Текст книги "Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой"

Глава 24
Ветеран

В конце концов восстановиться в армии Сент-Эксу помогли два американца. Первым оказался полковник Пол Роквел, бесстрашный выходец из Северной Каролины, воевавший в Первой мировой войне в составе иностранного легиона, а позже прилетевший с «Эскадриль де ла гард шерифьен» для участия в кампании 1925 года. Подобно полковнику Уэллису, он был одним из старших офицеров французской миссии связи под командованием генерала Спаатца, но в отличие от Уэллиса, оставался спокойным и безмятежным во всех конфликтах и недоразумениях, возникавших между французскими и американскими летчиками. В течение осени и зимы 1943/44 года он частенько завтракал или обедал с Сент-Экзюпери в различных офицерских столовых и в маленьких ресторанчиках в самом городе и пригородах Алжира. Однажды в конце марта 1944 года, возвращаясь из командировки в Италию, Роквел прочитал записку Сент-Экса, ожидавшую его в номере. Перед отъездом в Сардинию Сент-Экзюпери очень хотелось бы с ним повидаться, и он просил полковника позвонить ему. Они встретились за обедом на следующий день в столовой американской авиационной базы на улице Мишле. Как это часто случалось, Сент-Экзюпери узнала на улице молодая француженка и попросила его автограф, который он ей с удовольствием дал. За обеденным столом он в красках описал, какую книгу он хотел бы написать: новый, скорее союзнический, чем исключительно французский «Военный летчик», восхваляющий дух товарищества между американскими и французскими летчиками в войне в воздухе. Такая книга, как он полагал, могла способствовать лучшему пониманию между Францией и Соединенными Штатами, но ее следовало писать, только если лично разделить тяготы и риски товарищей по оружию.

Генерала Спаатца тем временем перевели в Лондон. Ему предстояло стать главным помощником Эйзенхауэра по вопросам военно-воздушных сил, а на должность командующего военно-воздушными силами Соединенных Штатов в Средиземноморье теперь был назначен генерал Ира Икер. Полковник Гарольд Уэллис, восстановивший против себя Спаатца, уже давно был отозван в Соединенные Штаты, и Сент-Экс задавался вопросом, не попробовать ли ему снова обратиться с просьбой, но уже к вновь назначенному Икеру. Роквел обещал поддержать его, и действительно незамедлительно отослал мотивированное письмо с рекомендациями на имя подполковника Кеннета Кэмпбелла, одного из офицеров связи Икера, у которого когда-то возникали трения с Уэллисом и который теперь находился в союзническом штабе в Касерте недалеко от Неаполя.

Вторым американцем, предложившим вступиться за Сент-Экса, оказался фотограф журнала «Лайф» Джон Филлипс. Его отец, Уэлшмен, еще до призыва во французскую армию в 1914 году решил осесть в Кабилии, и его сын вырос, свободно владея местным диалектом, так же как французским языком. Для Джона Филлипса, таким образом, возвращение в Алжир было подобно возвращению домой, где несвежий аромат пустых винных бочек на причалах и запах кожи, апельсинов и жаренного в масле печенья, смешанный с влажным дыханием моря и случайными дуновениями запаха жасмина, будил его самые ранние воспоминания детства.

Однажды, во время передышки между двумя заданиями по аэрофотосъемке, он услышал, что Сент-Экзюпери тоже в Алжире, и решил позвонить ему.

– Полковник, – обратился он.

– Майор, – поправил его Сент-Экс.

Филлипс извинился. У них был общий друг, объяснил он, пилот Роуз, на которого Сент-Экс однажды накричал в Аргентине за то, что тот посадил самолет следом за ним, а не полетел дальше, на следующий «аэропорт назначения».

«Впервые он предстал передо мной, – вспоминал годы спустя Филлипс в «Удивительном мире», – силуэтом в окне в ранний зимний сумрак. В профиль это был настоящий Пико делла Мирандола XX столетия с насмешливым носом, которым он нагловато втягивал воздух. Видимо, от этого и пошло его прозвище Пик-ла-Лун («Проткни луну»).

В фас, однако, Сент-Экс проявлял немного признаков последствий аварий, которые сломали фактически каждую косточку его тела. Самая страшная катастрофа случилась с ним в Гватемале, где, как он любил выражаться, он «узнал всю серьезность гравитации и восемь дней не приходил в сознание». Один шрам после этого несчастного случая задрал бровь, придав взгляду постоянное вопросительное выражение, а из-за другого шрама на губах играла кривая усмешка».

Предавшись ненадолго воспоминаниям о Мермозе и Гийоме («Я – последний в живых, и я могу ручаться вам, это – весьма странное чувство»), Сент-Экс отправился на кухню, чтобы приготовить что-нибудь выпить. Филлипс заинтригованно смотрел, как он смешивает мягкий мускат с крепким спиртом, отделенным от обычного вина, а затем поджигает смесь вместо взбалтывания. Вернувшись в гостиную, Сент-Экзюпери глубокомысленно поглядел на дно своего стакана. Он объяснил Филлипсу, что у него нет сил писать о войне, потому что он в ней не участвует, а «только те, кто участвует, имеют право говорить». «Я хочу писать, – продолжил он после долгой паузы, – и я помогу вам опубликоваться, если вы поможете восстановиться в моей эскадрилье».

Не в силах даже представить себе Сент-Экса запертым, совсем как в тот день, навсегда в мрачной алжирской гостиной, Филлипс обещал сделать все от него зависящее. В последующие несколько дней он виделся с ним совсем мало, поскольку они все время разъезжали по городу, при этом Сент-Экс «выглядел совершенно не к месту изысканно в своей летной форме, прикрытой просторным синим плащом».

Получив новое задание, Филлипс вернулся в Неаполь, где он встретился с полковником Тексом Мак-Крари, другим офицером при штабе генерала Икера, который согласился, что если человек так мучается из-за своего неучастия в войне, то надо ему это участие разрешить. Полковник поставил этот вопрос перед генералом Икером, и тот обещал все продумать.

Что произошло далее, точно не ясно. Лионель Шассен вспоминал, как они с Сент-Экзюпери прилетели в Неаполь из Вилласидро, в Сардинии, на встречу с генералом Икером, но не смогли прорваться мимо адъютанта, очевидно никогда не слышавшего о Сент-Экзюпери. Им, однако, сообщили, что Икер должен лететь в Алжир на следующей неделе, чтобы пообедать с одним французским членом кабинета министров. И так как Шассен и Сент-Экс знали человека, с которым собирался встретиться генерал, у них не возникло проблем с получением аналогичных приглашений. «И именно во время этого обеда генерал Икер, под влиянием хорошего стола и вин Алжира, дал Сент-Экзюпери специальное разрешение выполнить пять боевых вылетов в составе 2/33».

Джон Филлипс рассказывает все несколько иначе, хотя и не слишком противореча рассказу: Сент-Экзюпери, вероятно не желая охладить пыл Филлипса, не стал сообщать ему о тех, кто тоже обещал ему помочь. По возвращении в Алжир из Неаполя Филлипс встретился с Сент-Эксом. Тот был глубоко обижен: его собственные однополчане брали его только вторым пилотом (на шассеновских «Мародерах»). «В надежде убедить лично генерала Икера он полетел со мной назад в Италию, в самоволку, насколько я мог судить. Помогая ему паковаться, я обнаружил, что большинство его вещей состояло из огромной груды бумаг, возвышавшихся, подобно вулкану, на низком столике. Еще у него было несколько авторучек, и он попросил, чтобы я сам взял его чернильницу, иначе она потеряется».

В Неаполе Филлипс уже обзавелся квартирой, и именно там, в живописном старом квартале Вомеро с видом на большой портовый город, обосновался Сент-Экс. Ожидая приема у Икера, он проводил время в чтении Кафки и, по словам Филлипса, «выходил победителем в партиях в шахматы, но оказался слабым партнером в игре в слова. Его спортивный настрой был таков, что он не только ненавидел проигрывать, но и воздерживался от игр, в которых не мог выигрывать часто. Все же он никогда не позволял себе увлекаться лишь играми, в которые играл хорошо».

Эскадрилья Гавуаля базировалась теперь в Помильано, на границе Неаполя, и 23 апреля Жан Лельо, недавно назначенный офицером по планированию разведвылетов, увидел ликующего Сент-Экса, идущего к их «лайтнингам» в восхищении от перспективы скорого воссоединения со своими товарищами. Везувий начал одно из своих периодических извержений, и Лельо потратил почти все утро, катая геолога из Алжирского университета вокруг попыхивающей в небо горы в то время, как его пассажир делал снимки. Профессор Ноэзлин, так звали визитера, был столь доволен прогулкой, что пригласил Лельо, Сент-Экзюпери, Шассена и британского генерала по фамилии Стивенс в гости в тот же вечер. Той ночью они обедали на террасе ресторана, с которой открывался вид на утесы и залив. Зрелище было захватывающим. С расстояния вулкан пылал, подобно конусу раскаленного железа, поскольку жидкая лава текла вниз по его склонам. Лавины окрашенного в красный цвет дыма вырывались из кратера, перемежаясь с искрами и выбросами пламени, и время от времени яркая вспышка выстреливала далеко в озлобленное небо очередной столб дыма. Ноэзлин рассказывал о природе вулканов и землетрясений, после чего Сент-Экзюпери расширил тему обсуждения, заговорив о различных формах энергии. Его утверждение, что атомная бомба остается просто вопросом времени, ошеломило слушателей. Но Антуан вовсе не собирался внушать компании благоговейный страх, скорее, вслух размышлял о том, как это внезапное усиление человеческой мощи до «масштабов Вселенной» повлияет на человечество и не приведет ли это человека к мысли о своем всемогуществе.

На следующий день, когда Лельо разыскал его по адресу, который тот оставил ему в Неаполе, двери квартиры оказались приоткрыты, но Сент-Экса нигде не было видно. Пройдя через несколько пустых комнат, Лельо остановился у окна, оглядывая внутренний двор, и увидел в воздухе множество дрожащих на ветру белых бабочек. Балконы были забиты смеющимися и визжащими от восторга детьми, которые хлопали в ладоши от восхищения при виде этих маленьких вертолетиков. Их Сент-Экс и еще несколько его друзей вырезали из листов бумаги.

В тот вечер Сент-Экс в сопровождении Шассена, Ноэзлина и Филлипса обедал в американской офицерской столовой в Помильано. Ветчина и бутылки белого вина, специально принесенные им двумя женщинами в подарок от их заботливой «крестной мамы», мадам Маст, помогли смягчить «монотонность стандартного меню», как это было записано в журнале эскадрильи. После обеда все направились в «Алль франсез», простоватый бар, украшенный мозаикой фотографий на авиационную тематику, цитат в рамочках и мастерски развешанных луковиц. Компания рядовых, с великолепным усатым громилой во главе стола, отзывавшимся на прозвище Пер (папаша) Рьетор, соперничала со столом офицеров в исполнении песен «с душком», которые становились все «более ароматными» по мере продолжения вечера, а присутствовавшие вначале дамы удалились.

Не успели пройти три недели, как (16 мая, если быть точным) Сент-Экс наконец-то воссоединился со своей эскадрильей, которая тем временем перебазировалась из предместий Неаполя в Сардинию. 16 мая Сент-Экс и Джон Филлипс (назначенный делать фотоснимки в этой же эскадрилье для журнала «Лайф») прилетели в Альгеро на «Б-26» – «Мародере». Они нашли Гавуаля и его товарищей, разместившихся в маленьком рыбацком домике на мысе с видом на море. Жилище оказалось совершенно примитивно: комнаты без дверей, водопровод отсутствовал, и механикам пришлось самим сделать проводку и развесить лампочки. «Капитан Рене Гавуаль, – снова цитируем Филлипса, – приветствовал наше прибытие, достав лучшее вино из столовой. Гавуаль, коренастый человек с румяным лицом и горячим нравом, закипавший быстрее, чем молоко на печи, по мнению Сент-Экса, относился к самому лучшему типу людей, рожденных Францией. В окружении своих офицеров он напоминал торжествующую наседку. Но на предполетных разборах он в числе первых вызывался на самые ответственные задания и для своей эскадрильи, и для себя лично. По возвращении, частично в шутку, он требовал масло и бифштексы на стол вместо маргарина и консервированного фарша».

Консервированный мясной фарш, однако, судя по всему, стал основой диеты для эскадрильи, которая уже испытала и недостаток местного вина, после изобилия его в Италии. Лейтенант Андре Анри старался скрыть этот вкус перемолотой говядины разнообразием кулинарных изысков, но он упорно сохранялся под самым толстым слоем соусов. Но для Филлипса каждый прием пищи в той же эскадрилье был куда более радостным по другим причинам – переполненный радостью из-за «счастливого воссоединения с товарищами, Сент-Экс выдавал монологи на любую тему, превращая каждую беседу в ряд эссе, звучавших подобно устному «сладкому» для его очарованных слушателей».

С помощью любезного фармацевта синьора Мотальто, в чьем доме они остановились, удалось убедить нескольких местных пастухов отдать десять овец на убой, и 28 мая Сент-Экзюпери наконец получил возможность предложить друзьям щедрый «мешуи». Десять овец были зажарены на открытом огне на вертелах в собственном соку, в то время как пастухи показали старшему сержанту Рьетору, как закрутить их внутренности в кровавые колбаски. Американские офицеры соседней 23-й эскадрильи сначала немного смутились от перспективы есть зажаренное на вертеле мясо ягнят руками, но разогретые анисовкой и неистощимым потоком вина, они вскоре утратили все предубеждения. Джон Филлипс предусмотрительно пожертвовал бочку в шестьдесят галлонов сардинского вина, которое поддерживало компанию на высоком градусе на всем протяжении банкета. Напыщенный сильнее, чем обычно, с седыми, торчащими в разные стороны усами и в мешковатых брюках, «папаша» Рьетор (тунисский ветеран, настоявший в свое время на том, чтобы его направили вместе с перебазирующейся эскадрильей в Италию) взобрался на деревянный стол и спел пару проникновенных песен. Филлипс, как горный козел, вскарабкался на крышу, чтобы сфотографировать празднество, стремительно переходившее в бурное веселье, и тут же американский священник в развевающейся на ветру рясе в свою очередь залез на стол в саду и запел откровенные чосеровские песни. Атмосфера доброжелательной сдержанности между американцами и французами была далеким отголоском напряженных отношений, существовавших между ними ранее в Тунисе. Новые командиры авиакрыла фоторазведки, полковник Карл Полифка и полковник Джеймс Сетчел, вместо того чтобы априори считать французов безнадежно недисциплинированными и безответственными, поняли, что они могут при случае даже поучиться кое-чему у французов.

Глупо утверждать, будто прибытие Сент-Экзюпери не породило глухого ворчания и пересудов со стороны его американских и британских коллег. Командующий базой в Альгеро являлся капитаном Королевских военно-воздушных сил, и вся связь с пилотами осуществлялась по-английски. У Экзюпери возникли элементарные проблемы в понимании даже самых простых команд командира полетов, на которые он отвечал на самом непостижимом жаргоне. Его рассеянность в не меньшей степени становилась источником для беспокойства. Однажды, когда Сент-Экзюпери возвращался с тренировочного полета, Филлипс заметил, как к летному полю мчится санитарная машина: пилот заходил на посадку на своем «лайтнинге» с еще не выпущенными шасси.

Перед вылетом (на следующий день после того банкета) Филлипсу представился редкий случай увидеть Сент-Экса за работой в его крошечной комнатушке. «Какая странная ночь, – позже описывал он увиденное. – Я заметил, что сам процесс начала какого-либо дела просто истощал его, как, например, облачение в его же летный костюм превращалось в испытание, которому он подвергал себя с глубокими вздохами. Усаживая свое большое тело на маленький скрипучий плетеный стул, он ставил ноги вместе совсем как прилежный ребенок, налегал на блокнот, разложенный на коленях, и строчил опрятные ряды маленьких черных буковок, радостно устремлявшихся к верху странички. Рядом с ним лежали часы, на которые он часто поглядывал, чтобы проверить скорость, словно сидел в кабине самолета. То, что Сент-Экс клал безжалостно тикающие часы рядом с собою, не всегда подразумевало, что он будет писать, хотя это был один из признаков его противоречивого отношения к технике.

Сент-Экс сидел в одном углу своей пустой, вычищенной добела комнаты, которая во многих отношениях напоминала келью монаха, и только его красивые, из свиной кожи, чемоданы напоминали о существовании мира за ее пределами.

Плетеный стул скрипел. «Забавно, – заметил он, потирая запястье. – Оно болит, только когда я пишу четким почерком». Он пошевелил пальцами, закурил сигарету и посмотрел на часы прежде, чем вернуться к своим черным буковкам».

В канун отъезда Филлипса в его честь были открыты несколько бутылок итальянского «Спуманте», и 30 мая он попрощался с друзьями из эскадрильи и улетел к новым горизонтам на «летающей крепости». Во время приготовления картофеля фри загорелась кухня, и потребовалось с полчаса, прежде чем потушили огонь, вспыхнувший от горящего масла. Но тем вечером они смогли угостить трех офицеров Королевских военно-воздушных сил обедом с картофелем фри и омарами, которых к тому времени заменил консервированный колбасный фарш, как символ сопротивления в большинстве продуктов питания.

«Авиабаза в Альгеро жила суровой военной жизнью, – вспоминает Фернан Марти, служивший там связистом и англо-французским переводчиком. – Темп жизни был очень нетороплив. Веселый как обычно, бреющийся когда хотел, в мешковатом комбинезоне и устаревшей французской летной фуражке, Сент-Экзюпери, казалось, наслаждался своим сардинским приключением». Крошечная комната, которую он занял на верхнем этаже (ее он любил называть своей голубятней), конечно, превратилась в образчик беспорядка, где деньги, рубашки, сигареты, вперемешку с книгами, валялись на кровати, стульях и даже на полу.

«Его платяной шкафчик, – вспоминает Жан Лельо, – был заполнен несколькими американскими, выгоревшими на солнце рубашками и брюками в довольно плачевном состоянии, но это его ничуть не волновало, так как он считал себя на каникулах. Однажды, перед отъездом в Алжир, он заметил, что локти на рукавах рубашки проносились, и из-за отсутствия чего-нибудь более подходящего мне пришлось их штопать степлером. Вид получился не очень элегантный, скорее этакий небрежно-беспечный, но Сент-Экзюпери только улыбнулся мне».

Первая такая поездка состоялась на следующий день после отъезда Филлипса (31 мая), когда Сент-Экзюпери поднялся на «лайтнинге» номер 63 (используемом в эскадрилье исключительно для тренировок и почтовых рейсов) и направился в Алжир с несколькими дюжинами омаров. Ему было строго предписано соблюдать высоту, лететь не слишком высоко, а то омары разорвутся, и не слишком низко, а то они протухнут от жары. После приземления в Мезон-Бланш он позвонил по телефону мадам Ги Моно, жене французского дипломата, работавшей в культурной секции комиссариата иностранных дел, предложив ей срочно приготовить майонез, поскольку он привез ей богатый улов омаров прямо из Сардинии.

Двумя днями позже Сент-Экс вернулся назад в Альгеро. Как счастлив он был! И писал об этом мадам Маст, «крестной матери» разведгруппы 2/33, как счастлив он был еще раз улететь подальше от «этой корзины с крабами или гадючника под названием Алжир… Я сбрил свою длинную седую бороду, которая, как меня убеждали шесть месяцев назад, запутается в рычагах управления…».

4 июня он вырвался в Вилласидро повидать своего друга Лионеля Шассена, а двумя днями позже вылетел на свое первое боевое задание – аэрофотосъемку множества определенных целей в регионе Марселя. Пожар левого двигателя вынудил его вернуться обратно, прежде чем он смог выйти в район поиска, и после того как он приземлился в Альгеро, было установлено, что огонь прожег огромное отверстие в кожухе двигателя. Тем вечером народ толпился у радио, чтобы услышать захватывающие новости о высадке союзников в Нормандии.

Плохая погода отменила все вылазки на следующий день; но в честь генерала Риньо и полковника Полифки, совершавших инспекционный облет, лейтенант Анри превзошел себя в кондитерском умении и испек пироги, но ядром банкета стали маленький молочный поросенок и картофельные чипсы с омарами и толстыми пластинами консервированного колбасного фарша. Банкет закончился, компания удалилась на почтительное расстояние, чтобы понаблюдать состязание в стрельбе между полковником Полифкой и майором де Сент-Экзюпери. Обошлось без несчастных случаев, а журнал дежурного по части за 7 июня дипломатично умалчивает о личности победителя, но добавляет, что вечер закончился «отдельными шокирующими карточными фокусами майора Сент-Экса».

Диета, возможно, казалась недостаточно разнообразной, а жилью недоставало роскоши, но в остальном их жизнь не была полна лишений. Прыжок в воду быстро освежал от перегрева, и Сент-Экзюпери под руководством лейтенанта Кора очень быстро освоил этот новый для него вид спорта. Лейтенант Кора также обнаружил, что самый легкий способ ловли рыбы состоял в использовании для этого небольших динамитных шашек.

Второй вылет Антуана состоялся 14 июня. Даже в условиях сплошной облачности Сент-Экзюпери сумел сделать снимки запрошенного региона Роде к северу от Альби. Он вылетел на следующий день снова, чтобы сфотографировать регион Тулузы, и уже в конце задания у него прекратилась подача кислорода.

17 июня едва-едва не случилось страшное несчастье. Компаньон Сент-Экса по рыбной ловле лейтенант Кора перевернулся на своем мотоцикле, пытаясь обогнать грузовик на узкой сардинской дороге. При нем было 400 фунтов динамита, который, к счастью, не сумел сдетонировать. Фернан Марти не терял времени даром, не брезгуя возможностью урвать хороший улов, и вскоре вся местность содрогалась от взрывов, и большие гейзеры поднимались из морских пучин. При виде взрывов нахлынули воспоминания, и, как отмечала запись в журнале части от 20 июня, тем вечером Сент-Экс рассказывал своим однополчанам «трепещущие истории об Испании 1937 года и действиях подрывников». Он также рассказал, как бедуины, спасшие их с Прево, когда они умирали от жажды в Ливийской пустыне, сначала вымочили чечевицу, сделали из нее пюре и вложили его в их выжженные солнцем рты, прежде чем дать им глоток воды. Вода могла просто уничтожить их пересохшие слизистые оболочки и убить их. Позже, обдумывая свой опыт, Сент-Экзюпери открыл, что в этом объяснение того странного эпизода в Ветхом Завете, где Исайя продает свое право первородства за «миску чечевичной похлебки». Яков, натолкнувшись на своего брата, умирающего от жажды в пустыне, вынуждает его отказаться от доли наследства в обмен на пюре из чечевицы, которое только и могло спасти его.

Следующим вечером группа американских офицеров была приглашена на банкет, где каждый восхитительно «кипел в масле» ночного воздуха, наполненного хриплым пением, до трех часов утра, когда Марти, превзойдя подрывников Мадрида, умчался в ночь, стреляя из пистолета.

Вторая успешная миссия Сент-Экзюпери состоялась 23 июня, когда, чтобы удостовериться в правильности полосного захвата фотографируемой цели, он многократно буквально утюжил обозначенную область, словно гладил холст. Хотя в журнале части не упоминается этот факт, но вполне возможно, что Сент-Экс предпринял еще одну прогулку в Алжир в конце месяца. Спустя несколько дней после своей воздушной разведки Сент-Экс пригласил доктора Пелисье и нескольких друзей на обед в Шатонеф (близ Алжира), где он пичкал компанию взволнованным рассказом с описанием своей самой последней вылазки. Когда Антуан пролетал над Авиньоном, рассказывал он им, то получил срочную команду по радио выйти на связь с руководителем полетов. По радио ему сообщили, что на перехват поднята пара немецких истребителей, но, включив форсаж и набирая на своем «лайтнинге» скорость, он сумел стряхнуть их с хвоста. «Я – декан всех пилотов в мире» – так с юмором величал он себя. На этот раз он взобрался на гребень волны, и больше не было разговоров о сломанном позвонке или раке.

На следующий день после своей успешной миссии над Авиньоном Сент-Экзюпери поднял в воздух новый «лайтнинг» в тренировочный полет. Он приземлился, полагая, что полет прошел успешно, и тут понял: один из пропеллеров остановился еще в полете, а он этого не заметил. Оказывается, только один из двух топливных баков был установлен на самолете и лишь один двигатель работал. Второй пропеллер продолжал вращаться в воздушном вихревом потоке достаточно быстро, и это не позволило Антуану сообразить, в чем дело. К счастью, никакой беды не случилось, но тот случай послужил еще одним примером его рассеянности, заставлявшей других качать головой: кого – удивленно, кого – укоризненно.

Кажется, удача отвернулась от него 29 июня. В тот день лейтенант Анри и его кухонная команда собрались приготовить сложный обед к празднованию сорок четвертого дня рождения майора. Порядок вылета на разведку обычно устанавливался капитаном Жаном Лельо, офицером, ведающим вылетами, придерживавшимся основного правила, по которому пилот, вернувшийся из разведки или из дальнего перелета, попадал в конец списка на вылет, состоящего из тринадцати фамилий. В то самое утро подошла очередь Гавуаля, но, когда Сент-Экс узнал, что его цель – фотографировать Аннеси, регион его юности, он умолял позволить ему вылететь вместо Гавуаля. Ведь тогда он смог бы насладиться своим днем рождения намного больше, если ему позволят возвратиться из полета с чувством выполненного долга!

Гавуаль, наконец, внял его просьбам, чтобы доставить другу удовольствие, и Сент-Экзюпери улетел, направляясь в район Гренобля и Альп. По мере приближения к озеру Аннеси его левый двигатель начал кашлять и трещать, и в конечном счете ему пришлось полностью выключить его, иначе «лайтнинг» рассыпался бы на части из-за вибрации. Сент-Экс продолжил полет только на одном двигателе, понимая, что стал легкой мишенью для любого немецкого истребителя. Тому следовало лишь подняться и сбить француза. Так что он повернул к Альпам, где насчитывалось меньше вражеских баз, и у него оставался шанс нырнуть в долину, если бы он заметил самолет на расстоянии. Он, очевидно, следовал долиной реки Арк вплоть до Сен-Жан-де-Морьен, а затем не стал продолжать полет на юг через перевал Галибьер (самый высокий во Франции) к Бриансону, а полетел на перевалы Модань и Монт-Сени. Горы под ним медленно переходили в предгорья и холмы.

Позже он так описывал те свои приключения Рене Гавуалю: «Пролетев через долины и между снежными пиками, я рассчитывал выйти к морю, когда увидел огромную равнину, а на этой равнине – большой город, окруженный множеством аэродромов». Город оказался Турином, так как, вместо движения на юг, Антуан летел на юго-восток. Внезапно забеспокоившись, он поглядел в зеркало заднего обзора, а «там, напоминая большую черную муху, висел истребитель». Не сомневаясь в своей неминуемой гибели, он вжал голову в плечи и замер. «Мой бедный Антуан, – подумал он, – на сей раз твое старое тело нашло свой покой». В любой момент трассирующие пули разорвут обшивку кабины, приборная панель разлетится вдребезги, штурвал в его руках истерично задрожит. «Последние мысли о каждом, обо всех тех, кто ждет меня вон там, за горизонтом… Бог мой, как это долго! Как долго не приходит смерть!.. Я протираю глаза… Я сжимаюсь в комок… Нет, я не мечтал, я не спал… Я зашевелился. Но тогда… он, должно быть, принял меня за своего! Как глупо! Разве мог он вообразить, будто враг станет так неуклюже и с грохотом тащиться по столь часто посещаемой немцами зоне?»

Самолет союзников, летящий над долиной реки По с одним пропеллером на высоте 8 тысяч футов, где он представлял собой великолепную мишень для любого немецкого или итальянского истребителя, – действительно явная аномалия. Невероятно и другое – Сент-Экзюпери, выходит, не понимал, как фантастически далеко от курса он находится, пока не увидел море и расстилавшийся перед ним город. «Я признал Геную, – рассказывал он потом Гавуалю, – и перед глазами всплыли карты в оперативной палатке с множеством крошечных флажков, воткнутых булавками вокруг Генуи. У Генуи мощная оборона».

Было слишком поздно разворачиваться обратно, и Антуан продолжил полет (пан или пропал!), пролетая над большим портовым городом на высоте 8 тысяч футов. Зенитки молчали, наперерез ему не поднимались самолеты. Он летел уже на значительном расстоянии в открытом море, и ему стало посвободнее дышать, когда вдруг понял, что руководитель полетов все настойчивее запрашивает его. По инструкции пилотам на пути домой следовало включать свои датчики, передававшие сигнал опознания, указывающий принадлежность самолета к своей, а не вражеской авиации. Пролетев Геную, Сент-Экс от волнения забыл включить сигнал, и эскадрилья союзнических истребителей уже готовилась подниматься на перехват «вражеского» самолета. Хотя у Сент-Экзюпери возникали трудности с восприятием инструкций с земли, он смог, по крайней мере, уловить слово «Борго» – ему указывали повернуть на запад и следовать на юг до Бастии, на восточное побережье Корсики, вместо Альгеро в Северной Сардинии.

Его вызвали к командиру даже прежде, чем он смог выбраться из своей едва долетевшей машины и тем более смыть пот в душе. У командира ждал особист из разведки. Сент-Экс был подвергнут «допросу» прямо в Борго на летном поле. Допрос, должно быть, шел с пристрастием и поразил его американских «следователей» донельзя. Сделанные фотографии (поскольку он забыл выключить камеру) подтверждали его фантастическую историю о том, как он преспокойно пролетел над Генуей на высоте 8 тысяч футов!

В тот полдень беспокоившиеся о его судьбе товарищи по эскадрилье обрадовались, когда получили сообщение по радио с Корсики о том, как «лайтнинг» майора Сент-Экзюпери благополучно приземлился в Борго. Жан Лельо вылетел на другом «лайтнинге» для выяснения обстоятельств случившегося. И тем же вечером группа гурманов, мучимая совестью из-за отсутствия виновника торжества, именинника, вгрызалась в приготовленный (явно в расчете на Пантагрюэля) полный шоколада праздничный торт и гору, напоминающую Эверест, из мороженого, созданную руками Анри к застолью в честь сорокачетырехлетия майора.

* * *

Только 2 июля Сент-Экс смог вылететь назад в Альгеро, и то уже на другом самолете, поскольку его «лайтнинг» все еще стоял с неисправным двигателем. На следующий день ему позволили вылететь снова в Алжир на одном из резервных «лайтнингов» эскадрильи на какую-то свадьбу вместо Гавуаля, которому важнее было оставаться на базе. Тем же вечером (или, возможно, на следующий день) Сент-Экзюпери неожиданно появился в доме Моно в Аин-Тайе. Граммофонные записи в то время были настолько редки, что небольшая коллекция мадам Моно, вывезенная контрабандой из Франции, высоко ценилась знатоками. Они во множестве толпились у нее на террасе, слушая Ванду Ландовски, исполняющую вариации Гольдберга на музыку Баха. Но тут благоговейную тишину внезапно нарушило появление ликующего гиганта в форме, с криком ворвавшегося на террасу: «Взгляните на меня, пощупайте меня, это – чудо! Я жив!» Его появление перевернуло тихое течение вечеринки в саду, наполнив все вокруг шумом и гамом, взамен тихого тлиньканья мадам Ландовски. Обычно сам пылкий почитатель Баха, Тонио в тот памятный вечер не мог успокоиться, без конца повторяя: «Дотроньтесь до меня! Я говорю вам, это – чудо!»