Текст книги "Чревовещатель"

XXII

В ту минуту, когда у господина Фовеля заканчивался ужин, доктор Гренье вручил свой рапорт следственному судье. Из этого рапорта было видно на основании показания маленькой Жервезы, что так как Жак Ландри и Мариетта поужинали в восемь часов вечера, то двойное убийство произошло около полуночи. Следовательно, убийца имел в своем распоряжении достаточно времени для того, чтобы оставить замок и скрыться. «Он, вероятно, как стрела полетел в Малоне, – думал Жобен, – и сел на один из поездов в Париж или в Гавр… Быть может, он уже на пароходе, идущем в Америку».

В пять часов утра угрюмый и сонный Жан-Мари отправился на телеграфную станцию, чтобы послать депешу Жобена. В то же время унтер-офицер явился к следственному судье, который уже проснулся.

– Возьмите троих ваших людей, – сказал ему судья, – и отведите арестанта в замок. Не позволяйте никому с ним говорить. Когда прибудете в замок, не выпускайте его из виду и ждите меня.

– Слушаюсь, господин судья.

Сиди-Коко провел печальную ночь. Видя, что следственный судья не зовет его к себе, он впал в ужасную тоску. Потом гнев и отчаяние постепенно утихли, и на их место пришла физическая и душевная усталость. Когда на рассвете унтер-офицер вошел в общинную тюрьму с тремя жандармами и сказал: «Мы пришли за вами…» – чревовещатель оживился.

– Куда вы меня поведете? – спросил он.

– Увидите.

– Меня ожидает следственный судья?

– Быть может, да, быть может, нет…

– Узнаю ли я, наконец, в чем меня обвиняют?

– Вероятно…

Дав эти туманные ответы, унтер-офицер прибавил:

– Смирно! Ни слова! Ма-а-арш!..

И четыре жандарма, окружив арестанта, направились к замку. По пути они встретили не больше пяти-шести крестьян, которые смотрели на них разинув рот и выпучив глаза. Жобен уже находился в передней замка, куда ввели арестанта, но, повинуясь, как солдат, приказанию, отданному судьей, он ничего ему не сказал. Сиди-Коко, которому унтер-офицер велел сесть на скамью, воскликнул:

– Я не вижу судью!.. Выслушает он меня, наконец? Ради бога, пусть он поторопится!

– Терпение! – сказал ему унтер-офицер. – Черт возьми, вы же были солдатом! Будьте мужчиной!

– А Жак Ландри, – продолжал чревовещатель, – знает ли он, что я арестован и нахожусь здесь?.. Он хорошо знаком со мной, хотя и не очень меня любит… Я бы хотел сказать ему одно слово… всего лишь одно слово…

Услышав имя Жака Ландри, жандармы посмотрели друг на друга с невыразимым изумлением.

– Черт побери! – пробормотал один из них. – Ловкий молодец, хорошо выучил свою роль!

Чревовещатель, поняв, что ему не ответят, оперся локтями на колени и закрыл лицо руками. Больше получаса он неподвижно сидел в этом положении. Наконец, вошел следственный судья в сопровождении своего письмоводителя. Услышав звук шагов, арестант поднял голову. Он угадал, что находится в присутствии судьи, от которого зависит его судьба, он встал так быстро, так порывисто, что к нему подскочили два жандарма, и воскликнул:

– По вашей воле, сударь, меня арестовали вчера вечером! По вашей воле я уже столько времени лишен свободы!.. Справедливость требует, чтобы мне сказали, в чем меня обвиняют.

Следственный судья, усаживаясь за стол, нахмурил брови и сухо ответил:

– Вы находитесь здесь для того, чтобы отвечать, а не для того, чтобы задавать мне вопросы! Жандармы, подведите сюда этого человека. Письмоводитель, записывайте…

Чревовещатель подошел и встал перед судьей. Свет из широкого окна упал на его бледное лицо. Он твердо выдержал устремленный на него язвительный взгляд судьи.

– Я знаю, какое уважение должно выказывать суду, даже тогда, когда суд ошибается… – сказал он. – Допросите меня, милостивый государь, я буду говорить только правду.

– Ваше имя? – начал судья, между тем как письмоводитель окунул перо в чернила.

– Антим Кокле.

– Сколько вам лет?

– Двадцать семь.

– Где вы родились?

– В Гавре.

– Есть ли у вас семья?

– Я уже давно сирота, да и к тому же я незаконнорожденный… Я никогда не знал своего отца.

– Чем вы занимаетесь?

Чревовещатель покраснел.

– В настоящее время, – вполголоса произнес он, – я принадлежу к труппе комедиантов Жерома Трабукоса… Прежде я был солдатом…

– Вас прозвали Сиди-Коко?

– Да.

– По какой причине?

– В Африке у нас был обычай прибавлять в шутку слово Сиди перед именами товарищей… Сначала меня называли «Сиди-Кокле» затем мало-помалу стали звать «Сиди-Коко». Я привык к этому имени и сохранил его.

– Когда вы оставили службу?

– Восемь месяцев назад.

– Прослужив полные семь лет?

– Нет. Я не выслужил полного срока. Жребий не пал на меня, но я продался, чтобы заменить одного молодого человека, который получил наследство и хотел выйти из военной службы. Я прослужил только четыре года.

– Что это у вас за ленточка?

– У меня есть медаль.

– Имеете ли вы право носить ее?

– О да, милостивый государь, я имею на это полнейшее право!

– Докажите.

– Патент на нее находится в моем чемодане, в Сент-Авите, вместе с документом о моей отставке и свидетельством о хорошем поведении…

– Каким образом вы заслужили этот знак отличия?

– В одном сражении я спас жизнь своему лейтенанту, рискуя собственной жизнью… В тот день я был ранен ятаганом в плечо и получил две пули в живот… Думали, что я не выживу…

– А ваш лейтенант еще жив?

– Да, он жив.

– Как его зовут?

– Вы сочтете это странным… Мой лейтенант – племянник господина Домера, у которого мы находимся в настоящую минуту, и зовут его Жорж Прадель…

Это имя, произнесенное при таких обстоятельствах, произвело неслыханное действие. Следственный судья так вздрогнул, как будто около него разорвался снаряд. Письмоводитель выронил из рук перо, и на протоколе расплылось большое пятно. Даже сам Жобен, обыкновенно хладнокровный, стал поправлять свое пенсне, что служило у него признаком сильного волнения.

Так Жорж Прадель и Сиди-Коко знали друг друга! Это открытие свело на нет все предположения сыщика. С этой минуты он стал считать неоспоримой виновность Жоржа Праделя, а сообщничество Сиди-Коко, в которое, как нам известно, он прежде не верил, показалось ему вполне вероятным. «Вчера, – подумал он, – я сделал ужасный промах! Что это со мной?..»

Следственный судья бросил на него торжествующий и почти насмешливый взгляд. Жобен смиренно опустил голову, а унтер-офицер сожалел, что накануне не надел наручники на Сиди-Коко, который – он в этом теперь не сомневался – заслуживал их вполне!

XXIII

После минутного молчания следственный судья продолжил прерванный допрос. Он спросил:

– Итак, вы спасли жизнь Жоржу Праделю, племяннику Домера?

– Да, – ответил Сиди-Коко.

– И этот молодой человек, разумеется, был признателен вам за вашу самоотверженность?..

– Господин Жорж?.. Признателен?.. О! конечно! У него добрейшее сердце! Когда я лежал в больнице, он навещал меня по три раза в день. Мне даже было совестно, так как, в сущности, я ведь просто исполнял свой долг. И потом он со мной обходился как с братом… Уговаривал меня остаться в полку…

– Зачем же вы бросили службу?

– Это было выше меня. Кое-что влекло меня во Францию…

– Что именно?

– Это касается только меня…

– Правосудие хочет и должно все знать.

– Господин судья, – прошептал Сиди-Коко, – я был влюблен… Это ведь может случиться с каждым?..

– И в кого вы были влюблены?

– В одну молодую девушку, и притом в честную!..

– Как ее зовут?

– Вам непременно нужно это знать?

– Необходимо.

– Ее зовут Мариетта Ландри… – пробормотал Сиди-Коко.

Судья ожидал такого ответа и потому не выразил никакого удивления.

– Как давно вы знакомы с этой особой? – продолжал он.

– Пять лет… Из-за нее я и поступил на военную службу.

– Объясните.

– Нужно вам сказать, господин судья, что Жак Ландри был прежде моряком. Он был помощником начальника одного из судов господина Домера и почти всегда находился в плавании… Дочь его, Мариетта, жила в Гавре со своей старой родственницей. Я также уроженец Гавра, и там я занимался всевозможными ремеслами, которые почти ничего мне не приносили… Водил иностранцев по городу, помогал разгружать суда, носил вещи на железную дорогу… Мне случалось служить в гостиницах. Я также продавал попугаев по поручению торговцев птицами. По вечерам я зарабатывал несколько су в трактирах посредством чревовещания, так как я от природы чревовещатель. Словом, я не умирал с голоду и много трудился, но, не имея настоящего ремесла, прослыл лентяем.

– Эта репутация, вероятно, приводила вас в столкновение с местной полицией? – прервал его следственный судья.

– Никогда! – воскликнул Сиди-Коко. – Клянусь вам! Мой злейший враг, если бы я имел врагов, не мог бы сказать ничего дурного обо мне!

– Я выясню потом, можно ли этому верить… Продолжайте.

– Я часто встречался с Мариеттой… Она была швеей и ходила в разные дома работать поденно. Я жил в каморке возле квартиры ее старой родственницы. Мариетта – красивая девушка, честная, скромная… Она иногда со мной разговаривала, по-дружески, как с соседом… Однажды я понял, что влюбился в нее… Я хотел ей это сказать, но всякий раз, когда я раскрывал рот, чтобы сделать признание, язык у меня не поворачивался… А между тем я все больше влюблялся, лишился аппетита и сна. Я следовал за Мариеттой как тень, и когда она входила куда-нибудь, то я ждал ее у дверей…

– Это преследование должно было ужасно ей надоесть, – заметил следственный судья.

– Я думаю, что оно ей не очень нравилось, – согласился чревовещатель, – но она не могла считать себя оскорбленной, потому что ни один влюбленный не был так скромен, как я.

Между тем Жак Ландри вернулся в Гавр на несколько недель после годового отсутствия и поселился у старой родственницы. Мне тотчас пришло в голову, что этим нужно воспользоваться. Я подходил к нему ни с того ни с сего, расспрашивал о его путешествиях. Моряки вообще охотно рассказывают о том, что они видели… Однако Жак относился ко мне довольно хорошо, за исключением тех случаев, когда я предлагал ему выпить пива. Тогда он отказывался наотрез. «Берегите свои деньги, – говорил он мне, – у вас их немного!»

Шли недели. Однажды вечером я собрался с духом. Выпив для храбрости стакан водки, я отправился к старой родственнице и посватался к Мариетте. Старуха всплеснула руками, приняв оскорбленный вид. Мариетта ушла в свою комнату, а Жак Ландри ответил мне довольно грубо: «Или вы с ума сошли, или думаете, что я сумасшедший! У вас ни гроша в кармане, вы не имеете ни профессии, ни будущего… Я считаю вас честным человеком, так как не знаю ничего за вами, но со временем вы можете сбиться с пути. Я в двенадцать лет уже работал юнгой, в ваши годы был рулевым… А вы кто? Вы живете случайными заработками и собираетесь жениться!.. Скажите, пожалуйста, что будет есть ваша жена на следующий день после свадьбы?» – «Я буду работать!» – пробормотал я. «Вы ничего не умеете, да и как приняться за труд после двадцатилетнего безделья… Отдать вам Мариетту! Как бы не так! Я скорее соглашусь осудить ее на вечное безбрачие». – «Но если я стану кем-нибудь?» – «Станьте, если сможете. Тогда увидим… А сейчас прощайте».

Я ушел в отчаянии. Я любил Мариетту до безумия. Любил тем сильнее, что мне не хотели ее отдать, но в душе сознавал, что Жак Ландри прав и что такой старый труженик, как он, не мог взять к себе в зятья такого «лентяя», как я. Мне пришла мысль броситься в воду. Быть может, я и привел бы ее в исполнение, потому что ничто больше не привязывало меня к жизни, но на другой день я узнал, что один молодой солдат из Ингувилля, получив наследство от дяди, ищет желающего поступить в полк вместо себя.

Солдата могут произвести в капралы, капрала – в сержанты, сержанта – в офицеры… И в песнях говорится, что военное ремесло – хорошее ремесло. Я подумал, что если у меня будет даже один галун на рукаве, то Жак Ландри не отвергнет меня. Итак, я изъявил желание заменить разбогатевшего молодого человека, мне заплатили, и я отправился в Алжир с маршрутом в кармане и с полутора тысячами франков, которые один жулик украл у меня в Марселе, что мне показалось дурным предзнаменованием, потому как я рассчитывал на эти деньги устроиться после выхода в отставку.

– Это объясняет ваш отъезд, но не ваше возвращение, – сказал следственный судья.

– Есть люди, – продолжал чревовещатель, – у которых сердце похоже на публичную карету: одна женщина в него входит, другая выходит, все места всегда заняты! Я не таков. Я не мог забыть Мариетту и все думал о ней. Когда мне дали медаль, я радовался, потому что это приближало меня к ней… Я хотел бежать… вернуться во Францию, в Гавр. Я говорил самому себе: меня потом будут судить, расстреляют, быть может… но все равно!.. Я все-таки ее увижу. Безумие, не правда ли?.. Но что вы хотите? Я ее обожал, а когда сильно любишь, то бываешь безумным…

Время шло медленно. Мой четырехлетний срок истек восемь месяцев тому назад. Я был свободен! Я обнял своего лейтенанта, который думал, что прельстит меня перспективой скорого повышения… Очень мне нужно было повышение! Я вернулся в Гавр… Но меня ждало разочарование. Жака Ландри и Мариетты уже не было в Гавре. Старая родственница жила одна. Я просил эту женщину, я умолял ее со слезами на глазах сказать мне, где я могу их найти. Она, конечно, знала это, но была безжалостна… Быть может, Жак велел ей не говорить.

XXIV

– Кто был солдатом и видел смерть вблизи, тот не думает о самоубийстве, – продолжал Сиди-Коко. – К тому же я воображал, что когда-нибудь встречусь с Мариеттой… Но, чтобы искать ее, нужны были деньги, а у меня не было ни гроша… Ах, как я жалел тогда о своих полутора тысячах франков! Как мне было заработать столько, чтобы не умереть с голоду и еще накопить немного денег?

Я взялся за свои прежние ничтожные занятия, а по вечерам стал опять развлекать публику в трактирах чревовещанием. Один старый сержант зуавов, которому пришлось служить в Париже много лет назад, помнил представления «Человека с куклой» в Пале-Рояле. Я смастерил из дерева куклу, одел ее, как мог, и придумал речь.

Жером Трабукос – честный малый, уверяю вас, – директор труппы, в которой я теперь состою, услышал меня в один вечер и тотчас предложил мне поступить к нему. Так как комедианты недолго остаются на одном месте, что дает возможность видеть много городов и поселков, то я и принял предложение Жерома, оставив, однако, за собой право покинуть труппу, предупредив об этом за неделю. Я хорошо знал, что ремесло фигляра не понравится Жаку Ландри и Мариетте, и хотел быть свободным, когда найду их…

В продолжение шести-семи месяцев я ездил с труппой по ярмаркам, не сделав никакого открытия, но не отчаивался… Наконец, четыре дня назад, здесь же, во время представления, я увидел Мариетту, сидевшую напротив меня на скамейке… Она узнала меня с первого взгляда и нахмурилась. Меня как обухом ударило… Я потерял голос… растерялся совсем… выронил из рук куклу, и сам Жером Трабукос вышел на сцену, чтобы ободрить меня.

Мариетта ушла еще до окончания представления вместе с какой-то маленькой девочкой. Я последовал за ней, догнал ее и заговорил с ней. Она отнеслась ко мне дурно. И когда я ей сказал, что люблю ее еще больше, чем прежде, и хочу на ней жениться, она ответила, что напрасно я о ней думаю и что ее отец, узнав о моем новом ремесле, выгонит меня, если я осмелюсь явиться к нему. Я пообещал ей, что больше не буду комедиантом, но она попросила меня оставить ее. Это было жестоко, но не обескуражило меня. Ничто не могло отнять у меня надежду. Главное, что я нашел Мариетту. Я мог рассчитывать на будущее… Рассчитываю и теперь… и буду рассчитывать до тех пор, пока я жив и пока Мариетта не выйдет замуж.

В тот же вечер я объявил Жерому Трабукосу, чтобы он меня заменил, так как на следующей неделе я выхожу из его труппы. Вот вся истина, господин следственный судья. Мне нечего больше вам сказать.

Судья устремил на Сиди-Коко испытующий и строгий взгляд.

– Больше нечего! – повторил он. – Уверены ли вы в этом?

– Вполне уверен, – пробормотал чревовещатель с заметным смущением.

– Таким образом, вы утверждаете, что не видели Мариетту Ландри после ее неблагосклонного приема?

– Утверждаю.

– Вы отрицаете, что, с ее согласия или нет, приближались к ней?

– Отрицаю.

– Этот ответ – не только ложь, но и промах с вашей стороны.

– Спросите Мариетту, господин судья. Вы увидите, что я не лгу.

– Но как же вы объясните показание одного свидетеля, Андоша Равье, который оказался в двух шагах от вас, когда вы выходили из парка поздно вечером с двадцать четвертого на двадцать пятое число? Этот свидетель не мог ошибиться: он видел ваше лицо при свете спички.

Сиди-Коко решил, что его арестовали по обвинению в совершении этого незначительного проступка. Он оправился от смущения и ответил твердым голосом:

– Я все-таки утверждаю, что не имел с Мариеттой другого разговора, но признаюсь, что входил в парк господина Домера, чего не должен был делать.

– Расскажите мне подробно, что вы делали вечером и ночью три дня назад, – приказал следственный судья.

– Труппа с вещами оставила Рошвиль три дня назад утром, – начал Сиди-Коко.

– И вы остались одни?

– Нет. Я поехал вместе со всеми и помогал своим товарищам устанавливать балаган на площади в Сент-Авите. В тот вечер не было представления. Мне пришла в голову мысль вернуться назад и попытаться увидеть Мариетту. Но как это сделать? Расстояние – двенадцать километров… Если бы я пошел пешком, то явился бы слишком поздно и Мариетта уже спала бы. Я отправился в трактир «Красный бык» и спросил, нельзя ли нанять лошадь. Как раз в это время трактирщик собирался запрягать свою лошадь в повозку. «Куда вы хотите ехать?» – спросил он у меня. «В Рошвиль». – «Вы там долго пробудете?» – «Не больше часа». – «Вот и отлично! Я сам еду в Рошвиль и пробуду там с час. Я возьму вас с собой и привезу обратно, это обойдется вам в сорок су. Вы согласны ехать со мной?» – «О, конечно, согласен!» – «В таком случае садитесь». Я тотчас уселся рядом с трактирщиком, и лошадь понеслась… При въезде в городок я вышел из повозки, сказав трактирщику: «Через час вы меня посадите здесь же». – «Хорошо», – ответил он.

Жобен слушал рассказ Сиди-Коко с изумлением.

«Неужели все мои соображения опять окажутся ошибочными? – спрашивал он у самого себя. – Если это так, то я просто глупец!»

А следственный судья, казалось, совершенно не удивлялся тому, что слышал.

– Продолжайте, – сказал он.

Чревовещатель собрался было продолжать, но тут вошел жандарм, держа в руке продолговатый пакет синего цвета. Этот жандарм приехал из Малоне. Он привез телеграмму из Парижа.

– Господину следственному судье, – произнес он.

«Это ответ», – подумал Жобен.

Судья быстро разорвал пакет, дважды внимательно прочел депешу, а затем подал ее сыщику.

– Мы были совершенно правы, – сказал ему судья. – Вот новое тому доказательство.

Жобен схватил бумагу и в свою очередь прочел с жадностью следующие строки:

«В Малоне, из Парижа. 26 сентября, 8 часов вечера. Начальник сыскной полиции следственному судье в Рошвиле.

Справки наведены: Филипп Домера покинул Гранд-отель 23 числа текущего месяца, в десять часов утра, отправляясь в Марсель. Он оставил письмо Жоржу Праделю, офицеру зуавов, своему племяннику. Жорж Прадель приехал в тот же день в три часа пополудни, прочел письмо Домера, взял номер, оделся, вышел в шесть часов вечера, ничего не сказав и оставив свои вещи. Больше не появлялся. Управляющий гостиницей очень этим встревожен. Нужно ли искать Жоржа Праделя в Париже?»

– Очень странно! – пробормотал Жобен. – Мало того, что лейтенант оставил здесь массу ужасных улик, он еще и покинул отель, не захватив с собой вещей и не сказав ни слова!

Следственный судья обратился к Сиди-Коко:

– Сколько времени вы не виделись с Жоржем Праделем?

– Сколько времени я не виделся с Жоржем Праделем? – повторил отставной зуав. – Я расстался с ним восемь месяцев назад, выходя в отставку. Я, кажется, вам это уже говорил.

– Вам известно, где он теперь находится?

– Полагаю, что все еще в Алжире.

– Значит, вы с тех пор не получали о нем вестей?

– Никаких.

– Вы ему не писали?.. Не получали от него письма?

– Никогда.

– И случай не устроил вашей встречи недавно?

– Для этого нужно было бы, господин судья, чтобы лейтенант находился во Франции.

– Он во Франции.

– Я этого не знал.

– Вы это знали, все объяснится со временем… Что вы делали после того, как оставили трактирщика, который, если вам верить, за сорок су привез вас из Сент-Авита в Рошвиль?

– Я вернулся к решетке парка… перелез через нее без малейшего труда и направился к замку. Между деревьями было так темно, что два человека могли бы встретиться и не заметить друг друга. Потому я смело подошел к одному окну нижнего этажа, это было окно кухни. В ней горел свет. Жак Ландри и его дочь заканчивали ужинать. Время от времени Мариетта бросала кусочек хлеба бульдогу, лежавшему у ее ног. Минут через пять бывший моряк встал и, набив трубку, закурил ее. Я подумал, что, прежде чем лечь спать, он обойдет парк и я смогу воспользоваться его отсутствием для того, чтобы войти в дом и поговорить с Мариеттой. Но Жак Ландри не оставлял кухню, а ходил взад-вперед. Я все ждал, когда он уйдет, как вдруг у решетки парка раздался звонок… Отец и дочь удивленно переглянулись. Бульдог встал на задние лапы и начал принюхиваться. «Черт возьми! – подумал я. – Как только отворится дверь, эта собака набросится на меня. Жак Ландри придет с фонарем, и меня примут за вора, а неудобно являться, как вор, для того, чтобы сделать предложение… Нужно бежать».

Итак, я бросился к забору, и хорошо сделал, потому что едва я отбежал шагов на сто, как старый моряк вышел из замка, а бульдог пустился за мной с ужасным лаем… В Африке я не раз был в огне… и не боялся. Но этот дьявольский бульдог напугал меня до смерти. Мне казалось, что он уже вцепился в меня. Я не бежал, а летел… Но, несмотря на это, бульдог догонял меня… еще минута и он бы меня схватил…

К счастью, я наткнулся на ветви толстого дерева и бросился на одну из них. Она захрустела подо мной. Я продолжал лезть наверх. Наконец забрался на довольно большую ветвь и устроился там… Ограда парка находилась почти подо мной, а за ней пролегала большая дорога. Под деревом с остервенением лаял бульдог. В отдалении я слышал голос Жака Ландри, довольно грубо говорившего с теми, кто звонил у калитки. Я подумал, что как только он освободится от этих посетителей, то сразу постарается выяснить причину лая своей собаки. Недолго думая, я пробрался по ветви за стену, ветвь гнулась подо мной. Почувствовав, что она ломается, я выпустил ее из рук и спрыгнул на землю.

Перед моими глазами внезапно вспыхнуло пламя. Я вздрогнул. Человек, о котором вы говорили сейчас, господин судья, находился в двух шагах от меня: он зажег спичку и узнал меня. Я был с ним не знаком. Выругавшись, я пустился бежать к тому месту, куда должен был подъехать трактирщик. Клянусь Богом, вот и все, что произошло в парке господина Домера… Теперь, господин судья, так как вы все знаете, то согласитесь сами, что не стоило за такие пустяки держать целую ночь в тюрьме честного человека, не имеющего ничего на совести!

Сиди-Коко замолчал. Судья хотел было ответить, но Жобен наклонился к нему и несколько минут что-то говорил, тихо и с воодушевлением. Судья сделал утвердительный знак и, обратившись к отставному зуаву, продолжал:

– Вы отправились, говорите вы, ожидать трактирщика, который должен был отвезти вас обратно в Сент-Авит?

– Так точно, господин судья.

– И, без сомнения, какой-нибудь непредвиденный случай помешал ему приехать?

– Случай? Нисколько! – возразил Сиди-Коко. – Хозяин «Красного быка» приехал даже раньше, чем следовало ожидать. Было не больше десяти минут десятого, когда я услышал звон бубенчиков и увидел свет фонаря.

– Как! – воскликнул Жобен, от волнения позабыв, что допрашивать может только следственный судья. – Трактирщик явился на назначенное место?.. Вы поехали обратно вместе?

– Вас как будто это удивляет, – сказал чревовещатель. – Однако же мы условились об этом, и я заплатил вперед сорок су. Трактирщику повезло, что я ехал с ним.

– Почему же это? – поинтересовался судья.

– С нами случилось несчастье: на расстоянии километра от Рошвиля наша лошадь, бежавшая крупной рысью, упала, сломала оглобли и поранила себе ноги и лопатку. Нам пришлось поднять ее, кое-как поправить упряжь и одиннадцать километров вести бедную лошадь, которая хромала, а иногда и совсем не могла идти. Мы прибыли в Сент-Авит в половине второго ночи… Без меня трактирщик не добрался бы вовсе.

Жобен, побледнев, отирал со лба крупные капли пота.

– Вы говорите, в половине второго ночи? – спросил следственный судья.

– Именно так. Когда мы въезжали в деревню, на колокольне пробило половину. Мы тащились больше четырех часов.

– Что вы сделали потом?

– Поставив лошадь в конюшню, а повозку в сарай, трактирщик поднес мне стакан пунша. Я просто выбился из сил. Затем этот добрый человек проводил меня до повозки, в которой я спал.

– Говорили ли вы с кем-нибудь, придя к этой повозке?

– С самим Жеромом Трабукосом. Заметив мое отсутствие, старик беспокоился, зная, что я всегда ночую дома.

Жобен снова наклонился к судье.

– Господин следственный судья, если рассказ этого несчастного правдив, то невиновность его должна казаться вам, как и мне, бесспорной.

– Да, действительно, если рассказ правдив, – ответил судья. – А в этом мы сейчас удостоверимся. Позвать жандармского унтер-офицера!

Последний вскоре явился.

– Знаете ли вы хозяина трактира «Красный бык» в Сент-Авите? – спросил его следственный судья.

– Дядюшку Риделя? Знаю и давно, господин судья, как не знать дядюшку Риделя!

– Он пользуется хорошей репутацией?

– Самой лучшей… про него нельзя сказать ничего дурного… Дядюшка Ридель – честный и славный малый! В его трактир ходит много народу, и недвижимости у него больше чем на сто тысяч франков… В прошлом году он выдал свою единственную дочь за сына богатого фермера из Ожской долины.

– Итак, по-вашему, его словам можно доверять?.. Так пусть сейчас же один из ваших людей отправится за ним и привезет его сюда. Я хочу допросить его.