим индейцем?

Нет, зря я так думаю. Мой друг меня не бросит. Если мой друг – лошадь.

Я что-то забыла додумать. Какие-то у меня мысли с двойным дном. Как волшебный ящик, в который сажают человека, а достают кролика.

А где же Эмма? Когда я вернулась, Эммы уже не было.

«Провалилась в волшебный ящик», – решила я.

Вот будет номер, когда фокусник достанет из ящика Эмму вместо кого-нибудь пушистого. Дедушка тоже потерялся. Но дедушка не опасен. Самое худшее, что он может сделать, – это накормить бегемота леденцами.

Возле гримёрки стоял директор и слушал блестящих акробаток. Они жалобно и быстро чирикали:

– Мы и так никогда не можем найти своих балеток! Мы не можем подобрать их по размеру. Не можем понять, где – чьи? Чьи – чьи?

– Перестаньте чирикать и скажите по-человечичьи! То есть – чьи! По-человечьи!

И акробатки чирикнули, что теперь они вообще не выйдут на арену, потому что балеток нет. Ничьих!

Я поняла. Эмма если провалилась, то не в ящик! Я побежала её искать. Директор понял, что надо подстроиться под мой бег.

Нас обгоняли цирковые артисты. На манеже они кажутся игрушечными, шёлково-лоскутными. А здесь они – раскрашенные люди с морщинками.

Бежим по кругу. Навстречу – золочёные тумбы, чёрные ящики, блестящие обручи, клетки, звёзды и барабаны, «Вход запрещён! Хищники!».

На одной двери сразу три таблички: «Туши свет!», «Ключ у инспектора манежа» и «Костюмерная».

Я толкнула дверь. Парики, маски, перья. Костюмы – много-много. Они висят на стойках и на вешалках, лежат в сундуках. Пустые костюмы: штаны с лямками, пиджаки с рукавами. Они выглядят так, будто из них только что вынули людей. Люди вынырнули, а костюмы остались и хранят человеческие фигуры.

А вот справа – полки почти до потолка. Двенадцать обувных полок от стенки до стенки. И стоит раздвижная лестница. На самой верхушке лестницы – Эмма. Она расставляла обувь.

– Вот это да! – сказал директор. – Я как раз собирался спросить, что ты умеешь делать – летать или брать барьеры.

– Хм-м-м… – сказал кто-то за моей спиной. Вошёл дедушка.

Это означало: «Так вот вы где! Ничего себе, сколько здесь добра! Между прочим, я уже познакомился с бегемотом».

Эмма спустилась с лестницы, и директор подал ей руку.

Директор оглядел все полки сверху донизу и сказал Эмме:

– Я пока не знаю, как мы назовём твою профессию. Похоже, что это очень нужная профессия в цирке. И мне придётся внести её в журнал!

– Их очень трудно уложить, – поделилась опытом Эмма и показала на ботинки.

– А я о чём говорю! Хоть ты меня понимаешь. А потом, когда они разойдутся, знаешь, как их трудно собрать! Мои артисты только рыскают, ищут до вечера. Даже свой выход могут пропустить.

– Представляю, – вздохнула Эмма.

Потом директор повернулся к дедушке и сказал:

– Раз уж вы нашли общий язык с нашим бегемотом, то и с артистами тоже сможете. Приглашайте их всех по одному!

Дедушка смог. Что-то он совсем разговорился сегодня. Вот как полезно водить дедушек в цирк!

Артисты стали приходить по одному и восхищаться.

Обувь, которая раньше стояла как вздумается, теперь была выстроена по разным признакам:

1. По размеру.

2. По росту.

3. По возрасту.

4. По важности.

5. По красоте.

6. По профессии.

7. По сезону.

8. По цвету.

9. По смешливости.

На самой нижней полке стояли маленькие собачьи ботиночки.

– Шестьсот двадцать четыре! – сказала я.

– Что «шестьсот двадцать четыре»?

– Шестьсот двадцать четыре пары. Вместе с собачьими.

Все артисты очень быстро нашли свою цирковую обувь. Это было легко.

Сразу видно: на третьей полке стоят сапоги-наездники. Такие высокие и смелые шнурованные сапоги – золотые, серебряные, красные и белые. У них нет каблуков. Наезднику должно быть удобно, а лошади не должно быть больно.

На четвёртой полке стояли туфельки-гимнастки и туфельки-акробатки. Тут были танцевальные туфли, золотые балетки, белые и чёрные чешки, кремовые получешки.

– И даже размеры подходят! – обрадовались акробатки, порхая и кружась.

Наконец пришли клоуны. Один клоун сразу упал в обморок. Второй плакал двумя ручьями из специальных плакалок. Третий хохотал так, что подскакивал апельсиновый парик. Только Белый клоун молчал. Его грустное молчание было очень симпатично.

Самая большая и самая главная полка по системе Эммы – клоунские боты.

У разноцветных ботинок были свои имена: Звездочёт, Винегрет, Радуга, Ромашка, Ретро, Гангстер. Эти имена им дали при рождении. Все они были сшиты на заказ в мастерской.

Клоуны никак не могли разобрать свои боты. Ботинки всех смешили. Они падали, толкали друг дружку, путались и кувыркались.

– Ботинки шутят, – объяснил директор.

А ведь я давно знала, что он понимает шутки вещей.

Наконец клоуны поймали свои боты и положили в огромные карманы. В благодарность они вырастили на голове Эммы цветы и полили их из лейки.

– А теперь вам пора в зал! – пригласил директор.

Но Эмма не уходила.

Тогда директор подарил ей за работу клоунский котелок.

Эмма сказала: «Спасибо», но не уходила. Директор растерянно посмотрел на меня.

Я шепнула ему кое-что на ухо.

– Да-да, нам всем пора. Потому что… туфельки спят! – произнёс директор заклинание.

Эмма надела котелок на свои политые цветы. Мы вышли из костюмерной.

Мы видели, как один ботинок Винегрет выскочил из клоунского кармана. Цветной Винегрет бросился бежать.

– Куда? Стоять! – кричал Рыжий клоун и хлопал его мухобойкой по заднику.

– Ну где ты видел, чтобы ботинки ловили мухобойкой! – поморщился директор. – Приманивай на сахар! А потом уж – сачком.

Что и говорить, директор – знаток вещей. Белый клоун бросил кусок рафинада. Ботинок приманился. Рыжий клоун набросил на него большой сачок. Клоун-плакса зарыдал. Ботинок Винегрет притих. Дедушка смеялся как маленький. Все дедушки в цирке становятся маленькими.

Директор шагал за нами и на ходу бормотал:

– Ботинкомер, Дрессировщик Обуви, Ботильмастер, Ботильмейстер, Обувистер, Ботмистер…

Он придумывал новую профессию.

– Ботмейер сойдёт, – сказала Эмма, и директор радостно записал в блокнот.

Представление и румба

Иногда на пугливых лошадей надевают наушники, чтобы они не боялись шума. У меня тоже есть специальные наушники против шума. Люди выдыхают много громких слов. Топают гремучими неспящими ботинками. Поднимают волны шума, колышут воздух. Если каждый зритель этого цирка выдохнет в воздух одно громкое слово в минуту… Получается тысяча девятьсот восемьдесят громких слов. Это настоящий гром!

Поэтому я убавляю громовой звук. Я вижу звуки в красках. Из-под купола сыплется дождь огней. Купол – это небо цирка. В нём люди превращаются в ласточек. Воздушные гимнасты летают стаями и вьются поодиночке. По небу цирка запросто катятся велосипеды. В круглых стеклянных облаках крутятся гимнасты. Бывают ещё специальные воздушные полотна. Это чтобы исполнять поднебесные трюки.

Когда на арену выскочила Румба, я зажмурилась. Она была очень красивая и резвая. Но это была не моя Лошадь. Это была просто послушная артистка. И она… боялась. Зрители громко кричали и хлопали.

Румба, помни… Если кто-то кричит, то это – не на тебя. Это – не на тебя!

Я всегда ей это повторяла. И себе повторяла, если на улице кто-то кричит. Она помнит.

Наездник держался за гурт и исполнял акробатические трюки. Он даже скакал вниз головой, он даже ехал под лошадиным животом. Так он доверял Румбе. Наезднику повезло. На друга можно положиться, если друг – Лошадь.

Больше всего Эмму привлекли фокусы. Потому что фокусы – самая яркая игра с вещами. Такая шутка с вещами. Понимание вещей. Понимание платка, который вылетает за секунду до голубя. Всё должно быть рассчитано и упорядочено. Одно движение сменяет другое, как щелчок пальцев.

– Я буду фокусником! – воскликнула Эмма. Она снова светилась.

– Я думала, что ты хотела быть клоунессой, – напомнила я.

– Просто я тогда ещё не видела фокусника.

– Конечно! – поняла я. – Ты же и сама немножко фокусница. Как ловко исчезли все ботинки из Лошадиного дома!

– Они исчезли не до конца, – улыбнулась Эмма.

Артисты всё выходили и выходили. Зрители выдыхали в воздух свои восхищения. Восхищения долетали до самого неба и опускались на артистов солнечными лучами.

Бегемот тоже вышел. На нём сидели обезьянки, слегка похожие на клоунов. Дедушка очень переживал за бегемота. Ему всё время казалось, что бегемот на него смотрит. Тогда дедушка махал ему рукой.

После представления дедушка не пошёл фотографироваться с бегемотом.

– Хм-м-м, – сказал он и нахмурился.

Это означало многое… Бегемот скользкий. Бегемот вспотел и устал. У бегемота и без дедушки много испытаний. У бегемота должна быть своя личная жизнь. И вообще, ему, наверное, пора купаться.

Внутри меня был тёплый радостный ветер. Будто в сердце влетела лёгкая птица и пощекотала крылом.

Директор сам вышел на крыльцо, чтобы проводить нас и помахать нам блокнотом. У него пропал платок. Директор не носил мобильного телефона. Не носил носков. Но всегда носил в кармане большой красный платок.

Он вручил дедушке фотографии с бегемотом. Оказывается, пока дедушка общался с бегемотом за кулисами, их двоих сфотографировали. На обороте было написано: «От бегемота Жени». Дедушка спрятал фотографию в карман, чтобы подарить себя с бегемотом бабушке.

– Следите за обувью! – строго поручила Эмма директору.

– Конечно! Мы все ботинки и туфли отведём на их места. Мы даже спать их будем укладывать вовремя! Спасибо, что помогла!

Белый клоун тоже вышел на крыльцо и встал рядом в позе молчания.

Эмма поглядела на стоптанные директорские ботинки.

– У них тоже бессонница? – догадалась она.

– Ещё какая! Но я справляюсь. У меня есть специальная пудра. Я тут отложил немного для твоих туфелек. Посыпай им носы перед сном и спокойно иди спать! – директор протянул Эмме коробочку с блестящей пудрой.

– Если будет нужна помощь – обращайтесь, – серьёзно предложила Эмма.

– И что бы я без вас делал! Вы такие необычайно способные! – сказал нам цирковой директор и чуть не прослезился.

Тогда Белый клоун подкрался и промокнул директорские глаза платком. Большим красным платком. Потом он взял директорскую руку и помахал нам этой рукой с платком.

Эмма помахала в ответ котелком и не захотела его снова надевать. Цветы должны дышать солнцем. По дороге домой Эмма слегка облысела: с её головы облетели лепестки цветов. Но она не растеряла свои знания о секрете вещей. Он очень простой. Вещи играют только с теми, кто их понимает. Эмма шла и пела песни своим ботинкам. Ботинки радостно подскакивали. Это были ботинки человека с необычайными способностями.

Мало ли какие способности у людей! Одни летают. Другие укладывают спать обувь. Третьи понимают шутки вещей. Четвёртые всё это разглядывают. Главное – найти своей особой способности применение.

Мама говорит, у меня способность находить НЛО. В мамином словаре это – Необыкновенно Любопытные Объекты. Это люди, звери, мысли и вещи.

Лошадиный отпуск

Румба должна остыть после представления. Потом её осмотрит врач, а потом нашу артистку отпустят в отпуск. Румбе дадут зарплату, как маме. Бывает, в честь зарплаты мама приносит торт. И Румба поделится своим заработком с лошадьми в конюшне. На эти деньги всем купят огромный торт из свежего сена.

Лошади будут стоять вокруг торта и слушать рассказы про цирк. Лошадям всё интересно.

– Бегемот – это такая речная лошадь, – скажет Румба. – У него тоже есть копыта.

– Мы так и знали! – кивнут лошади.

– Люди умеют летать в воздухе, – поделится Румба.

– Надо же! А мы думали, они умеют только слетать с лошадей.

Тогда Румба расскажет про акробатов и Яночку в цирке.

Так они будут болтать и кивать умными головами. Ни в одну лошадиную голову не придёт завидовать Румбе в том, что она артистка. Всё-таки лошади – не люди.

Потом лошади станут спать и видеть во сне цирк.

Когда-нибудь они позволят Эмме уложить спать свои старые подковы. Подковы – это на счастье.

У Эммы будет много подков и много счастья.

Я думаю о людях и о себе среди людей. Люди не все похожи. Люди поднимают шум. Люди боятся шума. Запускают салют. Боятся света. Боятся темноты. Достают чудеса из ящиков. Хранят секреты в сундуках. Дарят цветы и жизнь. Усыпляют ботинки. Люди смешат. Люди смеются. Люди шутят с людьми. Шутят с вещами. Держатся за руки. Идут в цирк или не идут. Беспокоятся за себя. Беспокоятся за детей и бегемотов. Носят обувь цветную и занятную. Носят обувь серую и смирную. Все люди разные. Все люди необыкновенные. Но в чём-то люди – все – одинаковые…

Все хотят радоваться.