Текст книги "Если Мельпомена выбрала тебя"

Во втором письме папа обращался к кому-то по имени Рени. Кто она, я даже не предполагала и поэтому прочитала эти несколько строк, из которых состояло письмо. Но в письме не было никаких указаний, кто она и где можно ее отыскать.

Я не могла понять, откуда взялись эти письма в конверте и где папино письмо мне. Я еще раз заглянула в конверт. Он был пуст. Не было письма и в шкатулке. Не могло же мое письмо трансформироваться в эти два. По спине снова поползли мурашки. Я закрыла лицо руками, чтобы в деталях восстановить, как я его убирала. «Дверь ходит ходуном. Из-за двери доносится мерзкий голос бешеной собаки Криса. Я с письмом в руках хочу убежать через окно. Вижу, идет мать. Это меняет дело. Теперь можно быть спокойнее. Мне хочется быстрее убрать письмо в шкатулку, которая находится в коробке. Не вытаскивая шкатулку из коробки, отыскиваю кнопку сбоку. Крышка открывается, быстро кладу конверт в шкатулку и захлопываю ее. Вставая, опираюсь рукой о крышку шкатулки, она открывается. Хочу закрыть ее, но вижу, что осталось само письмо. Уже слышу голос матери. Я быстро кладу письмо, не убирая в конверт, на какие-то пестрые бумажки, захлопываю крышку. Закрываю стенку шкафа и шкаф. Иду к двери».

Стоп. В шкатулке не лежат никакие пестрые бумажки. И когда открылась крышка второй раз, я не нажимала кнопку. Понятно, скорее всего, крышка двойная. Захлопываю шкатулку. Нажимаю на крышку рукой – никакого результата. Смещаю руку. Снова нулевой эффект. Закрываю глаза. Крышка тогда открылась на меня. Разворачиваю шкатулку и, как тогда, сначала опираюсь ладонью, а потом пальцами. Открылась верхняя часть крышки. Письмо для меня лежало сверху пестрых бумажек – денежных купюр и на них записка «Можно взять в экстренном случае». Забираю письмо. Крышку закрываю. Еще бы понять, как я могла не заметить в конверте два других письма. Это казалось невероятным. У меня была уверенность, что, кроме моего письма, тогда в конверте больше ничего не было.

Я слышу, как открывается замок входной двери. Бабушка и Тоби прошли по коридору, чем-то тихонечко шурша. Потом бабушка с кем-то говорила по телефону:

– Я ей скажу, чтобы она сначала к тебе зашла. Нет, я не знаю, какой у нее балл. Вечером заходи к нам, обсудим.

Дождавшись, когда она закончит разговор, я вошла в зал с конвертом в руках, где лежало письмо для нее и письмо для меня.

– Алина, дружочек мой, как спалось?

Посмотрев на меня, на конверт в моих руках, бабушка остановилась на полуслове, хлопнула ладошкой возле себя по дивану, приглашая сесть. Я достала из конверта оба письма и протянула то, которое было адресовано ей. У меня уже текли слезы, я понимала, как ей тяжело будет это прочитать. Рука с письмом опустилась на колени. Прочитав его, она очень побледнела. Ей не хватало воздуха. Я принесла стакан с водой и ее капли.

– Бабулечка, родная моя, ты поплачь, будет легче.

Я встала коленями на диван и прижала ее голову к моей груди.

– Бабулечка, милая, мы теперь вдвоем, мы теперь вместе, и мы сумеем справиться со всем этим.

– Как попало к тебе это письмо?

Я рассказала о всей мистике его появления.

– Ты меня прости. Я прочитала его.

Помедлив, я протянула письмо, адресованное мне. Потом мы сидели обнявшись и плакали.

– Обедать впору, мы же еще не завтракали. У нас с тобой на сегодня еще так много дел.

После завтрака мой внешний вид подвергся тщательной ревизии. Волосы, которые за это время хорошо отросли, были тщательно гладко зачесаны и собраны на затылке в узел. На нос водружены громадные очки, и назывались они «хамелеон», так как могли менять степень затемнения в зависимости от освещенности. Потом бабушка, сняв с меня всяческие мерки, пошла купить мне, по ее выражению, одежку, в которой можно показаться в университете, оставив мне задание подготовиться к разговору с Ларсом и подготовить все документы.

– На всякий случай возьми все, что у тебя есть.

После того как все экзамены были позади, я досконально изучила содержимое папиной коробки. В одной из тетрадей я встречала имя Ларс. Да и вообще это имя мне было знакомо, я слышала его не один раз от папы. Только обладателя имени представляла себе нечетко. Тетрадей в коробке было много, и мне они казались особенно ценными, наверное, оттого, что были исписаны папиным почерком. Все тетради за один раз я привезти с собой не могла. Я стала перебирать все в сумке, так как не знала, взяла ли я эту. Я ее хорошо запомнила. Все тетради были формата А4. Их твердые корочки были в основном красного или синего цвета. У этой же корочка была в серо-белый ромбик. В ней тоже были формулы, расчеты, разъяснения. Но в середине тетради, где листок легко выдергивался, было письмо. Я его и не прочитала тогда, только первую строчку:

– «Привет, Ларс. Я не успел с тобой поговорить до отъезда».

Тетрадь была в сумке. В коробке она лежала рядом со шкатулкой, скорее всего, поэтому я ее и взяла. Быстро нашла нужные страницы. Я читала, не веря собственным глазам; и снова ощущала запах снега и мистику. Это было письмо, так необходимое мне сейчас. Я аккуратно выдернула его из тетради и положила с документами, которые нужно было представить в приемную комиссию. Они были у меня все давно подготовлены и сложены в папку. Я была во всеоружии и, ожидая возвращения бабушки, листала тетради. Это была целая концепция, новая теория, задуманная папой. Я еще не поняла ее, но четко осознала: я должна продолжить эту работу и посвятить себя ей.

Радостно заскуливший Тоби ринулся к двери. Я пошла за ним. Открыв дверь, мы с ним ждали, пока бабушка поднимется на лифте. Мне казалось, что Тоби не переживет этого ожидания. Столько эмоций в нем бурлило. Казалось, от радости он вылезет из собственной шкурки.

Бабушка очень постаралась меня красиво одеть; сама я ни за что бы так не вынарядилась. И блейзер, и штаны, и блузка, и туфли, и к ним сумка – все очень красиво сочеталось. Но было все слишком нарядно и необычно. Мне казалось все это не моим и не для меня, а для взрослой мадам. Но бабушка была очень довольна. Она велела мне прокрутиться; придирчиво оглядела меня и с удовлетворением сказала:

– Для конспирации важно не выделяться из общей массы в своем слое ни в ту, ни в другую сторону. По-моему, мы тебя очень хорошо преобразили.

Это уж было точно. Я в зеркале сама себя с трудом узнавала. Но в такой шикарной одежде затеряться в толпе мне казалось невозможным. Правильность одежды я оценила уже на подходе к университету. Многие были одеты примерно так же, как я, но в большинстве своем были пышноволосые и выглядели лохматыми. Бабушка предупредила, что Ларс ждет меня. И сначала я должна зайти к нему.

Ларс, с любопытством разглядывая меня, предложил сесть:

– Нун, с чего же мы начнем?

– Прежде всего я должна передать письмо, которое папа написал вам.

Я вытащила из сумки папку с документами, где сверху лежало письмо, и подала его ему. Я смотрела на его лицо, пока он читал. Брови у него сдвинулись, и между ними образовалась глубокая складка, создавая как бы одну линию с переносицей. Он часто кивал головой. Прочитав письмо, он молча протянул руку. Я поняла, ему нужны мои документы, и подала ему всю папку. Первым лежал аттестат. Он стал его просматривать. Если при прочтении письма голова его качалась сверху вниз, то при разглядывании аттестата – справа налево. Он с явным удивлением уставился на меня:

– В чем состоит проблема?

– В следующем документе, вернее, в его отсутствии. Мне пятнадцать лет и поэтому отсутствует идентификационный документ. Я боюсь, что меня из-за этого могут не взять. Есть только свидетельство о рождении. Я понимаю, вы очень заняты, а я тут со своими проблемками к вам пристаю.

Он грозно сдвинул брови и сурово с подавленным смешком произнес:

– Ты у меня сейчас договоришься, что я тебя выпорю. Запомни, ты мне теперь обязана докладывать о всех своих проблемках. У меня теперь все полномочия твоего отца. И чтобы никаких выканий я больше не слышал. Пошли, а то приемная комиссия закончит на сегодня работу, она до четырех.

Мне показалось, что Ларса распирает от гордости за мой аттестат. Он даже с некоторой заносчивостью показывал его:

– Представляете, средний балл один – круглый один, а ей только еще пятнадцать лет. Вы ее прямо сейчас оформите, чтобы ее в другое место не сманили, а недостающие документы она принесет потом.

Нам объясняют, что документы было положено посылать по почте. Они должны быть сначала зарегистрированы, а потом уже поступить в приемную комиссию с регистрационным номером для рассмотрения. Но Ларс обращается к одной из дам:

– Габильхен, сокровище, сделай это для меня, пожалуйста. Сходи к ним, зарегистрируй.

Как ни крути, официальный результат должен был быть не раньше чем через четыре недели. Потом Ларс провел меня по кафедре, показал, где работал папа, куда поставят папин стол – и это будет мое постоянное место в лаборатории. Для меня было очень важно и приятно, что он поддержал меня в моем желании начать с первых же дней учебы в университете заниматься научной работой и не абстрактной, а конкретной по папиной тематике. Потом Ларс представил меня коллегам, попросив одну женщину по имени Ренате опекать меня на первых порах, поскольку сам он будет в командировке.

Через день утром бабушка посадила меня на поезд. А потом еще больше двух километров я шла пешком. Хотя поначалу сумка с подарками для детей от бабушки не казалась тяжелой, при подходе к дому она буквально вываливалась из рук. Юрген не просто отчитал меня за мой необдуманный поступок, а дал собственно установку на подход к жизни:

– Так безрассудно тратят силы только недалекие люди. А всего-то надо было позвонить и сказать, на каком поезде приезжаешь. Чрезмерная твоя щепетильность, граничащая с дуростью, неуместна. Ты должна научиться жить рационально и организованно. И всегда просчитывать ситуацию на несколько шагов вперед. Все сделать идеально невозможно, надо уметь выбирать главное для тебя, и делать его как можно лучше. В этом будет залог твоего успеха или провала. Без продуманной тактики и стратегии твоей жизни все эти благие желания и намерения ничего не стоят. Должна быть цель, а не прожект. Конечно, вся моя нотация звучит менторски, но когда-нибудь ты скажешь: «А занудливый старикан был прав».

После этого случая Юрген всегда встречал меня у поезда. И зашелестели дни в своем монотонном разнообразии, побежали, как по накатанным рельсам.

1987 год

Так продолжалось до середины июня. Мать позвонила и сказала, что живет с детьми теперь у Виви. Приедешь, узнаешь почему. Виви тебя на автобусной остановке встретит.

На автобусной остановке никого не было. Из подъехавшей машины вышел молодой человек с явной претензией на близкий контакт. Он обнял меня за талию и притянул к себе. Я приготовилась к обороне, но услышала шепот Виви:

– Это я.

Мы сели в машину. Поездив по сельским дорогам, мы вернулись в город с другой стороны. Виви рассказала, что материал, экспроприированный мной у Криса, оказался ужасающим по своему содержанию, но очень ценным для разоблачения сети педофилов. Крис с немецкой педантичностью записывал имена и педофилов, тех, которым он поставлял бедных детей, и имена жертв, и откуда он их получал, то есть имена подельников с номерами телефонов и адресами. Юрген закончил всю систематику, и прежде чем это запустить в дело, он решил нас всех обезопасить, так что всем нам пришлось переехать. В доме Юргена никто не живет – даже он сам оттуда выехал.

Июль и две первых недели августа мы вчетвером: малыши, бабушка и я жили в пансионате на берегу Северного моря. В начале сентября мы с Фриди отвезли детей к маме. Она сняла дом. Места было теперь много и детям было удобно. Только Виви уехала, поскольку коллега, которую она замещала, вышла из отпуска по уходу за ребенком. Виви нашла новую работу и жила теперь на юге Германии.

1988 год, октябрь

Нику и Ларе было два года и девять месяцев, когда мать «подняла нас по тревоге», сказав, что на горизонте появился Крис и детей надо срочно забрать. Причем вывезти их необходимо сегодня ночью.

– Ты же знаешь, какой он коварный. Он отберет их у нас. Он пытается выследить тебя. В твоей школе уже наводил о тебе справки. Ты сама знаешь, он на все способен. Будь предельно осторожна, – шептала она в трубку возбужденно. – Мою машину я в центре на стоянке оставила. Вы сразу же в гараж въезжайте и перед въездом на мою улицу номер заклейте, – давала она инструкции.

Поздно ночью я, бабушка и Фриди перевезли детей к нам. Это был для меня удар. От срока, отведенного мне на образование, оставалось еще более двух лет. Но рисковать детьми я не могла. Многие предметы я сдавала досрочно, поэтому солидная часть программы была уже позади. Но как теперь быть? Не оставишь же их одних. Мне было грустно оттого, что завтра контрольная работа для меня не состоится. А я так надеялась благодаря ей получить необходимые пункты для досрочной сдачи экзамена.

За окнами машины глубокая ночь. Малыши спокойно спят в своих креслицах, иногда почмокивая сосками-пустышками. Тоже проблема. Надо их как-то отучать – большие уже. Бабушка оборачивается и тихонько говорит:

– Спи. Не выспавшись, как будешь завтра контрольную работу писать.

– А их куда?

– Пока я с ними останусь. А там что-нибудь придумаем.

– Но тебе тоже завтра на работу.

– Спи.

1989 год

Через три месяца наши малыши отправились в детский садик благодаря поддержке знакомых Ларса. Ночью дети спали в моей комнате. Я сама их укладывала, читала на ночь сказки, вставала по ночам, когда были проблемы. Иногда забирала их из садика. Но в основном отводила, забирала и занималась ими бабушка. У нас установился определенный ритм жизни. Времени стало намного больше, чем раньше, когда каждую пятницу, чтобы добраться до них, мне надо было после занятий сломя голову нестись на поезд и переживать, если вдруг поезд задержится, я не попадаю на последний автобус. И в воскресенье назад. Не ездить каждую неделю я не могла. Как это ни парадоксально звучит, я не могла полностью доверить детей матери.

К началу шестого семестра я почти кончила писать и диплом, и диссертацию, но еще не все экзамены были сданы. Некоторые преподаватели не позволяли сдачу экзаменов экстерном, требуя, чтобы их курс обязательно был полностью прослушан. Для защиты диссертации мне были нужны публикации и участие в конференциях. Если с публикациями было все более или менее в порядке, поехать на конференцию было для меня проблематично. Оставлять бабушку одну с малышами не позволяла совесть.

Март

В середине марта проходила главная конференция нашего комьюнити в Париже, которая случалась раз в два года. И Ларс, занимавший одну из ведущих позиций в организационном комитете, выбил мне сразу два устных доклада. Один был в первый день на пленарной сессии, второй на заседании рабочей группы на следующий день. На третий день у меня было три постера на трех сессиях, что означало целый день «на манеже». А вечером Diner. Все было компактно и, проигнорировав следующие два дня конференции, я могла уехать домой.

На конференциях, а тем более таких больших я еще не только не выступала, но и не участвовала в них. Все было незнакомо и ужасно страшно. Да и страх этот был тоже мне новым. Я не помнила ни единой строчки из моего доклада, когда на негнущихся от страха и волнения ногах поднималась на сцену. Мне казалось, что самое время сейчас повернуть назад, но по инерции продолжала двигаться вперед под слова председательствующего Ларса:

– Дорогие коллеги, сейчас я с удовольствием хотел бы дать слово самой молодой участнице нашего симпозиума, она студентка шестого семестра, но представила уже диссертацию…

Далее следуют пара похвал, мое имя и название доклада, и, как бы подводя итог, он объявляет:

– Итак, слово имеет памперс лига.

После такого анонса ситуация изменилась для меня кардинальным образом. Я была настолько возмущена последними словами Ларса, что вместо трясущегося зайца на сцену поднялась оскалившаяся тигрица, так мне, по крайней мере, казалось. Меняя кальки одну за другой, я больше не вспоминала выверенных, округлых фраз, над которыми я столько билась, а просто рассказывала мои результаты, мои интерпретации, мои несогласия с имеющимися воззрениями. На доклад выделялось полчаса. Время пролетело быстрее, чем я ожидала. Немного не уложилась. Пришлось сэкономить на конкретных благодарностях; сказала в общем, оставив слайд с именами. Внутренний голос выдохнул «всё». Но тут стали задавать вопросы. Возникшая дискуссия показалась мне намного интереснее самого доклада, но Ларс объявил:

– Это был последний вопрос. Все остальные дискуссии в кулуарах, – и назвал следующего докладчика.

В перерыве Ренате пригласила меня вместе пообедать. Представила мне своего импозантного спутника. Его красивое лицо, подтянутая стройная фигура, осанка и взгляд человека, знающего себе цену, сразу обращали на себя внимание. Но мягкая улыбка и одобряющий собеседника кивок головы выдали в нем что-то очень знакомое.

– Ну да, Даниэль! Дани! Мы же знаем друг друга с самого маленького возраста. В четыре года я была в тебя безумно влюблена. Ты был тогда большим и красивым мальчиком.

– А ты была маленькая смешная девочка. Я помню, как носил тебя на руках и называл тебя Малыш. Ты обнимала меня за шею и шептала: «Это я только для тебя малыш. А вообще-то я уже большая». И это мне очень нравилось.

Мы условились вечером пошататься по Парижу. Я хотела попасть в домик Родена, но там было закрыто. И мы выбрали беспроигрышный вариант: кварталы Сорбонны. Дани пригласил нас в очень маленький и очень нобль ресторанчик поужинать. Пока мы сидели в ожидании еды, Ренате и Дани наперебой расточали самые лестные эпитеты по поводу моего доклада. Мне было очень приятно это слышать, но я ужасно смущалась и краснела, и мне было неудобно от этих похвал. Со сцены еще достаточно юный певец, подогревая эмоции, умолял кого-то:

– Ne me quitte pas. Ne me quitte pas

Дани заказал шампанское, чтобы отметить мое боевое крещение. Отпив пару глотков, я почувствовала, что все вокруг поплыло, и язык мой абсолютно развязался, заплетаясь в признании, что я первый раз в жизни пью шампанское и вообще вино. Дани тут же отобрал у меня бокал и допил. Я постоянно ловила взгляды Дани на себе. Меня это смущало и сладко тревожило. От этого было неловко перед Ренате, но не мешало нам троим веселиться. Мы много смеялись, радуясь беспечному моменту жизни – юности, которой не свойственно терзаться проблемами. В гостинице я появилась уже после двух.

Возле моего последнего постера возникла оживленная дискуссия. И поэтому на Diner я немного опоздала. Найдя глазами Ренате и Дани, уже направилась к их столику, чтобы сесть с ними, но Ларс перехватил меня. Обняв за плечи, он подвел меня к столу, где сидели патриархи нашего комьюнити. Познакомил меня с каждым персонально. Я опять не знала, куда мне деваться, когда они хвалили мои доклады и, что меня удивило, и мои постеры, задавали вопросы. Я уже внутренне смирилась с жертвой вечера. Приготовилась беседовать учтиво со старичками, да еще и по-английски. Ларс посадил меня между собой и хмурым типом его возраста; Яков, так его звали, поднял бокал с вином и сказал:

– За нашего Ники, светлая память ему.

Я как-то не сразу поняла, что речь идет о папе. В разговоре всплыло, что они были друзьями со студенческой скамьи; их связывала страсть к альпинизму. Папа и Ларс остались в университете на кафедре, а Яков ушел в индустрию. И хотя они жили не то что в разных городах, а даже на разных континентах, по-прежнему единой командой ходили в горы. Вершина К2 оставалась одним из последних непокоренных ими восьмитысячников. И оба недоумевали сейчас, почему папа в этот злосчастный раз ушел с чужой командой.

– Лари, ты знал, что Ники собрался туда, он звал тебя? И я тоже ничего не знал. Это же был не сезон.

– Что он идет, я узнал в последний момент. Я даже не поверил ему сначала. Он сам отлично знал, что в это время там могут быть погодные сюрпризы. Представляешь, восхождение они делали по северной стене. Не могу себе простить, что не смог его остановить.

Их манера обращения – Яки, Лари – выдавала какое-то щемящее, нежное отношение друг к другу. Мне казалось, они забыли о моем присутствии. Они говорили о чем-то очень личном, сокровенном. Я давно бы уже тихонько улизнула, если бы речь не шла о папе.

– Он ведь и пошел без серьезной подготовки. Ники присоединился к этой команде позже вместо заболевшего. В такой спешке. У него времени на адаптацию не было. Один добирался до базового лагеря, где остальная команда уже две недели тренировалась. Его ждали. Как только он приехал, почти сразу же и пошли на восхождение. Не узнаю его.

Ларс горестно вздохнул и без всякого перехода сказал:

– Теперь о деле. По этой тематике работает только она. Так что на нее вся надежда. Если кто сможет сделать, то только она. Если вообще это возможно.

Он ткнул в меня пальцем, продолжая:

– Ты знаешь, она унаследовала не только его характер мышления, но и его восприятие мира. Она развивает дальше его тематику. Эта почти наш Ники, только маленький. Поговоришь с ней, сам увидишь.

Изыскано оформленная еда в наших тарелках совсем остыла, официанты разносили уже десерт. Но мне было теперь не до еды. Я очень боялась, что не сумею оправдать ожиданий папиных друзей, не смогу отстоять славу быть похожей на папу. Наконец, Яков поднялся, поднялась и я. Мы шли через весь зал, под провожающими нас взглядами жующих, оживленно беседующих коллег. В одной руке у Якова был большой потрепанный портфель, а другой он приобнял меня за плечи.

На всех бумагах, которые Яков вытащил из портфеля, стоял гриф «совершенно секретно». Это отвлекало щекотанием самолюбия, ореолом значимости и чувством принадлежности к особому кругу, но и тревожило. Видя, что Яков не обращает на все эти грифы ни малейшего внимания, устыдившись, я сосредоточилась на проблеме. В общем-то, проблема, как мне сначала показалось, была решаема догадкой в техническом ключе. Мы дискутировали. Яков поглядывал на меня с некоторым удивлением. Потом, порывшись в портфеле, достал небольшой прибор и протянул мне, как бы ставя точку в разговоре, устало произнес:

– В этой внешней памяти сидит очень много данных, ты разберешься. Через сутки мне надо быть в топ-форме на полигоне. Завтра рано утром я улетаю в Исламабад, потом пересадка на Скарди, а дальше вертолетом до базы. Больше двадцати часов в пути. Буду у вас в университете в начале июня. Ты сама понимаешь, как с этим обращаться. Посмотри, может быть, придет какая идея в голову. Время – двенадцатый час. Всё. Спать.

Спать хотелось ужасно. После двух вечеров скитаний допоздна, вернее, до утра по Парижу накопился катастрофический дефицит сна, да еще надо было сложить вещи. Я тоже завтра рано утром улетала. Я чувствовала себя неловко, и мне было жаль, что уезжаю, не попрощавшись ни с Ренате, ни с Дани. С Ренате встречусь через пару дней, а Дани, наверное, никогда больше не увижу. И от этого было почему-то грустно.

Каково же было мое удивление, когда утром, сделав check out, я увидела сидящего в кресле вестибюля Дани. Я подошла к нему и подала руку попрощаться. Он, удерживая мою руку в своих ладонях, стал говорить, что едет тоже в аэропорт и мог бы взять меня с собой в такси. Я очень обрадовалась. Это будет быстрее, и у меня будет время заскочить в аэропорту в сувенирную лавку, купить что-нибудь детям.

Такси ехало через центр Парижа. Начал падать снег редкими крупными хлопьями. Таксист включил радио. Пространство между мной и Дани заполнил проникновенный голос Азнавура: «Тombe la neige». Дани сидит, положив руку на спинку сиденья, полуобернувшись, и смотрит на меня. Внутри меня все плачет вместе с песней. В аэропорту Дани вдруг исчез, не попрощавшись и ничего не сказав. Я зарегистрировалась, прошла контроль, купила Ларе смешную плюшевую обезьяну, Нику – симпатичного пластмассового бегемота, который глотал свою соску, а бабушке – этуи для очков с Эйфелевой башней. Подхожу к моему гейту. За окном идет густой снег. Очень красиво, но не обещает ничего хорошего. И уже слышу, объявляют, что по метеоусловиям задерживаются следующие рейсы: мой, естественно, среди них. Кто-то сзади приобнимает меня и я с радостью слышу:

– Я все-таки поймал беглянку. Стоило мне на минутку отойти, как она тут же сбежала. И уже даже закупиться успела. Так-так.

Я тут же начинаю оправдываться. Действительно, человек меня привез, а я даже спасибо не сказала. Показываю на окно и говорю:

– Вот теперь из-за этой красоты мой рейс задерживается на два часа.

– Мой тоже. Смотри, вон там уютная скамейка.

Мы сидим и болтаем, так, ни о чем. Рассматриваем мои покупки. Дани спрашивает:

– Чьи это дети?

Мне не хочется ему врать, но сказать правду я не имею права, поэтому говорю уклончиво:

– Их отец – любовник моей матери. Дети живут у нас с бабушкой. Бабушка – это мама моего папы. Она мой лучший друг и никогда не бросит меня на произвол судьбы.

Перед посадкой меня просят подойти к стойке. Дани уже проходит на посадку в самолет, даже не оглянувшись. Мне что-то объясняют, сто раз извинившись. Я улавливаю только, что у меня что-то не так с местом, и я сейчас получу другой билет. Стюардесса, по-видимому, ошибочно, отправляет меня в бизнес-класс. Чтобы не мешать посадке, иду туда. Замираю от удивления. В билете стоит: место номер четыре. Вижу очень довольную физиономию Дани.

– Тебя все-таки пустили. А то я уже злорадствовал – зайца поймали.

Мы выходим из такси. В Гамбурге тоже идет снег. Дани просит таксиста подождать.

– А куда дальше поедем?

Слышу тихое:

– В аэропорт.

Сладкая догадка ужасает. Внутри все ликует: это он из-за меня придумал эту поездку. Дани дошел со мной до двери подъезда, остановился, глядя мне в глаза, притянул к себе, поцеловал в губы и почти побежал назад. Я стояла, смотрела вслед отъезжающему такси, запутавшись окончательно, где белое, где черное. Что это, предательство? И любовь ли это?

Апрель

Я была уже близка к финишу моей учебы. Дипломная работа была написана, но оставался еще один экзамен. Защита же диссертации была позади. Она состоялась в начале апреля, практически сразу после конференции. Все прошло легко, как говорится, без сучка и задоринки. Но ученая степень становилась легитимной только при наличии диплома об окончании университета. Защита же его была еще впереди.

Я готовилась к сдаче экзамена и защите дипломной работы. Между тем мысли постоянно возвращались к данным, оставленным мне Яковом. Все оказалось сложнее, чем выглядело на первый взгляд, а на третий взгляд показалось просто неразрешимой задачей. Пять уравнений с десятью неизвестными. Я не могла подвести папу. Он бы обязательно решил эту проблему. Если же я, так похожая на него, не смогу это сделать, то его друзья будут думать, что и он бы тоже не справился с ней. Этого допустить было нельзя. И еще одно, засевшие где-то в подсознании на заднем плане, названия городов, пророненных Яковом: Исламабад и Скарди. Папа именно эти два города обвел на карте кружками, когда собирался на К2. Значит, это где-то недалеко от папы. Еще почему-то вспоминался Дани. Мне казалось, что он должен был дать о себе знать, а может, просто мне этого хотелось. Прошло уже почти два месяца, а от него не было ни слуху ни духу. И Ренате, с которой я виделась почти каждый день, о нем не вспоминала.

Май – июнь

На защите моей дипломной работы все шло вначале гладко: я сделала доклад, ответила на вопросы. Референт дал хорошую оценку. Я уже спокойно сидела, думая, что и защита диплома практически уже позади. Началась свободная дискуссия. И тут ко мне привязался один ворчливый профессор-педант, который стал говорить:

– Надежность результатов прежде всего опирается на аккуратность их изложения. И если текст представлен на немецком языке, то и графические отображения данных не должны быть на английском. Если ты специалист с высшим образованием, ты не должен себе позволять жаргонные, пусть даже от науки, выражения.

Идея пришла в неподходящее время и в неподходящем месте. Возможно, этому способствовал его голос, напоминавший мне звук пилы или синусоиду, а может быть, и разложение в ряд Фурье. Дальше я слышала только мотив, пропуская мимо ушей слова, пока мне не подал знак локтем в бок рядом сидящий. Я с некоторой задержкой понимаю, что хочет от меня этот зануда.

– Что вы можете мне сказать на эти замечания. И вообще, что вы все время пишете, когда к вам апеллируют?

– Я могу только сказать, что вы абсолютно правы. Я записываю все, что вы сказали.

Для меня было сейчас самое главное, чтобы никто не помешал. Я поняла, что ухватилась за ниточку, за самый ее кончик. Дискуссия шла дальше, я не следила за ней и не принимала участия. Только видела, что Ларс сражался за меня, как лев. После защиты Ларс подошел ко мне:

– Что с тобой? Ты заснула там, что ли? Почему ты вдруг самоустранилась?

– Ларс, мне кажется, я поняла. Ты послушай меня и скажи есть ли в этом рациональное зерно?

Он, выслушав, не без скептицизма обронил:

– Сильна. Не знаю, не знаю. Посмотреть надо. Может, и получится.

Мне нужны были дополнительные данные, которые можно было получить только на месте. Ликованию моему не было предела. Я поеду туда. Я попаду к подножию К2. К приезду Якова я подробно описала мою идею со всеми моими расчетами и расписала по пунктам план дальнейших исследований, из которого вытекала необходимость моего примерно двухнедельного присутствия на полигоне. Теперь моя задача состояла в том, чтобы Яков тоже проникся этой идеей. И это было самое трудное. Когда я заикнулась Ларсу о том, что собираюсь на полигон, ответ был короток:

– Ты поедешь туда только через мой труп.

И, уходя, добавил, но так, чтобы я слышала:

– Дите неразумное, да и только.

Эти реплики не были похожи на его обычные саркастические тирады, где всегда оставались лазейки для дискуссий. Столь категоричный ответ, когда аргументы даже не выслушивались, я слышала от него в первый раз. Нужна была новая тактика. Конечно, они могли бы там спокойно обойтись без меня, но мне надо было попасть к подножью К2, и это был мой шанс.

Мне необходимо составить детальный стратегический план действий, и еще мне нужен союзник. Последующие два часа я сижу над обдумыванием и составлением подробнейшего описания моих дальнейших действий, где учтены в пунктах и подпунктах все, как мне кажется, мельчайшие детали. Здесь, в этом плане, все направлено на решение проблемы Якова и на то, чтобы мне оказаться у К2.

С союзником сложнее. Да, выбор у меня не богатый. Бабушка встанет в строй противоположного лагеря, если узнает. Поэтому ее надо изолировать, особенно от Ларса. Ренате про меня расскажет Ларсу. Дани исчез, да я ему и не нужна вовсе. Есть еще пара университетских приятелей, но они так далеки от меня, да и посвящать их в мои дела нет никакого желания. Остается только Рико. Субтильный, весь в музыке и литературных идеалах, Рико меньше всего подходил к мною уготовленной ему роли. Но у него был неоценимый плюс: он был верный, проверенный друг, способный меня понять и всегда готовый поддержать.