Текст книги "Рыбьи души"

Александр Крыласов
Рыбьи души Роман

 
Всюду деньги, деньги, деньги.
Всюду деньги – господа,
А без денег жизнь плохая,
Не годится никуда.
 

(Русская народная песня)

Глава 1. Вдруг как в сказке выпала масть

Мужчина рождён, чтобы убивать мамонтов. И желательно, каждый день по мамонту. А иначе он не мужчина, а так – слизень, мякиш и лапоть. И женщина Каменного века, кутаясь в звериные шкуры, причёсываясь и почёсываясь, тарахтела: «Иди и убей. И без мамонта чтобы не возвращался. Ничего не знаю. Не моё дело. Твори, что хочешь, но чтобы к вечеру мясо было. И шкура чтобы без подпалин. А то вчера принёс чёртте-что: мясо жёсткое, шкура молью побита, бивни жёлтые, прямо как твои зубы. Ха-ха-ха!.. Ты его, наверное, и не убивал вовсе, а дождался, пока он сам от старости хвост откинет. Ты это прекращай. Всё должно быть по– честному: ты и мамонт. А если слаб в коленках, так и скажи, я в другую пещеру уйду. Меня, между прочим, зовут. Мне от рохли дети не нужны. Иди и докажи, что ты настоящий мужчина».

Неандерталец мотал косматой головой, брал каменный топор и топал из пещеры, куда глаза глядят. Потом одумывался и с рогатиной наперевес атаковал очередного мамонта, попутно размышляя над удивительной загадкой: почему в его племени женщин больше, чем мужчин? Мамонты, видя такое дело, сами вымерли, чтобы не доставаться блохастым недругам, а женщины переключились на деньги и украшения. Почему нет? Теперь мужчина должен исхитриться каждый день раздобыть денег, да побольше. Девиз: «Новый день – новый доллар» безнадёжно устарел. Сейчас женщины уверяют, что настоящий мужчина начинается от девяти тысяч долларов в месяц или трёхсот баксов в день. А иначе он не мужчина, а так – трутень, недотёпа и чмо.

Семён Максимович Волобуев, к великому его сожалению, не мог причислить себя к лику настоящих мужчин. Куда там… Триста «гринов» у него с трудом набегало за месяц, при этом половина уходила за съёмное жильё. А ведь когда-то Сёма был знатным охотником за крупными купюрами – он постоянно организовывал какие-то СП, ЗАО и ООО одноразового отмыва. Деньги давались ему подозрительно легко и, будучи весёлым и находчивым, Волобуев и предположить, не мог, что его ожидает стоптанная старость. Максимыч в молодости слишком легко относился к деньгам, им это не понравилось, и они стали его избегать. Сразу начались проблемы с женщинами. Дамы принялись безжалостно бросать Семёна на произвол судьбы и уходить в другие пещеры… простите, квартиры. Правда, потом они возвращались и норовили выставить за порог его самого. На робкие волобуевские протесты ему торжественно заявлялось, что настоящий мужчина должен покидать свой дом с двумя стопками. Стопка книг и стопка нижнего белья – прекрасное сочетание, чтобы начать новую жизнь. А вот про водочные стопки лучше забыть – алкоголь пробуждает в мужчинах самые худшие качества: лень и тягу к философии. Три женщины прошлись гусеницами по сёминой судьбе, как танки по чернозёму, три самки устроили свой быт, бросив стареющего самца доживать в коммуналке. Несколько благоустроенных квартир легло на алтарь бракоразводных процессов, но бывшие жёны всё равно уверяли, что это жалкая компенсация за проведённые с Волобуевым лучшие годы. Вы думаете, Семён Максимович стал женоненавистником? Ничего подобного. Снимая комнатушку в коммунальной квартире и готовясь отметить свой пятидесятилетний юбилей, Максимыч сохранил в себе юношеский романтизм и неутолимую жажду женского тела. Странно, но девушки не отвечали Волобуеву взаимностью, их не прикалывал толстенький, лысенький папик в тупорылых ботинках и красной бейсболке. Правда, иногда они целовали Семёна Максимовича в розоватое, безволосое темя, но при всём желании трудно было отнести это дуновение к поцелую страсти. Для подлинных чувств, и это отлично понимал Волобуев, не хватало денег – самого лучшего афродизиака и мерила мужской привлекательности. Ещё десять лет назад Максимыч мог легко набомбить несколько банкнот повышенного достоинства буквально за полтора часа, а сейчас приходилось завязываться в узел, чтобы раздобыть пригоршню монет. Волобуеву, конечно, хотелось думать, что дело не в нём, а в экономическом положении России, вынужденной вслед за Европой довольствоваться пятью процентами прибыли. Но факты говорили об обратном: молодёжь по-прежнему легко рубила «капусту», а ему доставались одни кочерыжки. Оставалось признать кислую истину: его голубые глаза выцвели, он устарел, утерял былую хватку и его комнатушка – предпоследняя остановка перед гробиком эконом класса. А так хотелось ещё психануть: сходить в дорогой ресторан, пожить в пятизвёздочной гостинице и прокатить в кабриолете загорелую цыпочку.

Волобуев начал попивать. А что ещё прикажете делать, если жизнь прошла, но не закончилась и сколько тянуть эту лямку, никому неизвестно. Максимычу не было ещё и пятидесяти, а он уже не знал, куда себя девать. А ведь каждое утро нужно было вставать, выскребаться из тёплой постельки и ковылять в коллективный сортир. Потом кружить по городу на общественном транспорте – Волобуев насекомил рядовым курьером, передавая корреспонденцию от одного недоумка другому. А уже под вечер, в одинаре, кирять отечественное пиво, сидя на скамейке в городском парке и оттягивать время до возвращения в свою конуру. В один из тихих майских вечеров Семён Максимович уныло тянул своё пиво, заедая одиночество кальмаровой стружкой. На соседнюю скамейку присел дядечка примерно его возраста в легкомысленных шортах, красной рубашке и малиновом пиджаке, ещё помнящем забойные девяностые. О-о-о, пиджак и его обладатель без сомнения знали лучшие времена! В лихие девяностые на такие пиджаки рекой лилось шампанское, и сыпались дамские поцелуи… В них проводились разборки и назначались встречи, на них занимались любовью и просыпали кокаин. А сейчас на потёртые лацканы падали лишь редкие капли дождя, да пивная пена от местного производителя. Мужик отставил бутылку в сторону, достал из кармана древнюю мобилу и принялся орать в трубку, как будто его адресат страдал врождённой глухотой. «Некультурный человек», – подумал Волобуев, – «горлопан». Семён Максимович где-то слышал, что мода орать пришла из горных селений, там сакли разделены расщелинами и пропастями, поэтому жители, общаясь друг с другом, вынуждены вопить, не щадя голосовых связок, чтобы быть услышанными. «Что ж он так орёт-то»? – покачал головой Волобуев, – «заведётся в парке один баламут, а все остальные вынуждены слушать его бредни». Однако речь незнакомца оказалась на удивление содержательна. Мужик не проклинал супругу и отчизну, начальника и членов правительства, а говорил о самом главном: как молниеносно и без летальных последствий для себя разбогатеть или, во всяком случае, поддерживать достойный образ жизни. Семён Максимович затаил дыхание и даже прекратил посасывать пиво, чтобы ни пропустить, ни слова.

– Ты думаешь, я спёкся!? – разорялся мужик в малиновом пиджаке, – думаешь, вышел в тираж!? Обломайся! Я опять на коне. Да, Нинон, представь себе! Я знаю лёгкий, реальный и мгновенный способ поправить свои финансовые дела. Не веришь? Ты никогда в меня не верила, никогда. А, между прочим, зря. Что? Я растоптал твою молодость и испортил жизнь детям? И этих неблагодарных скотов ты называешь детьми? Это же гнусные твари, исчадия ада, проклятие рода человеческого! Да! И сын, и дочь! Да на вас троих пробы ставить негде! Что? Зачем тогда звоню? Сам не знаю. Нет. Нет, ты послушай. У меня в руках выписка из медцентра. Что?.. Дура, я здоров и выгляжу на десять лет моложе. Просто ко мне попал список из семи детей, зачатых в пробирке. Ну и что? Вот так всегда: ну и что? А то, что теперь я могу стать родителем этим несчастным деткам, выросшим без отца. Господи, какая же ты непроходимая дура! Зачем? А затем, чтобы доить моих богатых спиногрызов! Им, сироткам по двадцать семь лет и среди неизбежных ленивцев и балаболок типа тебя и наших отпрысков наверняка найдётся пара достойных представителей рода человеческого. Как я себе это вижу? Очень просто…

Мужик в возбуждении вскочил, опрокинув пиво, и стал носиться вокруг скамейки. Он достал из кармана пиджака синюю записную книжку, открыл её на первой странице и зачитал.

– Николай Жбанов, 1986 года рождения. Адрес: Большая Почтовая улица, дом 5, квартира 15. Ты слышишь? Большая Почтовая улица! Это тебе не хухры мухры! Сразу видно – мальчик из хорошей, но неполной семьи. Нужно восполнить досадный пробел. Где взял? Где взял, где взял… купил. Ну, хорошо, не купил, а выиграл в карты. Что? Не твоё дело! Не обзывай меня! Никогда! Я не страдаю игроманией! Это ложь и наветы моей несравненной тёщи, твоей мамы, дристать-ей-неперестать. И ты в неё – такая же змея!

Мужик сорвался с места, подхватил опрокинувшуюся бутылку с остатками пива и поскакал на выход. Записную книжку он сунул в карман пиджака и продолжил обличать неведомую Нинулю вместе со всей её роднёй до седьмого колена. «Везёт же людям» – позавидовал Максимыч чужому счастью, провожая взглядом краснорубашечника, – «Вот так всегда – к чужому берегу всё злато, да парча, а к нашему всё дерьмо да брёвна». Но в тот вечер удача повернулась к мужику в малиновом пиджаке задом, а к Волобуеву передом, и записная книжка из прорехи в кармане выпала на траву. Семён Максимович, покрывшись ледяной испариной, подбежал к заветной книжице, подхватил её и стал окликать растеряху, чтобы вернуть пропажу. Но, говоря начистоту, окликал он как-то неуверенно и негромко, если вообще окликал. Может быть, Семёну Максимовичу только казалось, что он громко кричит, а на самом деле немолодой курьер еле слышно бубнил себе под нос. Во всяком случае, малиновый пиджак затерялся среди других пиджаков и курток, а записная книжка осталась в руках Волобуева. Семён Максимович не стал дожидаться возвращения горластого мужика и, натужно насвистывая, устремился в противоположную сторону. Записную книжку он хитроумно засунул в носок.

Глава 2. Коля Жбанов

Затхлый воздух волобуевской комнатёнки наполнил ветер перемен, безусловно, к лучшему. Максимыч взялся мечтать. Ему представлялись отпрыски из обеспеченных семей, получившие изрядное образование и имеющие высокооплачиваемую работу, но не знающие, куда излить накопившуюся сыновнюю любовь. И тут подворачивается он: ещё не старый, но уже мудрый, не очень успешный, но весьма обаятельный, способный передать своим семи «наследникам» богатый жизненный опыт. Но основную надежду Волобуев возлагал всё-таки на «дочурку», девочки, он слышал, всегда почитают породистых и стильных отцов, а Семён Максимович искренне считал себя респектабельным и вальяжным. Максимыч целую неделю штудировал список незаконнорожденных «спиногрызов», выучил их имена, фамилии и адреса наизусть, казалось, разбуди его среди ночи и спроси, где живёт такой-то и такой-то, и Волобуев ответит без малейшей запинки, вдумчиво и ответственно. Первый визит «любящий папаша» наметил к Коле Жбанову, проживающему в центральном округе, недалеко от метро «Бауманская», что сулило весьма заманчивые перспективы. Волобуев натянул на плечи любимую жёлтую майку с надписью «Лидер», погладил джинсы и, прикрыв лысину красной бейсболкой, отправился на первое свидание. Он был готов воссоединиться с «первенцем», так Максимыч довольно фамильярно называл Колю.

Дверь открыл отвратительный тип, напоминающий Чебурашку. Он был порядочно лыс, ушаст, низкоросл и плотен. Крепко сбитую фигуру покрывала густая шерсть, не побоюсь этого слова. На Чебурашке болтались майка «алкоголичка» голубенького цвета и чёрные семейные трусы до колена, хотя Семён Максимович полагал, что подобные аксессуары носят только представители его вымирающего поколения.

– Мне бы Николая Жбанова увидеть, – начал робко Волобуев.

– Зачем? – хищно потянулся жилец.

– По делу.

– По какому делу?

– А вам зачем? – не выдержал Семён Максимович.

– Я и есть Коля Жбанов.

– У меня к вам интимное дело, – начал, запинаясь, Волобуев.

– Интимное? – набычился Колян, – Ты что, голубой?

– Вы меня неправильно поняли, – стал отдуваться и утирать испарину со лба Семён Максимович, – я не этому делу, я, наоборот, с противоположными намерениями пришёл.

– Нет, я всё правильно понял… – Жбанов взялся железной рукой за волобуевское плечо и начал сжимать, – содомиты наступают. Но запомни, шкура, гомосеки не пройдут.

– Мне, наверное, другой Николай Жбанов нужен, – вспомнил гость и попытался высвободить плечо.

Тщетно.

– Я знаю, зачем ты здесь, – прищурился Колян, взялся за красный козырёк и натянул бейсболку Максимычу на уши. – Ты пришёл по объявлению и хочешь купить комнату.

– Что вы!.. Ни сном, ни духом, – открестился Семён Максимович, – у меня своя есть.

– А тебе своей ма-а-ало! – Колюн треснул кулаком по затылку Волобуеву, – тебе ещё одну подавай! И, вообще, кто ты такой?

– Се… Се… Семён Максимович, – с третьей попытки проблеял несчастный гость.

– Вот что, Сеня, я тебе скажу, – Жбанов втащил Волобуева за шкирку в квартиру и поволок по коридору, – если ты купишь здесь комнату, я тебя со свету сживу, пол тобой мыть буду, душу из тебя выну. Ты у меня тут за два месяца скапустишься, крякнешь и кони двинешь. Обещаю тебе, как другу.

Коля взял друга Сеню за шиворот и потянул на себя. Изо рта у него несло чудовищным коктейлем из сивушного перегара, табачного выхлопа, чеснока и кариеса.

– Я всё понял, – пискнул ничего не понимающий Волобуев, – больше вы меня не увидите.

– Смотри у меня, Сеня, – предупредил Жбанов, распространяя зловоние, – ещё раз сунешь нос в эту квартиру, и ты покойник.

В конце коридора послышались звуки открываемой входной двери и раздражённые голоса.

– Бандит! По нему тюрьма плачет! Безобразие. Мы имеем полное право, распоряжаться своей собственностью, как нам заблагорассудиться, – негодовал тонкий мужской голосок, – а он не даёт совершиться ни одной сделке. На вас одна надежда. Нам посоветовали вас, как самого опытного риэлтора.

– Пожалуйста, проходите, не бойтесь, сейчас он на работе, – заверил сварливый женский голос, – представляете, мы купили комнату три года назад и за всё это время не прожили тут и двух недель. Этот Жбанов третирует нас, пользуется один всеми подсобными помещениями, кухней, ванной и туалетом. Получается, что он живёт не в коммунальной квартире, а в отдельной.

– Этот мерзкий Жбанов разогнал нам всех покупателей, – пожаловался мужской дискант, – его убить мало.

Колюня отшвырнул Максимыча в сторону и косолапой медвежьей поступью направился к открывающейся двери.

– А-а-а! Соседушки! – заревел он, – пожаловали на огонёк!? Да не одни, а с риэлторшей. Пришли меня проведать, падлы! Проходите, гости дорогие, проходите. Наверное, уж и не чаяли меня увидеть? А я тута. Из-за вас, интеллигенты вшивые, я теперь безработный и состою на учёте у нарколога. Проходите, я вас сейчас казнить буду!

– По какому праву! – пискнул мужской голос, – по какому праву вы терроризируете нас и покупателей на нашу комнату!? Мы имеем конституционное право, распоряжаться ею по собственному усмотрению. Если мы не можем с вами ужиться под одной крышей, это ещё не значит, что мы не имеем право, продать нашу законную жилплощадь. Вы, Жбанов, хулиган!

– В хлебососку хочешь, подлюка!? – Кольша взял тонкоголосого за грудки и принялся трясти, как многодетную яблоню.

Максимыч опрометью выскочил из опасной квартиры и устремился вниз по лестничной клетке, мысль воспользоваться лифтом ему и в голову не пришла.

– В гробу я видел таких «первенцев», – бормотал Волобуев, летя, домой на крыльях ужаса, – пошли бы эти детишки куда подальше. Как говорится, дети – это наша надежда, что старость не будет долгой.

Глава 3. Гриша Шишов

Волобуев зарёкся ходить по «детям» – себе дороже. Однако уже через неделю он загрустил и задумался. Что ему было терять? Нечего. Ну, затесался среди законопослушных «наследников» один балбес и гопник. Ну и что? В семье не без урода. Зато остальные «деточки» наверняка богатые и знаменитые – а он изза одного отморозка откажется от возможности припасть к огромным зарплатам и бонусам? Неправильно, недальновидно.

Следующим в списке Волобуева значился Григорий Шишов, проживающий возле метро «Щёлковская». Гриня жил на самом верхнем этаже. Дверь его квартиры не внушала особого доверия, она была хлипкой и замызганной. Максимыч громко выдохнул и нажал пимпочку звонка. На пороге появился детина двухметрового роста в джинсах и сиреневой рубахе, белобрысый и бородатый, его длинные волосы были убраны в «конский хвост». Волобуев сразу понял, что это Григорий Шишов и ловить здесь нечего. Из-за хиппаря выглянули две славные девичьи мордашки лет двадцати и с интересом уставились на Максимыча.

– О-о-о-о, ещё один непризнанный поэт, – схватился за голову Шишов, – я этого не переживу. Чёрт меня дёрнул вывесить сайт со своими стихами и оставить домашний адрес.

– Я не поэт, – отрёкся Волобуев.

– А кто же вы? – встрепенулся Гришаня, – судебный пристав? Работник коллекторного агентства? А может быть вы сантехник?

– Желательно немецкий сантехник, – плотоядно облизнула губы одна из девушек и кивнула на другую, – её зовут Инесса. Меня Виолетта. Гришку все и так знают. А кто ты?

Волобуев загадочно молчал. Его дружно пригласили войти. Гриня, оказывается, жил в мансарде, такой же крохотной как жилплощадь самого Максимыча.

– Кто же вы, прекрасный незнакомец? – настаивал Шишов, – назовите своё имя.

– Сёма, – Волобуев в свете возможных раскладов решил обойтись без отчества.

Тем более что на одной стене было начерчено красным мелом: «Пришла – раздевайся, пришёл – наливай». На другой стенке красовалась надпись: «Таланту нужно доливать, бездарности упьются сами». На третьей отсвечивало: «До двадцати лет стихи пишут все, после двадцати – только поэты, а после пятидесяти – только безумцы». Волобуев к этому изречению предусмотрительно встал спиной, учитывая, что вместо четвёртой стены грязнело давно немытое окно.

– Какой бодрый старикашка, – поощрительно оскалилась Инесса, – хочу высказать тебе респект и уважуху, дядя Сёма. Ты не выглядишь на свои шестьдесят лет.

– Мне ещё пятидесяти нет! – взвыл Волобуев, раненный в самое сердце, – мне полтинник только в декабре стукнет!

– Надо же, – всплеснула руками Виолетта, – мне уже девятнадцать, им всего пятьдесят.

– И всё же, как твоя фамилия? – не отставала Инесса, – мне интекуресно.

Так она обыграла слово «интересно». – Волобуев.

– Если вы, Семён Волобуев угостите меня сигареткой, я напишу и посвящу вам песню весьма и весьма сомнительного свойства, – оживился Гришаня.

– Такие устроят? – Максимыч полез в карман и извлёк пачку «примы».

– И всё-таки вы поэт, признайтесь, – покачал головой Шишов, – только поэты могут курить такую гадость. Даже сантехники перешли на «галуаз».

Тем не менее, две ладошки и одна ручища потянулись к «приме», ухватили по несколько «гвоздиков» и в пачке ничего не осталось.

– Я курьер, – нехотя признался Волобуев.

– Для курьера ты слишком стар и некультяпист, – едко заметила Инесса.

– Гонцам все возрасты покорны, – припечатал Семён Максимович.

– Как он меня осекнул, – усмехнулась девушка.

– Она хотела сказать, осёк, – поправил Гриня.

Волобуев собрался соврать, что он развозит документацию только государственной важности и встречается исключительно с членами правительства, но передумал. От Гришки не предвиделось никакого толку, ни в моральном, ни в материальном плане, а Инесса с Виолеттой были хоть и молоды, но слишком уж не ухоженны и провинциальны. «Наверняка, какими-нибудь Ксюхами зовут. Обойдёмся портвешком», – подумал опытный Максимыч и предложил сгонять за шампанским. Предложение было встречено воплями восторга и одобрения. Когда Волобуев притаранил две бутылки «Порт 777 столовое» по пятьдесят рублей сорок копеек, произведения было уже готовы.

– Эта песня посвящается вам, мой залежалый друг, – рассмеялся Шишов, беря в руки гитару, – а вторая мне. Если я, конечно, доживу до пятидесяти. Помните, Борис Гребенщиков сто лет назад пел про старика Козлодоева? А я спою вам про старика Волобуева.

Старик Волобуев

 
У него затылок
Оголён и скошен.
Шрамы от бутылок
Россыпью горошин
 
 
У него глазёнки
Голубого ситца.
Как глотнёт «палёнки»
Непременно ссытся.
 
 
Если у пьянчужки
Не фурычит клапан,
Значит, низ кольчужки
Грязен и закапан.
 
 
А ведь он был молод
И ходил по бабам,
«Герычем» уколот,
Пыхнувши не слабо.
 
 
Иногда под водкой,
Иногда под клеем,
Он шагал к молодкам
И бубнил: «Налей им».
 
 
Но придя к простухе,
Он шумел с порога:
«Дай мне бормотухи
Иль пивка немного»!
 
 
А девица гордо,
Подбоченясь скалкой,
Возражала: «Морда,
Хочешь по мигалкам?
 
 
Пить бы мог и дома
Или на скамейке.
Не создать, кулёма,
Нам с тобой ячейки.
 
 
Уходи, утырок!
Отползай, укурок!
А то влепит дырок
Мой дружок из урок».
 
 
Волобуев кепи
Забывал в прихожей
И ломился в степи
С протокольной рожей.
 
 
Жизнь промчалась мимо.
Горе так уж горе. Ч-ч-чь.
 

Шишов приложил указательный палец к губам:

 
Словно после «примы»
Входит в горло горечь.
 
 
Жизнь была контрольной,
Страхом, болью, игом.
Разве не прикольно,
Что и сгинет мигом?
 

Волобуев не знал, обидеться ему или захихикать. На всякий случай рассмеялся. А Гришка уже запел вторую песню, где говорилось, что когда-нибудь ему стукнет полтинник, чего быть не может и никогда не будет. В принципе.

Старик Шишов

 
Мне скоро стукнет пятьдесят.
Ну, чем не возраст для поэта?
В мозгах бетон, глаза косят,
Не фокусируя предметы.
 
 
Я обносился, отощал,
Не попадаю пальцем в ноты,
Я даже духом обнищал,
Не говоря уж про банкноты.
 
 
Ну ладно, съем ново-пассит
Или повешусь, как повеса.
Поэт на проводе висит
Солидней гирьки и отвеса.
 
 
Успех и деньги – вот завет,
Нам от Державина дошедший.
После пятидесяти поэт -
Не гражданин, а сумасшедший.
 
 
Но я не брошусь под «оку»
И не запью, не стану в позу,
Я «ундервуд» приволоку
И перейду в сердцах на прозу.
 

Гришка раскланялся, отложил гитару и достал из комода плавленый сыр, банку шпрот и четыре пряника. Под разговоры эротического содержания, лихой квартет уговорил две бутылки портвеша за полчаса. Волобуев собирался уже сгонять за добавкой, но Шишову позвонили из редакции и предложили получить гонорар. Гриня выругался, но покорно урулил за деньгами, а девушки сразу прыгнули Максимычу на колени и принялись расстёгивать на нём рубашку. Волобуев бурно задышал и принялся беспощадно лапать проказниц за грудь и бёдра. Он представил себе секс на троих, и от этих мыслей у него даже в голове застучало. Однако девушки как будто чего-то ждали и не спешили отдать Волобуеву самое дорогое. Семён Максимович решил форсировать события, он обнял их за шеи, прижал к себе и поинтересовался.

– Шалуньи, а как насчёт секса втроём?

– Какого секса? – округлили глаза барышни.

– Такого, – игриво зажмурился Максимыч.

– Это будет стоить старику Волобуеву, – прикинула в уме Инесса, – всего двести баксов. Бабульки вперёд.

– Сколько!?

– Ну, хорошо, хорошо, сто, – поправила подругу Виолетта.

– Гусары денег не берут, – отшутился Семён Максимович, – девчонки, а не заняться ли нам любовью с первого взгляда?

– Дядя Сёма, пора бы уже понять, что инвалидам и престарелым девушки бесплатно не дают, только за деньги, – напомнила Инесса.

– Мы пойдём, сполоснёмся, – предупредила Виолетта, – а ты, старый, пока решай, что тебе дороже: любовь или деньги?

Девчонки отправились в душ, а Волобуев заскучал. Что там решать, в кармане Максимыча хранилось всего сто пятьдесят рублей. На две бутылки портвейна хватало с лихвой, а на двух путан, к сожалению, нет. Даже на одну не удавалось наскрести. Униженный и оскорблённый Семён Максимович, возмущённо хлопнув дверью, убыл восвояси. По пути он громко и нецензурно выражался, бранил современную молодёжь за продажность и бубнил.

– Да что бы я… Да ещё раз… Да никогда… Ведь он не просто так смылся. Якобы за гонораром поехал, как же! Сутенёр поганый… Ноги моей больше ни у кого из «детей» не будет! – клялся и божился Волобуев, топая домой после «любовных утех».