Текст книги "Госпожа"

Когда на следующий день мы собрались дома у Франца, я мысленно зааплодировала Карлотте. Дом находился на побережье, прямо у подножия знаменитой Скалы, на которой расположен дворец князя Монако, и напоминал изысканный декоративный павильон кремового цвета. Узкий длинный коридор вел в шестиугольную гостиную, а из нее гости проходили в сад с видом на море. По дороге я успела заметить пару инкрустированных комодов эпохи Людовика XV и картину Макса Эрнста сюрреалистического периода, но присмотреться не удалось: замученная свадебная распорядительница утащила меня наверх. Там, в окружении десяти женщин из вчерашних гостей, стояла ничуть не смущающаяся своей наготы Карлотта. Остальные дамы с разной степенью грациозности пытались влезть в эротическое белье от «Эрес», больше похожее на колготки в сетку телесного цвета, только вот закрывающие все тело.

– Это свадебный подарок для Франца! – объявила Карлотта таким тоном, как будто это все объясняло, и помахала у меня перед глазами левой рукой с золотым обручальным кольцом.

Да эти синтетические чехлы могут помешать нам вручить наши подарки, подумала я, но послушно сняла шелковый пляжный костюм, скинула нижнее белье и принялась натягивать на себя этот ужас.

– Я решила устроить живую картину! Боттичелли! Франц – большой любитель искусства!

Вообще-то, для меня непринужденное общение с незнакомыми голыми людьми – штука привычная, но тут даже я немного растерялась и спросила:

– То есть церемония уже состоялась?

– Ну конечно, расписались в мэрии сегодня утром. Франц с мальчиками в казино. Я решила, что мальчишник на всякий случай будет разумнее провести после свадьбы!

– Да уж, в Монако с этим надо поосторожнее! – захихикала одна из стрип-моделей.

– А мы что? – еще раз попыталась я выяснить, что происходит.

– А мы займем места в саду и будем ждать их приезда. Вы, дамы, будете изображать волны, а я – Венеру!

– Венеру?!

– Ну богиню, – снисходительно пояснила Карлотта. – Знаешь, такая картина есть, где она на ракушке большой стоит?

– Ах да! Венера! Потрясающе, Карлотта, отличная идея!

Карлотта завернулась в огромный отрез белого креп-жоржета и повела нас в сад. Жены гостей молча повиновались и с несчастным видом потрусили за ней. Отказалась принимать участие в этом шоу только одна женщина невысокого роста в строгом бежевом костюме. Карлотта щелкнула пальцами у нее перед носом, проходя мимо кресла под картиной Эрнста, где сидела отщепенка, но та проигнорировала ее жест.

– А это кто? – спросила я.

– Моя обожаемая падчерица!

Распорядительница ждала нас в саду с огромными веерами всех оттенков синего: от бирюзового до ультрамарина. Невеста взгромоздилась на фонтан, так что мы все могли лицезреть декорации ее медового месяца. Нам сказали расположиться на боку, опираясь на одну руку, а распорядительница начала без особого энтузиазма показывать нам, как надо изображать волны с помощью веера. Трава кололась, да и муравьев в ней оказалось прилично, но мне стало ясно, что из дома мы и правда будем казаться океаном обнаженной женской плоти, а Карлотта будет парить над нами, как настоящая богиня. Какой эффектный и на удивление трогательный жест с ее стороны!

Распорядительница вместе с ассистентками отошли за фонтан и занялись сборкой огромной пластиковой раковины, которая должна была еще выгоднее подчеркнуть неземные достоинства Карлотты.

– Это она в «Харперс» подсмотрела, – прошептала лежащая рядом со мной дама. – Бред какой!

Присмотревшись, я узнала Елену. Времени у меня было предостаточно, потому что нам было сказано лежать и не двигаться, так что в складках наших рукотворных тел уже начал скапливаться пот. Струнный квартет устроил тайную репетицию за ракушкой, и, когда музыканты шли мимо нас, кого-то умудрились уколоть ножкой виолончели. У Карлотты случился средней тяжести истерический припадок из-за белых роз и гвоздик, подвешенных на невидимых нитях и постоянно запутывавшихся в ее идеально завитых локонах, две водные нимфы взяли самоотвод под предлогом того, что недавно делали пилинг и теперь им нельзя находиться на солнце, поэтому к тому моменту, как музыканты отыграли «Весну» Вивальди на глазах у пребывавших в состоянии легкого шока Франца и его гостей, мы все еще напоминали «Венеру», но не Боттичелли, а Кранаха. Ту, где изображен разъяренный рой пчел.

– Ну что за люди! Никакой творческой жилки! – ворчала Карлотта уже после того, как Франц вместе со своей вновь одетой любимой прошествовал по усыпанной розовыми лепестками дорожке к бедуинскому шатру из белого шелка, где предполагались танцы.

– Вот, например, Поппи Бисмарк заказала свадебный торт самому Хестону Блюменталю, и что? – вопрошала Карлотта, многозначительно глядя на свой смартфон. – Лайков-то все равно только две тысячи!

7

Дело сдвинулось с мертвой точки через несколько дней после моего возвращения в Венецию. Точнее, сдвигаться начали предметы в моей квартире. Сначала футболка, в которой я обычно занималась спортом, загадочным образом исчезла из корзины для белья, а потом любимая чашка обнаружилась на подоконнике, хотя я была совершенно уверена, что помыла ее и поставила на место на полку, прежде чем уйти на работу в галерею. А еще кто-то, судя по всему, прикладывался к моему вину, хотя тут, может, мне и некого винить, кроме себя самой. Ну и наконец, в буфете до сих пор лежала загадочная шоколадка, которую я умудрилась купить еще до отъезда на Ибицу. Присмотревшись к ней, я поняла, что мне уже тогда начало казаться, что в квартире творится что-то неладное. Призраки для Венеции такое же клише, как и маски. Возможно, поэтому мне здесь так нравилось, однако мои собственные призраки обычно держали себя в руках. Я выбросила шоколадку в мусорное ведро, хлопнула крышкой и сказала себе, что это все глупости.

Но потом странные вещи начали происходить с книгами. Я забрала свой заказ из магазина «Либрерия Толетта» – несколько каталогов пекинских художников и новую биографию Тициана, – оставила сумку с книгами на столе, а сама пошла в крошечную квартирку Маши на урок. По дороге я зашла в сувенирную лавку вроде тех, где туристам втюхивают сомнительные византийские иконы. В дальнем углу зала у них была полка с русскими товарами: банки с красной икрой, ароматизированный черный чай, варенье из розовых лепестков, которое Маша аккуратно раскладывала в хрустальные розетки и подавала вместе с крошечными галетами после урока. Думаю, от этого маленького проявления роскоши я получала даже больше удовольствия, чем она.

К своему удивлению, Машу я обнаружила сидящей на пластмассовом стуле на крошечной площади перед ее домом. Вообще-то, она редко выходила из дому, если не считать ее пафосной еженедельной прогулки на рынок Риальто. Пару раз я даже ходила туда с ней за компанию и помогала нести пакеты с продуктами. Она обмахивалась огромным черным веером, цепляясь за руку мужчины, в котором я узнала официанта из кафе на углу. Еще одна женщина в голубом нейлоновом халате – наверное, соседка – протягивала ей стакан с водой.

– Маша! С тобой все в порядке? – по-русски закричала я.

– Ее квартиру ограбили, – сообщила мне по-итальянски незнакомая женщина.

Я наклонилась к Маше. Яркий макияж потек, превратив косметику в угольную массу. Судя по всему, она плакала.

– Синьора была в церкви, – сжалился надо мной официант, – а когда вернулась, в ее квартире был какой-то мужчина.

– О боже, Маша! Что произошло? Ты вызвала полицию!

– Они как пришли, так и ушли. Ничего не взяли, – добавила женщина почти что разочарованным тоном. – Однако синьора сильно испугалась!

На Маше были аккуратные белые перчатки с пуговками на запястье. Я ласково взяла ее за руки, заметив про себя, какие они хрупкие и крошечные.

– Маша, я понимаю, что ты очень расстроена, но ты успела его разглядеть? Грабителя?

– Нет, нет…

– Прошу прощения, – вмешался официант, – но мне нужно вернуться к работе. Я бар без присмотра оставил.

– Все в порядке, я ее ученица. Мы ведь сможем сами о ней позаботиться? – вопросительно взглянула я на незнакомку. – Пойдем домой, Маша, давай!

Соседка рассказала, что живет на другой стороне площади. Она услышала, как Маша зовет на помощь. Вор столкнулся с ней в дверях, выбежал на лестницу, и никто его больше не видел.

– Карабинеры пришлют психолога, – фыркнула она.

Мы помогли Маше подняться наверх, я сразу же вызвала мастера, чтобы поменять замок, а соседка поставила чайник. Маша раз за разом пересказывала случившееся: как она поехала на вапоретто поставить свечку в соборе Сан-Зан-Дегола, как по возвращении сразу поняла, что что-то не так, как мужчина оттолкнул ее к стене, когда она застала его у себя дома.

– Ты уверена, что он ничего не взял? А полиция все проверила?

Вообще-то, жертвами грабежа в Венеции становятся исключительно туристы. Приехал мастер, я дала им поговорить, а сама незаметно расплатилась с ним наличными. Склонившись над скважиной, он сообщил, что согласен с вердиктом карабинеров: замок не поврежден. Наверное, Маша просто забыла запереть дверь на ключ и вор решил воспользоваться такой возможностью.

– Может, какие-нибудь цыгане, – снова фыркнула соседка. – Никто из нас от этого не застрахован! Я у них так и спросила: а что полиция делает со всеми этими цыганами?

– Тебе, наверное, надо отдохнуть, Маша? – поинтересовалась я, не обращая внимания на соседку. – Этот господин позаботится о твоей безопасности. Давай я помогу тебе прилечь?

– Спасибо, Элизабет! Такая добрая девочка!

– Я позвоню кому-нибудь, чтобы с тобой посидели.

У Маши имелась целая сеть старинных русских подружек, родственники которых работали в бесчисленных отелях Венеции. Для бабушек их жизнь служила источником постоянной мыльной оперы – Маша часто сплетничала на их счет. Она достала кучу вещей из более чем вместительной сумочки, наконец нашла потрепанную записную книжку, и захламленная комната в мгновение ока наполнилась пожилыми дамами, явившимися с другого конца города по первому зову подруги, прихватив с собой водку и затхлое печенье в бумажных пакетах. Вскоре на столе уже пыхтел самовар, и Маша стала хозяйкой настоящего светского раута, возлежа на диване в клубах сигаретного дыма и в окружении щебетавших подруг.

– Ты уверена, что все будет в порядке? – спросила я.

Мне не хотелось уходить – Маша казалась такой беззащитной, – но и навязываться я тоже не собиралась. Учительница потрепала меня по щеке, и я ушла вместе с мастером. Он прикрыл за нами дверь, и тут я кое-что заметила: на стене, позади одной из множества Машиных икон, висела большая вощеная репродукция скорбящей Мадонны с черными миндалевидными глазами. Пока мастер работал, ее не было видно, но теперь я заметила, что толстая бумага в дешевой красной рамке была порвана – точнее, порезана. Овал печального лица рассекал тонкий надрез. Некоторое время я разглядывала репродукцию и думала о том, не мог ли вор искать спрятанные за рамкой купюры. Машу мне лишний раз волновать не хотелось, а сама она заметит не скоро, учитывая, где висела картина. Прикрыв дверь, я спустилась по лестнице вслед за мастером.

Наконец добравшись до квартиры, я обнаружила, что книги лежат на кровати. Разве я их там оставляла? Я так переволновалась за Машу, что совершенно не могла вспомнить. Большой иллюстрированный каталог работ Караваджо был открыт на репродукции «Медузы», той самой картины, великолепную копию которой я видела у Ермолова. Сама я его точно не покупала. Может быть, продавец по ошибке положил его в сумку с купленными мной книгами? Я проверила по чеку. Караваджо в нем не значился. На секунду я даже засомневалась, не случился ли со мной внезапный приступ клептомании, но неконтролируемые действия в последнее время со мной не случались. На следующее утро я пошла в магазин и вернула каталог. Потом, собираясь на очередное занятие по русскому, я не смогла найти учебник по грамматике, потрепанное красное издание «Пингвин» с русским алфавитом на обложке. Я перерыла весь дом, ругаясь сквозь зубы, но учебник пропал, и это раздражало, как пропажа носков. Пришлось идти без учебника, но, вернувшись и открыв дверь, я тут же увидела его лежащим на карнизе над кушеткой рекамье.

Тот вечер казался мне бесконечным: я сидела у окна, смотрела на кампо и потягивала «Бароло». На следующий день у меня не было особого желания идти в галерею, но я все-таки заставила себя. Вернувшись домой, я заметила, что все лежит на своих местах, и мне сразу стало так стыдно, что я шла домой другой дорогой, сняла туфли, дойдя до лестницы, бесшумно поднялась по ступенькам, беззвучно вставила ключ в замок и распахнула дверь. Прошло еще несколько дней, и вот как-то раз я пошла на рынок, накупила томатов, персиков и килограмм гребешков, а когда пришла домой, каталог Караваджо лежал прямо на полу посреди комнаты.

Даже не закрыв дверь, я тихо поставила пакеты на пол, потом пошла, настежь открыла все окна и стала прислушиваться. В зале, занимавшем бóльшую часть квартиры, было три двери: на кухню, в ванную и в гардеробную, где за стиральной машиной и широким стеллажом с бытовой химией была еще кладовка. Я заглянула в буфет и вздрогнула от неожиданного щелчка – закончила работать сушилка. Огромный старинный бельевой шкаф из ореха, стоявший у стены напротив ванны, был закрыт. Я провела рукой по замку, но ключ был у меня в сумке, а на петлях никаких признаков взлома не было. Осторожно обойдя лежащую на полу книгу, я попыталась проверить, что еще не в порядке и почему воздух в квартире аж потрескивал от вторжения незваных гостей. Картины были на месте, но, присмотревшись, я заметила, что все рамы висели чуть-чуть криво, как будто их задели, вытирая пыль. Вот только все они висели совершенно одинаково, правый верхний угол чуть выше левого. Собравшись с духом, я подошла к книге и присела на корточки. Закладка! Ну конечно же, «Медуза». Закладкой служила открытка с репродукцией с картины Джорджа Стаббса. Конь и три фигуры на фоне романтического осеннего пейзажа. «Полковник Поклингтон с сестрами». Я прекрасно помнила это полотно еще с тех времен, как трудилась над каталогом Стаббса в «Британских картинах».

Я поправила картины, взяла стул, села на него и прикурила. Через некоторое время пришлось сходить за пепельницей, которая вскоре переполнилась, а я так и не двинулась с места.

Кто-то все знает!

Знает о поддельном Стаббсе, которого пытался сбыть с рук мой бывший начальник Руперт. Значит, может знать и о его делах с Кэмероном Фицпатриком, у которого я забрала картину. Знает, что я сделала с Кэмероном. Во всем мире было всего шесть человек, которые хотя бы что-то знали обо всей этой истории. Во-первых, я сама. Еще трое уже мертвы – Кэмерон, Лианна, Рено Клере. Значит, оставалось двое: Руперт и Ромеро да Сильва, римский полицейский из отдела по борьбе с мафией. Бред какой-то! У Руперта на меня ничего не было, к тому же ему бы не удалось разрушить мою жизнь, не разрушив и свою. Я всегда считала, что в его случае у меня есть некоторые гарантии. Да Сильва – полицейский, если бы он захотел допросить меня или арестовать, то действовал бы согласно процедуре и официальным правилам, и уж точно бы не стал играть в такие игры. Значит, есть еще кто-то, кого я не учла. Вытащив открытку из книги, я провела пальцами по застывшему в безмолвном крике лицу Медузы. Караваджо. Ермолов?

С Элвином все могло бы сложиться совершенно иначе, не позвони он мне именно в этот момент. На дисплее рабочего телефона высветился неизвестный номер.

– Алло? – осторожно ответила я.

– Привет, Элизабет! Элизабет, это ты?

– Да, я.

– Это Элвин, я в Венеции! Решил заехать, вдруг тебя застану.

– Ну что ж, застал.

– Я ненадолго. Хотел заскочить по дороге в Ровинь.

Хорватия, значит…

– Как мило.

Элвин молчал. Я прокручивала в голове подтекст нашего недолгого разговора на Ибице, просчитывая варианты. А я слышал о тебе другое, Элизабет.

– Где ты остановился?

– Да я только что приехал, а рано утром мне на паром.

Ага, так и запишем.

– Так ты что, хочешь меня пригласить куда-нибудь сходить? – бодрым голосом спросила я.

– Ну да, конечно! Как раз хотел предложить!

– Отлично! Пара бокалов мне сейчас не повредит. Давай встретимся у моста Академии? Его несложно найти.

Перед уходом я проверила время отправления паромов в Хорватию. Потом заказала выписку по своим банковским счетам. Некоторое время смотрела на цифры. Судя по тому, что люди говорят о любви, она очень похожа на деньги. Наличие и отсутствие что любви, что денег производит на людей один и то же эффект: если они есть, то всем наплевать, а вот если нет – ни о чем другом и думать невозможно. И любовь, и деньги заранее подают нам знаки, на которые мы не обращаем ровным счетом никакого внимания. Я вроде как уже перестала тревожиться насчет того, что Элвин знаком с Анджеликой Бельвуар, но теперь, глядя на каталог Караваджо и открытку со Стаббсом, поняла, что чутье все-таки меня не обманывало. Из всех галерейщиков мира Ермолов почему-то послал Казбича именно ко мне. Почему? Потому что хотел, чтобы оценкой коллекции занялась именно я. А я взяла и отказалась. И как это понимать? Он посылает мне знак? Вполне могу представить, что мужчина вроде Ермолова не привык слышать слово «нет» и ситуация ему наверняка неприятна. Подавив желание напрямую позвонить Казбичу и спросить, что они творят, я все-таки сдержалась.

Элизабет Тирлинк – реально, правда? У нее настоящая галерея, настоящая квартира, настоящая круглая сумма на настоящем банковском счете. Джудит Рэшли превратилась во всего лишь незначительное воспоминание, и им она и останется. Что бы там ни разнюхал про меня Ермолов, сначала нужно разобраться с Элвином. Я быстро навела порядок в комнате, надушилась, расчесала волосы, повязала платок на ремень сумочки и отправилась на свидание.

Около Академии мы зашли в небольшой бар под мостом на аперитив. Я была просто в восторге от встречи с Элвином – по крайней мере, я заставила его думать, что дело обстоит именно так. Вечер выдался жаркий, и я решила, что это еще одна причина не ходить в «Гарри бар», тем более что именно там Элвин гипотетически мог столкнуться с кем-нибудь из знакомых. После аперитива мы перешли через мост, нашли водное такси и поехали в «Потерянный рай» – одно из моих любимых местечек недалеко от гетто. Если не считать моментов, когда тебе с сосков слизывают «Деламен» столетней выдержки да еще и в люксе Коко Шанель в парижском «Рице», венецианское водное такси – лучший способ почувствовать себя богатым человеком, а Элизабет Тирлинк ощущала себя именно так.

По дороге я поведала Элвину подробности официальной биографии Элизабет – международная школа в Лондоне, отец-пенсионер живет под Женевой, несколько лет занималась финансами, пока не осознала, что истинное призвание – заниматься искусством. Легенда была надежная, на ее составление я потратила первые несколько дней после прибытия в Венецию. Школу я нашла в Интернете рядом с Риджентс-парком – туда богачи со всего мира сдавали своих надоедливых отпрысков, а сами уезжали кататься на лыжах. Там меня точно никто знать не мог. Со своим старым папашей-юристом, который занимался страхованием корпораций и после трагической безвременной кончины моей матери от рака посвятил жизнь коллекционированию редких книг, я даже как-то сроднилась. Стоило мне упомянуть о смерти матери, как вопросы тут же прекращались. На рабочем телефоне у меня было фото нашего «родового гнезда» в Швейцарии – добротная вилла XIX века. Я скомпоновала ее из реальных фотографий из каталогов недвижимости. Справа находился кабинет отца – просторная комната с огромными окнами и видом на озеро. Моя карьера в финансовой сфере состояла из пары практик в консалтинговых фирмах – практикантов сложно отследить, выяснить какие-то подробности без настойчивых расспросов, которые неизбежно привлекают лишнее внимание, просто невозможно. Если кто-то хотел подробностей, то я просто говорила: «Леманс», после чего на меня смотрели с еще бóльшим сочувствием, чем после известия о кончине матери. Пару лет Элизабет провела в поисках себя в Индии, где и поняла, что карьера в бизнесе не для нее. Шесть месяцев в ашраме в Раджастхане, вот только ашрам, к сожалению, уже закрылся. Если после разговоров о раке некоторые еще продолжали задавать вопросы, то после того, как я сообщала, что увлекаюсь йогой, распросы точно заканчивались.

Элвин, в свою очередь, рассказал, что хочет попробовать заняться кураторством: может, пожить в Берлине или в Лос-Анджелесе, где с современным искусством дело обстоит поживее, правда ведь, Элизабет? Показал фотографии выставки своего друга в Сильвер-Лейк – совершенно вторичные фигуры в духе Джакометти из обработанной кислотой стали, поверх которых благоговейно лежали огромные лакированные японские редисы. Я восхищенно поахала, успев запомнить пароль от его телефона. Потом мы перешли к обсуждению последней биеннале, где почти все павильоны были просто «потрясающие» (по крайней мере, по мнению Элвина), потом стали рассуждать, какой из рынков перспективнее, Баку или Тбилиси (как по мне, так ни тот ни другой). В ресторане, как всегда, было битком народу, люди толпились на набережной перед входом, играло джазовое трио, в воздухе звенели радостные голоса американцев, хваставшихся друг перед другом своими приключениями в Европе. Только когда Элвин заказал третий бокал белого вина, я наконец спросила, почему он меня зафрендил.

– Ну, есть одна девушка, Анджелика, – начал он, и я затаила дыхание. – Ее брат помолвлен с моей сестрой, он в Нью-Йорке работает, познакомился ней в «Браун». Я хотел поработать в Италии, и она рассказала мне про твою галерею. До приезда на Ибицу я написал еще в пару мест. Анджелика помогла мне. Она в искусстве вообще профи, работает в…

Давай уже, не надо мне рассказывать, где работает Анджелика!

– Ну, в общем, она увидела тебя на фото с вечеринки на биеннале, но это не могла быть ты! Допельгангер! – с явной гордостью произнес он.

– Поэтому ты решил, что мы знакомы?

– Да, ты уж извини.

– А мне насчет работы ты не написал! – надула я губки.

– Ну, мне сейчас как-то больше Лос-Анджелес по душе. А классная была вечеринка, правда? Жаль, что тебе пришлось уехать. Таге в этих делах мастер. Ну так вот, эта девушка, ну та, на которую ты похожа, раньше работала с Анджеликой, но ее уволили. Кажется, из-за романа с начальником.

– Да ты что? Какая несправедливость! Почему ей-то досталось?

– Слушай, понятия не имею. Она там, кажется, по уши в дерьме оказалась.

Как мило! Интересно, какой именно слух распустил Руперт после моего увольнения. Анджелика признала, что ошиблась. Просто с кем-то тебя перепутала, вот и все! На дальнейшие размышления времени у меня сейчас не было.

– Слушай, мне пора. Пожалуй, надо попросить счет.

– А можно мне с тобой? Все равно надо как-то время убить.

– Ты в Ровине с друзьями встречаешься?

– Наверное. Ну ты же знаешь, Элизабет. Я, может, вообще в Дубровник поеду. А еще у папы есть знакомый в Загребе. Можно туда податься.

– Нелегко пробиться в мир искусства, правда?

– И не говори! – отозвался он без тени иронии и улыбнулся, обнажив острые зубы, и меня передернуло от отвращения, как и в день нашего знакомства.

Мы вместе вышли из ресторана и пошли через гетто в сторону казино, где я планировала сесть на вапоретто и поехать домой. Я показала ему ворота, за которыми евреев запирали добрые хозяева каждую ночь, и крошечную, спрятанную в укромном месте синагогу, построенную над крышами когда-то переполненных многоквартирных домов.

– Здорово!

Мы молча шагали вдоль Гранд-канала и наконец дошли до моей остановки.

– Точно не хочешь еще посидеть?

Может, и ладно? Пусть проваливает в свой Дубровник! Но тут Элвин достал телефон. Весь вечер он крутил его в руках, нервно поглаживая, словно мамаша, пытающаяся успокоить раскапризничавшегося ребенка.

– Разве что кофе выпить.

Он кивнул, не отрываясь от телефона, и пошел за мной по переулку, ведущему от музея к ближайшему кафе, тканевый рюкзак с вещами болтался на плече, а он все искал что-то в телефоне.

– Я пытаюсь найти фотку той девушки, на которую ты похожа. Анджелика говорила, что просто как две капли воды!

В Интернете можно было найти несколько снимков Джудит Рэшли со времен веселых университетских лет, однако после переезда в Лондон фотографий не было.

И неудивительно, я ведь ни с кем не дружила. Помимо старого фото на пропуске в аукционный дом, единственный относительно свежий снимок, о котором мне было известно, сделала моя бывшая одноклассница Лианна. Но Лианна мертва, а изрезанная на мелкие кусочки фотография отправилась в мусорный бак рядом с моей парижской квартирой. А сколько в «Британских картинах» хранят старые пропуска? Могла ли Анджелика получить доступ к этой информации?

Официант подошел к нам, чтобы принять заказ, и тут Элвин вдруг наклонился ко мне и сделал селфи:

– Отправлю ей, шутки ради!

– Погоди, дай посмотреть! – захихикала я. – Боже, как я ужасно вышла! Давай еще раз сфоткаемся! Ну давай, Элвин, удали ее, ты не можешь так со мной поступить! – взмолилась я, кладя руку ему на плечо и нежно заглядывая в глаза, и он тут же переместил фотографию в корзину. – Вот так, хороший мальчик!

– Мне можно доверять! – прошептал он мне на ухо. – Расскажи! Это правда ты? Анджелика была уверена!

– Да как это возможно?

– Ну ты горячая штучка, она, судя по всему, тоже!

Вот идиот! Ну почему он не может просто отстать от меня?

– Ну же! Это ведь ты, правда? Ты что-то скрываешь, это заметно. Я, знаешь, в людях разбираюсь. Обещаю Анджелике не рассказывать!

– Нечего тут рассказывать, – перебила его я, но он снова посмотрел на меня с той же высокомерной уверенностью, которую я уже видела на острове.

– Так что же там произошло на самом деле? В Лондоне? Да ладно, рассказывай!

Он сделает это! Если ты отпустишь его, он расскажет ей, что нашел тебя!

Положив на стол несколько монет, я посмотрела на него таким же долгим внимательным взглядом, потом опустила глаза и закрыла лицо руками.

– Ты и правда хочешь узнать мою тайну, Элвин?

– Конечно!

– Пойдем ко мне. Дома расскажу. Там и сфотографируемся. Может, и не раз. Пойдем.

Мы вышли из кафе, и я вдруг с удивлением поняла, что не хочу делать это. Я просто больше так не хочу.

8

Следующий день начался ну типа очень рано. Замазав тональником порез на лице, я посмотрела на себя в зеркало пустым, наполненным ужасом взглядом. О ранах внутри сейчас думать нельзя. Быстренько подлатать фасад и довести дело до конца. Раньше у меня это отлично получалось.

Пассажирский паром в Хорватию уходил в 6:05, шел до Ровиня четыре часа с остановкой в Порече. В пол-шестого я была на морском вокзале Сан-Базилио с маленькой сумочкой в руках и билетом Элвина. Удостоверение личности с фотографией спрашивают при покупке билетов, а не при проверке – стюард даже толком не посмотрел в мои документы, слишком много было народу. Итальянцы вообще не знают, что такое очередь. Я подождала, пока после меня не пройдет еще около десяти пассажиров, а потом устроила небольшую пантомиму, причитая на английском, что забыла что-то важное, оставила телефон Элвина на пароме, быстро сбежала по трапу, не привлекая внимания стюарда, у которого и без меня дел было невпроворот, и через десять минут была уже дома. Отлично, Элвин все-таки успел на паром. Никаких следов. Засунув сигареты и двадцать евро в спортивный лифчик, я побежала по Дорсодуро, через мост Академии, мимо новой тюрьмы. Рядом с мостом Вздохов я остановилась на пандусе для инвалидов, аккуратно сняла с плеча рюкзак Элвина, в который для веса предварительно положила пару неплохих подсвечников «Огетти». Что ж, иногда приходится идти на жертвы. Потом добежала до Джардини на другом конце острова, сделала все унизительные движения, имитирующие зарядку, а потом вернулась к Сан-Марко. В первых лучах утреннего солнца campanile[3]3
  Кампанила (ит.) – в итальянской архитектуре Средних веков и Возрождения квадратная (реже круглая) в основании колокольня, как правило, стоящая отдельно от основного здания храма.


[Закрыть] уже начинала шуметь, принимая первые группы туристов, липких от пота и крема от солнечных ожогов. Оркестр еще не прибыл, поэтому здесь было относительно тихо – раздавалось лишь воркование голубей и шаги туристов, беспрестанно бороздивших главный светский салон Европы.

Утренняя пробежка и завтрак после нее уже стали ритуалом, поэтому я знала здесь почти всех официантов. Присев за столик под навесом, я кивнула Данило, и он тут же принес мне свежевыжатый апельсиновый сок, бриошь и капучино. На этот раз на белоснежной сливочной пене корицей было изображено разбитое сердце. Почитав «Файненшиал таймс» и насладившись ароматной сигаретой, я пошла в сторону Академии, нырнула в сплетение узеньких улочек в районе Сан-Моизе, лениво поглядывая на витрины модных лавочек и магазинов. В одной из них я заметила босоножки «Прада» – черный атлас, тонкая серебристая подошва, пятка отделана потрясающими перьями в виде крыльев, как на сандалиях Меркурия. Фривольные, необычные, баснословно дорогие, потому что зачем откладывать деньги на черный день, если у тебя есть такие босоножки? В жизни владелиц такой обуви черных дней не случается, об этом всегда кто-нибудь да позаботится. Я взглянула на ценник: могу себе позволить, если захочу, – хоть всех существующих расцветок. Вот только мне не захотелось.

На зеркальной глади лагуны танцевали бирюзовые отсветы, в воздухе пахло водорослями и мороженым, но у меня на душе кошки скребли, как будто на дворе стояла мрачная, унылая осень. Я приняла бодрящий контрастный душ, изменяя температуру воды с чуть теплой на ледяную, оделась с учетом того, что день будет непростой, положила в брифкейс каталог Караваджо и блокнот. У меня была назначена встреча в библиотеке Марчиана, которая находится напротив Дворца дожей, рядом с колонной святого Теодора с его нелепым на вид крокодилом. Когда-то между этой колонной и колонной святого Марко со львом стояли виселицы, поэтому венецианцы до сих пор считают, что проходить между этими колоннами – дурная примета, но я все же прошла. На входе предъявила паспорт, документы на галерею и в спешке набросанную аннотацию моего «исследовательского проекта» равнодушно поглядевшему на меня администратору, который проводил меня в главный читальный зал с тройной лоджией и островками столов из светлого дерева на красном ковре. Под потолком яростно работала система кондиционирования, замораживая нагретый солнечными лучами через стеклянную крышу воздух, поэтому я порадовалась, что прихватила с собой практичный свитер. Отдав заказ библиотекарю, я присела за один из столиков. В ожидании материалов я снова открыла каталог Караваджо на развороте с «Медузой». Ничего нового она мне не сообщила, и я принялась листать книгу, внимательно разглядывая каждую иллюстрацию. Некоторое время я разглядывала картину «Амур-победитель», великолепный портрет, на котором Караваджо изобразил своего юного любовника Чекко в образе бога любви. Проведя кончиком пальца по контуру пухлой щеки подростка, я подумала, что даже плоская, блестящая репродукция не могла скрыть жизнерадостной анархии композиции, пульсировавшей языческой энергией. В примечании приводилась цитата, принадлежавшая современнику Караваджо, увидевшему картину в коллекции патрона художника. Хозяин картины всегда демонстрировал ее в последнюю очередь, скрывая от лишних взглядов за занавесом из темно-зеленого шелка.