Текст книги "Чревовещатель"

XV

Жобен поклонился:

– Вы сами пожелали узнать мое мнение, господин следователь, и я, как и всегда, откровенно высказал его.

Абади понял, что уязвил полицейского.

– Конечно! – воскликнул он. – Ваша откровенность делает вам честь. Мы расходимся во мнениях, но вы, быть может, видите больше, чем я. Ход дела покажет, кто из нас прав… Во всяком случае я считаю необходимым арестовать чревовещателя. Если он окажется невинным, то я отпущу его после допроса.

– Разумеется, – заметил Фовель, – с подобного сорта людьми не церемонятся… Арест не скомпрометирует их, им нечего терять!.. Этот сброд, извините за выражение…

– Полно, господин мэр, разве нет среди акробатов честных людей?

– А вы думаете, есть?

– Да, я уверен, что большая часть из них – люди честные.

– Ну, признаюсь…

– Если бы они все были негодяями, полиция запретила бы их ремесло. Я знал одну акробатку, Перин Розье, прозванную женой паяца. Бедняжка была воплощением добродетели, а между тем ее осудили заочно на смертную казнь за чужую вину.

– А невиновность ее была доказана? – спросил Фовель.

– Вполне.

– Тем лучше для нее, но это все-таки не меняет настоящего дела. Кроме Жака и Мариетты, чревовещатель, может быть, убил еще и племянника господина Домера…

На это нечего было возразить. Жобен только пожал плечами и замолчал.

– Здесь ли еще труппа, в которой состоит Сиди-Коко? – спросил следователь.

– Нет, – ответил мэр, – они вчера утром уехали.

– Значит, остался один Сиди-Коко?

– Должно быть, впрочем, я не знаю.

– Не известно ли вам, куда отправились эти скоморохи?

– В Сент-Ави, где в воскресенье храмовый праздник.

– А далеко это от Рошвиля?

– Двенадцать километров.

– Бригадир!

– Что прикажете, господин следователь?

– Я сейчас напишу приказ арестовать фокусника по имени Сиди-Коко… Вы возьмете с собой двух жандармов, отправитесь в Сент-Ави и арестуете его.

– Слушаюсь, господин следователь!

– Если придете во время представления, дождитесь его окончания. Пусть публика разойдется сначала… Словом, сделайте все тихо, без скандала. Предписываю вам также не объяснять чревовещателю, из-за чего его подвергают аресту. Если он спросит, отмалчивайтесь.

– Ваше приказание будет в точности исполнено, – ответил бригадир.

– Это еще не все. Вы отведете его в рошвильскую ратушу, посадите под стражу и немедленно явитесь ко мне с докладом в гостиницу, где я остановлюсь. Ведь тут есть гостиница?

– Конечно, и очень хорошая, называется она «Яблоко без зернышек» и содержится Огюстом Нико.

– Ах, господин следователь, – воскликнул Сидуан Фовель, – вы, верно, шутите! А мой-то дом на что? Не откажитесь, пожалуйста, разместиться у меня. Я отдам в ваше распоряжение четыре превосходные комнаты. Уверяю вас, вы останетесь довольны. Если же вы не согласитесь, то обидите меня.

– Боже упаси, господин мэр! Я не позволю себе вас обидеть, – с улыбкой ответил следователь. – С радостью принимаю ваше приглашение и заранее извиняюсь за беспокойство, которое причиню вам.

– Какое беспокойство, помилуйте!.. – возразил обрадованный Фовель. – Мои дела идут хорошо, у меня чудесный дом, кухарка, горничная, садовник… а какое у меня в погребах вино! Я приглашаю сегодня к себе ужинать господина судью и…

Мэр остановился и вопросительно взглянул на следователя, который незаметно кивнул ему.

– И господина Жобена.

Полицейский заметил, что мэр колебался, пригласить его или нет, и сказал:

– Увольте, господин мэр… сегодня вечером у меня много дел, я наскоро съем кусок мяса и выпью стакан вина, а ночевать останусь в замке.

Фовелю не особенно улыбалось то, что в праздничной трапезе примет участие какой-то полицейский, и он больше не настаивал. Следователь отдал приказание бригадиру арестовать Сиди-Коко.

– Как доставить его сюда, господин следователь? Пешком не слишком ли долго?

– Найдите повозку для четверых. На обратном пути можете сами править лошадьми, а Сиди-Коко посадите между двумя жандармами.

– Слушаюсь.

– Но если чревовещатель действительно украл деньги, – сказал Жобен, – то жандармы совершат напрасную прогулку: Сиди-Коко, если он виноват, наверняка уже ускользнул.

– Это нельзя утверждать, – возразил следователь. – Своим бегством он навлек бы на себя подозрение. А он, напротив, постарается его устранить.

– Да как же он может устранить его, когда ему известно, что Андош Равье видел его? Если он попадет в руки жандармов, это будет вернейшим доказательством его невиновности.

Следователь ничего не ответил на это логичное замечание. Сидуан Фовель, догнав уходившего бригадира, шепнул ему:

– Зайдите ко мне, любезнейший, и предупредите мою жену, чтобы она постаралась приготовить ужин получше, так как у нас будут гости.

– Ну, – сказал следователь, – теперь приступим к допросу третьего свидетеля.

Вошел Жан Поке и начал свои показания. Жобен внимательно слушал каждое его слово и приходил во все большее оживление. Окончив рассказ, Жан Поке, не знавший грамоты, подписал свои показания крестиком, затем ему велели удалиться.

– Ну что, господин следователь? – сказал полицейский. – Разве я был не прав, когда говорил о невинности фокусника?

– Но разве эта невинность подтверждается показаниями Жана Поке?

– Конечно! Ведь Поке провожал в замок племянника Домера почти в то же самое время, как Жервеза вышла оттуда. Они даже встретили ее на дороге. Жак Ландри отворял лейтенанту сам, стало быть, он был тогда еще жив… Ну, предположим, что на приготовление ужина и на сам ужин потребовалось полтора часа. Из этого всего следует, что Жорж Прадель не мог прийти в свою комнату раньше десяти… а тогда чревовещателя уже и след простыл. Мог ли он снова проникнуть в замок, если все двери в нем были заперты и, кроме того, там еще находился чужой человек? Если Сиди-Коко начал рубить шкафы и сундуки, то этим стуком он непременно должен был разбудить лейтенанта.

– Откуда же вы знаете, что лейтенант не проснулся?

– Предположим, господин следователь, что он проснулся, но в таком случае куда же он подевался? Ведь он исчез – и вы это хорошо знаете.

– Конечно, знаю, и знаю, что это исчезновение запутывает дело. Стоит только выяснить, где сейчас Жорж Прадель, и все объяснится. По всей вероятности, убийца нанес ему удар после того, как уже покончил с Мариеттой и ее отцом.

– Хорошо, но куда же он подевал труп?

– Спрятал.

– Нет, это невозможно! Жорж Прадель жив. Я убежден в этом.

– И что же вы думаете, Жобен?

– Что я думаю? – с жаром заговорил полицейский, но вдруг осекся. – Ради бога, не спрашивайте меня об этом… Я и сам страшусь своей мысли…

XVI

Настало минутное молчание. Следователь нарушил его.

– А я боюсь, – сказал он, – что угадываю вашу мысль.

– В таком случае вы все понимаете, – ответил полицейский.

– Выразитесь яснее, кого вы обвиняете?

– Я – никого… обвиняют обстоятельства, из которых я делаю вывод, что убийца не кто иной, как Жорж Прадель.

– Это безумие! Нелепость! – воскликнули мэр и судья почти одновременно.

– Почему же безумие и нелепость?

– Можно ли подозревать в краже племянника миллионера? – возмутился судья.

– Которого к тому же ждет блестящее будущее, – прибавил мер. – Он не захочет все испортить.

– Я тоже думаю, Жобен, что вы ошибаетесь, – заметил следователь. – Впрочем, чего не бывает на свете! Каковы же, по-вашему, улики против Жоржа Праделя?

– Одна, самая ужасная улика – его отсутствие…

– Которое ничего не доказывает.

– Как это ничего не доказывает, господин следователь? В таком случае объясните же его отсутствие.

– Я пока не могу ничем его объяснить. Здесь кроется какая-то тайна, которая, однако, не дает нам права возводить столь тяжкое обвинение на этого честного, благородного молодого человека! Я нахожу непростительным подозревать его в этом гнусном преступлении.

– Ах, зачем я высказался, мне следовало молчать! – произнес с досадой полицейский. – Но знайте, что сегодня вечером я буду иметь неопровержимые доказательства. Сейчас я только сделал логический вывод, который не в силах опровергнуть ни один искусный адвокат. Вчера между восемью и девятью часами Прадель был здесь. Рабочий видел, как Жак Ландри сам отпер ему ворота. Прадель вошел в замок, и ворота за ним затворились. Сегодня утром находят только два трупа, а Праделя нет! Из этого следует…

Фовель пожал плечами. Судья нахмурился. Следователь задумчиво опустил голову.

– Хорошо, – заметил Ривуа, – но вам очень хорошо известно, что всякое преступление непременно должно иметь какую-нибудь побудительную причину, какую-нибудь цель, и чем выше общественное положение преступника, тем значительнее эта причина. Согласны ли вы со мной?

– Конечно.

– Здесь же мы видим молодого человека, принадлежащего к высшему кругу, который превосходно окончил курс в военном училище и в двадцать пять лет уже был произведен в лейтенанты. Что же могло побудить его испортить такую блистательную карьеру?

– Надеюсь, господин судья, вы позволите мне в свою очередь задать вам вопрос. Если предположить, что убийца – Сиди-Коко, то что могло побудить его совершить это преступление?

– Желание завладеть деньгами, которые были спрятаны в комнате управляющего.

– По-моему, та же самая причина и побудила Праделя совершить убийство.

– Нет-нет! Этого невозможно допустить! Чревовещатель – всего лишь ничтожный акробат, у которого порой нет и нескольких су, а Жорж Прадель – племянник миллионера.

– Но разве он сам также миллионер? Есть ли у него хоть что-нибудь свое?

– Не думаю. Домера разбогател посредством торговли, а сестра его была очень бедна… Впрочем, я могу сообщить вам, что он ничего не жалеет для своего племянника и щедро тратит деньги на его удовольствия.

– Знакомы ли вы с этим молодым человеком?

– Нет, мне никогда не приходилось встречаться с ним, но я часто слышал отзывы о нем, и всегда самые лестные. По словам Домера, у него золотое сердце.

– А в моей служебной практике, – возразил Жобен, – мне не раз приходилось встречаться с людьми, которые пользовались глубоким уважением до той самой минуты, пока с них не спадала маска. Итак, повторяю, что мой вывод вполне логичен… Чтобы убедить вас, мне недостает только материального доказательства, которое, как я предчувствую, скоро будет у меня в руках.

Разговор этот был прерван приходом доктора Гренье. Извинившись, что он так долго заставил себя ждать, молодой врач спросил, можно ли приступить к вскрытию тел, сообщив при этом, что он захватил с собой все необходимые для операции инструменты.

– Да, – ответил следователь, – прежде всего мы должны узнать, как скоро после ужина жертвы были убиты.

Жандармы перенесли тело Ландри в людскую и положили его на стол; один солдат со свечой в руке светил доктору, который, подвязавшись передником, засучив рукава и вооружившись скальпелем, приступил к делу. Было восемь часов вечера.

– Ну, дорогие мои гости, – сказал Фовель, обращаясь к следователю и судье, – здесь нам, кажется, больше делать нечего, а потому прошу вас пожаловать ко мне: ужин, наверно, уже остыл.

Предложение это было принято.

– Так вы отказываетесь идти с нами, Жобен? – спросил следователь.

– Да, отказываюсь, – отозвался полицейский. – Мне теперь не до ужина! Я не успокоюсь до тех пор, пока не найду подтверждений своей догадке. Приятного аппетита, господа!

– А вам успеха, Жобен!

– Извините, пожалуйста, – сказал полицейский, – я задержу вас на минуту. Не могли бы вы, господин судья, показать мне комнату, в которой, по-вашему, ночевал лейтенант?

– Мы точно знаем, что он провел ночь в этой комнате, потому что нашли там портсигар, оставленный Праделем.

– Неужели? Отчего вы думаете, что это его портсигар?

– Во-первых, на нем буквы «П» и «Ж», а во-вторых, в нем оказались визитные карточки и письма. Сомнений быть не может.

– Письма! – прошептал Жобен изумленно. – Браво! Это сверх всякого ожидания! Письма – это главный козырь в моей игре!

Ривуа взял свечу в подсвечнике и провел Жобена в Красную комнату, где и оставил полицейского, еще раз пожелав ему успеха. Оставшись один, Жобен осмотрелся. Прежде всего он подошел к мраморному камину и зажег свечи в канделябрах. Комната ярко осветилась. Полицейский осмотрел, как была измята постель, потом провел по ней рукой, чтобы убедиться, лежали на ней или умышленно смяли руками.

– А ведь негодяй действительно лежал, – пробормотал он, – несмотря на то что собирался совершить убийство. Сильный характер!

На мраморном ночном столике Жобен заметил пепел от сигар.

– Он курил, вместо того чтобы спать, – продолжал полицейский, – обдумывал свой кровавый план…

Жобен взял графинчик с ромом и посмотрел на свет.

– Недостает целой трети, – сказал он. – Он выпил рюмок пять! Ему хватило и этого… Другой бы для храбрости осушил этот графинчик до дна!

Заметив портсигар, Жобен схватил его и принялся внимательно осматривать.

XVII

– Какой красивый! – заметил сыщик. – И как пахнет! Как волосы женщины… С каким вкусом оттиснуты начальные буквы… Конечно, куплен в самом шикарном магазине.

После минутного молчания Жобен продолжал:

– Несмотря на все свое присутствие духа, он, наверно, был очень растерян, раз оставил здесь портсигар… Посмотрим, что в нем.

Жобен открыл его и начал перебирать карточки и письма. Там было всего три конверта, подписанных одной и той же рукой. На первом значилось: «В Алжир, лейтенанту из Гавра». Вот его содержание:

«Наконец, после трехмесячного молчания, ты ответил мне, милый Жорж, но какое грустное это письмо, еще грустнее прежнего, в каждой строчке слышится безнадежная тоска. По всему видно, что у тебя какое-то горе, дитя мое. Но в твои лета и при таком блестящем положении на службе может ли быть другое горе, кроме сердечных страданий? Я уверен, что у тебя завелась какая-нибудь страстишка. Не правда ли, я не ошибся? Я хоть и стар, но помню прошлое и знаю, как это бывает. Человек считает себя несчастным, теряет всякую надежду, уверен, что никогда не утешится… Это общее правило… Но проходит некоторое время, и в одно прекрасное утро он просыпается с улыбкой и смеется над недавним своим отчаянием – ему кажется невероятным, что он хотел умереть из-за таких пустяков.

Отчего ты со мной не откровенен? Разве ты не знаешь, что я люблю тебя, как родного сына, и принимаю горячее участие во всем, что тебя касается?

Если бы ты посоветовался со мной, я бы развлек тебя, поддержал и помог тебе стать прежним, веселым и беспечным Жоржем. Тоскуешь ты, по-видимому, не со вчерашнего дня. Впрочем, я надеюсь избавить тебя от этой тоски, когда ты приедешь к нам. В письме твоем единственное утешительное известие – что ты берешь отпуск, чтобы повидаться со мной и Леонтиной.

Я приложу все старания, чтобы залечить раны твоего сердца, и заранее убежден в благоприятном исходе болезни. Сознайся, что я прав: ты будешь счастлив с нами. Когда ты уехал в 1871 году в Африку, Леонтина была еще ребенком, но с тех пор прошло три года, и она теперь семнадцатилетняя девушка и хороша как ангел. Все восхищаются ее красотой, но мне в ней больше всего нравится ее доброе сердце. Она только и бредит, что о свидании с тобой.

Твой приезд и мне пойдет на пользу. Не помню, писал ли я тебе, что приобрел в окрестностях Руана небольшое, но очень живописное имение с красивым замком и парком. Там я провожу ежегодно по три недели. Недавно я услышал, что мой сосед по имению разорился и продает свою землю. У него хорошие пашни и луга. Если бы мне удалось присоединить эту землю к своей, то вышло бы довольно большое имение. Я серьезно намерен купить эту землю и дать ее в приданое Леонтине. Представь себе, что к твоей сестре сватались уже трое, не подозревая даже, что за ней такое приданое.

Во всяком случае я не начну ничего, не посоветовавшись с тобой. Мне хотелось бы, чтобы ты познакомился с Рошвилем. (Предупреждаю тебя, там много дичи.) Ты посоветуешь, какие мне сделать перемены и улучшения в замке. Я вполне полагаюсь на твой вкус. Но все, что я сказал тебе, должно остаться между нами. Я желал бы удивить Леонтину, сказав ей в один прекрасный день: «Ну, крошка моя, Рошвиль принадлежит тебе, это свадебный подарок от старого дяди…»

Но я уж слишком разболтался, дитя мое, спешу окончить. Не знаю, буду ли я в Гавре или в Рошвиле, когда ты приедешь. Во всяком случае по приезде в Марсель зайди на почту, где ты найдешь мое письмо: в нем я сообщу тебе, куда ехать.

До свидания же, милый мой, целую тебя с родительской нежностью, твой дядя Филипп Домера.

P. S. Вместе с этим письмом посылаю тебе три банковских билета в тысячу франков каждый. Быть может, у тебя есть какие-то долги».

– Черт побери! – воскликнул Жобен, прочитав последние строки. – Достойный дядя! Жаль, что у такого превосходного человека племянник – такой подлец.

Он снова положил письмо в портсигар.

– Очень трогательное, но ничего не объясняющее письмо, – продолжал он. – Из него только видно, что Жорж Прадель горюет, а дядя приписывает это горе любовным страданиям. Я ожидал большего… Но прочтем другие письма.

Второе письмо, тоже от дяди, было адресовано в Марсель, о нем Домера упоминал в своем первом послании. Вот оно:

«Получив твою телеграмму, отправленную в день твоего отъезда, я заключил, что ты теперь находишься в море, а послезавтра приедешь в Марсель, где тебя и будет ожидать это письмо. Я сейчас ни в Гавре, ни в Рошвиле, а в Париже, вместе с твоей сестрой, куда приехал по весьма важным делам. Жду тебя в Гранд-отеле. Поедем вместе в Нормандию».

– Вот тебе раз! – вздохнул полицейский. – Ай да письма, на которые я так рассчитывал!

Взглянув на третий конверт, на котором не было марки, Жобен прочел следующую надпись: «Господину Жоржу, лейтенанту зуавов. (Отдать ему, когда приедет в Гранд-отель)». В правом углу конверта было написано вкось: «Поручается служащим в бюро Гранд-отеля». За этим следовала подпись: «Филипп Домера».

Жобен хотел вынуть письмо, но конверт оказался пуст.

– Черт побери! Этого еще недоставало! Но, по всей вероятности, у молодого человека сохранилось это письмо, так как даже конверт уцелел! Что же он сделал с ним?

Жобен внимательно осмотрел все углы комнаты и вдруг увидел в камине смятую бумажку с обгорелым концом.

– Это, должно быть, письмо. Прадель, вероятно, закурил им сигару… Посмотрим.

Полицейский поднял бумагу, расправил ее и с радостью увидел, что не ошибся. Все буквы были целы, сгорел только белый угол письма. Жобен принялся читать. По мере чтения лицо его прояснялось, а в конце из груди вырвался радостный крик, и он выбежал из комнаты с портсигаром и письмами в руках.

XVIII

Между тем у рошвильского мэра ужинали. Фовель недаром гордился своей великолепной столовой: стены были лепной работы, потолок расписан птицами, порхавшими в облаках. Золоченая мебель напоминала времена Людовика XIII. Над столом висела серебряная люстра. Госпожа Фовель в высоком чепце на черных волосах сидела на самом почетном месте. Это была желчная женщина, которая постоянно жаловалась на ветреность мужа. С правой стороны от нее сидел следователь, а с левой – судья. Напротив сидел мэр со своей разодетой дочерью.

Предупрежденная бригадиром, хозяйка приготовила ужин на славу. Ножи, вилки и челюсти работали без устали. Петронилла и Жан-Мари едва успевали менять тарелки и подавать новые блюда. Превосходное вино Фовеля мало-помалу сглаживало неприятное впечатление, произведенное убийством в замке. Разговор начинал оживляться, как вдруг в коридоре послышались чьи-то торопливые шаги. Дверь быстро распахнулась, и в столовую влетел человек, размахивая над головой какой-то бумагой. Госпожа Фовель от страха закрыла лицо руками, а ее дочь Олинда с открытым ртом и поднятой вверх вилкой прижалась к отцу.

– Жобен! – воскликнул следователь.

– Да, я… – задыхаясь, произнес полицейский.

– Что случилось? У вас, наверно, есть новости? Что-нибудь очень важное? Да вы не можете говорить…

Жобен без всяких церемоний схватил первый попавшийся под руку стакан, наполнил его водой и выпил залпом.

– Уф! – произнес он. – Теперь легче!.. Я обещал вам, господин следователь, предоставить доказательство виновности Жоржа Праделя. Теперь оно у меня в руках. Вот письмо… письмо от господина Домера… это третье, а два других в портсигаре. Однако прежде вы должны узнать содержание первых двух.

Жобен вслух прочел уже знакомые нам письма.

– Ну, и что же вы в них нашли? – спросил следователь с неудовольствием. – Ведь мы знали о намечавшемся приезде в замок молодого офицера, Домера писал об этом Ландри.

– Ах, пожалуйста, не спешите делать заключения, – возразил Жобен. – Эти письма ровным счетом ничего не доказывают, но вы заговорите по-другому, когда узнаете содержание третьего…

И он прочел:

– «Париж, Гранд-отель, девять часов утра, двадцать третье сентября». Запомните хорошенько число, – обра– тился он ко всем присутствующим, – ведь это три дня назад. Теперь слушайте:

«Милое дитя мое! Не могу дождаться тебя в Париже, как мы условились, а встречусь с тобой где-нибудь на пути между Парижем, Лионом и Марселем. Мне сейчас же нужно сесть на поезд и отправиться по очень важному делу. Итак, вместо меня и Леонтины тебя ждет в Гранд-отеле это письмо.

Однако я хочу сообщить тебе, по какому делу вынужден уехать. Я узнал, что один из торговых домов в Марселе, в котором у меня помещен значительный капитал, на днях объявит себя банкротом. Потому я и спешу скорее забрать оттуда свои деньги. Леонтину я не мог оставить одну в Гранд-отеле, а взять ее с собой в Марсель было неудобно, и я решил отвезти ее на неделю в пансион, где она воспитывалась. Бедняжка очень скучает, она надеялась увидеть тебя сегодня вечером или завтра… Но что делать! Дела помешали.

Не желаешь ли доставить мне удовольствие, Жорж? Вместо того чтобы пробыть целую неделю в Париже, где ты ни с кем не знаком, отправляйся лучше послезавтра в Рошвиль. Если ты выедешь из Гавра по железной дороге, то в восемь часов утра будешь на станции Малоне, а оттуда за два часа экипаж довезет тебя до Рошвиля. У меня в замке есть управляющий Жак Ландри, отставной моряк, с прехорошенькой дочкой, я напишу им, и они примут тебя по-царски.

Мне же ты окажешь большую услугу. Дело вот в чем: на прошлой неделе вследствие некоторых обстоятельств, которые я могу сообщить тебе только при личной встрече, я оставил в рошвильском замке триста пятьдесят тысяч франков золотом и банковскими билетами. В своем управляющем Ландри я совершенно уверен, но не желал бы подвергать старика опасности. Долго ли пронюхать, что в его комнате хранятся большие деньги! К счастью, об этом совершенно никому не известно, но со вчерашнего дня мною овладело какое-то беспокойство, а потому я буду очень рад, если ты отправишься туда и будешь охранять деньги вместе с Ландри.

Ручаюсь, что ты не будешь скучать. Рошвильский мэр и судья – прекрасные, достойные люди. Ты можешь с ними познакомиться. Притом в Рошвиле превосходная охота, о которой я уже, кажется, писал тебе. Итак, я рассчитываю на твою любезность. Однако до свидания, друг мой, мне некогда! Если наши поезда встретятся, я пошлю тебе воздушный поцелуй.

Любящий тебя Ф. Домера».

Воцарилось молчание.

– Ну что? – спросил наконец Жобен. – Как вам, господин следователь, слова Домера, где он говорит, что никто не подозревает о хранящихся в замке деньгах? Жак Ландри и Мариетта дорого поплатились за доверие своего господина. Станете ли вы теперь называть меня сумасшедшим за то, что я подозревал Праделя? Теперь ясно, что преступление совершил он, никто другой не имел причин убивать Жака и Мариетту, потому что никто не знал, что в замке хранились деньги. Понимаете ли вы?

– Да, – вздохнул следователь, – вы были правы, Жорж Прадель виновен. Ах, бедный Домера! Какой ужасный удар!

– Да, этот Прадель – ловкий мошенник! – продолжал Жобен. – Тем не менее он совершил непростительные ошибки. Я не понимаю, как он мог упустить их из виду?

– О каких ошибках вы говорите? – спросил следователь.

– Во-первых, он поступил очень неосторожно, сообщив свое имя Жану Поке и позволив ему проводить себя к замку. Теперь он не сможет оправдаться тем, что находился в другом месте. Вторая ошибка – что он не уничтожил письмо. Тот факт, что он забыл портсигар, еще в какой-то степени объясним – перед убийством невозможно помнить обо всем. Но письмо! Письмо, компрометирующее его! Он не попытался его уничтожить… Это в высшей степени странно! Признаюсь, подобная глупость изумляет меня. Я никогда бы не поверил этому, если бы не увидел собственными глазами! Но, к счастью, это так. Ведь, не забудь Прадель свой портсигар и не попади это письмо в наши руки, мы подозревали бы в убийстве чревовещателя и подвергли бы его страшному наказанию.

Следователь нахмурился и сказал:

– Может оказаться, что он все-таки виновен, но действовал не один.

– Как! – воскликнул изумленный Жобен. – Вы видите в нем соучастника Праделя?

– Отчего не допустить этого?

– Да где же они могли познакомиться?

– Их свело преступление. Если Сиди-Коко и не сам его совершил, то, вероятно, воспользовался им или получил деньги за молчание.

Жобен опустил голову. Полицейский, конечно, не разделял мнения следователя относительно виновности чревовещателя, но он знал, что спорить в эту минуту было бесполезно, а потому предпочел молчать. Но оставим их на некоторое время и последуем за бригадиром, отправившимся арестовывать Сиди-Коко.

Предупредив госпожу Фовель о том, что у нее будут гости, он поспешил отыскать четырехместную повозку. Найти ее было нетрудно. Хозяин гостиницы «Яблоко без зернышек», желая прислужиться начальству, предложил свою просторную одноколку, запряженную сильной лошадью. Когда запрягали лошадь, у дверей гостиницы собралась толпа любопытных, так как разнесся слух, что жандармы едут арестовывать убийц. Все толпились, лезли вперед и засыпали вопросами бригадира и двух его помощников. «Кто убийцы? Где они скрываются? Когда их привезут?» Осторожные жандармы молчали.

– Нам приказано не говорить ни слова, – пояснил бригадир. – Скажу только, что вам слишком долго придется нас ждать, а потому советую вам отправиться спать к своим женам, у кого таковые, конечно, имеются…

Было уже темно, когда одноколка выехала со двора гостиницы. Бригадир и один из его помощников сидели на скамейке, подвешенной на четырех ремнях.

– Берегись! – крикнул унтер-офицер, хлопая кнутом.

Толпа расступилась, лошадка побежала крупной рысью, и вскоре звон ее бубенчиков затих вдалеке. Любопытные высказали еще немало нелепых соображений и затем разошлись.

Нам известно, что от Рошвиля до Сент-Авита – двенадцать километров. Несмотря на то что местность была гористая, нормандская лошадь пробежала это расстояние за час с четвертью. Была уже ночь, когда повозка достигла первых домов Сент-Авита – города с населением больше двенадцати тысяч жителей.

Большая улица была почти пуста. Странная музыка комедиантов слышалась в отдалении. Звуки турецкого барабана, китайских колокольчиков, литавр и кастаньет доносились до вновь прибывших.

– У них представление… – прошептал унтер-офицер и, вспомнив приказ следственного судьи, прибавил: – Нам придется немного подождать!

Тут они как раз увидели трактир. Повозка въехала во двор, и ее поставили в сарай, не распрягая лошадь. Трактирщик принес овса, один из жандармов остался возле лошади, а двое других направились к большой площади, где из досок и парусины был выстроен балаган. Перед ним находилась эстрада для музыкантов и клоунов. На эстраду вела лестница с перилами, в конце которой восседала в старом кресле перед маленьким столиком толстая кассирша – законная супруга содержателя Жерома Трабукоса.

Эта матрона брала плату за вход – 20 сантимов. Военные и дети младше шести лет платили только два су. Уплатив эти деньги, посетитель поднимал полосатую занавеску и спускался по лестнице в то место наслаждений, которое маленькая Жервеза простодушно сравнила с раем. Там он располагался на деревянной скамейке, покрытой красным коленкором.

На балагане, освещенном разноцветными фонарями, красовалась широкая парусиновая вывеска, на которой огромными красными и черными буквами было написано следующее:

БОЛЬШАЯ ВЫСТАВКА ЧУДЕС

физических, артистических, забавных и иных;

феноменов, разнородных фокусов, картомании, ученых животных, белой магии, музыки и танцев.

Любителям позволено мериться силами с первыми силачами Франции и Европы.

Справа от надписи висел портрет молодой великанши восемнадцати лет и трех месяцев от роду, весившей двести пятьдесят килограммов, умевшей танцевать качучу[7]7
  Качуча – испанский танец с кастаньетами, сопровождаемый страстными эксцентричными жестами и позами.


[Закрыть] и гадать. Слева были изображены «чудесные упражнения несравненного Сиди-Коко, называемого Зуавом, показывающего штуки наподобие того человека с куклой в Пале-Рояле, на которого стекался посмотреть весь Париж».