Текст книги "Иван – бессмертный"

Глава 3

   Сон покидает его с трудом, вязкой кашей слепляя веки. Ваня пытается открыть глаза, но всё тело противится, возмущаясь – ему не хочется просыпаться. Его не ждет ничего хорошего. Между приоткрытых век Ваня видит любопытное лицо маленькой русалочки – той самой, с которой познакомился в лесу, и понимает – сон еще с ним, это не настоящее пробуждение. Во сне он плывет в черной, вязкой реке, и небо над его головой темнее воды, усыпанное звездами. Звезды крупнее и ярче звезд даже из фантастических фильмов – низкие, они слепят, разрастаясь всё больше – словно падают сверху, как дождь. Вода омывает его тело, несет дальше, и Ваня жмурится, спасаясь. Когда он открывает глаза, он снова видит русалочку.

   Её глаза поглотили звезды, и теперь они такие же белые и горящие, как небесные точки. Вокруг темно, русалка наклоняется к нему – совсем близко, вдыхая запах кожи – и с наслаждением, чувственно облизывается, предвкушая. Ваня не чувствует её дыхания – ни теплого, ни ледяного.

   "Бегите от него" – всплывают в памяти слова цыганки, – "он зовёт смерть".

   Слова разлетаются вороньим криком, и Ваня вскакивает, тяжело дыша.

   Русалка по-прежнему сидит перед ним, и глаза её по-прежнему белые и горящие.

– Прости, – говорит она вместо приветствия. – Я по тебе скучала.

   Не сон, и Ваня оглядывается, пытаясь понять, что случилось. Перевертыш спит на кровати рядом – или делает вид, что спит. Они всё еще в роскошной комнате-клетке, и из-под тяжелых штор не видно дневного света. Значит, он проспал весь день и вечер до ночи, упуская бесценное время – время, в которое могло произойти что-то непоправимое. Осторожно, пытаясь не мешать перевертышу, Ваня выбирается из кровати. Лежа, он чувствует себя беззащитным перед русалкой – нелепым чувством, перед маленькой девочкой.

   Русалка отодвигается послушно, но неохотно.

– Как ты сюда попала?

– Мне было так холодно, – произносит она, извиняясь.

   С их встречи она стала бледнее, пальцы её – прозрачнее, ледышками преломляющими взгляд. Ваня пытается и не может вспомнить – всегда ли её глаза были такими светлыми, начисто лишенными цвета. Русалка придвигается ближе, и Ваня невольно встает и делает несколько шагов назад, увеличивая расстояние между ними. Он не знает, что ей на это сказать.

– Крайне трогательно, – слышит он голос перевертыша.

   Русалка шипит, едва услышав его, и между раскрывшихся губ Ваня видит острые, тонкие клыки. Она прячется за Ванину спину, как от опасности – пока перевертыш с наслаждением, как следует потягивается, разминая тело. Если он не боится, то и Ване не следует – наверное – но он всё же отступает, прислоняясь спиной к стене. Ему как-то не по себе от девочки с такими острыми клыками.

   Оказавшись без защиты, русалочка бледнеет больше, становясь почти прозрачной, но – не уходит и не исчезает. Там, посреди неизвестности, у неширокой быстрой реки, должно быть, чертовски одиноко. Перевертыш зевает, не утруждая себя прикрыванием рта, осматривает русалку насмешливо и небрежно. Всё это старательное представление нужно зачем-то – и Ваня уверен, перевертыш знает, зачем.

   Она выглядит испуганной и потерянной и смелой.

– Как ты сюда попала? – повторяет перевертыш Ванин вопрос.

   Не спал, слышал, и от мысли об этом Ване спокойнее – как от стены за спиной вместо отсутствия дыхания. Русалка оглядывается на Ваню, ища поддержки, и он кивает, стараясь говорить мягко.

– Не бойся. Ты не сделала ничего плохого. Нам просто интересно.

   Он никогда не ладил с детьми, но русалочка робко улыбается и приближается к нему снова. Отступать Ване некуда, и он встает ровнее, прогоняя нелепый страх – он вырвался от Мораны, он должен быть способен справиться с умирающей русалкой, похожей на ребенка. Перевертыш рядом. Пересиливая себя, Ваня протягивает к ней руку, и её пустые белые глаза наполняются радостью – хотя не должны отражать эмоций. Русалочка встает совсем рядом, прислоняясь к стене, но не касается протянутой руки. Кулек-оберег всё еще в заднем кармане джинс, вспоминает Ваня, и рад своей забывчивости.

– Я поплыла с течением, вниз по реке, – отвечает русалка перевертышу, глядя только на Ваню. – Потом перебралась по мелким ручейкам, через колодцы, ночь шла под дождем. Мне так повезло, что был дождь, а потом я нашла новую реку. Она принесла меня сюда. Я боялась, что заблужусь, но найти его было так легко. Он пахнет так вкусно.

   Она говорит о нём просто, без смущения и без голода, но мурашки все равно бегут в позвоночнике, замирая у поясницы. Перевертышу не важен её долгий и сложный путь, не важны её планы касательно Вани, его интересует другой, более простой вопрос.

– Не это. Как ты пробралась сюда, в дом.

– Почему я не должна была? – удивляется русалка. – Здесь же есть канализация. Я вышла в вашей ванной.

   Мысль о том, что из любого крана в доме может вылезти по мертвой маленькой девочке, абсолютно смущает Ваню, и он обещает себе – если они выберутся, если все останутся живы – узнать у перевертыша пару наговоров на этот случай.

– Но здесь же обереги по всему дому.

   Русалка улыбается – тонко и проказливо, собственным маленьким секретом.

– Они защищают от живых.

   Перевертыш понимает её – больше, чем Ваня, и смеётся, хлопая себя по колену – долго, заливисто, утирая слезы. Это совсем не радостный смех, и он качает головой, осматривая русалку внимательней.

– Кто бы мог подумать. Действительно, мозги от старости сохнут. Бункер, освященная земля, тысяча и один оберег, даже от баллистической ракеты. А забыл о банальной крапиве с полынью.

   Крапива и полынь, совсем как от ведьм, и Ваня старается запомнить – раз уж волшебное становится частью жизни. Мысль о том, что хотя бы русалка может выбраться за пределы дома, должна быть радостной – они смогут передать послание Василисе; предупреждение, если еще не поздно. Им самим русалка никак не поможет – живым, как она назвала их. Ване приятно слышать, что перевертыш тоже живой, хотя бы на её взгляд. Они могли бы попросить её привести помощь, но просить помощи не у кого, наоборот – это Ваня пытается спасти братьев. Нельзя думать о том, что может быть с ними.

   Перевертыш совсем не выглядит радостным. Он бросает на Ваню долгий, тяжелый взгляд – словно ему предстоит что-то еще хуже уже произошедшего. Ваниного воображения не хватает, чтобы придумать – что именно. Перевертыш не смотрит так просто, но пока братья живы – не произошло самого страшного, и Ване некогда бояться. Во взгляде перевертыша вопрос, и Ваня кивает еще до того, как отстраненно удивляется – когда это они стали понимать друг друга без слов. Перевертыш кивает в ответ и говорит русалке:

– Нашему дружку Ванюше нужно выбраться отсюда. Очень-очень нужно.

   В сердце Вани вспыхивает надежда – перевертыш говорит о побеге, как о возможном варианте, осуществимом, и Ваня уже пошел на предательство. Его воображения не хватает, и добавляет пылко, едва удержавшись от того, чтобы схватить русалку руками:

– Там мои братья.

– Братья? – она удивляется.

   Почему-то все поражаются наличию родственников у Вани – словно он прокаженный, инвалид, занесен в Красную книгу как последний представитель своего вида на Земле. У него есть еще и тетя. Ваня рад нахлынувшему раздражению – пусть даже на пару секунд; простому, легкому чувству, не имеющему ничего общего с тяжелым вязким отчаяньем. Мелочь, отвлекающая от ужаса. Русалочка снова выглядит виновато – хотя она последняя, на кого стоит злиться Ване.

– Братья важно, – произносит она неуверенно.

   Как будто даже их спасение – не весомый аргумент для побега. Как будто есть причина не воспользоваться малейшей возможностью побега.

   Братья – важнее некуда, и горло схватывает, не давая ответить. Настолько важно.

   Русалочка растеряно смотрит то на Ваню, то на перевертыша, то снова на Ваню, ища подсказки, решения, ответа, и – Ваня не может ей его дать. Прежде, чем русалочка задает вопрос, перевертыш говорит сам.

– Ты возьмешь его жизнь и вернешь обратно. Поняла?

   Глаза русалки вспыхивают ярче, начисто сметая растерянность из взгляда; теперь взгляд её жадный, с еле сдерживаемым голодом. Бездомные плешивые собаки не смотрят так. От нетерпения она закусывает нижнюю губу, но ни кровинки не выходит из-под острых клыков.

– Что?! – возмущается Ваня.

   Ему не нужно знать подробностей плана, чтобы уже сейчас сказать – план звучит паршиво. Жизнь точно ему пригодится для спасения братьев – без неё никак, блин. Совсем. При всем обаянии маленькой русалочки, Ваня не стал бы полагаться на её благоразумие и самоконтроль – ни в одном вопросе, особенно – собственной жизни. Она и сама бы не посоветовала.

   Нельзя было обойтись без подставы – как во всем, что связано с перевертышем. Русалочка смотрит на перевертыша – не веря своему счастью, восторженно, испуганно и алчно. С вопросом и, он повторяет, подтверждая – она всё правильно поняла:

– Возьмешь его жизнь. На время.

   На Ваню не обращают внимания, словно его вообще мало касается этот вопрос. Он встает перед перевертышем и толкает его в плечо, приводя в чувство – должны быть пределы у наглости.

– Какого фига?!

   Русалка бросает быстрый, испуганный взгляд на окно и отходит в глубь комнаты, в тень – страх в ней перебивает голод. Из-под тяжелых штор начинает пробиваться еще блеклый, розоватый рассветный свет.

– Мне пора, – говорит она заискивающе, тихо.

   Ей явно очень нравится план. Перевертыш не обращает внимания на Ванино негодование

   Все, что связано с перевертышем, работает, в итоге.

– Жди его следующей ночью, – перевертыш решает.

   ***

– Какого фига?! – повторяет Ваня, едва они остаются вдвоем.

   Русалка скрывается в ванной от утреннего света, и Ваня не хочет знать, как конкретно она взаимодействует с краном или душевой. У него есть другие, более животрепещущие вопросы. Перевертыш делает таинственное лицо, усмехаясь – словно может быть что-то забавное в ситуации со смертью. Ваня уже знает – совсем не обязательно его беспечность значит безопасность, улыбка – веселье, а уверенность – что он знает, что делает. Возможно, всё совсем наоборот.

– Чтобы уйти путем мертвых, тебе придется умереть.

– Задолбал говорить загадками! Ты не Йода!

   Злость тоже странно успокаивает, как и раздражение – всё лучше мыслей о предстоящем, и, значит, с предстоящим явно что-то не так. Перевертыш садится в кресло – огромное, с высокой спинкой и резными подлокотниками, как почти всё в этом доме – и сгоняет усмешку с лица. Без улыбки лицо его серовато.

– Ладно, в общем. Если бы ты был не совсем живым, ты бы мог отсюда выбраться. Потому что кто-то забыл самые простые обереги от разной умершей нечести. Простейшие.

– Тебя не смущает, что от мертвого меня мало толка? – срывается Ваня на крик, опять.

   У него есть причины для беспокойства. Перевертыш старается говорить спокойно, обстоятельно, но голос его напряжен, а рука невольно тянется ко рту – знакомым движением закусить костяшки.

– Она вернет тебя к жизни. Русалки любят утаскивать хорошеньких мальчиков на дно озера. Но иногда отпускают. За разные заслуги, но тебе еще нет восемнадцати.

   Перевертыш пытается шутить, и, возможно, всё еще хуже, чем кажется. Ваня немного успокаивается – по крайней мере, план не предполагает его вечной смерти, но – в нём предостаточно изъянов.

– Звучит всё равно паршиво, – бросает он с сомнением.

   На удивление, перевертыш с ним соглашается.

– Паршивее некуда. Особенно тебе. Мертвые уже знают вкус твоей крови.

   Холодок пробегается в ребрах, вцепляется в сердце и держит – глубоко, остро и крепко. Багровая буря, звон цепи, карканье воронья, руки Мораны, сжимающие горло – всё всплывает в памяти – и крик. "Не оставляй кровь на границе". Ваня вспоминает ведьм и нечисть, которую видел в парке – уродливых, криво срощенных созданий, совсем не похожих на забавных домовых и чертиков из мультфильмов. Он не имеет права бояться. Ваня трет грудь, пытаясь прогнать холод, кашляет и спрашивает как можно бодрее.

– Но, теоретически, я должен воскреснуть где-то за воротами?

– Теоретически.

– А перед этим – утонуть?

– К счастью, у нас есть прекрасная ванна.

   Спрашивая, он уже согласился.

– Это сработает? Всё будет в порядке?

   Ваня спрашивает прямо и искренне, и – увы – перевертыш отвечает так же.

– Если она не сожрет тебя целиком.

   Ваня хотел бы верить, что маленькая русалочка не способна такое – но он не верит, он помнит её клыки и жадно вспыхнувшие глаза, лишенные цвета. У него нет других вариантов и нет времени их искать.

   Ему не страшно – больше не страшно всё равно.

   Он помнит растерзанного дневного сторожа и видит его внутренности разбросанными по полу НИИ, где работает тётя, видит когти ведьм, оставляющие царапины на металлическом боку газели, видит девичий силуэт, болтающийся под ветвями дуба в такт ветру и ворон, клюющих чьи-то глаза.

   Ему нельзя умирать.

– Эй, – просит вдруг перевертыш, тихо и мягко, как не говорил никогда. – А, может, ну их? Братьев твоих, Васю, Кощея? Пусть они там сами перебьют друг друга. Это правда опасно. Останься.

– Не говори ерунды, – отмахивается Ваня.

– Я бы мог соврать тебе, знаешь? Мог бы не рассказывать про этот путь.

– Мог бы, – Ваня признает. – Жалеешь?

   Перевертыш думает прежде, чем ответить.

– Да. Пожалуй, да, – он говорит.

   От слов его становится легче, и холод в груди тает, сменяясь спокойствием.

– Спасибо.

   Слова слишком мало, чтобы передать благодарность, и Ваня отблагодарит его по-настоящему – потом. Как-нибудь, за каждую минуту, когда он был рядом в опасности. Когда знал, как спасти. Перевертыш усмехается и качает головой, прикрывая глаза. Голос его глухой и тихий, и Ване вдруг любопытно – светится ли всё еще подкова на его груди.

– Всегда ненавидел героев.

– Тебе положено. Ты, по ходу, здесь отрицательный персонаж.

   Перевертыш смеётся, принимая сказанное за комплимент, и шнурок натягивается на его тощем горле, впиваясь в кадык.

– А кто же положительный?

– Я, – отвечает Ваня, не думая над ответом.

   У него нет других кандидатур. Перевертыш не спорит.

   Он отводит взгляд и забирается обратно в кровать, устраиваясь под одеялом.

– Нам предстоит тяжелая ночка, – он поясняет.

   То ли не хочет говорить больше, то ли не знает, что сказать – впервые за всё время знакомства замолчавший в неловкости. Он засыпает мгновенно – или делает вид, что спит. Ваню совсем не тянет к нему присоединиться – если план не сработает, он отоспится как следует; и мысли об этом заставляют сердце то биться чаще, то замирать.

   Рита заходит к ним днем, не говоря ни слова, ставит поднос с едой, бросает долгий взгляд на Ваню и выходит, едва он смотрит в ответ. Проверка, она за него отвечает, и Ване жаль девчонку. Несмотря на её взгляд, Ваня не пытается заговорить с ней первым. У него достаточно собственных душевных страданий. На подносе он находит целую тарелку блинов, варенье, миски с черной и красной икрой – как же иначе, в царском-то доме – столько, что, наверное, даже перевертышу бы хватило.

   Ваня пытается есть, но еда с трудом лезет в горло – безвкусным, тяжелым комком. Не доев и одного блина, Ваня отказывается от этой идеи. Тетя Люда давно бы бросилась мерить ему температуру.

   С приближением темноты Ваня думает о русалочке постоянно.

   Он сидит в кресле напротив кровати, когда просыпается перевертыш. Начинает темнеть, и, хотя Ваня за весь день так и не открыл штор – он чувствует близость ночи, как, наверное, чувствуют звери. Перевертыш потягивается, поднимаясь, зевает – но не выглядит ни сонным, ни мягким.

– Если бы не цветок – какой бы я видел её? – Ваня спрашивает, не вставая.

   Он уверен, что перевертышу не испортит аппетит даже приближение смерти, но перевертыш проходит мимо подноса с блинами и выглядывает в окно, отодвигая тяжелую ткань. Закат, и алые лучи просачиваются на пол, напоминая о крови. Всё напоминает о ней.

– Не знаю, – пожимает перевертыш плечами. – Может, рыбой. Может, чудовищем. Может, девочкой. Может, плеском и тиной. Может, никак вообще.

   Подробности не имеют значения, и Ваня не уверен – рад или нет он, что видит. Лешего, покрытого мхом и грибами, с глазом-ульем вместо бомжа, русалочку вместо тины, ведьм за старух, слишком многое. Ему приходится использовать это, чтобы выжить. Перевертыш не отходит от окна, словно там есть что-то поразительное, значимое, и Ваня подходит и встает рядом. Закат темный, спокойный и алый – ему плевать, переживает ли Ваня ночь. Не стоит на него рассчитывать, и темнеет рано – слишком, предательски рано для того, кто хотел бы еще немного пожить.

   Спасти братьев Ваня хочет больше.

– Я не думал, что всё так получится, – говорит перевертыш тихо.

– Знаю.

   Когда от солнца остается тонкая красная полоса и пара длинных, быстро гаснущих лучей, перевертыш опускает штору. Комната погружается в полумрак, включен только торшер в дальнем углу комнаты, и они могли бы подождать еще хоть несколько минут, но перевертыш говорит:

– Пора.

– А как же русалочка?

– Она ждет. Не сомневайся.

   Ваня думал, всё будет не так – он не сказал бы, как именно, понятия не имеет, как, но – не так точно. Не просто, не обыденно, словно нет ничего особенного в его смерти. Он думал, русалочка придет с закатом. Перевертыш идет к ванной и жестом зовет за собой Ваню. Глупо, но – Ваня медлит, прежде чем переступить порог, будто на него должны наброситься внутри, утаскивая под воду; будто – он делает это не добровольно. Но никто не хватает его, не душит, внутри та же комната, что и вчера – с зеркалами, цветами и позолотой. Перевертыш садится на край ванной, включает воду и пробует её рукой, настраивая температуру – нелепо, словно есть вода, в которой комфортнее захлебнуться.

– Я не вижу её.

– Она будет ждать тебя. На дне.

– Как же я тогда утону?

   Перевертыш не отвечает, и Ваня гонит из воображения жуткие картины – он никогда не любил фильмы ужасов. Страх ничего не изменит, Ваня вздыхает поглубже – никогда не успеешь надышаться – и берет за края футболки, начиная стягивать её через голову. Перевертыш останавливает его коротко и торопливо.

– Не раздевайся. Ты же не хочешь потом бегать голым?

   Откуда он должен был знать, в каком виде тонуть удобнее. Ваня ворчит сквозь зубы и одергивает футболку. Он вспоминает о травяном кульке, который перевертыш дал ему у реки – всё еще в его джинсах, и русалочка не может коснуться. Ваня достает кулек, демонстрирует его перевертышу, дожидается кивка и откладывает подальше, на раковину. Оставляет себя без защиты, и острые зубы русалки похожи на зубы щуки.

   Ваня тоже садится на край ванной, пробует воду, и вода прекрасная – теплая, не горячая, в которой можно было бы расслабиться после тяжелого дня и бессонной ночи. Расслабиться получится вряд ли. Перевертыш наполняет ванну достаточно, но не до краев – чтобы как раз поместилось одно, не самое крупное тело. Напор воды перевертыш делает меньше, но не выключает – тело может дергаться, выплескивая её за края.

   Ваня начинает понимать, что произойдет.

   Удивительно, но – он испытывает облегчение. Перевертыш пугает куда меньше русалки, насколько возможно – Ваня доверяет ему, и от мысли, что в момент агонии он окажется не в полупрозрачных перепончатых лапках, а в его руках, ему странно спокойно. Они многое пережили.

   Что-то другое смущает его в догадке. Сомнение вертится на краю сознания, настойчиво, зудяще, пока не оформляет в картинку – слишком абсурдную, чтобы думать о подробностях.

   Какую бы не одобрили в милиции.

– Если меня утопишь ты, то кто будет держать тебя? – Ваня спрашивает.

   Перевертыш вздрагивает – как если бы не думал, что Ваня догадается сам.

   Как если бы вообще не собирался ему рассказывать.

– Никто.

– Это какая-то супер волшебная техника? Как харакири? Утопи себя сам? – шутит Ваня нервозно.

   Перевертыш не смеётся, даже не улыбается в ответ.

– Нет. Уйдешь только ты. Пора набираться самостоятельности, Ванюша.

   Ваня вспоминает о тёте и его прошибает усталое, глухое чувство вины – он может только надеяться, что она еще не узнала об их пропаже. Сейчас – пока тётя не в опасности – она не в списке его неотложных дел.

– Не говори ерунды, – Ваня не понимает. – Ты что, тут останешься? Понравилось?

– Я не могу уйти. С такими, как я, не сработает.

– Я не пойду без тебя, – говорит Ваня прежде, чем думает.

   Он никогда не оставался без перевертыша в этом безумном волшебном мире. Тот словно ждал такой реакции – как знают наизусть детские капризы. Вот только Ваня вырос и не зря боится неизвестности.

– Им нужен ты.

– Думаешь, тебе они ничего не сделают? Когда поймут, что я пропал?

– Не думаю, знаю. Сделают. Еще как сделают. Но им нужен ты, и я буду жить, пока смогу быть полезен.

– Я не могу просто взять и бросить тебя.

– Можешь, еще как можешь. Не хочешь же ты меня подвести. Не зря же я на тебя поставил.

– Но что с тобой будет? Потом?

   Перевертыш усмехается, качает головой, и говорит плавно и мягко, как сказку.

– А потом ты вернешься и спасешь меня. Кто здесь вызвался быть героем.

   Вода почти до краев наполняет ванну – даже тонкой струйкой, но перевертыш не выключает кран все равно – не им беспокоиться о сохранности собственности Салтана. Вытекая, она задевает Ванины руки, мочит одежду, и взгляд перевертыша усталый и терпеливый. Вот о чем он не хотел говорить. Ваня готов наорать на него, встряхнуть, ударить, и – не делает ничего из этого. Каков бы ни был его самый хитрый на свете план – ради него перевертыш пришел в дом Салтана, ради него остается.

   Только это сейчас Ваня знает и только в это верит.

   Решившись, он забирается в ванну – вода выливается волнами, одежда мгновенно мокнет, прилипая к коже, и – перевертыш мокрый тоже. Он не торопит и не ругает. Ваня лишен чувства страха, но сердце не знает об этом – оно прыгает в горле, бьется в грудную клетку, оно болью каждым ударом отзывается в голове. Медлить нельзя, иначе не хватит решимости.

   Ваня сглатывает, ловит взгляд перевертыша и кивает.

– Я вернусь за тобой, – обещает Ваня, перевертыш улыбается.

   С показной небрежностью, искренне горько.

– Я знаю, – он отвечает,

   И опускает его под воду.

   Ваня помнит тепло, обволакивающее тело – в первый миг приятное, расслабляющее; похожее на сон ранним утром, перед школой – самый желанный. Он не помнит, когда в последний раз высыпался. Тепло накрывает его с головой, ерошит волосы, пробирается в горло; и глубже – до легких, находя испуганное сердце где-то в грудине. Предательски ласковое, тепло схватывает его ледяными тисками. Холод сковывает легкие, не давая им раскрыться, впустить в себя хоть грамм кислорода – вода, всё заливает вода. Каждый из крошечных капилляров дрожит в муке, рвется, замирает и дрожит снова. Каждая кость, каждая мышца вторит им – силясь вырваться из цепкой хватки – достичь не такой далекой поверхности. Глаза его не видят, мышцы скручивает судорогой, и он чувствует воду до самых кишок.

   У перевертыша костлявые, жилистые, поразительно сильные руки – как не должны быть у такого тощего существа. Руки держат под водой стальной хваткой, не давая вырваться, ни глотка кислорода, ни миллиметра над поверхностью. Руки трясет вместе с его агонией.

   Сердце бьется отчаяннее, надрывно сжимаясь, бьется, бьется, и – замирает.

   Комната с деревом встает перед его глазами, тянет, и – он не может сопротивляться. Неведомая сила хватает его под ребра, тащит за собой по полу, и вот – он уже впечатывается с размаху в лепную стену. Лепная стена становится корой дерева, кора обдирает кожу, и с неба льет дождь. Вороны заполняют карканьем небо, молнии бьют в основание дерева, взметая в воздух комья земли.

   В их ярких вспышках Ваня видит тело, висящее под одной из ветвей.

   Он чувствует губами ледяной, пронизывающий до костей холод,

   Похожий на поцелуй.