Текст книги "Избушка на костях"

Глава 6

Горница оказалась просторной и залитой солнцем: три больших окна давали так много света, что он будто обступал тебя, купая в своих теплых лучах. Я первой ступила на толстый узорчатый ковер и обвела взглядом расписные, уходящие к высокому сводчатому потолку стены. На них были изображены птицы, животные и деревья – лес во всем его многообразии ярких красок. Детали переданы так живо и точно, что я вздрогнула, приметив рядом с собой распахнувшую крылья сову. Ее круглые глаза горели желтым огнем, клюв чуть распахнулся. Казалось, еще миг, и птица издаст крик. Я подняла руку и несмело провела по стене, чтобы убедиться: то морок, не правда.

– Как живая, – пробормотала я, обводя рисунок на стене. – Наткнусь ночью и…

– Не броди ночью по избушке, – оборвала меня Яга. – А сюда тем более не ходи.

Она обошла меня, растерянную и чуть уязвленную ее ответом, и медленно опустилась на резной княжеский трон из цветного дерева. Его подлокотники и спинка, украшенные драгоценными самоцветами размером с крупный орех, в лучах солнца переливались и сверкали, словно роса в отблесках яркой радуги. Кроме трона в горнице вдоль стен протянулась пара простых, гладко обтесанных длинных лавок. В правом углу, обитый серебром, одиноко темнел большой сундук с округлой замочной скважиной. В резной прорези торчал медный ключ. У самого большого окна стояла украшенная резьбой прялка. Рядом тускло поблескивало костяное веретено.

Ворон вспорхнул с плеча Яги и перебрался чуть выше – на спинку трона.

– Встань слева от меня, – не то приказала, не то попросила Яга, расправляя подол своего платья. – А друг твой пускай займет место у двери. Так будет вернее.

Мы с Тимом с недоумением переглянулись. С языка рвались вопросы, и мне пришлось прикусить его – не время сейчас для любопытства. Но я непременно разведаю обо всем, что не дает покоя, чуть позже.

Из коридора донеслись гулкое эхо шагов и веселый голос Кощея. Дверь распахнулась, и в ее проеме показался сам приятель Яги. Я невольно залюбовалась им, отметив, как он хорош: волосы отливают золотом, иноземная одежда подчеркивает всю ладность фигуры, а широкая улыбка в сочетании со слегка ленивыми движениями, томными, как у разомлевшего на солнце кота, придавала ему особое очарование. Я поймала взгляд Кощея и поспешила отвернуться. Краем глаза все равно заметила, как он с хитрецой, будто молодец на смотринах, подмигнул мне, и мои щеки вспыхнули румянцем. Каков наглец!

Слева раздалось хмыканье, так крепко наполненное издевкой, что хоть ковшом ее вычерпывай! От мысли, что Яга приметила все произошедшее, мне стало так стыдно, как бывало только в детстве, когда меня пару раз ловили в чужом саду.

– Не принимай близко к сердцу, – тихо, едва шевеля губами, посоветовала Яга и щедро, как хозяйка, отламывающая последний ломоть хлеба гостю, добавила: – Кощей всем люб, в этом его дар и проклятье.

Яга сидела с выпрямленной спиной и, сложив руки на подлокотники трона, смотрела прямо перед собой – на богато разодетых бородатых мужчин, заполняющих горницу. Я облизнула пересохшие губы и последовала ее примеру: встала прямо, как статуя, и гордо вскинула голову. В висках шумело, а грудь рвало от смятения. Прежде на всем белом свете я видела только Тима. Лишь его взгляд мог закружить, словно водоворот, и утянуть на самое дно сильных, запретных чувств.

Я чуть потерянно, как ребенок, впервые взявший в руку перо и чернила, кивнула. Оглядела горницу, в которой стало тесновато от нетерпеливо переминающихся с ноги на ногу гостей, и с удивлением спросила:

– Неужто они прошли мимо Дня и Ночи?

Яга улыбнулась краешком губ и покачала головой. Жемчужные нити ее венца нежно зазвенели, соприкасаясь друг с другом.

– Мимо братьев только ведьме под силу пройти.

– Тогда…

– Раз в семь седмиц я отзываю братьев и отворяю врата для гостей.

– Для всех?

– Нет.

– А для кого?

Яга ничего не сказала, лишь поджала губы. Ответ, словно потерянную пуговицу, пришлось нащупать самой. Приглядевшись, я увидела, что на поясе каждого мужчины позвякивал бархатный мешочек, в прорези которого сверкали монеты. Стоило последнему гостю перешагнуть порог, как Кощей выверенным движением достал из сундука сверкнувшее начищенным серебром круглое блюдо. Гости не менее уверенным жестом потянулись к своим кошелькам. Кощей прошелся между ними, словно скоморох перед представлением, и каждый положил на серебряное блюдо по мешочку с деньгами. Монеты чуть позвякивали, падая на поднос, как камешки на дно речной глади. Я чуть нахмурилась, когда пересчитала мужчин – чертова дюжина, несчастливое число. Добрый хозяин предпочтет позвать в гости чужака, чем посадить за стол тринадцать гостей.

– Зачем пожаловали? – громко спросила Яга, как только Кощей беззаботно, будто корзину с яблоками, опрокинул золотые монеты в сундук и провернул медный ключик в замке. – Что жаждете услышать?

– Совет твой, – нестройно ответили мужчины. – Слово твое нам надобно – зоркое и острое.

Я с жадным любопытством пробежалась взглядом по гостям. Их одежды поражали богатством ткани и отделки: золото мешалось с серебром и соседствовало с драгоценными самоцветами. Кафтаны всех цветов радуги, расшиты так вычурно, что поражаешься таланту мастериц, которые корпели над ними. Пояса подчеркивали дородность гостей, не познавших голода от неурожая. В волосах многих сверкала седина, а лица отмечены печатью возраста.

– Сегодня выслушаю троих, – царственно проговорила Яга. – Сами выбирайте, кто это будет.

– Как троих? Как?!

Толпа ахнула, но стоило Яге поднять глаза цвета подтопленного льда, как гул в горнице стих. Гости, привыкшие у себя дома повелевать и приказывать, послушно опустили головы и принялись негромко советоваться между собой. Я перевела взгляд с них на Тима. В толпе разодетых гостей он не смотрелся неприкаянно. Его осанка, манера держаться не уступали тем, кто с детства ел с золотой ложки. Мельком я подумала, что Тим выделялся даже среди князей, как самоцвет в горке гальки. Откуда это в простом крестьянском сыне, я не знала. Но ведь и Тим говорил, что я мало похожа на бедную сиротинушку.

Мы два сапога пара. Последняя мысль заставила улыбнуться, сердце согрелось, будто от огня в печи в зимнюю стылую ночь.

– А ты, Яга, никак ученицу взяла к себе?

Я вздрогнула, когда до разума дошли эти слова, сказанные с затаенным любопытством и легкой опаской человека, вышедшего на улицу в поздний час с мешочком денег за пазухой. Подняв глаза, увидела того, кто глядел на меня ласково, но с уважением. Сердце екнуло и ушло в пятки. Никто прежде не обращался ко мне с таким почтением – пугающим и раздражающим одновременно.

Яга покосилась на меня и задумчиво постучала указательным пальцем по подбородку.

– Гостья она, а не ученица, – наконец ответила она. – Не смущай мне девицу, князь, непривыкшая она ко вниманию.

Князь, годившийся нам с Тимом в отцы, с пониманием улыбнулся и вдруг отвесил поклон в пояс. Мне, молодой девчонке. Колени дрогнули, и я едва удержалась на ногах. С трудом устояла и с достоинством, прежде мне неизвестным, склонила голову. Взгляд чужих внимательных глаз обжигал и холодил одновременно, как снег зимой обнаженную кожу. С губ сорвался вздох облегчения, когда седовласый князь отвернулся от меня.

Внимание мальчишек и то было проще перенести, чем тот почет, что внезапно, подобно лавине, обрушился на мою голову. И все же что-то внутри меня робко откликнулось.

Гости перестали жарко спорить друг с другом, и на середину горницы, прямо напротив трона, вышел молодой (моложе всех прочих) мужчина. Он низко поклонился скучающей Яге и проговорил:

– Доброго здоровьица тебе, хозяюшка.

– Доброго, княжич. Что привело тебя ко мне?

– Душа у меня болит, Яга.

В сердцах он упер руки в бока, распахнув богато отделанный плащ. Солнечные лучи золотом сверкнули на вычурной вышивке синего кафтана, и я залюбовалась этой игрой света. За всю свою жизнь не видела столько красоты, сколько за несколько коротких мгновений в этой горнице. Было странно думать, что все эти состоятельные люди пришли за советом к ведьме костяной, живущей на отшибе.

– Душевные раны я не лечу, – спокойно проговорила Яга, поигрывая жемчужной нитью венца. – Душа не тело, к ней подорожник не приложишь.

Княжич запустил пятерню в свои русые волосы и растрепал их.

– О том и не прошу!

– Тогда говори яснее, не томи. Зачем пришел?

– За свободой.

С моих губ сорвался смешок. Я торопливо прикрыла рот ладонью, но поздно. Головы всех присутствующих обратились ко мне. Я сжалась, жалея, что не могу под землю провалиться.

– Говори уж, – вполголоса сказала Яга, не смотря на меня. – Слово ведь не воробей, в руках не удержишь.

Прозвучало так неумолимо, что я сделала глубокий вдох, будто перед тем, как нырнуть во влажную духоту жарко натопленной бани, и обронила:

– За свободой? Разве ты в цепях здесь, княжич?

Он замер, будто от оплеухи. По горнице прокатились мужские одобрительные смешки. Щеки молодого княжича вспыхнули нежным девичьим румянцем, а губы сжались в одну тонкую линию. Яга чуть повернула голову и холодно взглянула на меня, будто ключевой ледяной водой в лицо плеснула. Ее ворон перепрыгнул со спинки трона на мое плечо. Острые, как иголки, когти впились в кожу даже через ткань рубашки. Я тихо охнула и опустила глаза, жалея, что так не вовремя открыла рот.

Молодой княжич быстро оправился от моей дерзости. Выпрямился, сморщился, как после неловкого падения, и продолжил:

– Твоя ученица…

– Гостья, – наставительно поправила Яга.

– Гостья, – с отвращением выплюнул он. Даже не поднимая глаз, я ощущала на себе его полный раздражения взгляд. – Наивна, как дитя. На свете есть вещи, что держат крепче железных кандалов.

– И что за имя у этих кандалов?

Княжич тряхнул головой, словно ретивый конь, перед тем как взять препятствие в прыжке.

– Княжеский долг, сыновий долг, мужнин долг… Имен много, всех и не перечислишь.

Его голос сочился волнением, будто раздавленная ягода – соком. Я не выдержала и подняла глаза, всматриваясь в молодое лицо с тонкой щетиной на щеках и подбородке. Кожа покрыта легким загаром, под тяжелыми веками залегли тени. В повадках уверенность мешалась с нервозностью, как у плохо обученного породистого скакуна. Князь стоял, широко расставив ноги, и вдруг подался вперед, с чувством хлопнул себя по боку и принялся расхаживать по горнице.

– Все от меня чего-то ждут. – Шум его быстрых, тяжелых шагов смягчал ворс ковра. – Каждому я что-то должен. Отцу – быть добрым сыном, жене – верным супругом, дружине – отважным воином, простому люду – мудрым князем…

Он замолчал, подавившись обидой, что, как кость, застряла в его глотке. В горнице воцарилась тишина. Я нашла взглядом Тима, но он смотрел не на меня – на княжича. И в его обычно равнодушном лице промелькнуло презрение. Я повернула голову к Яге. На ее губах играла чуть насмешливая, усталая улыбка той, кто ведает больше, чем говорит.

– Княжеская доля нелегка, – медленно согласилась она. – Все имеет свою цену. Править – это ведь не только кубки поднимать на пиру. Это и в законах разбираться, и во главе дружины город защищать.

– Трусливый щенок, – тихо сказал кто-то в толпе.

Княжич услышал. Он резко обернулся, его рука дернулась, и спустя мгновение в ней блеснул сорванный с пояса кинжал.

– Кто тут брешет, как пес безродный? – рявкнул он. – В глаза мне это скажи.

– Да и скажу, щенок.

Толпа расступилась, и на середину горницы шагнул дородный мужчина в летах. Волосы его были полностью седыми, а лицо покрыто сетью морщин. Но ладонь с черными старческими пятнами еще уверенно держала оружие.

Княжич зарычал и бросился на обидчика, но на его пути неожиданно, как выпрыгнувшая из норы мышь, возник Кощей. Еще миг назад он смотрел в окно и крутил в пальцах цепочку своего оберега, а теперь играючи, будто не всерьез, перехватил княжича и выбил из его руки кинжал. Томные, ленивые движения Кощея вдруг сделались острыми, быстрыми. От него пахнуло опасностью. Та ядовитым туманом обуяла всех, кто был рядом, и заставила отшатнуться. Я тоже сделала шаг назад, а затем встретилась взглядом с Кощеем. Его глаза смеялись, на их дне искрилось веселье.

– Ну же, гости дорогие! – беззаботно воскликнул он. – Не гневите хозяйку!

В распахнутые окна ворвался ветер. Он бросил в лицо каждому гостю горсть серой пыли – все, что осталось от выбеленных костей, – а затем закружил, поднял к высокому потолку и княжича, и его обидчика. Они застыли в воронке неподвижными восковыми куклами. Ветер рвал их одежду, волосы и, казалось, жаждал содрать с них и кожу. Их лица застыли в безмолвном крике, распахнутые глаза молили о помощи. Зрелище было жутким: все равно что видеть, как человек падает с обрыва, – те же замедленная смерть и понимание в глазах того, кто летит на камни. От завывания ветра заложило уши, и я накрыла их ладонями. Щурясь, оглядела горницу. Гости в едином порыве попадали на колени и уткнулись лбами в пол. Лишь Тим и Кощей устояли на ногах. Второй, запрокинув голову, смеялся – искренне и, наверное, громко, но его смех растворился в шуме ветра.

Миг, и все стихло. Княжич и его обидчик тяжелым кулем рухнули на пол. По горнице разнесся звонкий, подернутый раздражением голос Яги:

– Правило в этом доме одно: не лить кровь понапрасну.

– Прости, хозяйка, – тихо проговорил княжич.

– Неправ был, – вторил его седой обидчик.

Среди гостей пронесся вздох облегчения. Но головы так никто и не поднял.

– Кровь не водица, – уже спокойнее отозвалась Яга. На ее лице снова проступила легкая скука. – Ею не напиться. Что ж, гости, поднимайтесь. Полы у меня чистые, нет нужды натирать их парчой и шелком.

Гости, опасливо переглядываясь, встали с колен. Кое-кто из них осторожно попятился, но натолкнулся на Кощея. Тот скрестил руки и оперся спиной на дверной косяк. На губах его играла улыбка – широкая, озорная, а в руках сверкал отобранный у княжича клинок. По горнице снова пронесся тихий вздох, на этот раз полный разочарования.

– Значит, княжич, – как ни в чем не бывало продолжила Яга, – ты пришел не за советом.

– Верно. – Княжич выпрямился. Взгляд его открыто, гордо прошелся по гостям, чуть споткнулся на мне и остановился на Яге. – Помощи твоей прошу.

– Снять кандалы? – задумчиво протянула Яга. – Обрести свободу?

– Да.

Яга хмыкнула и подперла подбородок кулачком. В разрезе широкого рукава промелькнула молочно-белая кожа, оголились тонкие запястья с позвякивающими на них браслетами.

– Вижу, вижу, княжич, как рвется твое сердце из груди. Видела и то, как ты метался по горнице, точно зверь в клетке. Но вот что увижу потом, как сплетутся настоящее, прошлое и грядущее… – Она усмехнулась, сделала в воздухе пальцами странное движение, будто затянула узелок на узоре полотна. – Что ж, то дело не мое. Твердо ли твое желание получить свободу?

– Твердо, матушка, – чуть севшим голосом откликнулся княжич и нетерпеливо шагнул вперед, упал на колени перед Ягой. – Как никогда твердо.

Яга и бровью не повела, но я скорее догадалась, чем увидела, – обращение ей пришлось не по нраву. Едва заметное изменение в наклоне головы, чуть более резкий перезвон жемчужных нитей у лица: какая-то мелкая деталь, словно набежавшая на берег волна, преобразила рисунок.

– Плату потянешь?

Рука княжича потянулась к поясу, где висел мешочек с деньгами, и сжала пустоту. Яга досадливо цокнула языком.

– Не о монетах я тебе толкую, глупый княжеский отрок.

Княжич гордо вскинул голову и уверенно ударил себя кулаком в грудь.

– Я ко всему готов.

В руках Яги возникло яблоко – красное, наливное, спелое. До меня донесся его дурманящий аромат, и я сглотнула слюну. Уж, казалось бы, сыта, но яблоко так аппетитно пахнет… Откуда Яга его вытащила? Под широкими юбками, что ли, прятала?

Княжич, все еще стоявший на коленях, приподнялся. Яга вложила в его ладонь яблоко и сама сомкнула пальцы гостя на сладком угощении.

– Раз так…

Больше она ничего не сказала, но того и не требовалось. В горнице снова повисла тишина, на этот раз такая звеняще-острая, что казалось: дернешься и порежешься. Гости затаили дыхание. Я и сама, позабыв обо всем, не сводила глаз с княжича. Сердце, ухнув в пятки, на долгий-долгий миг замерло и забилось лишь после того, как княжич поднес ко рту яблоко. Тишину разрезал смачный хруст. Он, словно стрела, пущенная неприятелем, заставил гостей отшатнуться. Я и сама едва удержалась на месте. Предчувствие дурного конца обуяло грудь, придавило ее тяжелым камнем. Меня пронзило желание подхватить подол и, сверкая пятками, убежать за тридевять земель отсюда. Но было поздно.

От нечеловеческого, полного боли крика княжича я вцепилась в спинку трона. Упала бы наземь, но ворон, снова впившийся мне в кожу ногтями, будто удержал меня – тряпичную ярмарочную куклу – за нити.

Княжич катался по полу. Его спина выгнулась дугой, неестественно прямые руки и ноги вязальными спицами застряли в теле. Скрюченные пальцы скребли пол, розовые ногти удлинялись, заострялись, темнели, пока не превратились в звериные когти. Лицо, корчащееся в муках, покрылось длинной серой шерстью. Рот вытянулся и стал пастью, среди белоснежных зубов промелькнул шершавый алый язык. Миг, и вместо княжича перед нами предстал серый волк в разорванном кафтане. Мощный зверь неуверенно встал на лапы, а затем повел спиной, отряхиваясь. На пол полетели клочья дорогой ткани.

– Волк! – ахнули гости и испуганно отступили к окнам. – Зверь лесной!

Княжич замер. В желтых звериных глазах отразился ужас. Пасть распахнулась, и из нее вырвался скулеж. Волк поджал хвост и посмотрел на Ягу.

– Ты жаждал нестись по полям и лесам, не скованный ни долгом, ни честью, – сказала она и сложила руки на коленях. Зазвенели серебряные браслеты на ее запястьях. – Кто, если не зверь лесной, обладает такой волей? Беги же, теперь ты свободен, как ветер в поле. Ни отец, ни жена, ни люд простой отныне тебе не указ.

Волк испуганно закружился на месте. В его взгляде промелькнул страх, смешанный со злобой. Он оскалил зубы и бросился к Яге. Пасть едва не сомкнулась на ее лодыжке. С моего плеча сорвался ворон. Острый клюв, точно кинжал, ударил волка в нос и заставил завизжать от боли. Зверь отшатнулся, а затем зло завыл. Он принялся носиться по горнице, с грохотом сметая все со своего пути – и людей, и лавки. С каждым новым кругом волк все отчетливее пытался приблизиться к Яге, но словно невидимая сила отводила его от нее, с размахом раз за разом швыряя всей звериной тушей об пол. Гости испуганно вжались в стены, я тоже спряталась за высокую спинку трона. Тим ринулся ко мне, но его отбросило назад порывом ветра, распахнувшего все окна.

В поднявшейся суматохе лишь Кощей сохранил холодный рассудок. Приятель Яги распахнул резные двери и крикнул:

– Беги, серый волк, беги в лес! Там теперь твой дом.

Мечущийся по горнице волк резко затормозил всеми четырьмя лапами, да так, что на ковре остались глубокие борозды от острых когтей, и, изменив направление, бросился к порогу. В дверном проеме промелькнул серый пушистый хвост, и зверь исчез. Из коридора еще недолго доносился цокот его когтей по деревянным половицам, но вскоре и он стих.

Судорожно втянув воздух через нос, я осторожно вышла из-за трона и заняла свое место подле Яги. Коленки под сарафаном подрагивали. Рядом со мной, в одном шаге от трона, застыл Тим. В его полном тревоги взгляде застыл немой вопрос. Я молча покачала головой и с трудом перевела дыхание. Тим дернулся, будто его тянуло ко мне цепью, но не сделал больше ни шага. Так и остался стоять, не сводя с меня настороженных глаз.

– Ну что ж, гости дорогие, – по-прежнему спокойно проговорила Яга и расправила широкую юбку. – Один ушел, осталось двое.

От ее слов вздрогнул каждый гость. На их лицах, как в чистой воде, отразилось отчаяние. Кто посмелее и посообразительнее, ринулся к двери, но наткнулся на улыбающегося, поигрывающего кинжалом Кощея.

– Ну-ну, – ласково бросила Яга в спину тем, кто замер перед ним. – Вы щедро заплатили, а я приняла плату. В долгу никогда не остаюсь, себе дороже. Поэтому, пока не покончим с этим, никто не уйдет.

– Хозяйка, – робко вымолвил один из князей. На его лбу проступили капельки пота, которые он вытер шелковым платочком. – Право слово, мы не обидимся, если ты больше ничего не сделаешь. Ты ничего нам не должна.

Остальные князья мелко закивали, но Яга лишь усмехнулась. От ее кривой улыбки у меня мороз по коже пробежал и холодной змеей забрался за пазуху.

– Решайте меж собой. Выслушаю еще двоих. – Яга махнула рукой Кощею и ровно приказала: – Голубчик, подай мне табурет. Устала я бездельничать.

Под ошарашенным взглядом мужчин Яга пересела к прялке у окна. Правой рукой она потянула нить с кудели, а левой закрутила веретено.

Я неуверенно осталась стоять у трона. Горницу наполнил беспокойный, как растревоженный пчелиный улей, шепот гостей. Ни один из них не торопился выдвинуться вперед. Кажется, зрелище обращения княжича в волка, подобно мечу в умелых руках, поразило их в самое сердце. От прежнего добродушного нетерпения не осталось ни следа. Эти ли мужи не так давно едва не передрались за право говорить первым?

Молчание затягивалось. Яга терпеливо крутила веретено, наматывая на него нити. Ветер улегся. Солнце, заглядывающее в окно, грело все жарче. В тот миг, когда я уверовала: ни один гость больше не раскроет рта, князь – тот, что заговорил со мной, – шагнул на середину горницы.

– Раз другие молчат, спрошу я. – Он низко поклонился прядущей Яге. Та, не отвлекаясь от своего дела, едва заметно кивнула. – Буду благодарен тебе, хозяюшка, за совет. Есть у меня три сына. Лета мои почтенные, пришло время оставить княжество. Вот только…

Князь замолчал. Слова он подбирал, как камни с берега реки, – осторожно, медленно, оглаживая каждое из них.

– Не по душе тебе это? – прозорливо спросила Яга. – Боишься ты чего?

Веретено в ее руке так и кружилось, будто в танце. Князь тяжко вздохнул.

– Власть не кость, а я не пес, чтобы вцепиться и не отдать ее. И все же снедает меня тоска. После моей смерти княжить сядет старший сын. Чует мое сердце, сгубит он все то, что я нежно, по зернышку взрастил на скудной земле.

– Отчего же ты так думаешь о сыне?

– Прост он, как медная монета, хозяйка. Ни мудрости, ни хитрости.

Душу резануло, будто острым ножом, и я ненадолго отвернулась. Разглядывая разукрашенные стены, пыталась отбиться от надоедливой, как брехливая собака, мысли: для своего отца я тоже была бременем, а не счастьем. Он мечтал о сыне, а родилась я. Ребенком мне нередко доводилось ловить на себе его разочарованные взгляды, но со временем они стали редки и уступили место равнодушию.

– Посади на княжеский трон другого сына. – Яга чуть пожала плечами. – Это в твоей власти.

Князь погрустнел.

– Испокон веков княжество переходило от отца к старшему сыну. Нарушу я завет предков – вызову смуту в народе и посею вражду между сыновьями. Последую завету, и потеряет мой род княжество… Растерзают его, растащат по кусочкам, отщиплют по деревушке, а сын старший, мною и женой залюбленный, изнеженный, и пальцем не пошевелит.

В голосе князя зазвенела злость, сменившаяся унылой, как зимний вечер, тоской. Плечи его поникли, взгляд, вспыхнувший огнем, когда он говорил о княжестве, потух, стоило речи зайти о сыне. Я обхватила куколку, спрятанную под рубашкой, и крепко сжала. Боль чуть отступила.

– Прошу тебя, хозяюшка, дай совет. Как мне и междоусобицу не породить, и княжество младшему сыну отдать?

– Младшему, значит, – задумчиво проговорила Яга. – Его твоя душа жаждет видеть с княжеской шапкой на голове?

– Его, хозяйка.

– Раз так, вот тебе слово мое – зоркое и ясное, как и просил. Раструби по княжеству, что тот из твоих сыновей станет править, кто принесет тебе чудо чудное – саму жар-птицу.

Гости, будто зеваки на ярмарочном представлении, дружно ахнули. По горнице пронесся гул голосов. Яга досадливо цокнула языком, и все тут же смолкли, как будто воды в рот набрали. Меня саму потряхивало от волнения. В разговоре с Ягой не покидало ощущение опасности, как от хождения по тонкому льду, – неверный шажок, и ты ухнешь с головой на дно. И все же то, как хозяйка дома повелевала толпою, завораживало. Одного взгляда, одного движения брови хватало, чтобы осадить любого. В ее молчании чувствовалась сила – мягкая, обволакивающая, пугающая до икоты. Даже красота Яги, от природы нежная, казалась суровой, будто зимние морозы.

– Жар-птицу приманить – задача не для простых смертных. Любит эта птица яблоки, но не простые – колдовские. Я дам тебе несколько. Развесь их на своей яблоне, да накажи сыновьям сторожить сад. По одной ночи – один сын. Придет черед младшего, заткни ему уши воском, да крепко, чтобы ни один звук не пробился.

– Зачем, хозяюшка?

– Жар-птица петь любит. И голос ее любого убаюкает. Пускай старшие твои сыновья об этом не узнают и птицу проворонят. А младшему подскажи. Он с воском в ушах и поймает в силки это чудо чудное.

Снова по горнице пронесся гул, подобно морскому прибою, на этот раз в нем слышалось одобрение. Церковники клеймили волшебство злом, но простой люд до сих пор преклонялся перед дивом больше, чем перед законом. Сына, что достанет жар-птицу, сочтут достойным, отмеченным свыше. Любопытно, как хоть выглядит эта птица? Правдива ли молва, что от ее перьев исходит жар, словно от костра?

Лицо князя озарила довольная улыбка. Он вновь поклонился в пол и с чувством произнес:

– Благодарствую тебе, хозяюшка! Верно говорят: зорко твое слово!

Яга на мгновение отвлеклась от прялки. Взгляд ее светлых глаз, как острая игла, пронзил князя и заставил того замереть с улыбкой на губах.

– Птицу мне отдашь, князь. Нечего ее клеткой неволить.

Князь чуть приуныл, будто уже представил, как жар-птица будет согревать его холодными ночами и радовать буйством красок. Впрочем, спорить он не посмел:

– Как скажешь, хозяйка.

Яга кивнула и вернулась к своему неспешному занятию.

Гости заметно повеселели. Если обращение княжича в волка их напугало, то история второго просителя и ее итог успокоили растревоженные сердца. Из шепотков ушел страх, зато послышалось предвкушение, будто у дитя перед страшной сказкой, рассказанной на ночь. Среди гостей снова развязался горячий спор, но продлился он недолго: я даже заскучать не успела.

На середину горницы шагнул князь, не старый и не молодой. Лицо такое же благородное, как у прочих гостей, но будто не наше, чужое. И одежда, богато украшенная, ладно сидящая на дородном теле, сшита за морем по незнакомой, иноземной моде. Штаны слишком тесно льнут к ногам, кафтан укорочен, и под ним виднеется шелковая рубашка с россыпью мелких золотых пуговичек от горловины до самого низа. На голове – шляпа с ярким птичьим пером. Речь чужака тоже звучала непривычно: где-то слова он растягивал, как песню, где-то сглатывал, словно они ему язык жгли.

– Доброго здоровья, хозяйка, – сказал он и отвесил поклон, зачем-то при этом расставив руки в стороны. Полы его широкого плаща взметнулись, подметая деревянные половицы. Движение вышло странным, чуждым. – Наслышан я о тех чудесах, что тебе под силу, а теперь имею честь их лицезреть.

– Много ли там чести?.. – буркнула Яга и вздохнула. – А чудес и того меньше. Рассказывай, гость дорогой, зачем пожаловал?

Чужеземный князь не стал ходить вокруг да около.

– Судьба не даровала мне сыновей, одной только дочерью наградила. Я не роптал до этого часа, с ласкою и заботой относился к единственному чаду. Но дочь вошла в пору, когда к ней сватаются женихи.

– А ты не рад?

– Рад был бы, да только в приданое к ней идет большая часть моих земель.

– Тех, что тебе дали за жену, когда ты сам сватался?

Чужеземный князь не дрогнул, лишь ненадолго потемнел лицом: то ли от переживаний, то ли от непристойности разговора. Мыслимо ли это – намекать достойному мужу, что благосостояние его нажито приданым жены?

– Тех самых, тех самых.

Яга пожала плечами.

– Так оставь дочь в семье, пусть при тебе живет.

– Я не могу разгневать короля. Он требует немедля сыграть свадьбу.

– За кого отдают твою дочь? Если человек он честный, не возьмет больше положенного.

– Муж он отважный, хозяйка, но едва ли добросердечный. Славу он в битвах завоевал, тем и пленил сердце короля.

Яга поморщилась, будто глотнула горького отвара. Слова ее засочились ядом:

– Коль он ему так мил, сам бы и женился. А то гонит девку под венец… Она-то хочет женой стать?

Чужеземный князь смешался, будто слов не разобрал. Склонил голову, потер ухо, а в глазах его, как рыба в озере, заплескалось недоумение.

– Дочь моя?

– Да-да, она.

Настроение Яги резко, будто погода в певучие капели, переменилось. Глаза стали колкими, как снег в сильный буран.

– Не знаю, хозяйка. Да и не имеет это значения. Важно другое.

В голосе чужеземного князя проступило раздражение учителя, принявшегося объяснять урок глупому неучу. Я сама в школу не ходила, но грамоте обучался Тим. Вот по его рассказам и помню.

– И что же важно? – неохотно, будто уже зная ответ, спросила Яга.

Веретено в ее руке закружилось с бешеной скоростью.

– Земли мои важны, – ответил чужеземный князь. – Научи меня, хозяйка, как дочь замуж не выдать, короля не разгневать, а свое добро сохранить.

– Многого, ох, многого просишь. – Яга покачала головой и вдруг улыбнулась. Так скалится лиса за миг до того, как набросится на зазевавшегося зайца. Я едва не отступила за трон, чтобы спрятаться за широкую резную спинку. – Но я тоже не лыком шита. Знаю, знаю средство верное!

Веретено, с легким жужжанием танцевавшее все это время, резко остановилось.

Яга сделала чужеземному князю знак подойти. Тот послушно приблизился и замер в полупоклоне.

– Слушай внимательно да запоминай. Возьмешь веретено мое костяное. Ровно в полночь, в самое темное время ночи, дочь твоя уколет им палец. Кровь окрасит кость, и в тот же миг девушка уснет. Ничто ее не сможет разбудить, кроме одного – любви.

– У нас не терпят колдовства, хозяйка. Сожгут ее или сочтут мертвой и похоронят.

– Коли и так, тебе-то какое дело? Дочь твою под венец не вытолкнуть, а иначе тебя в опалу изгнать – дело хлопотное. Пока суть да дело, глядишь, чего изменится. Может, люб станешь своему королю, может, король сменится. А то и сын у тебя родится и положение твое укрепит, кто знает?

Яга с прищуром смотрела на чужеземного князя. В ладони ее тускло поблескивало костяное веретено с острым наконечником. Мне до одури стало жаль бедную княжну: ее уморят долей хуже смерти, уберут, как досадное препятствие с пути. Долго ли она будет спать, да и позволят ли? В землю сырую закопают и даже рябинку сверху не посадят.