Текст книги "Если Мельпомена выбрала тебя"

Итак, переходим к осуществлению плана. Главных пунктов шесть.

Пункт первый в целом уже выполнен. Отчет по анализу данных, оставленных Яковом, готов. Можно, конечно, еще больше усилить необходимость дополнительных измерений на месте и незамедлительный их анализ. Убрать остальные возможные решения. На доведение пункта один до кондиции у меня ушло примерно полтора часа. Ставим галочку.

Пункт два гласил: убедить Якова в том, что эту работу могу выполнить только я. В качестве аргумента может понадобиться диагноз, выданный реномированной клиникой, которым так гордилась моя мать: «сверходаренный ребенок с частично выраженным синдромом аутизма». Вопрос: как заполучить у нее эту справку? Это не так-то просто. Мать переселилась в какой-то свой мир, полный конспирации и готовности отражать атаки Криса или еще чьи-то. Я до сих пор не верю, что он появился на горизонте, но кто его знает, у меня нет ни малейшего желания встречаться с ним. Да и противоречить ее правилам, означало ее сердить и поэтому уменьшать вероятность получения нужной бумаги.

Все требования были соблюдены. Рико позвонил со своего телефона и спросил, как было условлено, не посидит ли она с его детьми и, если она согласна, пусть перезвонит сегодня в такое-то время. Когда она позвонила, я была готова к ее сопротивлению, но она сразу же согласилась. И не надо было никуда конспиративно ехать, поскольку документ можно прислать по почте. Мать ничего не спрашивала о детях, и я стала ей рассказывать сама. Она слушала молча. Я заподозрила, что пропала связь. Спросила:

– Алло. Ты слышишь меня?

Она ответила тотчас:

– Да-да. Я знаю, что детям хорошо живется.

И попрощалась. Слезы душили меня, не давая продохнуть. Рико, не проронив ни слова, сопереживая, гладил меня по голове. Через два дня на имя Рико пришло письмо без обратного адреса. В конверте лежала только справка, ненужность которой мне стала тут же очевидна, как, впрочем, и то, что я ее никогда в жизни никому не покажу.

Пункт три был посвящен тому, чтобы найти и изучить карты и описания местности, прилегающей к К2. Здесь неожиданно помогла Ренате. Увидев, что я рассматриваю карту Пакистана, она спросила:

– Зачем тебе это?

Не отрываясь от карты, я ответила:

– Это может показаться странным, но, когда я смотрю, где находится К2, я чувствую себя ближе к папе, который где-то там на этой горе. И мне хотелось бы знать о К2 как можно больше.

Она, как-то сжавшись вся, не стала меня расспрашивать, что показалось мне несколько удивительным, и очень тихо проронила:

– Мне это странным не кажется.

На следующий день принесла целую кипу и карт, и описаний маршрутов восхождений на К2.

– Вот, но только с возвратом.

Пункт четыре был самым трудоемким и затратным в денежном плане. Я должна научиться управлять вертолетом, не получить права, а научиться на нем летать. Это был очень важный пункт, хотя и на всякий случай. А случай мог даже очень возникнуть, если мне будет отказано в доставке на базовый лагерь альпинистов, я должна буду угнать вертолет. Фирма, обучающая на тренажерах вертолетов многих видов, нашлась без проблем. Самое главное – они не задавали никаких вопросов. Только плати. Стоило это очень дорого. Я взяла деньги из папиной шкатулки, трата которых была регламентирована «крайне экстренным случаем». Это и был суперэкстренный случай. Денег хватало только на первую часть курса. Я приступила к занятиям, постоянно думая, где взять деньги на вторую часть. Единственно возможным вариантом было попросить взаймы, но тогда последует обязательный вопрос, для чего они мне нужны. Я долго изобретала правдоподобную легенду и наконец рискнула попросить у Ренате. За деньгами я пришла к ней домой. Она сидела в летнем домашнем платье; через легкую ткань очерчивался беременный животик. У нее было приподнятое настроение. Ренате подала мне деньги, не задавая никаких вопросов.

– Я верну тебе их после лета. Надеюсь за лето что-нибудь заработать. В крайнем случае в конце года, с зарплаты.

Выполнением пятого пункта я рассчитывала не дать объединиться против меня Ларсу, бабушке и Якову. Для этого мне нужно было во что бы то ни стало увидеть Якова раньше, чем он встретится с Ларсом. На перехват Якова не потребовалось вообще никаких усилий.

В понедельник Ларс выглянул из своего офиса и махнул мне рукой, приглашая зайти:

– Я должен завтра вечером лететь в Стокгольм, там у нас Technical Board, на котором мне обязательно надо быть. У Якова поменялись планы. Он прилетает в эту среду. Меня здесь уже не будет. Встретишь его в аэропорту, привезешь на такси ко мне домой. Вот ключ от моей квартиры. Да сразу идеями то его не мучь. Отдохнуть дай. На следующий день тоже на такси за ним приедешь. Своди его пообедать куда-нибудь в приличный ресторан. У него доллары, ты плати. Думаю, пятьсот марок тебе хватит. Бери. Ишь ты какая. Если что-то останется, отдашь назад.

С Яковом мы встретились, как старые друзья. У Ларса дома сразу разложили все бумаги с моими расчетами и те данные, которые привез Яков. Время от времени я напоминала ему о необходимости моего присутствия на испытаниях. Сначала он терпел, а потом произнес, улыбнувшись:

– Ладно тебе со мной-то хитрить. Не в этом дело. Я понимаю, охота мир посмотреть, а здесь такая возможность. Я на твоем месте тоже копытом бы землю рыл. Но поработать там придется. Там все пилоты – асы. Опасность не велика. Но больно они все бравые парни. Может быть, ты кого-нибудь с собой возьмешь, так скажем, для личной охраны, а то ты шибко смазливая, внешность у тебя ненаучная.

Я не верила своим ушам. Вот так свезло, счастье само привалило. Рико постоянно мне твердил, что не может позволить ехать мне одной, что он поддерживает меня только потому, что мы поедем вместе. С Яковом мы проговорили до позднего вечера. Прощаясь, он сказал:

– Завтра приезжай с утра, ну, скажем, по вашему времени в девять. Это все оставь, если спать не буду, посмотрю еще. А Алине-старшей скажи, что я непременно к ней завтра вечером загляну. Сейчас поздно, на такси поезжай.

Я не послушалась и поехала на автобусе. Сидя у окна, смотрела на вечерний город, который и не думал засыпать, разноцветными огнями реклам зазывая принять участие в невозможности ночных безумств. И вдруг я увидела Криса, стоящего на остановке. Глаза его, горящие лихорадочным огнем, бегали по толпе, как будто кого-то искали. Он был неимоверно худ. Я быстро нагнулась, как бы поправляя туфель. И не знала, зашел он в мой автобус или нет. Через остановку мне надо была выходить. Я сидела до последнего момента, вскочила, когда дверь уже открылась, и побежала, не оглядываясь, не зная, идет он за мной или нет. Только добежав до подъезда, я оглянулась; никого не было видно и шагов тоже не было слышно. Но тревога, да просто страх остались. Бабушка с беспокойством смотрела на меня. Жаль ее волновать, но пришлось рассказать про Криса. Мне казалось, она тоже считала, что мать преувеличивает. Но мои слова ее разволновали; она вдруг испуганно прошептала:

– Боже, снова Крис.

Пытаюсь ее успокоить. Рассказываю про Якова и что завтра он к нам зайдет.

Приступаю к выполнению шестого последнего пункта, который заключается в том, чтобы уговорить бабушку отпустить меня в поездку. Рассказываю весело, что есть такая возможность съездить в южные края бесплатно, за счет фирмы, которая меня пригласила поработать на две недели. И все это с подачи Якова. Даже можно взять с собой кого-нибудь, например, Рико. Эта кандидатура нравится бабушке особенно. Но я не знаю, как я оставлю бабушку одну с детьми. Это бессовестно с моей стороны. Я там буду отдыхать, а бабушке одной будет тяжело. Теперь меня уже уговаривает бабушка. Она уверена, что я заслужила отдых. Фриди, без сомнений, ей поможет. Они поедут с детьми в пансионат к морю, и дети, как обычно, будут ходить там на три-четыре часа в детский сад, и все они прекрасно отдохнут. На этих условиях я соглашаюсь.

Наш самолет приземляется в Исламабаде. Перед выходом я надеваю поверх джинсов и футболки чадру, которую для меня в театре выпросил Рико. Она мне явно не по размеру: длинная и очень свободно, как мешок, болтается на мне. Подол ее постоянно приходится приподнимать, чтобы не наступить на его край. От этого я сама себе кажусь кисейной барышней. Вдобавок еще и руки у меня заняты. Выглядит так, что в этом одеянии я полностью зависима от Рико. Когда мы проходим паспортный контроль и таможню, я отвечаю на все вопросы, поскольку лучше владею английским языком и в курсе дел. Но служащие смотрят на Рико, меня взглядом не удостаивают, уж о приветствии и говорить нечего.

Нас встречает Яков и не один, а с вооруженной охраной. Это очень мило с его стороны, поскольку нам в пути быть еще минимум полсуток. Яков давится от смеха, глядя на мой театр. Мы здороваемся с охраной за руку. Они по-американски дружески приветствуют Рико, мне же подают руку как бы нехотя. На базе нам с Рико выделили одну комнату на двоих. Спасибо хоть две кровати. По местному времени это была вторая половина ночи. К нам зашел Яков.

– Завтра первая половина дня вам на отсыпание и адаптацию, а со второй половины начнем работать.

Я же другого мнения:

– Ничего подобного, встаем вместе со всеми и после завтрака вылет. Вот сделаем дело и будем отсыпаться.

– Ты прямо железная леди. Хорошо, ты командир. Встречаемся через два часа и сорок пять минут за завтраком.

После завтрака мы с Рико получили обмундирование и через четверть часа я, Яков и Джой, летчик, управляющий вертолетом, были в воздухе. Яков, представив меня ему как шефа, сказал, что Джой должен выполнять все мои требования. Мы выбрали ущелье и начали производить замеры. На следующий день после полета Яков меня предупредил, что в конце этой недели он должен на пару дней уехать. Вечером, немного потренировав Рико, я представила его как моего ассистента, чем несказанно обрадовала Якова.

Прошла почти неделя. Мы с Рико и Джоем днем усердно трудились в воздухе, а вечером Яков и я сидели допоздна, анализируя полученные данные. Дискуссии доходили иногда до открытых баталий:

– Яков, ты снова уперся в этот алгоритм. Не работает он здесь. Надо на это посмотреть совсем в другом ракурсе.

– В твои годы я тоже думал, что я умнее всех. Но прежде чем старое порушить, надо новое создать.

– Но если только старое за основу брать, так никакого прогресса не будет, так и будем в пещерах сидеть.

В ответ дерзила я.

Рико же в это время занимался окультуриванием местного населения – давал концерты для обитателей базы.

Этим вечером Яков сказал, что он улетает на два дня завтра утром. Мы обсудили программу на время его отсутствия. Сердце у меня застучало. Вот он шанс. Наконец-то. Я еле дождалась, когда Яков уйдет. Надо было проложить нужный мне маршрут полета на карте. Я выбираю ближайшее ущелье, ведущее к К2. Мне оно понравилось тем, что в нем нет альпинистских базовых лагерей. Значит, там безлюдно и никто не помешает. Рико я только высокопарно изрекла:

– Я надеюсь, что завтрашний день будет для нашей миссии успешным и мы сможем наконец-то достичь поставленной цели.

Карту с новым маршрутом я подала Джою, когда мы были в воздухе. Он уже взял старое направление; глянув на карту, на какой-то момент даже растерялся. Покачав головой развернулся и полетел по нужной траектории, нехотя проронив:

– Над этим ущельем мы вообще-то стараемся не летать из-за повышенного риска. Там проходит у них наркотрафик в Европу. Контрабандисты могут принять наш вертолет за полицейский и обстрелять.

Я возразила, вспомнив слова Юргена: «В устах политиков демагогия – могучее оружие».

– Я надеюсь, мы не спасуем перед ними для достижения процветания наших стран.

Мы с Рико еще больше усердствовали в наших измерениях на новом маршруте.

И вот она перед нами гордая, пусть сколько угодно говорят, что покоренная, – нет, не покорившаяся в своем холодном величавом безмолвии, скалисто-ледяная гора. Неприступная, грозная, берущая жизни приглянувшихся ей людей, из числа явившихся без приглашения, желавших обуздать ее свободный нрав.

Я объясняю Джою, что он должен сесть несколько выше на плато. Нас с прибором высадить и лететь примерно тридцать миль назад по центру ущелья. Потом с той же скоростью вернуться за нами, сохраняя ту же траекторию полета.

Мы настраиваем приборы. Я вручаю Рико кинокамеру, предупреждаю, что он должен снимать, что бы ни случилось, и ни во что не вмешиваться. Достаю Тедди. С Тедди в руках сначала спускаюсь с плато в небольшую ложбинку, а затем поднимаюсь по склону горы до другого, более высокого, небольшого непосредственно перед стеной, плоско лежащего камня в виде плиты, скошенной вниз по направлению к горе. Я встаю на его середину. Леденящее безмолвие, цепко держащее в повиновении весь мир, охватывает и меня, но я вырываюсь из этой леденящей хватки и кричу:

– Папа, я пришла – Алина. Я принесла тебе твоего Тедди. Ты хотел меня увидеть.

И снова безмолвие. Через некоторое время гора отвечает мне эхом и гулом сорвавшихся падающих камней. Я вижу, как одна громадная каменная глыба спешит, несется, катится с высоты прямо на меня, но в полуметре от меня останавливается, неустойчиво покачиваясь. Я могу дотянуться до нее рукой и знаю, что папа где-то здесь. Я ощущаю его присутствие. Я не ощущаю папу физически материально, но я ощущаю то, что жило в его душе. А эта холодная каменная глыба – материализованный знак папиного присутствия мне. Я сажусь на плиту и беседую с папой, сообщаю, что письмо получила, рассказываю, как я жила и как живу теперь, про то, как я собираюсь жить дальше, про детей, про бабушку. Потом мы молчим некоторое время. Я чувствую, что аудиенция подошла к концу. Встаю. Целую Тедди, кладу его туда, где только что сидела сама. Подхожу к холодному камню и обнимаю его. Чувствую, как он дрожит под моими руками, целую холодный шершавый гранит. Эти мои чувства папа возьмет с него. Я знаю это. Только не знаю, откуда я это знаю. Камень качается в ответ с увеличивающейся амплитудой. Спускаюсь в ложбину. Оглядываюсь и вижу, как Тедди исчезает под глыбой, аккуратно ложащейся на него. Поспешно взбегаю на плато к Рико, поскольку слышу близкий шум винта, понимаю, что у Джоя какие-то проблемы.

Схватив приборы, мы несемся к садящемуся вертолету. Из открывшейся двери появляется лестница. Мы, что есть сил, быстро карабкаемся по ней в машину. Джой лежит на полу. Показывает мне на кресло пилота и слабым голосом командует:

– Штурвал на себя, курбель слева во втором ряду и второй справа в первом. Скорее.

Рву штурвал, что есть мочи. Мы резко взмываем вверх. В голове мелькнуло: «Какое счастье, что я курс посещала и наблюдала, как Джой управляет вертолетом». В лобовое стекло вижу внизу людей с какими-то палками, направленными на нас, из которых вылетает огонь. Ухожу вправо. Лопасть винта слегка чиркает скалу отрицаловкой нависшей над нами. А сейчас влево и как можно выше и быстрее отсюда. Слышу рев камнепада. Один камень рикошетом ударяет в нас. Удар сильный. Лбом стукаюсь о приборную доску и еще обо что-то. Люди внизу бегут, но каменный град настигает их. Мне их очень жаль, они могут сейчас погибнуть.

Вертолет, набирая скорость, летит вдоль ущелья. Слышу нарастающий свист и поток холодного воздуха, врывающегося в появившиеся под ногами отверстия в полу. Пот со лба льется ручьем и капает на приборную доску. Но почему он красный? До меня вдруг доходит. Джой ранен. Нам лететь больше часа. Он может потерять слишком много крови.

– Рико, осмотри Джоя. Ему необходимо наложить тугую повязку выше раны. Посмотри, там над тобой справа аптечка. Положи ему под голову свою куртку, а моей закрой. Пои его водой.

Вертолет начинает дребезжать. Джой сквозь стон кричит:

– Уходи вверх и на левую педаль. Иначе машина попадет в завихрения и ее стукнет о стену ущелья или она начнет падать.

Вот она причина. Воздушные завихрения, которые входят в какие-то моменты в резонанс друг с другом в интерференционно-дифракционном поле воздушной среды и в минимуме лишают летательный аппарат подъемной силы или швыряют его на стену ущелья по касательной.

– Рико, включай приборы и проводи измерения. Джой, ты можешь еще говорить? Нам надо связаться с базой. Необходимо подстраховаться. Вдруг ты сознание потеряешь, а нам еще садиться, да и врачи чтобы наготове были.

Под команды диспетчера на полностью расчищенной для нас посадочной площадке наша машина относительно плавно приземляется. Медицинская бригада спускает Джоя.

– Рико, нам необходимо все приборы отнести в лабораторию.

Рико смотрит на меня, в его глазах ужас. Он не может говорить. Он жестом показывает окружающим на меня. Вокруг меня тоже начинают суетиться. Я сопротивляюсь. Мне надо срочно в лабораторию. Но меня тащат в медицинскую машину. Успеваю заглянуть в ее боковое зеркало. Вместо лица вижу кровавое месиво. Это действует.

После того как в медпункте мое лицо помыли, выяснилось, что на самом деле все у меня обстоит намного лучше, чем казалось. Всего-то шишак на лбу, кровоподтек под глазом и ранки на коже головы чуть выше лба в нескольких местах, которые и были причиной такого обильного кровопускания.

Рядовое население базы относится к нам в связи с последними событиями с сочувствием и уважением, зато начальство старается не смотреть в нашу сторону. Все ждут возвращения генерала. Мы же с Рико не испытываем никаких волнений по этому поводу. Но где-то подкорка сигнализирует, что это спокойствие от недопонимания ситуации.

После обеда я засела в лаборатории. Надо было проанализировать данные, найти подтверждение сегодняшней догадке. К полуночи основная работа была сделана. Совсем немного все же осталось на утро. Не успела, поскольку мне надо было поговорить с Рико, чтобы он не болтнул лишнего. Нас завтра определенно будут допрашивать о случившемся. Еще в самом начале Яков мне четко дал понять, что здесь прослушиваются и просматриваются все помещения вплоть до туалетов. Одна была надежда, что Рико помнит наши детские игры с тайными жестами.

Еще из лаборатории я позвонила в медсанчасть, справилась о Джое. Недавно закончившаяся операция прошла успешно. В левой ноге и правой руке осколки прошили только мышцу, а в правой ноге задели и кость. Похвалили, что вовремя и правильно наложили кровоостанавливающие жгуты. Я начинаю рассказывать об этом Рико, и, как бы вспоминая, что было, мы обговариваем наши позиции. Упоминание о папе должно отсутствовать, как и то, что я еще раньше научилась мало-мальски управлять вертолетом.

Я проснулась еще задолго до побудки, с пониманием того, что головомойки не избежать. Ладно если только мозги промоют, хоть бы голову не оторвали. Они ребята лихие: в кандалы и в тюрьму. Главное, чтобы не досталось Джою и Якову. Для них это может иметь серьезные последствия.

За два часа до завтрака я уже в лаборатории. Здесь и находит меня Яков. Глядя на мой внешний вид, качает головой. Начинаю рассказывать, что я поняла, нашла причину потери управляемости и падения дрона здесь, в горах, и знаю, как это устранить. А он, абсолютно не слыша, что я ему говорю, взывает к моему разуму, что я должна подумать, что буду говорить генералу, поскольку каждое произнесенное слово может иметь последствия. Я не могу его остановить, а мне надо, чтобы он услышал меня и выслушал. И поэтому я ору, изображая фельдфебеля на плацу:

– Рядовой Яков, слушай, что я тебе говорю.

От неожиданности и удивления он замирает, замолкнув. Я же, воспользовавшись этой паузой, начинаю громким голосом рассказывать о взаимодействии интерференционно-дифракционных решеток в различных потоках с определенными параметрами и их резонансе, постоянно апеллируя к расчетам в моем отчете.

– Резонируют составляющие уравнений третьего порядка. Глянь сюда, при этих условиях они в разы перекрывает члены низших порядков.

Яков кивает и говорит:

– Чего ты так кричишь. Я все понял. Пошли.

Мы идем к генералу. У Якова к нему явное почтение, у меня никакого. Генерал, едва глянув на меня, приказал:

– Докладывай.

Ни здравствуйте, ни садитесь. Начинаю с постановки задачи и о решении, которое найдено. Аргументирую, почему было необходимо выбрать именно это ущелье. Вся моя речь отнюдь не экспромт. Может, генерал и Яков так думают, но это плод полубессонной ночи. Потом я рассказываю о героизме Джоя и говорю:

– Если вам необходимо его наказать, то лишь за то, что он, рискуя своей жизнью, спас нас.

– Ты видела нападавших?

– Я их очень хорошо видела через лобовое стекло вертолета.

– Сколько их было?

– Я думаю, чуть больше полусотни.

– Молодец, правильно оценила. Их было 54. Из какого оружия они вели огонь?

– У них были такие длинные цилиндрические палки с наконечниками. Они держали их на плечах. Вот ими-то они по нам и стреляли. Нас спасло, что их засыпало камнепадом.

Генерал как-то сжимается и весь конвульсивно вздрагивает. Мне кажется, что ему стало нехорошо и срочно нужен врач, а он начинает вдруг хохотать во все генеральское горло. Он пытается что-то сказать и не может. Наконец, пересилив себя, обращается к Якову:

– Ты тоже считаешь, что она решила задачу?

– Нет, я не одна, а с помощью Джоя и Рико.

– Яков, может, нам этот детский сад на КиссЮ отправить, если они тебе здесь больше уже не нужны?

Я не знаю, что такое КиссЮ, но очень надеюсь, что это не тюрьма.

– Да можно. Я только одного понять не могу, что могло вдруг спровоцировать такой камнепад. Не мог же он вдруг сам ни с того ни с сего в нужный момент и в нужном месте начаться.

Оба смотрят на меня. Я, не подумав, леплю:

– Нет, конечно, это…

И тут же поперхнулась, не могу же я им сказать, что это папа мне помог, меня направил и начинаю выкручиваться:

– Это если достаточно близко к скале подлететь. Нечаянно так получилось.

Оба смотрят на меня, потом друг на друга, потом снова на меня.

Мы выходим. Вижу, что Яков спокоен. Значит, пронесло. И здесь действует закон – победителей не судят.

После завтрака мне надо в медсанчасть. У меня там два дела: врач хотел еще раз посмотреть мои раны на голове во время смены повязки и главное – навестить Джоя. Предварительно справляюсь у дежурного медбрата о состоянии дел у раненого. Все внутри ликует: рефлекс есть и на правой ноге тоже. Джой лежит под капельницей. Одна нога и рука у него перебинтованы. Вторая нога, обутая в какую-то коробку, подвешена. Ему неудобно, что я вижу его в таком положении, но он все равно рад. Я благодарю его за наше спасение. Рассказываю, что мы нашли решение и сегодня после обеда уезжаем. Потом рассказываю, что у меня двое детей и мы все четверо дружная семья. Четвертого я не называю. Вижу, что эта информация расстроила Джоя. Я наклоняюсь и целую его.

– Алина, я тебя никогда не забуду.

– Джой, я тебя тоже. Спасибо еще раз. Я желаю тебе всего самого хорошего в жизни. Прощай.

Яков сопровождает нас до Скарди. Вертолет, на котором мы летим, значительно солиднее нашего лабораторного. Сдавая нас на руки молодому человеку, прощаясь, Яков говорит:

– Скоро увидимся. Тони довезет вас до КиссЮ. Там вы дождетесь меня. Я появлюсь примерно через три-четыре дня, и мы вместе полетим в Европу. Алина, я очень прошу тебя, только, пожалуйста, без фокусов.

Тони нас воспринимает, как будто мы два до неприличия потертых чемодана, которые хочешь не хочешь, а тащить надо. При этом лучше держаться так, чтобы никто не догадался, что они твои. Понять его можно. Сам он одет с иголочки, весь вылизан до блеска. Мы же с Рико образуем колоритную группу контраста на его фоне. Наши старенькие джинсы и линялые футболки органично дополняет фингал у меня под глазом, окрашенный багрово-красным цветом, шишка на лбу торчит, как рог, и еще перебинтованная голова. Вдобавок сползающие с нас джинсы, которые приходится постоянно поддергивать. Проблема в том, что мы никак не могли приспособиться к местному рациону, состоявшему в основном из мясных продуктов, а мясо ни я, ни Рико практически не едим. Мы оба и так не отличались могучим телосложением, но теперь выглядели, как два крепыша из дистрофического отделения. У нас была пара пересадок, и каждый раз мы летели в бизнес-классе, где приводили в некоторое замешательство стюардов нашим живописным внешним видом. От Сингапура мы продолжили путь на корабле, с которого мы, я и Рико, через несколько часов высадились под завистливым взглядом Тони в лодку, доставившую нас на атолл КиссЮ.

Встреча была такой, как будто только нас здесь и ждали всю жизнь. Мы, конечно же, понимали, что это счастье от встречи с нами, тоже являлось частью сервиса, но определенное настроение все равно такой прием создавал. В отеле нас усадили в удобные кресла в уютном прохладном помещении хижины, сделанной из тростника. Предложили прохладительные напитки, пока сервировали нам стол. Все было – высший пилотаж. Ни я, ни Рико ничего подобного в своей жизни не только не испытывали раньше, но даже не догадывались о подобном уровне сервиса. После еды нам сказали, что мы можем отдохнуть, если хотим, так как наша комната готова. Наши вещи уже там. На этот раз у нас была не только одна комната на двоих, но и одна, хоть и громадная, кровать, которая занимала почти половину комнаты. Во второй ее части находился маленький бассейн, заполненный водой и сверху усыпанный лепестками цветов.

Сработала привычка недельной жизни в одной комнате без условностей и обуявшая нас эйфория. Мы оба тут же разделись и с благоговением абсолютно голые устроились в бассейне. Потом, лежа на кровати, вдыхая ароматы благовоний, которые дымились по обе стороны ее в чашах, подогреваемых снизу горящими фитилями, державшись за руки, мы находились в состоянии полусна. Мне, полностью расслабившейся и наслаждающейся этими моментами райской жизни, казалось, я парю над действительностью, над событиями этих дней. Вдруг с периферии еще не вошедшей в транс части мозга пробилась простенькая мыслишка, что этого мгновения могло и не быть, как и всех последующих. Я вдруг осознала, что мы буквально висели на волоске от гибели. Мне стало ужасно страшно, когда я представила, что бабушка осталась бы одна с детьми, а Фриди никогда бы мне не простил, даже мертвой, что из-за меня погиб его любимый внук. А как бы страдали бабушка, Ларс, Яков, Юрген, Марта. Слезы у меня полились градом и я начала всхлипывать. Повернувшись к Рико, я увидела, что он ревет тоже. Мой друг, которого я подвергла такой опасности, мой друг, готовый поддерживать меня, не сомневаясь ни на секунду, не раздумывая, показался мне таким близким, таким родным. Как я могла им так рисковать? И в эту минуту не было в мире ближе и роднее никого. Мы с ним обнялись, крепко прижались друг к другу и стали друг друга целовать. Как и почему это произошло, я не могу ответить сама себе. Сознание было выключено. Было ли это обоюдное желание друг друга, которое прошло мимо наших голов, я не могу этого вспомнить. Но когда это произошло, мне вдруг стало так нехорошо и так отвратительно. Я стала скидывать с себя Рико, но он был весь в этой необузданной страсти, где участвовали только наши тела. Он никак не мог унять это ненасытное желание. Это невозможно было остановить. Я увидела его помутневшие полузакрытые глаза, которые мне напомнили Криса. Я собрала все силы и оттолкнула его, встала и вынесла чашки с благовониями на террасу.

Подавленные, обессиленные, голые, мы лежали на этой чужой кровати в этой чужой стране и думали о том, что сейчас каждый из нас предал не только кого-то того единственного, но и себя, но и нашу дружбу. Стало ужасно горько. Было стыдно смотреть друг другу в глаза. Потихоньку и эти эмоции улеглись тоже. Пришло спокойствие, погрузившее нас в сон. Когда мы проснулись, мы пообещали друг другу никогда не вспоминать о том, что произошло вчера, и мы простили друг друга, и поклялись, что это не повлияет никак на нашу дружбу, – мы останемся на всю жизнь верными и преданными друзьями. Но что-то в моем отношении к Рико порвалось. Это, наверное, зарастет, но о шрам этот я всегда буду спотыкаться. И неважно, что в произошедшем была, наверное, виновата больше я, чем он.

Три дня мы носились по острову, как очумелые. Плавали, загорали, лазили по деревьям, пробуя различные фрукты, которые удавалось сорвать с деревьев. Устав до изнеможения, мы плелись в гостиницу, где нам были опять несказанно рады, и вся процедура повторялась, кроме финальной части. Мы знали теперь, как с этим бороться: первое, что мы делали, придя в комнату, выносили эти чаши с зельем на террасу.

На четвертый день приехал Яков. Привез нам письмо от Джоя. У него дела шли успешно по пути выздоровления. В ближайшие дни он уже полетит в Штаты для дальнейшего долечивания, а затем в реабилитационную клинику. Мы тут же написали ему ответное письмо, где опять благодарили его за наше спасение, заверили его в нашей вечной дружбе с ним и пожелали полного выздоровления.

Последующие три дня я и Яков сидели в холле гостиницы до обеда над расчетами, а остаток дня все втроем бродили по острову. Но мысль, начав работать, уже не прекращала свою деятельность и время от времени, прервав созерцание местных красот, мы с Яковом начинали дискутировать и останавливались, рисуя на песке схемы систем сенсоров и программы для их обратной связи.

В какой-то момент я поймала на себе взгляд Якова. В нем была и грусть, и тоска, и отчаяние, и на губах усмешка. Его взгляд, поток его таких сложных эмоций, вывели меня из внутреннего равновесия. Сидя в нашей комнате перед ужином, ожидая, когда Рико освободит туалетную комнату, я подумала, что, может, Якову посоветовать убрать вазу с ароматами из его номера. Но он же не Рико и не Джой. Сам большой, вернее старый, разберется.

Это был наш последний ужин здесь. На следующий день после обеда мы уезжали. Мы кончили есть, нам принесли какой-то необыкновенно вкусный напиток. Яков тепло произнес:

– Итак, друзья мои, сегодня у нас с вами прощальный ужин. Алина, мы должны с тобой еще сегодня посидеть часа полтора-два, подвести итог, чтобы завтра быть свободными. А сейчас я хочу вам передать привет от генерала.

Он протянул нам по кожаной красивой папке с вложенным в нее листом лощеной бумаги, на котором на фоне гербовых знаков и под американским флагом был напечатан текст. В карман, на одной из сторон папки, был вложен конверт. Я пробежала глазами то, что было написано на листе. Содержание меня несколько озадачило.

– Яков, это же не мы способствовали уничтожению вражеских сил. Это камнепад способствовал американской армии. А мне-то их даже жалко было.

Яков смеется:

– Видишь ли, у генерала в распоряжении есть такая статья расходов. Определенная работа по уничтожению неприятеля была выполнена при вашем соучастии. Летели же вы на вертолете, который обстреливался. В конверте чек на десять тысяч долларов. А еще, Алина, тебе от генерала персональный подарок на память.