Текст книги "Культурология и глобальные вызовы современности"

Развёртывающиеся в современном мире процессы не имеют прецедентов, это глобализационные процессы, о которых пишет Н. А. Хренов, смена культурных парадигм – И. Я. Левяш. В этом контексте видится новое качество культурологии, в контексте постклассического гуманизма. Впрочем, вопрос этот чаще всего перетекает в плоскость обсуждения предметности и межпредметности (междисциплинарности) культурологии, что, естественно, допускает различные решения. Одно из них предполагает И. В. Кондаков. Он отмечает универсальность феномена культуры, проявляющуюся в культурной семантике. Культурная семантика, опосредует отношения человека с окружающим миром, включая природу и социальный мир, человеческие представления, науку и религию, философию и искусство и т. д., что и делает культуру интегратором гуманитарного знания. Культура объединяет в едином ценностно-смысловом мире природу, общество и творческие индивидуальности. Самосознание (саморефлексия) культуры и есть культурология. Однако, при таком многообразии феномена культуры вполне логично, что «культурная семантика, как и культурологическое знание, взятое в общем виде, в принципе не вполне укладывается в теоретический дискурс, свойственный науке вообще и многим смежным с культурологией гуманитарным наукам в частности…».[54]54
  Инновационный потенциал культурологи и её функции в системе гуманитарного знания. – СПб., 2008. – С. 93–94.


[Закрыть] Культура многомерна, а культурологическая рефлексия может быть не только научной, но и художественной, литературной и т. д., так что методологический монизм вряд ли уместен. В какой то мере здесь мы возвращаемся к идеям А. С. Запесоцкого о культурологической значимости конкретного гуманитарного творчества – «горизонту поиска».

Отсюда вытекают и развиваемые И. В. Кондаковым идеи многомерности культуры и полиморфизма культуры как второй ступени культурной многомерности. Но и идея человекоразмерности культуры не должна уходить из поля зрения. Фактически она сопрягается с идеей культурной семантики как основания культурной универсальности, ведь в основание этой универсальности кладется способность человека к производству смысловых конструкций, идей и образов. Отсюда в равной степени на культурологизирование могут претендовать (и это действительно так, претендуют, культурологизирование становится нормой) различные науки – история, философия, социология, искусствознание, литературоведение и т. д. Но разные гуманитарные науки занимаются анализом и интерпретацией различных текстов культуры. И в этом смысле культурология столь широка, что не исключает никакие культурные тексты и их семантики, и не отвергает никаких возможных подходов к ним, преодоление принципа методологического монизма.

К. Ф. Завершинский обращается к «культуре» как способу семантического конструирования в связи с чем и подвергает сомнению ценностный дискурс «духовности». Вслед за Н. Луманом он обсуждает проблемы эволюции коммуникативного пространства и проблемы теоретической интерпретации динамики семантических структур, рассматривает в качестве ядра культурологических исследований «изучение культурных практик и их влияние на процесс семантического конструирования и легитимации социальных институтов…».[55]55
  Инновационный потенциал культурологи и её функции в системе гуманитарного знания. – СПб., 2008. – С. 152.


[Закрыть] О. В. Плебанек рассматривает культурологию в контексте особенностей современного социогуманитарного дискурса: «в существующей кризисной ситуации именно культурологии, – по её мнению, – суждена важная роль формирования новой социальной парадигмы». Дело в том, что «сам предмет культурологии имеет неклассическое парадигмальное основание», а культура является тем структуроформирующим фактором, который детерминирует форму социальной системы».[56]56
  Инновационный потенциал культурологи и её функции в системе гуманитарного знания. – СПб., 2008. – С. 215.


[Закрыть]

В сегодняшней культурологии вполне обоснованы проблемы исторической культурологии, в частности, в размышлениях Х. Г. Тхагапсоева о «методологическом горизонте» культурологии, но горизонт – это и ограничение и безграничные возможности, так что ситуация характеризуется весьма ярко: воздействует ли культурология на пограничные области знания, востребованы ли ее идеи и методы в расширении горизонтов познания или она остается в ситуации методологической ассиметрии и самоограничения, охотно используя чужие идеи и методы и ничего не давая в замен? Надо согласиться с автором, что историческая культурология начинается с грамотно поставленных проблем теории культуры, едва ли не с главной из них – об «эпистемологическом ресурсе культурологии». В качестве методологической репрезентации культурологической методологии (как способе её бытия) автор предлагает проблему идентификации и типизации локальных цивилизации.

У представителей Ростовской философско-культурологической школы, выросших на идеях М. К. Петрова о типах социального кодирования – доолимпийский (лично-именной тип социального кодирования), олимпийский (профессионално-именной) и всеобщий (европейский), – этот подход вызывает симпатии. Справедливо, на наш взгляд, Х. Г. Тхагапсоев отдает предпочтение информационно-семиотическому пониманию культуры, выдвигая на первый план особенности и характер социокультурной коммуникации. В плане истории культуры вполне уместен образ времени (Л. А. Штомпель), которая делает созвучный предыдущим размышлениям вывод: «Одна из главных проблем Европейской культуры – наилучшее использование информации и в конечном счете времени». Целый ряд статей, построенных на историческом материале, оказываются вполне уместны в этом разделе, впрочем использование в некоторых из них культурологической методологии или хотя бы подходов не улавливается, а это и есть главная проблема для культурологии – единство теории и истории. И наконец завершающий раздел вновь возвращает нас к проблемам культурологического образования, иным стало сегодня образование, чем 20 лет назад. Несколько интересных аспектов. Выделяются материалы Д. К. Бурлаки, И. М. Быховской, Н. Г. Багдасарьян – о культурологии в системе российского образования (об этом же пишет М. Г. Племенюк), в Федеральном университете (Е. Ю. Липец), технических вузах (Л. К. Круглова).

И всё же можно констатировать, что фундаментальные проблемы, обсуждаемые в своё время Э. С. Маркаряном, М. К. Петровым и другими учёными и сегодня вполне актуальны. Культурология и культурологизирование – эти вопросы в условиях отказа от единообразия понятий и классической модели науки, эпистемологическое признание позиции субъекта-наблюдателя и включение индивида в контекстуальность как онтологическую событийность, где нет логики, но есть субстанциональность человеческой субъективности, стали ещё изощрённее. Здесь вполне уместна постмодернистская методология, описание правил и приёмов построения постмодернистского дискурса.

Но и классическая методология, на наш взгляд, не утратила своего значения, и среди них дилемма интернализма и экстернализма. Экстернализм по отношению к теории (политической, экономической, естественнонаучной) и есть культурологизирование. Принцип культурологизирования вводит в мир сухой научной теории и подготовленной ей практики – неповторимый и уникальный мир человека, постоянный выход во вне, к объекту не исключает, а предполагает внутренний мир человека, рефлексию. Формирование теорий и концепций, как и другие культурные артефакты, находится в одной эйдосе времени, которое рождает этих не похожих друг на друга близнецов, порожденных потоком творчества (либидо?). Методологический принцип культурологизирования легитимизирует присутствие человека, дыхание времени и как вечного, и как тленного, неповторимость человеческого существа, что и делает любую теорию, любые события исторической жизни, повороты, перевороты, эпохи такими близкими и понятными. Человеческие импульсы, «человеческое, слишком человеческое», в том числе и с надеждами на объективные законы, которые сам же человек и нарушает, создают мир культуры, со всеми его законами. Культурные миры обнаруживают свою рукотворность. Другое дело, технологии – семиотические, лингвистические и т. д. Капитализм, феодализм всё это предстаёт в другом свете, совсем по другому сквозь призму человека, например агонального. Тогда в этом культурном контексте Европы по иному выглядит право, чем например, в русской культуре. Экстернализм вводит в мир теории человека и приводит к культурологизированию.

Но есть ли это мир культурологии, в чём её предмет и каковы методы? Это, судя по всему, не только спорные, но и вечные вопросы. Экстернализм позволяет увидеть культуру не только в социальном контексте, но и на рубеже с биологией, психологией и т. д. Любая наука изучает в общем один вопрос, биология – что такое жизнь, культурология – как человек осуществляет свои биологические запросы, что он обязан возделывать, культивировать в себе? Э. С. Маркарян в этом случае говорил о биологических механизмах, используемых культурой как надбиологической системой. Создание мира, в котором человек коммуницирует с себе подобными и благодаря этому создает социум и технологии и есть культура. Справедливо, что коммуникативная функция выступает на первый план (справедливо ли будет отождествлять её с информацией?), но коммуникация предполагает познание, обобщение, символ. Познание, несмотря на различие внешнего мира и внутреннего опыта, изначально гомогенно мирозданию, через сознание человек вписывается в космическую цивилизацию. По разному обыгрывают сложившуюся ситуацию Ницше, Рассел, Мамардашвили. Но в эту космическую цивилизацию человек вписывается вместе со своими страхами, инстинктами и символами, и познание (наука) позволяет действовать только в этом мире, используя законы природы, то есть природным же способом. Однако способы познания и хранения информации в разных культурах – разные. Так что культура – это ещё и способ хранения социальной информации, передающийся через культурные ритуалы.

Попытка самоопределения в этом мире и выступает началом теоретического отношения к миру, но уже появление личности и личностного континуума со всеми его вечными вопросами создаёт перспективу познания, научные открытия – продукт вечного стремления приблизиться к этим вечным вопросам. Трансцендентные цели познания (так же, как и прекрасное) фундируют интуицию и творчество. Таково начало философии и науки. Культурология, если она претендует на статус науки, должна увидеть себя здесь, в этом ряду. И она находит себя, но как философия, философия науки. Вычленение культурологии начинается как размежевание «физики» и «метафизики». Как только трансцендентные цели уступают место культурной эмпирии, начинается культурология. Происходит размежевание с философией. Но были области знания, которые восходили не к Аристотелю, а скорее к Геродоту и Фукидиду и даже к Гиппократу Косскому. Это рассуждения об обычаях, нравах и даже о природе человека, что «по природе», что «по установлению». И этнология и культурантропология развивались без влияния философии, но это уже XIX век, когда размежевание с философией не могло происходить без влияния культурантроплогии. В Америке культурантропология вообще не нуждалась ни в какой философии.

Вопрос о том возможна ли культурология как научная теория превращается в вопрос о том, чем отличается философствование по типу культурологизирования от классической философии и каковы другие типы культурологизирования. Видимо, признавая значение культурантропологии и «cultural studies», необходимо согласиться, что культурология явно отличается от них и как научная теория начинается в межпредметной области, и тем не менее это гомогенная сфера, в которой принимаются во внимание ценности, жизненные смыслы, замыслы и житейские обстоятельства. То есть тогда перестают искать «закономерности развития» и т. д. и обращаются к рядовому человеку истории как его творцу и носителю, который носит эти трансцендентные смыслы в самом себе. И тем не менее остается место для прогнозов и обобщений, а тем самым и для теоретических построений, но по результатам исследованных культурных артефактов.

При всем многообразии подходов и позиций есть нечто объединяющее многоголосый хор (теоретическая полифония) в стройную симфонию, посвященную разуму, его роли в культуре и науки о культуре. Иррациональным позициям обоснования нет. Собственно, такого рода поворот был заложен в статье Ю. Н. Солонина и А. Г. Тишкиной. Показательно, не затронутой оказалась тема «культура и Ницше». Но призывы к категориальной и понятийной строгости, перемежающиеся с вполне оправданными ссылками на недопустимую понятийную неразбериху по принципиальным вопросам, вольно или невольно показали не уязвимость такой позиции, противоположная позиция (философии жизни) не менее уязвима, а её необычайную глубину и сложность. Прежде всего такое обоснование и самообоснование нисколько не запоздало, но оказалось в другом теоретическом окружении. Одно дело призыв к позитивному знанию, на волне которого в ХЕХ веке создалась социология, другое дело, когда сегодня все или почти все классические позиции обозначаются с приставкой «пост». Не случайно В. М. Межуев противопоставляет ХЕХ век, основное внимание уделивший социуму, последующему, отдавшему все культуре.[57]57
  Межуев В. М. Идея культуры. – М., 2006.


[Закрыть] А в самом сборнике наблюдается два лагеря (позиции) – постмодерн и использование соответствующей терминологии и методов (наиболее интересно и показательно обоснование культурологического дискурса И. В. Кондаковым) и классическая аргументация, наиболее глубоко продуманная и умело аргументированная А. С. Запесоцким и Ю. М. Шором. Неслучайно А. С. Запесоцкий обращается к философии и в поисках рациональных обоснований культурологии как науки.

Дело в том, что культурология и стала формироваться в той мере, в какой стал преодолеваться классический стиль философствования с его установками на разум и процедурами самообоснования и такими необходимыми установками, как панлогизм и европоцентризм. Отказ от понятийной самодостаточности и панлогизма знаменовал радикальный поворот философии в плоскость культурологизирования. Здесь еще раз вернемся к идеям А. С. Запесоцкого, который справедливо видит культурологизирование в научных позициях академика Д. С. Лихачева. Да, мы видим мыслителя, но мы говорим о нем не как о философе, а как о культурологе. Как же мы еще должны говорит о человеке, который размышляет о судьбах культуры. Но причем здесь постмодерн? Да дело в том, что постмодерн как некая игра понятиями и терминами лишает философское мышление его основ – поиска абсолюта и выступает как культурный артефакт, несущий в себе все признаки эпохи. На этом пути оказались преодоленными и панлогизм, и субстанционализм, но не потребность в рациональной рефлексии.

Этой потребности стала отвечать культурология, которая допускает незаконную для философии операцию: она вводит в исследование на правах недоказуемых оснований теории культурные артефакты, используя их как самодостаточные основания культурной картины мира, характеризуя «концепты культуры» как некоторые рецепты, схемы и способы действия. Но эти модели и схемы характеризуют человека в его бытийственности, неслучайно Хайдеггер обращается к досократикам с их установками на природу, космос, слово (логос) в его первозданном виде как «дом бытия».

Знание о культуре – не что иное, как способность распознавать её в поле других объектов научного восприятия. В этом случае речь идет не только о новой организации и ориентации научной работы преподавателей и сотрудников, но и об обучении студентов на качественно ином уровне – формировании навыков и умений, которые должны быть востребованными в дальнейшей профессиональной деятельности. Возникают вопросы, например, какова роль культурологических дисциплин в формировании специалистов, свободно ориентирующихся в современном мире виртуальных и реальных коммуникаций? Как процесс накопления информации превратить в процесс накопления знания, не потеряться в глобальном сообществе, обрести себя в качестве свободной и творческой личности – это не просто проблема обучения определенным технологическим приемам, а формирование способности находить индивидуальную траекторию развития в «обществе знаний», освоения смыслов современной культуры и т. д.

На наш взгляд, надо принимать во внимание, что современное понимание культуры (и устойчивое культурологизирование в целом) складывалось как осознание кризиса культуры, невозможности гармонии человека и природы. Разрыв природы и культуры, обнаруженный еще романтиками, завершается отказом от поиска рациональных оснований этой гармонии и соответственно разрушением процедуры самообоснования и рефлексии как методов реконструкции культурной традиции с позиций панлогизма и историзма. Формирующееся в недрах философии жизни понимание культуры оказывает мощное влияние на развитие культурологической теории. Кризис культуры осознается как распад ее внутреннего единства, противопоставление её былых идей и ценностей (неокантианство). Открывался широкий спектр видения многообразных типов культур, появлялась и реализовывалась возможность перехода от рефлексивных форм осознания культуры к дескриптивным, от размышлений об основаниях культуры к проведению конкретных культурологических исследований, обрисовывалось широкое предметное поле исследований, очерчиваемое первичными возможностями культурантропологии, этнологии и этнопсихологии и т. д., где исследования культуры выходили за пределы «чистой философии» и оказывались обремененными культурной конкретикой.

Несомненно, культуролог имеет дело, прежде всего, с результатами культурной деятельности в самом широком смысле, в этом случае используется термин «культурный артефакт», который охватывает широкую и практически необозримую предметную сферу, тем не менее, имеющую общую антропологическую заданность, самодостаточность, специфику. Соответственно, следующий слой культурных реалий, дух культуры, ментальность, культурная парадигма, в данном случае обнаруживается второй коммуникативный слой культуры, который включает в себя также ценности и установки как культурные регулятивы. Которые в свою очередь относятся к ядру культуры, ее архетипу. Разные школы исследователей идентифицируют ядро культуры по-разному: с языком, принятой системой символики, психологическим складом наций и т. д. Во всех случаях неизменным остается пафос культурологического поиска: целостность, интеграционная основа общества, рассмотрение культуры как пересечения творческого пересечения эго и развитие культурных традиций в историческом пространстве этноса. Культурология, обретая собственный предмет исследования, обращается к своим первооткрывателям, среди которых особая роль принадлежит Эдуарду Саркисовичу Маркаряну.

Раздел II. Процессы культурогенеза и социокультурной самоорганизации в условиях планетарного кризиса

Динамика культуры и смысл истории
^{А. С. Кармин (г. Санкт-Петербург).}

Смысл истории нельзя узнать или открыть подобно тому, как астроном открывает неизвестную ранее звезду или биолог – генетический код, в котором заложена программа поведения животного. Ни от Бога, ни от природы мы не можем получить ответ на вопрос, в чем смысл истории. И сама история не может дать ответ на него. Никакое исследование исторических фактов не скажет нам, к чему мы должны стремиться. Факты, будь то факты истории или факты природы, не могут решить за нас, для чего мы живем.

В истории не существует никакой цели и никакого смысла, заданных человечеству «извне». Но это не значит, что их не может быть вообще. Человечество должно само вносить смысл в свою историю. Оно должно само поставить себе цель и придать смысл своей деятельности. Однако было бы наивно надеяться, что это может быть сделано каким-то пророком, который, наконец, сформулирует цель и смысл истории, и всем станет ясно, в чем они состоят. Было немало исторических деятелей, выдвигавших цели, к которым должны устремляться усилия народов, стран и всего человечества В некоторых случаях такие цели достигались – правда, всегда лишь отчасти. Можно вспомнить тут об Иисусе Христе и Мухаммеде, Александре Македонском и Цезаре, Петре I и Бисмарке. Маркс провозглашал целью истории построение коммунистического общества, и в лозунге «Наша цель – коммунизм» многие также видели смысл истории. Но всякий раз в конце концов оказывалось, что поставленные исторические цели были, во-первых, преходящими и, во-вторых, не становились на практике общечеловеческими.

Проблема заключается не в том, чтобы «открыть» данное человечеству свыше (от Бога или от природы – не имеет значения) «задание», которое ему положено выполнить. Проблема – в том, что человечество должно стать хозяином своей судьбы, чтобы придать истории смысл.

Но вплоть до современной эпохи история складывается из независимых друг от друга циклов эволюции замкнутых культур или цивилизаций (что было основанием для концепций Данилевского, Шпенглера, Тойнби). Отдельные социокультурные миры выступают как относительно самостоятельные самоорганизующиеся системы. Обмен информацией между ними весьма ограничен. Каждый из таких миров переживает критические периоды своей истории («точки бифуркации»), на которых происходит выбор одного из возможных направлений его дальнейшей эволюции. Некоторые из миров вступают на пути, ведущие к их застою и разрушению. Другие же, проходя через критические точки, находят дорогу к повышению уровня самоорганизации и устойчивым состояниям (к тому, что в синергетике называют «аттрактором»), расширяя и увеличивая при этом взаимодействие с окружающей средой, в том числе и с другими культурами. Как показано М. Каганом и другими исследователями, именно таковым был путь развития европейской цивилизации.

Пока исторический прогресс идет полилинейно, о какой-либо единой цели или едином смысле истории говорить не приходится. Человечеству необходимо прежде осознать свое единство и организоваться во всемирном масштабе – таково условие осуществления целенаправленной объединенной общечеловеческой деятельности (в этом смысле идея «всеединства» Вл. Соловьева имеет рациональное содержание). Только тогда оно сможет сплотиться для осуществления дел, составляющих цель и смысл его развития.

К XXI в. существованию обособленных, изолированньгх друг от друга социокультурных миров приходит конец. Они все теснее сближаются, скрепляются множеством разнообразных контактов в единую систему общечеловеческой, мировой культуры. Возникающее ныне – впервые в истории – культурное единство человечества прргнципиально изменяет механизмы, определявшие до сих пор судьбу отдельных культур и цивилизаций. Наступает новая эра, в которой на авансцену всемирной истории выходит «многомерный диалог» культур. Участие в этом диалоге становится важнейшим условием развития любой культуры. В этих условиях никакой народ и никакая страна уже не может развивать свою культуру «независимым» путем, вне единой мировой культуры человечества.

Это, с одной стороны, облегчает нахождение наиболее перспективных направлений развития отдельных культур. Но, с другой стороны, повышается ответственность всего человечества за выбор оптимального направления развития мировой культуры. Раньше человечество двигалось вперед через «пробы и ошибки», совершавшиеся в рамках отдельных социокультурньгх миров, и вступление какого-то из них на гибельный путь не означало гибели человеческой культуры – существование множества культур создавало возможность выживания человечества за счет более удачных путей, найденных другими социокультурными мирами. Теперь же в критических точках всемирной истории выбор наилучшего решения определяет судьбу всего человечества в целом. При неудачном выборе дальнейшего пути развития мировой культуры человечество может оказаться перед угрозой деградации и самоуничтожения.

Синергетический подход к человеческому обществу как сложной самоорганизующейся диссипативной структуре, по словам И. Пригожина, «вселяет в нас одновременно и надежду и тревогу». Человечеству есть на что надеяться и о чем тревожиться. Его будущее не предопределено – тут «возможны варианты». И если дело науки – рассчитать их и найти способы осуществления лучших из них, то дело философии – дать им оценку в свете человеческих идеалов (которые формируются тоже не без участия философии) и тем содействовать выбору лучших.